Филипп Жакоте "Пейзажи с пропавшими фигурами" - 3
Продолжаю публиковать фрагменты книги. Начало - здесь и здесь.
* * *
«Если бы цветы были всего лишь красивы, лаская наш взгляд одной своей прелестью, они все равно бы пленяли нас; но иногда их аромат дает словно бы новое, счастливое ощущение бытия и переживается как едва слышный призыв к более глубокому видению жизни. Ищу ли я эти незримые эманации, являются ли они сами по себе, заставая врасплох, - я воспринимаю их как мощное, но вместе с тем мимолетное выражение некой мысли, чью тайну заключает и таит в себе вещный мир»
(Отрывок из Сенанкура)
Как-то странно и даже немного неловко бывает поначалу (зато потом становится восхитительно спокойно), когда встречаешь у какого-нибудь писателя-предшественника дословно точное описание опыта, который пережил ты сам, признав его чрезвычайно важным. Данный случай исключителен тем, что в приведенном отрывке есть все, вплоть до деталей: красота, не могущая быть «всего лишь красотой», то, что она способствует переходу внешнего во внутреннее, объясняет идеи, скрытые за оболочкой видимого; сказано даже, при каких условиях можно услышать этот призыв, - он бывает сильнее и чище (или убедительней), если настигает неожиданно…
Подобно Сенанкуру, да и многим другим писателям, чей опыт не выражен словами, столь близкими к моим собственным, я очень рано почувствовал , что цветы, и, разумеется, не только цветы, не могут быть «всего лишь красивы», что их красота, как и красота вообще, не является украшением (и тем более - маской). Волнение, переживание счастья, острота внимания, «едва слышный призыв к более глубокому видению жизни», особенно в какие-то определенные мгновения и в определенных местах, - все это было бы невозможно, непостижимо (сама глубина впечатления убеждала меня в этом) - не будь они связаны с «некоей мыслью, чью тайну заключает и таит в себе вещный мир». И, описывая эти места или эти мгновения, я пытался сделать так, чтобы они воссияли во всей своей первозданной силе; но гораздо чаще я чувствовал своим долгом проникнуться их сутью и попробовать понять, что же они значат; мне казалось, что одновременно я постигаю самого себя. Быть может, в конце концов я признаю, что это и есть единственно возможный язык - им владеют поэты, - которому я интуитивно доверяю.
Вечер приблизился к деревьям летнего сада
вместе с ним явилась луна
я срываю во тьме черную кисть винограда:
пальцы мои освежает она
Вот что получается, когда пытаешься выразить в стихотворении реальность, пользуясь минимальным количеством слов. Это не повесть, не драма, не медитация, которые разворачиваются во времени; это совпадение или, по крайней мере, наложение разнородных ощущений - любой анализ уничтожает хрупкое единство. В застывшем мгновении между днем и ночью, в начале лета, когда ночь медлит с приходом - как незаслуженная отсрочка, интермедия (продолжение тепла, сладости дня, драгоценная, как любое деление неги, как детские игры, когда они все не кончаются, голоса звенят под темнеющими деревьями), - в миг ожидания, когда глаз почти рассеянно улавливает не присутствие еще, но первый миг рождения света, неотделимого от тишины, нежности, ясности, прохлады (и вот он уже возник молчаливо, словно фонарь, повисший в облаке розовой пыли, вечный спутник, не слишком отличимый пока от тумана сумерек, который словно приподнимает его над землей), рука ощущает округлую гроздь как свежесть наступающей ночи, это похоже на застывший над землею туман, и одновременно (ведь ночь близится неотвратимо) вкус виноградного сока словно просачивается сквозь ее зримую оболочку; и не ощущает ли ладонь, что прохладный шар, лежащий на ней, и есть то самое светило, чей образ сохранился во внутреннем взоре?
(И тут, помимо прочего, чувствуешь, что добавлять больше ничего не стоит. Необходимо продлить единение, слияние, чувство полноты. Ведь комментарии часто заводят в тупик, а аналитические термины иногда абсолютно неприменимы для передачи изначального ощущения.
Но оставим ли мы эти прозрачные шары висеть отдельно друг от друга, не попытавшись связать их сравнением? Иногда испытываешь желание заключить их в некую длительность - прозу, - которая, быть может, все и разрушит.)
