В. Ермилов (Правда, 1933)
В. Ермилов.
ЮРОДСТВУЮЩАЯ ПОЭЗИЯ И ПОЭЗИЯ МИЛЛИОНОВ.
( О «Торжестве земледелия» Н. ЗАБОЛОЦКОГО).
«Ищут классового врага вне колхозов, ищут его в виде людей с зверской физиономией, с громадными зубами, с толстой шеей, с обрезом руках. Ищут кулака, каким мы его знаем из плакатов. Но таких кулаков давно уже нет на поверхности. Нынешние кулаки и подкулачники, нынешние антисоветские элементы в деревне - это большей частью люди «тихие», сладенькие», почти «святые»... Чтобы разглядеть такого ловкого врага и не поддаться демагогии, нужно обладать революционной бдительностью, нужно обладать способностью сорвать маску с врага и показать колхозникам его действительное контрреволюционное лицо». (И. Сталин).
Одною из масок, надеваемых классовым врагом, является шутовство, юродство. Утопить большое, трудное, серьезное революционное дело в потоке юродских, как будто беззлобных, просто шутовских слов, обессмыслить, опустить до уровня какой-то вселенской чепухи - вот о6’ективная классовая цель этого юродства.
Представителем такого юродства в поэзии является Н. Заболоцкий - поэт, претендующий на своеобразное, неповторимое, оригинальное «видение мира». Вот типичные для него «выверты»:
«Тут природа вся валялась
в страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там - реки струилась прядка.
Тут - стояли две-три хаты
Над безумным ручейком.
Идёт медведь продолговатый
Как-то поздно вечерком.
А над ним, на небе тихом,
безобразный и большой,
журавель летает с гиком,
потрясая головой.
Из клюва развевался свиток,
Где было сказано: «убыток
дают трехпольные труды».
Мужик гладил конец бороды».
Природа, которая валяется «в страшно диком беспорядке», «медведь продолговатый» - это все пак будто не лишено забавной оригинальности. Но в целой пейзаж, - если можно назвать это пейзажем, - даваемый Заболоцкий, проникнут, как видим, единым настроением, которое можно выразить в одной короткой фразе: какая это, в сущности, все чепуха! Что может быть более нелепым и смешным, чем, к примеру, хотя бы «безумный ручеек»? Безумная река, безумное озеро, безумный океан - все это можно себе представить. Но обезумевший ручеек - это просто забавно, смешно. И одним из элементов этой всеобщей забавной чепухи Заболоцкий делает серьезное и трудное дело борьбы за новое, социалистическое земледелие, в частности борьбу с трехпольем. В этом состоит основной прием его поэзия - низвести всё на уровень сплошной ерунды, спрятать сущность своей поэзии во вселенской чепухе, уравнять борьбу с трехпольем, например, с «медведем продолговатым» и с «безумным ручейком». В соответствии с этим основным приемом находятся и все другие приемы поэзии Заболоцкого, - «инфантилизм» (детскость), нарочитый примитивизм и пр.. И, зная и понимая этот нехитрый и действительно примитивный прием, видишь, как, в сущности, неоригинально, куцо, старо это «оригинальное», «новаторское» «видение мира» Н. Заболоцкого!
А нового в поэзии Заболоцкого столько же, сколько в любом старом-престаром буржуазном пасквиле на социализм. Его поэма «Торжество земледелия», напечатанная в № 2-3 ленинградского журнала «Звезда», и является самым ординарным пасквилем на коллективизацию сельского хозяйства. Как издавна представляли и представляют социализм все и всяческие буржуазные пасквилянты? Как торжество ограниченного самодовольства и животной тупости. Представителем коллективизации в этой поэме является некий «Солдат». Он ведет идиотские разговоры с крестьянами о «душе», он разговаривает с животными, «достигающими ума», рисуя им картину «торжества земледелия».
«Коровы, мне приснился сон.
Я спал, овчиною закутан,
и вдруг открылся небосклон
с большим животным институтом,
Там жизнь была всегда здорова
И посреди большого зданья
Стояла стройная корова
В венце неполного сознанья».
Скептически настроенный конь выражает недоверие «Солдату». Последний спорит с конем:
«..Не стоят грязного окурка
твои весёлые словца.
