Батя
Хочу рассказать об отце моего второго мужа.
Все его дети, а их трое, называли его "батя". Ну и я тоже стала его так называть. Это был довольно высокий, крупный, но не полный, скорее худощавый, мужчина. Даже в глубокой старости, а он прожил 94 года, язык не поворачивался назвать его "старик", он был именно мужчина. У него была очень обаятельная улыбка. Когда он улыбался, становился очень похож на артиста Стржельчика, ну просто копия. Совершенно одинаковые у них улыбки.
Родился он в Молдавии, когда она еще называлась Бессарабия. Его отец, столяр и плотник, имел свою мастерскую в небольшом местечке, где изготавливал двери и окна. Когда батя подрос, отец поставил его к верстаку, где он трудился с утра до вечера, пока его не призвали в Румынскую армию.
К сожалению, я не записала его рассказы о себе, а ведь они были такие интересные... теперь уже поздно... бати уж года три, как нет. По поводу этих рассказов его дети вечно ворчали, что он "задолбал" ими всех. Знаете, как мы воспринимаем воспоминания отцов - как нравоучения, типа "вот я в твои годы на фронте... и т.д."
Вернувшись из армии, увлёкся революционными идеями и вступил в подпольный коммунистический кружок, за что чуть не был лишён наследства в виде столярной мастерской. Женился он по любви на очень красивой, но бедной девушке без приданного, тоже наперекор воли строгого отца. Открыл свою столярную мастерскую, работал с 5 утра до двух ночи. Купил дом. Но тут пришли Советы. Мастерскую экспроприировали и пришлось ему работать в собственной мастерской за зарплату.
Родился первый ребёнок, девочка. И тут началась война. Батю забрали в армию. Рядовым, в пехоту. Полк их стоял, по-моему в Николаевской области... или где-то возле Одессы, кода их окружили немцы. И их командиры сдались вместе с содатами в плен. Так он попал в лагерь военнопленных. Еврей.
В лагере он выдал себя за азербайджанца, мог бы сказать, что молдаванин, но был обрезан. Обрезают и мусульман, как и евреев. Придумал себе легенду: мол мать-молдаванка прижила его от приезжего азербайджанца, который бросил их, когда сыну стукнуло год, и уехал к себе на родину. Поэтому он не знает ни слова по-азербайджански. Но в мусульманскую веру посвятил - обрезал, как положено, на седьмой день. Легенда сработала. Ему поверили. Так он попал в смешанный барак. Только еврейский барак стоял отдельно от других и оттуда часто уводили ослабевших рабов навсегда. Несколько раз батя ночью пробирался в еврейский барак и там, плача, просил у соплеменников прощения и несколько раз признавался, что у него уже нет сил скрывать еврейство и он хочет открыть свою тайну и перейти в барак к своим. На что ему крепко-накрепко наказывали не делать этого, т.к. он обязан спастись ради своей маленькой дочки.
однажды, когда он возвратился дождливой ночью из еврейского барака в свой и, прокравшись на цыпочках к своим нарам, уже проваливался в глухой чёрный сон, он вдруг услышал у своего уха свистящий шепот: "Попался, жидяра! Я всё знаю! Тебе не жить, если не будешь отдавать мне половину пайка"
Что бате оставалось делать, он стал отдавать свою еду этому ублюдку. Скоро силы стали покидать его. Тяжёлая работа и голодание превратили его в ходячий скелет. Однажды он не смог встать утром с нар. Кашель бил его исхудавшее тело барабанной дробью. Надзиратель разрешил ему остаться в бараке. Когда вечером все вернулись с работы, батиного вымогателя с ними не было. В темноте к нему подошёл хохол Гриша и прошептал в самое ухо: "Не бойся, мы всё видели, и эту сволочь сегодня на работе "случайно" придавило большущим камнем. Собаке собачья смерть. А ты, я вижу, стойкий мужик. У меня есть план побега. Бежим вместе?"
И они совершили дерзкий побег. За ними гнались с собаками и поймали уже недалеко от линии фронта. Им не хватило ещё "чуть-чуть" дотянуть...