Я думаю о слове «космос». Для греков оно означало прежде всего порядок, соответствие; затем - мир; и еще - женский наряд. Поэзия возникает в такие мгновения, когда - либо молниеносно, либо, напротив, постепенно, пронизывая друг-друга - все три смысла сливаются воедино; и тогда, с такой же безусловностью, как безобразие (которое, увы, более очевидно и назойливо), является красота, присущая мировому устройству, - этот загадочный полюс, неизменно притягивающий поэта - пока он остается поэтом, преодолевая худшие из сомнений…
* * *
«Если бы цветы были всего лишь красивы, лаская наш взгляд одной своей прелестью, они все равно бы пленяли нас; но иногда их аромат дает словно бы новое, счастливое ощущение бытия и переживается как едва слышный призыв к более глубокому видению жизни. Ищу ли я эти незримые эманации, являются ли они сами по себе, заставая врасплох, - я воспринимаю их как мощное, но вместе с тем мимолетное выражение некой мысли, чью тайну заключает и таит в себе вещный мир»
(Отрывок из Сенанкура)
Как-то странно и даже немного неловко бывает поначалу (зато потом становится восхитительно спокойно), когда встречаешь у какого-нибудь писателя-предшественника дословно точное описание опыта, который пережил ты сам, признав его чрезвычайно важным. Данный случай исключителен тем, что в приведенном отрывке есть все, вплоть до деталей: красота, не могущая быть «всего лишь красотой», то, что она способствует переходу внешнего во внутреннее, объясняет идеи, скрытые за оболочкой видимого; сказано даже, при каких условиях можно услышать этот призыв, - он бывает сильнее и чище (или убедительней), если настигает неожиданно…
Подобно Сенанкуру, да и многим другим писателям, чей опыт не выражен словами, столь близкими к моим собственным, я очень рано почувствовал , что цветы, и, разумеется, не только цветы, не могут быть «всего лишь красивы», что их красота, как и красота вообще, не является украшением (и тем более - маской). Волнение, переживание счастья, острота внимания, «едва слышный призыв к более глубокому видению жизни», особенно в какие-то определенные мгновения и в определенных местах, - все это было бы невозможно, непостижимо (сама глубина впечатления убеждала меня в этом) - не будь они связаны с «некоей мыслью, чью тайну заключает и таит в себе вещный мир». И, описывая эти места или эти мгновения, я пытался сделать так, чтобы они воссияли во всей своей первозданной силе; но гораздо чаще я чувствовал своим долгом проникнуться их сутью и попробовать понять, что же они значат; мне казалось, что одновременно я постигаю самого себя. Быть может, в конце концов я признаю, что это и есть единственно возможный язык - им владеют поэты, - которому я интуитивно доверяю.
Вечер приблизился к деревьям летнего сада
вместе с ним явилась луна
я срываю во тьме черную кисть винограда:
пальцы мои освежает она
Вот что получается, когда пытаешься выразить в стихотворении реальность, пользуясь минимальным количеством слов. Это не повесть, не драма, не медитация, которые разворачиваются во времени; это совпадение или, по крайней мере, наложение разнородных ощущений - любой анализ уничтожает хрупкое единство. В застывшем мгновении между днем и ночью, в начале лета, когда ночь медлит с приходом - как незаслуженная отсрочка, интермедия (продолжение тепла, сладости дня, драгоценная, как любое деление неги, как детские игры, когда они все не кончаются, голоса звенят под темнеющими деревьями), - в миг ожидания, когда глаз почти рассеянно улавливает не присутствие еще, но первый миг рождения света, неотделимого от тишины, нежности, ясности, прохлады (и вот он уже возник молчаливо, словно фонарь, повисший в облаке розовой пыли, вечный спутник, не слишком отличимый пока от тумана сумерек, который словно приподнимает его над землей), рука ощущает округлую гроздь как свежесть наступающей ночи, это похоже на застывший над землею туман, и одновременно (ведь ночь близится неотвратимо) вкус виноградного сока словно просачивается сквозь ее зримую оболочку; и не ощущает ли ладонь, что прохладный шар, лежащий на ней, и есть то самое светило, чей образ сохранился во внутреннем взоре?
(И тут, помимо прочего, чувствуешь, что добавлять больше ничего не стоит. Необходимо продлить единение, слияние, чувство полноты. Ведь комментарии часто заводят в тупик, а аналитические термины иногда абсолютно неприменимы для передачи изначального ощущения.
Но оставим ли мы эти прозрачные шары висеть отдельно друг от друга, не попытавшись связать их сравнением? Иногда испытываешь желание заключить их в некую длительность - прозу, - которая, быть может, все и разрушит.)
Я думаю о слове «космос». Для греков оно означало прежде всего порядок, соответствие; затем - мир; и еще - женский наряд. Поэзия возникает в такие мгновения, когда - либо молниеносно, либо, напротив, постепенно, пронизывая друг-друга - все три смысла сливаются воедино; и тогда, с такой же безусловностью, как безобразие (которое, увы, более очевидно и назойливо), является красота, присущая мировому устройству, - этот загадочный полюс, неизменно притягивающий поэта - пока он остается поэтом, преодолевая худшие из сомнений…