Еще одно, ну совсем маленькое чудо
Вспомнилась, благодаря одному моему «френду», давняя история. Чудом это назвать трудно, но удивилась я тогда сильно.
Удалили мне зуб мудрости, и, видно, доктор слишком усердно почистил мне кость, боли начались невыносимые. Единственная поза, в которой я могла тогда жить, - это лежать на больной щеке. Пострадав так пару дней, я вышла из дому и побрела к своей подруге Лене. Выпила вина по Лениной рекомендации. Стало немного легче. Но на следующий день и это средство уже не помогало.
По субботам мы с подружками по художественному училищу ходили в Дом Народного Творчества на ул. Рубинштейна, на наброски обнаженной натуры. Нас было трое: две Тани и я (одна из Тань - сейчас директор Елагиного дворца, а другая - моя любимая подруга, про которую я уже не раз писала). Поначалу нам пришлось несладко, потому что организатор мероприятия изгонял нас оттуда нещадно. Дело в том, что этот «праздник жизни» предназначался для художников-любителей, а вовсе не для учащихся художественных училищ. Мы с позором изгонялись через один вход, перекуривали и просачивались назад, через другой. Зал был огромный, людей - не меньше сотни, поэтому, чтобы обнаружить нас снова, требовалось какое-то время, за которое мы уже успевали сделать пару набросков. В конце концов, он махнул на нас рукой, а потом и полюбил, и ставил наши наброски в пример остальным. Был он блестящим педагогом (не помню, к сожалению, его имя), мы многому у него научились. Больше всего мне нравилось то, что наброски были мгновенными, по 3-5 минут, а натурщица наша была настолько талантлива и пластична, что никогда не повторяла одну и ту же позу. Рисовать ее было наслаждением.
И вот в тогдашнем своем мучительном состоянии я поперлась туда, не знаю, зачем, мне ведь даже смотреть на что-либо было больно. Короче, в перерыве между набросками, я осознала вдруг, что боли нет, совсем нет.
Удалили мне зуб мудрости, и, видно, доктор слишком усердно почистил мне кость, боли начались невыносимые. Единственная поза, в которой я могла тогда жить, - это лежать на больной щеке. Пострадав так пару дней, я вышла из дому и побрела к своей подруге Лене. Выпила вина по Лениной рекомендации. Стало немного легче. Но на следующий день и это средство уже не помогало.
По субботам мы с подружками по художественному училищу ходили в Дом Народного Творчества на ул. Рубинштейна, на наброски обнаженной натуры. Нас было трое: две Тани и я (одна из Тань - сейчас директор Елагиного дворца, а другая - моя любимая подруга, про которую я уже не раз писала). Поначалу нам пришлось несладко, потому что организатор мероприятия изгонял нас оттуда нещадно. Дело в том, что этот «праздник жизни» предназначался для художников-любителей, а вовсе не для учащихся художественных училищ. Мы с позором изгонялись через один вход, перекуривали и просачивались назад, через другой. Зал был огромный, людей - не меньше сотни, поэтому, чтобы обнаружить нас снова, требовалось какое-то время, за которое мы уже успевали сделать пару набросков. В конце концов, он махнул на нас рукой, а потом и полюбил, и ставил наши наброски в пример остальным. Был он блестящим педагогом (не помню, к сожалению, его имя), мы многому у него научились. Больше всего мне нравилось то, что наброски были мгновенными, по 3-5 минут, а натурщица наша была настолько талантлива и пластична, что никогда не повторяла одну и ту же позу. Рисовать ее было наслаждением.
И вот в тогдашнем своем мучительном состоянии я поперлась туда, не знаю, зачем, мне ведь даже смотреть на что-либо было больно. Короче, в перерыве между набросками, я осознала вдруг, что боли нет, совсем нет.