Аутентичненькое.
На излёте дня меня понесло на книжную ярмарку в ЭТАЖИ на Лиговке. Солнце перегрело темечко, я потеряла ориентацию в возрасте - хотелось хихикать, пинать водосточные трубы и выклянчить у драгоценного воздушный шарик в разноцветных разводах. Шарика я так и не дождалась, но вознаграждение за возвращение в рамки я всё же получила. После.
Перед ЭТАЖАМИ в серых, заслуженных стенках хлебозавода, из узкой распахнутой двери на струящуюся к лестнице толпу вываливались краски магазинчика безделушек. Всё такое чистенькое, яркенькое, ненужненькое и аккуратненько вручную сделанное громоздилось на полках и орало: "Схвати меня! Потом придумаешь - к чему присобачить!".
Плотно вбившийся в помещеньице народ ошалело тискал новомодные забавные глупости и еще больше ошалевал от расценок. Дорогая фигня, однако. Но очччень качественная. Но - фигня. Иногда - находчивая, неожиданная, заманчивая, но всё равно - фигня! А ручонки-то мои к разнообразной фигне тянулись сами собой, как к игрушкам, как к сливочным тянучкам - вкусно, долго, зато потом не отлепить от вставной челюсти, а преклонные годы-то шуршали в голове холодным душем: "Поставь незнамо что на полку, закрой глаза и рысью отсюда", а кошелёк-то был заблаговременно пуст, ну, почти-почти пуст. Я же себя знаю, я же умница. Я ж на книжную ярмарку шла, туда с деньгами никак нельзя.
В общем, всё бы ничего, я даже видела из-за спин выход в реальность, пока со стенда, куда меня в толчее ненароком прижали, прямо на мои очки не прилегли толстенькие, плетёные в ячейку шнуры. И что-то было в этих шнурах неправильное, но при этом ностальгически родное, почему-то ассоциировавшееся с картошкой по десять копеек за кило. Фиолетовые шнуры, розовые, зеленые, как майский березовый лист, чёрные... Вискозно-блестящие, вроде шкурки гадюки, и матовые, пухлые, как будто из советской хлопчатобумажной штопки. И на каждом шнуре кожаная тиснёная бирка, толстая и кошельково-солидная - "Авоська". И завитушки авторского клейма.
Авоськи были всё же какие-то странные, что-то было не так, но что? И крышу снесло...
- Барышни, покажите мне авоську!
- ?
- Покажите-покажите, давайте посмотрим, сколько в неё влезает, хорошо ли связана.
- Но зачем смотреть? Берите так, это отличная, авторская, аутентичная авоська, видите - с клеймом, а ещё есть не такая аутентичная, с кожаной ручкой, но тоже - авторская... Это же настоящая авоська! Раритет!!!
- Показывайте!
Заражённые мои безумством, барышни в четыре руки натолкали в авоську стопку каких-то совсем уж мелких покетбуков, размером с джинсовый карман, ячейки меж узлов растянулись, прозрачный мешок кривовато обвис, и моя душа успокоилась. Да, это она, милая, чудесная, адски режущая ладонь сетка, бьющая под коленку углами треугольных молочных пакетов, когда полна, с вечно закручивающимися вокруг кисти ручками, до багровых витых полос... Маленькая, правда, вдвое меньше, чем оригинал, но - она.
В угаре обладания прошлым я спросила цену. "Триста шестьдесят рублей," - гордо пропели барышни, сияя, как уловившие толстушку гербалайфщицы.
"Лучше я постираю бабушкину авоську!" - оторопев, ляпнула Плюшкина-я и постыдно сбежала.
Не, ну а чо? Она еще лежит на полочке в междверном тамбуре, старенькая, седенькая от пыли и прежних трудов, потерявшая цвет, но всё еще крепкая (я в ней взвешивала кошку). И модная!
Перед ЭТАЖАМИ в серых, заслуженных стенках хлебозавода, из узкой распахнутой двери на струящуюся к лестнице толпу вываливались краски магазинчика безделушек. Всё такое чистенькое, яркенькое, ненужненькое и аккуратненько вручную сделанное громоздилось на полках и орало: "Схвати меня! Потом придумаешь - к чему присобачить!".
Плотно вбившийся в помещеньице народ ошалело тискал новомодные забавные глупости и еще больше ошалевал от расценок. Дорогая фигня, однако. Но очччень качественная. Но - фигня. Иногда - находчивая, неожиданная, заманчивая, но всё равно - фигня! А ручонки-то мои к разнообразной фигне тянулись сами собой, как к игрушкам, как к сливочным тянучкам - вкусно, долго, зато потом не отлепить от вставной челюсти, а преклонные годы-то шуршали в голове холодным душем: "Поставь незнамо что на полку, закрой глаза и рысью отсюда", а кошелёк-то был заблаговременно пуст, ну, почти-почти пуст. Я же себя знаю, я же умница. Я ж на книжную ярмарку шла, туда с деньгами никак нельзя.
В общем, всё бы ничего, я даже видела из-за спин выход в реальность, пока со стенда, куда меня в толчее ненароком прижали, прямо на мои очки не прилегли толстенькие, плетёные в ячейку шнуры. И что-то было в этих шнурах неправильное, но при этом ностальгически родное, почему-то ассоциировавшееся с картошкой по десять копеек за кило. Фиолетовые шнуры, розовые, зеленые, как майский березовый лист, чёрные... Вискозно-блестящие, вроде шкурки гадюки, и матовые, пухлые, как будто из советской хлопчатобумажной штопки. И на каждом шнуре кожаная тиснёная бирка, толстая и кошельково-солидная - "Авоська". И завитушки авторского клейма.
Авоськи были всё же какие-то странные, что-то было не так, но что? И крышу снесло...
- Барышни, покажите мне авоську!
- ?
- Покажите-покажите, давайте посмотрим, сколько в неё влезает, хорошо ли связана.
- Но зачем смотреть? Берите так, это отличная, авторская, аутентичная авоська, видите - с клеймом, а ещё есть не такая аутентичная, с кожаной ручкой, но тоже - авторская... Это же настоящая авоська! Раритет!!!
- Показывайте!
Заражённые мои безумством, барышни в четыре руки натолкали в авоську стопку каких-то совсем уж мелких покетбуков, размером с джинсовый карман, ячейки меж узлов растянулись, прозрачный мешок кривовато обвис, и моя душа успокоилась. Да, это она, милая, чудесная, адски режущая ладонь сетка, бьющая под коленку углами треугольных молочных пакетов, когда полна, с вечно закручивающимися вокруг кисти ручками, до багровых витых полос... Маленькая, правда, вдвое меньше, чем оригинал, но - она.
В угаре обладания прошлым я спросила цену. "Триста шестьдесят рублей," - гордо пропели барышни, сияя, как уловившие толстушку гербалайфщицы.
"Лучше я постираю бабушкину авоську!" - оторопев, ляпнула Плюшкина-я и постыдно сбежала.
Не, ну а чо? Она еще лежит на полочке в междверном тамбуре, старенькая, седенькая от пыли и прежних трудов, потерявшая цвет, но всё еще крепкая (я в ней взвешивала кошку). И модная!