Late: part 4
Late, часть четвёртая, в которой Винни встречает всех-всех-всех.
3 июля 2063. Year zero.
Инопланетно-зелёный Берни несётся навстречу трактору, как локомотив. Если бы на тракторе стояла камера, можно было бы снять новую версию «Большого прибытия поезда». Большое прибытие поезда Берни на вокзал воображаемых чертей. По углу наклона головы Льюиса я вижу, он не знает, плакать ему или смеяться. Он не меняет темпа, и рюкзак ритмично бьёт его по бедру. Мой рюкзак тоже бьёт меня по бедру, и периодически они позвякивают друг о друга застёжками молний.
Мы обдумываем вероятность того, что на самом деле это не трактор, а комбайн, и сейчас он поглотит Берни, сожнёт его и упакует. Крайне увлекательно наблюдать такие процессы. Всегда.
На самом деле, Берни подбегает к трактору, налипает на него, как большой зелёный вязкий мяч-лизун и что-то орёт в кабину. Мы с Льюисом ещё не знаем, но орёт он «где здесь у вас ближайший населённый пункт?». Видим только, что лизун отваливается от трактора и с неестественной скоростью течёт в направлении от нас, раздвигая перед собой траву. Берни - это что-то из творчества Герберта Уэллса. Он захватит мир.
По крайней мере, он захватит эту деревеньку, в которую нас направил заботливый тракторист. В конце поля стоят несколько домов, штук по десять-пятнадцать с каждой стороны пыльной песчаной дороги. Очаровательные летние коттеджики, песчаного цвета, голубенького, розовенького, салатового, с приличного размера участками, по большей части засаженными яблонями. Люди - тоже в духе коттеджиков, по большей части в летнем и клетчатом. В чистейшем духе фильмов про старую Америку. Некоторые копаются в огородах, некоторые проводят мелкий ремонт, некоторые просто сидят у себя на крыльце и курят. Дым сладковатый и густой, классического английского табака с ароматическими добавками. Абсолютная идиллия, среди которой мы, со своими набитыми пушками рюкзаками, похожи на мерзкую грязную кляксу. Кстати о кляксах, в конце дорога упирается в небольшую опушку, расползающуюся перед тёмным ельником, как маленькое озерцо. Красиво, и тянет растянуться и загорать.
Только сейчас я вдруг вспоминаю, что на дворе лето. На дворе лето, а от рабочих джинсов у меня на коленках ни намёка на загар.
Берни несётся впереди нас, как сеттер и, кажется, спрашивает у всех подряд, который час. Льюис странно подёргивает пальцами, как будто хочет укоротить сеттеру поводок. Я похлопываю его по плечу, мол, расслабься. А сама в это время только обдумываю, как далеко в рюкзаке у меня спрятаны ножи. Скоро я начну кидаться на картинки с персидскими котятами, как будто на них нарисован Гитлер. Но, право слово, если эти ребята объяснят мне, как я сюда попала, я стану на порядок дружелюбнее.
А они продолжают поливать цветы, красить облупившиеся участки, пилить доски в своих рабоче-крестьянских костюмчиках, выражающих абсолютную беспечность.
Я обдумываю тысячу и один способ заговорить с незнакомцем. На одном из рабочих надеты высокие бежевые кеды. И поскольку я по опыту знаю, что в сельской местности всё дешевле, я подхожу и дружелюбно спрашиваю:
- А почём у вас тут hi-tops?
Видимо, надо было подумать дважды. Взгляд у него неожиданно стекленеет, после чего он хватает меня за плечи и начинает нести нечто несусветное:
- Так. Ответь мне, только точно, ты знаешь The Clash? Sex Pistols? Joy Division? Ммм.. - он запинается.
- Ричард Хелл? - подсказываю я.
Взгляд стекленеет пуще прежнего.
- Всё в порядке? - тихонько подходит Льюис. У Льюиса мощнейший инстинкт телохранителя, который после нескольких выездов, закончившихся для меня длинными неровными шрамами, а для него выговором от начальства, только усилился. До паранойи.
- У нас тут музыкальная викторина по семидесятым, - отвечаю я как можно более непринуждённо. А то убьёт ещё.
- Дэвид Боуи? - для приличия говорит Льюис.