Когда их поймали, первым делом разъеденили. Отправили по разным лагерям. Батю привезли в другой, незнакомый. Привели на допрос. Язык, на котором он разговаривал с детства - идиш, очень похож на немецкий, практически почти все слова идентичны. Офицер, который стал его допрашивать, первым делом спросил, знает ли он немецкий. Батя пожал плечами, мол, не понимаю, о чём вы спрашиваете. Пришёл переводчик. Батя рассказывал, что он изо всех сил старался изобразить пустой непонимающий взгляд. Хотя он понимал каждое слово, должен был переводить вопросительный взгляд на переводчика и слушать его ломаный, неточный перевод. Одна ошибка, ответ сразу после вопроса - и всё, газовая камера. Немцы не простили бы ему обмана, сразу в расход. Допрос уже подходил к концу, уже переводчик собирался уходить, батя уже вздохнул с облегчением, как в кабинет вошёл другой офицер, эсэсовец. Бросив беглый взгляд на пленника, он процедил сквозь зубы, обращаясь к немцу, сидящему за столом и старательно, с немецкой аккуратностью, строчащему протокол допроса:
- Юде? (еврей?)
на что, тот, подняв глаза от протокола, возразил:
- Да нет, азербайджанец
Эсесовец криво усмехнулся, повернулся к бате и, приблизив своё лицо прямо к его глазам, глядя в них внимательно, спросил еще раз: "Юде?"
Батя перевёл вопросительный взгляд на переводчика.
- "Ты еврей?"
Земля ушла из-под ног... но батя как можно безмятежнее ухмыльнулся:
- Ещё чего. Видел я их в нашем селе, низкорослые они какие-то...
Батю отправили в барак.
И еще раз судьба испытала его на прочность: пленные из его барака работали на строительстве железной дороги: лопатами делали насыпь из щебня, клали шпалы, рельсы... Раз батя тащил тяжеленную шпалину, когда к нему подошёл немец-охранник, из тех, что стояли с собаками и надзирали пленных во время работ.
- Ду бист айне юде! (Ты - еврей!) вдруг выпалил он бате.
Шпала едва не выпала из рук...
- Их бин кaйне юде (никакой я не еврей!), сказал он по-немецки машинально...
Всю ночь батя не спал, прощался с жизнью. А наутро оказалось, что тот отряд охранников перекинули в другое место, а сюда прислали другой.
Видимо, всё-же был у него ангел-хранитель. Дождался батя освобождения. Освободители были американцы.
Батя попал в американо-английскую зону. Свобода! Американская тушенка, музыка, смех. Познакомился с девушкой из Калифорнии. Она в него влюбилась и стала звать к себе в Америку. Рассказывала, какой у неё там большой дом, и как все будут рады его появлению в нём...
Но у него перед глазами стояла красавица Дина с его доченькой на руках...
Вернулся он домой через советский фильтр-лагерь для бывших военнопленных. Задержали подольше, так как мало того, что в плен попал, еще и "под американцами" был довольно долго. Проверяли на шпионаж. В СМЕРШе проверяли. Серьёзная организация. Но отпустили. Разобрались, что командиры сдали весь полк, а солдаты не сами сдались.
Приехал он домой, а дом пуст. Соседи сказали, что Дина с дочкой уехали в эвакуацию куда-то в Сибирь...
Взял он свой "сидор" и на поезд. В Сибирь. Помотался по матушке-России... А нашёл любимую жену в Казахстане. В городе Семипалатинске. Увидев мужа на пороге общежития, Дина упала в обморок, а очнувшись, разразилась потоком слёз: "Прости меня, умоляю... не уберегла я нашу доченьку. Ещё в поезде, в холодном вагоне, застудилась она сильно... пелёнок у меня не было, кутала её в своё пальто, да не помогло... умерла доченька и могилка её на полустанке маленьком, снегом занесённая..."
Собрал батя всю волю в кулак и, смахнув слезу, сказал жене: "Собирайся, поехали домой".