- Игги, - ассоциативно подхватываю я.
- …и The Stooges, - договаривает рабочий и с безумным смехом бросается мне на шею.
Я проседаю под его весом, но он, похоже, отцепляться не собирается. У него вообще какая-то религиозная истерика. Я думаю, как там у Льюиса с реакцией, и не случилось ли чего.
- Ты чего? - пытаюсь я вылезти из медвежьего захвата.
- Уф, - он отпускает меня, чуть ли не вытирая слёзы, - посиди с моё среди этих хиппи, узнаешь чего. Я уж думал я с ума сошёл, сам всё выдумал. О! - спохватывается он, - я Норман.
- Тед, - он хватается за мою руку и трясёт так, что я боюсь, как бы не вылетел локоть.
- Льюис, - влезает Льюис, намекая, что его забыли, а он вообще-то вспомнил Боуи.
У Нормана отросшая стрижка давностью месяца в три и щетина давностью дня в четыре. После его объятий, у меня по щеке как будто прошлись наждаком. Он периодически проводит ладонью со лба назад, но тёмные прямые волосы падают обратно на глаза секунд через тридцать. Не больше. Аккуратно рассыпаются на две стороны и падают на глаза.
Мы доходим до той стадии в разговоре, когда тема иссякает, и все топчутся на месте и ждут, что кто-нибудь что-нибудь скажет. Я в таких случаях глупо улыбаюсь, подняв брови. Норман, видимо, начинает частить со скидыванием волос со лба. Льюис тяжело вздыхает где-то у меня за плечом. Именно так, и повторить несколько раз.
Потоптавшись на месте и поковыряв тапкой песок, наш новый знакомый засовывает руки в карманы, пожимает плечами и говорит:
- Ну?
На фоне можно услышать топот Берни, несущегося, судя по нарастанию, в нашу сторону. Как только я успеваю это подумать, гигантский мягкий сгусток врезается мне в спину со словами:
- А вы тут знакомитесь уже без меня, единоличники, эгоисты, я Берни, - и яркий рукав тянется поверх моего плеча, чтобы пожать руку Норману.
Норман, явно не ожидавший, что на его вежливое «ну» явится такой ответ, растерянно жмёт Берни его зелёное щупальце. Только теперь я замечаю, что за спиной у Нормана скромно топчется что-то длинное и чуть сутулящееся, так что со стороны мы, наверное, выглядим как две встретившиеся банды, главари которых ведут переговоры. Пока Берни отрывает нашему новому знакомому руку, я ладонью машу ему за плечо и говорю длинному «Привет». Длинное тоже поднимает ладонь и, ещё более смущенно, улыбается.
Я пролезаю под рукой Нормана и говорю длинному:
- Я Тед, мрачное это Льюис, зелёное - это Берни.
- Тим.
Мы пожимаем руки. На фестивале рукопожатий Льюис оказывается не у дел, так что я жестом подзываю его к себе и знакомлю с Тимом, а Берни уже, как радио, вещает что-то беспокойно оглядывающемуся на нас Норману.
Тим, даже на первый взгляд - это милый мультяшный американизм эдаких 50-х годов. 1950-х я имею в виду, конечно. Брови домиком, не слишком породистая, но приятная улыбка и ямки на щёчках. Тёмный чубчик. Хороший милый мальчик из рекламы чего-нибудь вкусного и послевоенного. Скорее всего, консервированного. Нет, я не издеваюсь, просто действительно похоже. Ретро.
- Ты знаешь Sex Pistols? - слышу я голос Нормана, проводящего Берни тот самый, уже ставший традиционным, тест, - тогда нам найдётся, о чём поговорить.
Тим под тяжёлым взглядом Льюиса скромно пожимает плечами.
3 июля 2063. Year zero. Вечер. Или что-то вроде того.
- Так кем, говорите, вы работаете?
- Частное охранное предприятие «Кобра» - лицемерно сочиняю я.
В уставе этого нет, конечно же, но не стоит всем подряд рассказывать где ты работаешь. Но и ломать факты об коленку тоже не стоит.
Льюис кивает.
Берни кивает.
У Льюиса действительно вид охранника.
У Берни действительно вид пугала.
Норман кивает и делает вид, что верит.
Тим действительно верит и грызёт яблоко в карамели.
4 февраля 2060. Три года до Новой Эры.
Отметка Один - это когда та начинаешь ассоциировать вещи, которые между собой никоим образом не связаны. Я слышу в новостях «Нам этот госпиталь достался в руинах» и думаю о Льюисе. Я прохожу мимо распродажи рождественских ёлок (кто продаёт ёлки в феврале?) и думаю о Льюисе. Я жую попкорн в кинотеатре, смотрю фильм, где главный герой выносит себе мозги из табельного пистолета и давлюсь. Потому что вдруг думаю, что этот парень в какой-то мере Льюис.
В какой-то мере… в какой-то мере я его боюсь.
Вдобавок, после той фразочки в баре, которую я умудрилась отмочить, я уже целый месяц пытаюсь как-то наладить с ним хотя бы нейтральные отношения. То есть, конечно, выглядят они и так нейтральными, но меня изнутри пожирает необоримое чувство вины. Я пытаюсь вылавливать его до или после тренировок, но Льюис, похоже, телепортируется непосредственно в зал, минуя все коридоры и раздевалки, в которых его можно было бы настигнуть.
Я брожу по зданию, как привидение, изучая все дорожки и развилки, на которых он мог бы появиться, чтобы хоть раз нормально поговорить. Я достигаю такой степени отчаяния и бессонницы, что, если понадобится, я его запру в туалете. Но на крайние меры идти не приходится.
Вечером после тренировки я, с сумкой наперевес, выхожу из раздевалки и направляюсь в вестибюль.
Льюис, похоже, замешкался по дороге, потому что в этот раз мы идём к выходу одновременно. Может быть, у него сломалась машина для телепортации. Он движется быстрым шагом, погружённый, как всегда, в свои мысли. На нём матерчатая куртка цвета хаки, серая футболка, чёрный шарф и чёрные джинсы. Даже когда он одевается мрачно, создаётся ощущение, что он пижонит. Как его приняли в полицию, не понимаю. Я останавливаю его в коридоре. Не за рукав, конечно, просто забегаю вперёд и начинаю говорить, пока он сбавляет темп.
- Послушай, я тут давно хочу тебе сказать…
Его лицо принимает настороженное выражение, как будто я собираюсь просить у него денег.
- В общем, извини.
- За что? - он удивлённо поднимает брови.
- За то, что я тогда сказала.
- Когда «тогда»?
- Ну, тогда, в баре.
По лицу видно, что он вспомнил. Ну вот, шторм грядёт.
- Серьёзно, я не хотела.
Он молчит.
- Мне правда очень жаль.
Он молчит.
- Слушай, я тебя понимаю.
Он молчит. Но сжимает зубы.
- Правда.
- Слушай, что ты понимаешь? - он боком обходит меня и идёт дальше по коридору. Видимо, разговор окончен, - сколько тебе лет? Ну, двадцать?
- Двадцать один, - зачем-то говорю я, двигаясь у его левого бока неровной рысью.
- Ну и что ты знаешь в свои двадцать один? - мне в лицо - концентрированный сарказм.
Я снова забегаю вперёд, так что ему просто приходится остановиться.
- Ну расскажи мне, что ты знаешь в свои тридцать тогда.
- Послушай, - говорит он мне, как умственно отсталому ребёнку. Я наблюдаю, как ходят у него на скулах желваки, - я потерял двух самых важных людей в моей жизни. Единственных важных людей в моей жизни. И, ради бога, говори что угодно, но не убеждай, что ты там как-то там меня понимаешь, ладно?
Он обходит меня, на этот раз справа и идёт ещё быстрее, чем раньше. Я догоняю его, хватаю за локоть и, как могу, разворачиваю к себе. Волосы падают мне на глаза, каштановой пеленой закрывая мне обзор, и я встряхиваю головой.
- Послушай, Льюис, я тебе скажу, что я знаю. Я знаю, что за неделю до того, как мне исполнилось восемнадцать, фура, перевозившая доски раскурочила машину моих родителей на детальки. Я знаю, что машина моих родителей была достаточно маленькая, чтобы после этого даже я могла их узнать исключительно по ДН-грёбаному-К, - я отпускаю его руку, но он не шевелится. Чем дольше я говорю, тем ближе подступают слёзы, и я стискиваю зубы. Самое глупое занятие - это расковыривать ножиком старые раны. Но я не могу остановиться.