Домой приехали и начали строить новую жизнь. Вскоре родились близнецы, два мальчика. Батя сказал жене: "Ты настрадалась за войну, теперь я сделаю всё, чтоб обеспечить тебе хорошую жизнь. Работать ты не будешь. А по дому я буду тебе помогать"
И вправду: она больше никогда не работала. Он помогал ей и по дому, обихаживал огород. Любил её очень. И гордился её красотой. Через три года после близнецов родилась девочка и батя вложил в неё всю свою любовь, недоданную первому погибшему ребёнку. Жена и дочь были у него всегда одеты как куклы, ни в чём не нуждались.
Когда Дине, батиной жене было 65, она упала и сломала шейку бедра. И до самой смерти, 5 лет, лежала, не вставая, в постели. Батя сам ухаживал за ней: кормил, купал ежедневно, мыл волосы, высаживал на горшок... Не подпускал детей к этим занятиям, всё - сам. Готовил, убирал дом, ухаживал за огородом, выращивал ранние огурцы и помидоры и продавал их на рынке - подспорье к пенсии.
Похоронив жену, батя продал дом и переехал жить к дочери. А когда один из сыновей-близнецов уехал в Израиль и стал присылать оттуда письма с рассказами о преодолеваемых трудностях, он собрался на помощь сыну. Поехал в 80 лет в Израиль. Один. Мы, провожая его, плакали: "Ну куда ты, батя, один в такую дальнюю дорогу?" А ехать надо было через Румынию, из Советского Союза, тогда не дружившего с Израилем, не было прямых рейсов. Доехал. Помог сыну. Вскоре они купили своё жильё. И тут случилась война в Мoлдавии, вернее военный конфликт в Приднестровье, но для нас это была самая настоящая война. Батя переживал жутко. За дочку и её детей. Собрался даже ехать обратно, но тут дочка сама приехала в Израиль с семьёй. Радости его не было предела. Но дочка поселилась с родителями мужа в Центре страны, а батя жил на Севере. Через пару месяцев приехал и второй сын с семьёй и поселился в одном с сестрой городе. Тогда батя переехал жить к нему. Чтобы помочь другому сыну и быть поближе к дочери.
Батя прожил с нами семь лет.
Помню, когда умер мой папа, я несколько дней лежала, не вставая и плакала. Папа умер несправедливо рано - в 74 года, вдали от детей... Мы даже на похоронах его не были... Мама сообщила нам о его смерти, когда его уже похоронили. Мне было очень, очень больно... А батя пришёл ко мне в комнату, присел на краешек кровати и вдруг сказал:
- Я ему завидую.
- Как! почему???
- Он умер в СВОЁМ доме, в СВОЁМ кресле, возле СВОЕЙ жены...
Ему было тогда 85. Он еще был мужчина, не старик. Старался учить язык, завёл тетрадочку, куда аккуратно записывал всякие ивритские слова, учил их по вечерам. Читал учебник иврита, разговорник, словарь. Но язык не давался, хотя батя и знал много слов, но оперировать ими свободно не мог. Поэтому чувствовал себя неуютно в этой стране, так и не ставшей ему родной...
Потом к нам приехала моя мама. Батю забрала к себе его любимая дочь. К тому времени она уже купила свою квартиру, дети выросли, родители мужа переехали в другой город.
Помню его день рожденья 90. В ресторане. В банкетном зале. Собралась вся родня. Он сидел во главе стола очень гордый, но грустный. В последнее время он стал сдавать, очень переживал за пошатнувшееся здоровье дочери.
У него была идея-фикс: выиграть в лото. Раз в неделю он заполнял карточку и всю неделю у него была НАДЕЖДА, что его дети станут его любить и уделять много внимания, а он подарит им много денег, чтоб они никогда не нуждались... Ведь этому он посвятил жизнь.
Потом я разошлась с мужем. Потом батина дочка серьёзно заболела, и он сразу сильно состарился и за ним надо было ухаживать, а все её силы уходили на борьбу с болезнью и она сдала его в Дом престарелых, где он прожил пару лет. Не самых лучших...
На его похороны я поехала с мамой и детьми. И, хотя его родня были обижены на меня за то, что я ушла от мужа, они приняли меня хорошо. Когда проходил обряд захоронения, я вспомнила, как на похоронах одного родственника несколько лет назад, батя сказал мне: "Давай отойдём в сторонку. Я не хочу на это смотреть. Не надо. Я следующий... И ты не смотри на меня, мёртвого, ничего интересного."