- И я знаю, что значит прийти домой и узнать, что у тебя нет семьи, если в этом был твой вопрос. И, кстати, я тебе скажу, сейчас никому не нужны работники, а без должного образования не нужны точно. Я несколько месяцев выплакивала себе глаза по ночам, если в этом твой вопрос. У меня не было семьи, - я делаю ударение на каждом слове, - у меня не было друзей, у меня не было денег, у меня ни хрена не было, Льюис. А потом я пошла в тот бар, чтобы хмырло вроде тебя не слушало, как я стараюсь изо всех сил, лишь бы не мешала им порядочно нажраться. И так три года, Льюис, три года. У меня выгорело всё, - я напряжённым движением бью себя в грудь рядом с левой ключицей, один раз, глухим «тук», - я существую, как машина.
Он старается не смотреть мне в глаза.
- И я тут пытаюсь извиниться, и вот что я получаю. М, Льюис? Молодец. Да пошёл ты.
Я разворачиваюсь и, по дороге к двери, быстро провожу пальцами по нижним векам, чтоб не текла тушь, хотя никакой туши и нет - сценическая привычка.
Когда я выхожу из здания, поворачивая перед собой прозрачную крутящуюся дверь, в отражении я вижу, что он всё ещё стоит там, в коридоре, и смотрит мне вслед.
Выйдя на морозную улицу, сделав долгий вдох и выдохнув пушистое облачко пара, я вижу Берни, метрах в двадцати перед собой. Верней, вначале я вижу непонятное, размытое стоящими в глазах слезами, красное пятно, которое оказывается Берни. Догнав его, я хватаю его под руку и говорю:
- Пройдёмся?
Первые три секунды Берни явно думает, что его поймали террористы. Судя по тому, как он вырывается. Потом он говорит:
- Чёрт, МакДжесс, ты меня убьёшь когда-нибудь.
- Да нет, - отвечаю я, - вот если ты со мной не дойдёшь до общежития, то я убью кое-кого ещё.
Брови Берни складываются в удивлённый домик, но он молчит.
3 июля 2063. Year zero.
Инопланетно-зелёный Берни несётся навстречу трактору, как локомотив. Если бы на тракторе стояла камера, можно было бы снять новую версию «Большого прибытия поезда». Большое прибытие поезда Берни на вокзал воображаемых чертей. По углу наклона головы Льюиса я вижу, он не знает, плакать ему или смеяться. Он не меняет темпа, и рюкзак ритмично бьёт его по бедру. Мой рюкзак тоже бьёт меня по бедру, и периодически они позвякивают друг о друга застёжками молний.
Мы обдумываем вероятность того, что на самом деле это не трактор, а комбайн, и сейчас он поглотит Берни, сожнёт его и упакует. Крайне увлекательно наблюдать такие процессы. Всегда.
На самом деле, Берни подбегает к трактору, налипает на него, как большой зелёный вязкий мяч-лизун и что-то орёт в кабину. Мы с Льюисом ещё не знаем, но орёт он «где здесь у вас ближайший населённый пункт?». Видим только, что лизун отваливается от трактора и с неестественной скоростью течёт в направлении от нас, раздвигая перед собой траву. Берни - это что-то из творчества Герберта Уэллса. Он захватит мир.
По крайней мере, он захватит эту деревеньку, в которую нас направил заботливый тракторист. В конце поля стоят несколько домов, штук по десять-пятнадцать с каждой стороны пыльной песчаной дороги. Очаровательные летние коттеджики, песчаного цвета, голубенького, розовенького, салатового, с приличного размера участками, по большей части засаженными яблонями. Люди - тоже в духе коттеджиков, по большей части в летнем и клетчатом. В чистейшем духе фильмов про старую Америку. Некоторые копаются в огородах, некоторые проводят мелкий ремонт, некоторые просто сидят у себя на крыльце и курят. Дым сладковатый и густой, классического английского табака с ароматическими добавками. Абсолютная идиллия, среди которой мы, со своими набитыми пушками рюкзаками, похожи на мерзкую грязную кляксу. Кстати о кляксах, в конце дорога упирается в небольшую опушку, расползающуюся перед тёмным ельником, как маленькое озерцо. Красиво, и тянет растянуться и загорать.
Только сейчас я вдруг вспоминаю, что на дворе лето. На дворе лето, а от рабочих джинсов у меня на коленках ни намёка на загар.
Берни несётся впереди нас, как сеттер и, кажется, спрашивает у всех подряд, который час. Льюис странно подёргивает пальцами, как будто хочет укоротить сеттеру поводок. Я похлопываю его по плечу, мол, расслабься. А сама в это время только обдумываю, как далеко в рюкзаке у меня спрятаны ножи. Скоро я начну кидаться на картинки с персидскими котятами, как будто на них нарисован Гитлер. Но, право слово, если эти ребята объяснят мне, как я сюда попала, я стану на порядок дружелюбнее.
А они продолжают поливать цветы, красить облупившиеся участки, пилить доски в своих рабоче-крестьянских костюмчиках, выражающих абсолютную беспечность.
Я обдумываю тысячу и один способ заговорить с незнакомцем. На одном из рабочих надеты высокие бежевые кеды. И поскольку я по опыту знаю, что в сельской местности всё дешевле, я подхожу и дружелюбно спрашиваю:
- А почём у вас тут hi-tops?
Видимо, надо было подумать дважды. Взгляд у него неожиданно стекленеет, после чего он хватает меня за плечи и начинает нести нечто несусветное:
- Так. Ответь мне, только точно, ты знаешь The Clash? Sex Pistols? Joy Division? Ммм.. - он запинается.
- Ричард Хелл? - подсказываю я.
Взгляд стекленеет пуще прежнего.
- Всё в порядке? - тихонько подходит Льюис. У Льюиса мощнейший инстинкт телохранителя, который после нескольких выездов, закончившихся для меня длинными неровными шрамами, а для него выговором от начальства, только усилился. До паранойи.
- У нас тут музыкальная викторина по семидесятым, - отвечаю я как можно более непринуждённо. А то убьёт ещё.
- Дэвид Боуи? - для приличия говорит Льюис.
- Игги, - ассоциативно подхватываю я.
- …и The Stooges, - договаривает рабочий и с безумным смехом бросается мне на шею.
Я проседаю под его весом, но он, похоже, отцепляться не собирается. У него вообще какая-то религиозная истерика. Я думаю, как там у Льюиса с реакцией, и не случилось ли чего.
- Ты чего? - пытаюсь я вылезти из медвежьего захвата.
- Уф, - он отпускает меня, чуть ли не вытирая слёзы, - посиди с моё среди этих хиппи, узнаешь чего. Я уж думал я с ума сошёл, сам всё выдумал. О! - спохватывается он, - я Норман.
- Тед, - он хватается за мою руку и трясёт так, что я боюсь, как бы не вылетел локоть.
- Льюис, - влезает Льюис, намекая, что его забыли, а он вообще-то вспомнил Боуи.
У Нормана отросшая стрижка давностью месяца в три и щетина давностью дня в четыре. После его объятий, у меня по щеке как будто прошлись наждаком. Он периодически проводит ладонью со лба назад, но тёмные прямые волосы падают обратно на глаза секунд через тридцать. Не больше. Аккуратно рассыпаются на две стороны и падают на глаза.
Мы доходим до той стадии в разговоре, когда тема иссякает, и все топчутся на месте и ждут, что кто-нибудь что-нибудь скажет. Я в таких случаях глупо улыбаюсь, подняв брови. Норман, видимо, начинает частить со скидыванием волос со лба. Льюис тяжело вздыхает где-то у меня за плечом. Именно так, и повторить несколько раз.
Потоптавшись на месте и поковыряв тапкой песок, наш новый знакомый засовывает руки в карманы, пожимает плечами и говорит:
- Ну?
На фоне можно услышать топот Берни, несущегося, судя по нарастанию, в нашу сторону. Как только я успеваю это подумать, гигантский мягкий сгусток врезается мне в спину со словами:
- А вы тут знакомитесь уже без меня, единоличники, эгоисты, я Берни, - и яркий рукав тянется поверх моего плеча, чтобы пожать руку Норману.