Все его дети, а их трое, называли его "батя". Ну и я тоже стала его так называть. Это был довольно высокий, крупный, но не полный, скорее худощавый, мужчина. Даже в глубокой старости, а он прожил 94 года, язык не поворачивался назвать его "старик", он был именно мужчина. У него была очень обаятельная улыбка. Когда он улыбался, становился очень похож на артиста Стржельчика, ну просто копия. Совершенно одинаковые у них улыбки.
Родился он в Молдавии, когда она еще называлась Бессарабия. Его отец, столяр и плотник, имел свою мастерскую в небольшом местечке, где изготавливал двери и окна. Когда батя подрос, отец поставил его к верстаку, где он трудился с утра до вечера, пока его не призвали в Румынскую армию.
К сожалению, я не записала его рассказы о себе, а ведь они были такие интересные... теперь уже поздно... бати уж года три, как нет. По поводу этих рассказов его дети вечно ворчали, что он "задолбал" ими всех. Знаете, как мы воспринимаем воспоминания отцов - как нравоучения, типа "вот я в твои годы на фронте... и т.д."
Вернувшись из армии, увлёкся революционными идеями и вступил в подпольный коммунистический кружок, за что чуть не был лишён наследства в виде столярной мастерской. Женился он по любви на очень красивой, но бедной девушке без приданного, тоже наперекор воли строгого отца. Открыл свою столярную мастерскую, работал с 5 утра до двух ночи. Купил дом. Но тут пришли Советы. Мастерскую экспроприировали и пришлось ему работать в собственной мастерской за зарплату.
Родился первый ребёнок, девочка. И тут началась война. Батю забрали в армию. Рядовым, в пехоту. Полк их стоял, по-моему в Николаевской области... или где-то возле Одессы, кода их окружили немцы. И их командиры сдались вместе с содатами в плен. Так он попал в лагерь военнопленных. Еврей.
В лагере он выдал себя за азербайджанца, мог бы сказать, что молдаванин, но был обрезан. Обрезают и мусульман, как и евреев. Придумал себе легенду: мол мать-молдаванка прижила его от приезжего азербайджанца, который бросил их, когда сыну стукнуло год, и уехал к себе на родину. Поэтому он не знает ни слова по-азербайджански. Но в мусульманскую веру посвятил - обрезал, как положено, на седьмой день. Легенда сработала. Ему поверили. Так он попал в смешанный барак. Только еврейский барак стоял отдельно от других и оттуда часто уводили ослабевших рабов навсегда. Несколько раз батя ночью пробирался в еврейский барак и там, плача, просил у соплеменников прощения и несколько раз признавался, что у него уже нет сил скрывать еврейство и он хочет открыть свою тайну и перейти в барак к своим. На что ему крепко-накрепко наказывали не делать этого, т.к. он обязан спастись ради своей маленькой дочки.
однажды, когда он возвратился дождливой ночью из еврейского барака в свой и, прокравшись на цыпочках к своим нарам, уже проваливался в глухой чёрный сон, он вдруг услышал у своего уха свистящий шепот: "Попался, жидяра! Я всё знаю! Тебе не жить, если не будешь отдавать мне половину пайка"
Что бате оставалось делать, он стал отдавать свою еду этому ублюдку. Скоро силы стали покидать его. Тяжёлая работа и голодание превратили его в ходячий скелет. Однажды он не смог встать утром с нар. Кашель бил его исхудавшее тело барабанной дробью. Надзиратель разрешил ему остаться в бараке. Когда вечером все вернулись с работы, батиного вымогателя с ними не было. В темноте к нему подошёл хохол Гриша и прошептал в самое ухо: "Не бойся, мы всё видели, и эту сволочь сегодня на работе "случайно" придавило большущим камнем. Собаке собачья смерть. А ты, я вижу, стойкий мужик. У меня есть план побега. Бежим вместе?"
И они совершили дерзкий побег. За ними гнались с собаками и поймали уже недалеко от линии фронта. Им не хватило ещё "чуть-чуть" дотянуть...