Норман, явно не ожидавший, что на его вежливое «ну» явится такой ответ, растерянно жмёт Берни его зелёное щупальце. Только теперь я замечаю, что за спиной у Нормана скромно топчется что-то длинное и чуть сутулящееся, так что со стороны мы, наверное, выглядим как две встретившиеся банды, главари которых ведут переговоры. Пока Берни отрывает нашему новому знакомому руку, я ладонью машу ему за плечо и говорю длинному «Привет». Длинное тоже поднимает ладонь и, ещё более смущенно, улыбается.
Я пролезаю под рукой Нормана и говорю длинному:
- Я Тед, мрачное это Льюис, зелёное - это Берни.
- Тим.
Мы пожимаем руки. На фестивале рукопожатий Льюис оказывается не у дел, так что я жестом подзываю его к себе и знакомлю с Тимом, а Берни уже, как радио, вещает что-то беспокойно оглядывающемуся на нас Норману.
Тим, даже на первый взгляд - это милый мультяшный американизм эдаких 50-х годов. 1950-х я имею в виду, конечно. Брови домиком, не слишком породистая, но приятная улыбка и ямки на щёчках. Тёмный чубчик. Хороший милый мальчик из рекламы чего-нибудь вкусного и послевоенного. Скорее всего, консервированного. Нет, я не издеваюсь, просто действительно похоже. Ретро.
- Ты знаешь Sex Pistols? - слышу я голос Нормана, проводящего Берни тот самый, уже ставший традиционным, тест, - тогда нам найдётся, о чём поговорить.
Тим под тяжёлым взглядом Льюиса скромно пожимает плечами.
3 июля 2063. Year zero. Вечер. Или что-то вроде того.
- Так кем, говорите, вы работаете?
- Частное охранное предприятие «Кобра» - лицемерно сочиняю я.
В уставе этого нет, конечно же, но не стоит всем подряд рассказывать где ты работаешь. Но и ломать факты об коленку тоже не стоит.
Льюис кивает.
Берни кивает.
У Льюиса действительно вид охранника.
У Берни действительно вид пугала.
Норман кивает и делает вид, что верит.
Тим действительно верит и грызёт яблоко в карамели.
4 февраля 2060. Три года до Новой Эры.
Отметка Один - это когда та начинаешь ассоциировать вещи, которые между собой никоим образом не связаны. Я слышу в новостях «Нам этот госпиталь достался в руинах» и думаю о Льюисе. Я прохожу мимо распродажи рождественских ёлок (кто продаёт ёлки в феврале?) и думаю о Льюисе. Я жую попкорн в кинотеатре, смотрю фильм, где главный герой выносит себе мозги из табельного пистолета и давлюсь. Потому что вдруг думаю, что этот парень в какой-то мере Льюис.
В какой-то мере… в какой-то мере я его боюсь.
Вдобавок, после той фразочки в баре, которую я умудрилась отмочить, я уже целый месяц пытаюсь как-то наладить с ним хотя бы нейтральные отношения. То есть, конечно, выглядят они и так нейтральными, но меня изнутри пожирает необоримое чувство вины. Я пытаюсь вылавливать его до или после тренировок, но Льюис, похоже, телепортируется непосредственно в зал, минуя все коридоры и раздевалки, в которых его можно было бы настигнуть.
Я брожу по зданию, как привидение, изучая все дорожки и развилки, на которых он мог бы появиться, чтобы хоть раз нормально поговорить. Я достигаю такой степени отчаяния и бессонницы, что, если понадобится, я его запру в туалете. Но на крайние меры идти не приходится.
Вечером после тренировки я, с сумкой наперевес, выхожу из раздевалки и направляюсь в вестибюль.
Льюис, похоже, замешкался по дороге, потому что в этот раз мы идём к выходу одновременно. Может быть, у него сломалась машина для телепортации. Он движется быстрым шагом, погружённый, как всегда, в свои мысли. На нём матерчатая куртка цвета хаки, серая футболка, чёрный шарф и чёрные джинсы. Даже когда он одевается мрачно, создаётся ощущение, что он пижонит. Как его приняли в полицию, не понимаю. Я останавливаю его в коридоре. Не за рукав, конечно, просто забегаю вперёд и начинаю говорить, пока он сбавляет темп.
- Послушай, я тут давно хочу тебе сказать…
Его лицо принимает настороженное выражение, как будто я собираюсь просить у него денег.
- В общем, извини.
- За что? - он удивлённо поднимает брови.
- За то, что я тогда сказала.
- Когда «тогда»?
- Ну, тогда, в баре.
По лицу видно, что он вспомнил. Ну вот, шторм грядёт.
- Серьёзно, я не хотела.
Он молчит.
- Мне правда очень жаль.
Он молчит.
- Слушай, я тебя понимаю.
Он молчит. Но сжимает зубы.
- Правда.
- Слушай, что ты понимаешь? - он боком обходит меня и идёт дальше по коридору. Видимо, разговор окончен, - сколько тебе лет? Ну, двадцать?
- Двадцать один, - зачем-то говорю я, двигаясь у его левого бока неровной рысью.
- Ну и что ты знаешь в свои двадцать один? - мне в лицо - концентрированный сарказм.
Я снова забегаю вперёд, так что ему просто приходится остановиться.
- Ну расскажи мне, что ты знаешь в свои тридцать тогда.
- Послушай, - говорит он мне, как умственно отсталому ребёнку. Я наблюдаю, как ходят у него на скулах желваки, - я потерял двух самых важных людей в моей жизни. Единственных важных людей в моей жизни. И, ради бога, говори что угодно, но не убеждай, что ты там как-то там меня понимаешь, ладно?
Он обходит меня, на этот раз справа и идёт ещё быстрее, чем раньше. Я догоняю его, хватаю за локоть и, как могу, разворачиваю к себе. Волосы падают мне на глаза, каштановой пеленой закрывая мне обзор, и я встряхиваю головой.
- Послушай, Льюис, я тебе скажу, что я знаю. Я знаю, что за неделю до того, как мне исполнилось восемнадцать, фура, перевозившая доски раскурочила машину моих родителей на детальки. Я знаю, что машина моих родителей была достаточно маленькая, чтобы после этого даже я могла их узнать исключительно по ДН-грёбаному-К, - я отпускаю его руку, но он не шевелится. Чем дольше я говорю, тем ближе подступают слёзы, и я стискиваю зубы. Самое глупое занятие - это расковыривать ножиком старые раны. Но я не могу остановиться.
- И я знаю, что значит прийти домой и узнать, что у тебя нет семьи, если в этом был твой вопрос. И, кстати, я тебе скажу, сейчас никому не нужны работники, а без должного образования не нужны точно. Я несколько месяцев выплакивала себе глаза по ночам, если в этом твой вопрос. У меня не было семьи, - я делаю ударение на каждом слове, - у меня не было друзей, у меня не было денег, у меня ни хрена не было, Льюис. А потом я пошла в тот бар, чтобы хмырло вроде тебя не слушало, как я стараюсь изо всех сил, лишь бы не мешала им порядочно нажраться. И так три года, Льюис, три года. У меня выгорело всё, - я напряжённым движением бью себя в грудь рядом с левой ключицей, один раз, глухим «тук», - я существую, как машина.
Он старается не смотреть мне в глаза.
- И я тут пытаюсь извиниться, и вот что я получаю. М, Льюис? Молодец. Да пошёл ты.
Я разворачиваюсь и, по дороге к двери, быстро провожу пальцами по нижним векам, чтоб не текла тушь, хотя никакой туши и нет - сценическая привычка.
Когда я выхожу из здания, поворачивая перед собой прозрачную крутящуюся дверь, в отражении я вижу, что он всё ещё стоит там, в коридоре, и смотрит мне вслед.
Выйдя на морозную улицу, сделав долгий вдох и выдохнув пушистое облачко пара, я вижу Берни, метрах в двадцати перед собой. Верней, вначале я вижу непонятное, размытое стоящими в глазах слезами, красное пятно, которое оказывается Берни. Догнав его, я хватаю его под руку и говорю:
- Пройдёмся?
Первые три секунды Берни явно думает, что его поймали террористы. Судя по тому, как он вырывается. Потом он говорит:
- Чёрт, МакДжесс, ты меня убьёшь когда-нибудь.
- Да нет, - отвечаю я, - вот если ты со мной не дойдёшь до общежития, то я убью кое-кого ещё.
Брови Берни складываются в удивлённый домик, но он молчит.