Когда их поймали, первым делом разъеденили. Отправили по разным лагерям. Батю привезли в другой, незнакомый. Привели на допрос. Язык, на котором он разговаривал с детства - идиш, очень похож на немецкий, практически почти все слова идентичны. Офицер, который стал его допрашивать, первым делом спросил, знает ли он немецкий. Батя пожал плечами, мол, не понимаю, о чём вы спрашиваете. Пришёл переводчик. Батя рассказывал, что он изо всех сил старался изобразить пустой непонимающий взгляд. Хотя он понимал каждое слово, должен был переводить вопросительный взгляд на переводчика и слушать его ломаный, неточный перевод. Одна ошибка, ответ сразу после вопроса - и всё, газовая камера. Немцы не простили бы ему обмана, сразу в расход. Допрос уже подходил к концу, уже переводчик собирался уходить, батя уже вздохнул с облегчением, как в кабинет вошёл другой офицер, эсэсовец. Бросив беглый взгляд на пленника, он процедил сквозь зубы, обращаясь к немцу, сидящему за столом и старательно, с немецкой аккуратностью, строчащему протокол допроса:
- Юде? (еврей?)
на что, тот, подняв глаза от протокола, возразил:
- Да нет, азербайджанец
Эсесовец криво усмехнулся, повернулся к бате и, приблизив своё лицо прямо к его глазам, глядя в них внимательно, спросил еще раз: "Юде?"
Батя перевёл вопросительный взгляд на переводчика.
- "Ты еврей?"
Земля ушла из-под ног... но батя как можно безмятежнее ухмыльнулся:
- Ещё чего. Видел я их в нашем селе, низкорослые они какие-то...
Батю отправили в барак.
И еще раз судьба испытала его на прочность: пленные из его барака работали на строительстве железной дороги: лопатами делали насыпь из щебня, клали шпалы, рельсы... Раз батя тащил тяжеленную шпалину, когда к нему подошёл немец-охранник, из тех, что стояли с собаками и надзирали пленных во время работ.
- Ду бист айне юде! (Ты - еврей!) вдруг выпалил он бате.
Шпала едва не выпала из рук...
- Их бин кaйне юде (никакой я не еврей!), сказал он по-немецки машинально...
Всю ночь батя не спал, прощался с жизнью. А наутро оказалось, что тот отряд охранников перекинули в другое место, а сюда прислали другой.
Видимо, всё-же был у него ангел-хранитель. Дождался батя освобождения. Освободители были американцы.
Батя попал в американо-английскую зону. Свобода! Американская тушенка, музыка, смех. Познакомился с девушкой из Калифорнии. Она в него влюбилась и стала звать к себе в Америку. Рассказывала, какой у неё там большой дом, и как все будут рады его появлению в нём...
Но у него перед глазами стояла красавица Дина с его доченькой на руках...
Вернулся он домой через советский фильтр-лагерь для бывших военнопленных. Задержали подольше, так как мало того, что в плен попал, еще и "под американцами" был довольно долго. Проверяли на шпионаж. В СМЕРШе проверяли. Серьёзная организация. Но отпустили. Разобрались, что командиры сдали весь полк, а солдаты не сами сдались.
Приехал он домой, а дом пуст. Соседи сказали, что Дина с дочкой уехали в эвакуацию куда-то в Сибирь...
Взял он свой "сидор" и на поезд. В Сибирь. Помотался по матушке-России... А нашёл любимую жену в Казахстане. В городе Семипалатинске. Увидев мужа на пороге общежития, Дина упала в обморок, а очнувшись, разразилась потоком слёз: "Прости меня, умоляю... не уберегла я нашу доченьку. Ещё в поезде, в холодном вагоне, застудилась она сильно... пелёнок у меня не было, кутала её в своё пальто, да не помогло... умерла доченька и могилка её на полустанке маленьком, снегом занесённая..."
Собрал батя всю волю в кулак и, смахнув слезу, сказал жене: "Собирайся, поехали домой".
Домой приехали и начали строить новую жизнь. Вскоре родились близнецы, два мальчика. Батя сказал жене: "Ты настрадалась за войну, теперь я сделаю всё, чтоб обеспечить тебе хорошую жизнь. Работать ты не будешь. А по дому я буду тебе помогать"
И вправду: она больше никогда не работала. Он помогал ей и по дому, обихаживал огород. Любил её очень. И гордился её красотой. Через три года после близнецов родилась девочка и батя вложил в неё всю свою любовь, недоданную первому погибшему ребёнку. Жена и дочь были у него всегда одеты как куклы, ни в чём не нуждались.
Когда Дине, батиной жене было 65, она упала и сломала шейку бедра. И до самой смерти, 5 лет, лежала, не вставая, в постели. Батя сам ухаживал за ней: кормил, купал ежедневно, мыл волосы, высаживал на горшок... Не подпускал детей к этим занятиям, всё - сам. Готовил, убирал дом, ухаживал за огородом, выращивал ранние огурцы и помидоры и продавал их на рынке - подспорье к пенсии.
Похоронив жену, батя продал дом и переехал жить к дочери. А когда один из сыновей-близнецов уехал в Израиль и стал присылать оттуда письма с рассказами о преодолеваемых трудностях, он собрался на помощь сыну. Поехал в 80 лет в Израиль. Один. Мы, провожая его, плакали: "Ну куда ты, батя, один в такую дальнюю дорогу?" А ехать надо было через Румынию, из Советского Союза, тогда не дружившего с Израилем, не было прямых рейсов. Доехал. Помог сыну. Вскоре они купили своё жильё. И тут случилась война в Мoлдавии, вернее военный конфликт в Приднестровье, но для нас это была самая настоящая война. Батя переживал жутко. За дочку и её детей. Собрался даже ехать обратно, но тут дочка сама приехала в Израиль с семьёй. Радости его не было предела. Но дочка поселилась с родителями мужа в Центре страны, а батя жил на Севере. Через пару месяцев приехал и второй сын с семьёй и поселился в одном с сестрой городе. Тогда батя переехал жить к нему. Чтобы помочь другому сыну и быть поближе к дочери.
Батя прожил с нами семь лет.
Помню, когда умер мой папа, я несколько дней лежала, не вставая и плакала. Папа умер несправедливо рано - в 74 года, вдали от детей... Мы даже на похоронах его не были... Мама сообщила нам о его смерти, когда его уже похоронили. Мне было очень, очень больно... А батя пришёл ко мне в комнату, присел на краешек кровати и вдруг сказал:
- Я ему завидую.
- Как! почему???
- Он умер в СВОЁМ доме, в СВОЁМ кресле, возле СВОЕЙ жены...
Ему было тогда 85. Он еще был мужчина, не старик. Старался учить язык, завёл тетрадочку, куда аккуратно записывал всякие ивритские слова, учил их по вечерам. Читал учебник иврита, разговорник, словарь. Но язык не давался, хотя батя и знал много слов, но оперировать ими свободно не мог. Поэтому чувствовал себя неуютно в этой стране, так и не ставшей ему родной...
Потом к нам приехала моя мама. Батю забрала к себе его любимая дочь. К тому времени она уже купила свою квартиру, дети выросли, родители мужа переехали в другой город.
Помню его день рожденья 90. В ресторане. В банкетном зале. Собралась вся родня. Он сидел во главе стола очень гордый, но грустный. В последнее время он стал сдавать, очень переживал за пошатнувшееся здоровье дочери.
У него была идея-фикс: выиграть в лото. Раз в неделю он заполнял карточку и всю неделю у него была НАДЕЖДА, что его дети станут его любить и уделять много внимания, а он подарит им много денег, чтоб они никогда не нуждались... Ведь этому он посвятил жизнь.
Потом я разошлась с мужем. Потом батина дочка серьёзно заболела, и он сразу сильно состарился и за ним надо было ухаживать, а все её силы уходили на борьбу с болезнью и она сдала его в Дом престарелых, где он прожил пару лет. Не самых лучших...
На его похороны я поехала с мамой и детьми. И, хотя его родня были обижены на меня за то, что я ушла от мужа, они приняли меня хорошо. Когда проходил обряд захоронения, я вспомнила, как на похоронах одного родственника несколько лет назад, батя сказал мне: "Давай отойдём в сторонку. Я не хочу на это смотреть. Не надо. Я следующий... И ты не смотри на меня, мёртвого, ничего интересного."