Мой разум так же, как и твой,
горшок с опилками, не боле,
но над картиною такой
сумей быть мудрым поневоле.
…Над Лошадиным институтом
вставала стройная луна,
научный отдых дан посудам» и т.д.
«Солдат» и вторящий ему «Тракторист» славословят это «торжество земледелия»:
«Разрушив царство сох и борон,
Мы старый мир дотла снесём
И букву «А» огромным хором
Впервые враз произнесём!»
«… О, крестьянин, раб мотыг…
Ты разрушил дом неволи,
Ныне строишь ты колхоз!..
Начинайся, новый век!
Здравствуй,
конь и человек!»
И далее описывается «торжество земледелия»:
«Один старик, сидя в овраге,
Об’ясняет философию собаке,
Другой, также царь и бог
Земледельческих орудий
У коровы щупал груди
И худые кости ног.
…в хлеву свободу пел осёл,
достигнув полного ума…
и человек, жуя, дивился,
Тому, что сам нагородил...»
Но старый буржуазный «осел» уже давно «пел» все это - в дюжинах и сотнях куцых, злобно-беспомощных пасквилей на социализм. Заболоцкий «достиг полного ума», усвоил полностью бездарную сущность этих пасквилей и переложил их содержание в свои стихи!
Социализм, торжество социалистического земледелия, как животная идиллия. человека, удивляющегося «тому, что сам нагородил», - вот какую картину опять и опять малюет «новатор» Н. Заболоцкий!
Наша критика обязана была вскрыть перед широким читателем этот смысл поэмы Заболоцкого. Между тем «Лит. газета», поместившая статью т. О. Бескина о «Торжестве земледелия», ухитрилась не заметить в этой поэме пасквиля да социализм и «растеклась мыслью по древу» в рассуждениях о суб’ективном идеализме, формализме и... преувеличении роли трактора!
Коллективизация сельского хозяйства, победившая в нашей стране, есть дело десятков миллионов людей не только нашей страны, а всего мира. Десятки миллионов трудящихся во всем мире с жадным вниманием следят за нашей борьбой, зная, что именно здесь решаются основные, важнейшие, коренные вопросы человеческой истории. Люди, «замученные тяжелой неволей», впервые «почувствовали жизнь в колхозe», как говорили многие делегаты колхозного с’езда. И разве, например, в словах товарища Прасковьи Андреевны Захаровой, колхозницы артели «Борец за социализм», Московской области, - разве в этих словах нет источника настоящей поэзии миллионов!
«Я - старуха, мне уже 64 года. Только вот на печи не лежу, с новой колхозной жизнью я сама будто помолодела. Работаю я так: и пашу, и сею, и сено накладываю. Работой моей пока довольны, премировали не раз.
Погляжу я на наших молодых баб, и другой раз сердцу больно. Только теперь и пришла их настоящая жизнь, а никак понять этого не могут. Чудное это дело, был прежде над бабой каждый хозяин, и бабьи слезы и впрямь были что вода, а теперь баба сама стала хозяйкой. Работать бы теперь для устроения новой жизни изо всех жил. А вот некоторые мужчины, не то что бабы, работать никак не хотят. Только скажу - терпели, терпели, и крышка. Лодырей держать для мебели не будем. Сама первая метлой выгоню дармоеда из колхоза. Не позволю есть хлеб из моих старушечьих рук...
Вечером ляжешь, ино, спать - не спится. Продумаю, какая была моя жизнь за все 60 лет, и грусть берет: даром жила, горе видела и пользы никому не принесла. Только вот последние годочки, как пошли колхозы, нижу в своей жизни смысл, и никак теперь не хочу отстать от молодых, хоть молодости, ан, и нет. И больше всего я хочу дожить, чтобы увидеть, к какой счастливой жизни приведут колхозы наше крестьянство...»
Вот, прислушайтесь к этим словам, - какой дешевой пошлостью кажутся рядом с ним «веселые словца» Н. Заболоцкого об осле, «достигнувшем полного уча», о коровьем рае и о царстве умиленного идиотизма!
Недавно в «Правде» было напечатано хорошее стихотворение молодого поэта Н. Дементьева «Мать», «рассказ в стихах» о том, как к начальнику большого строительства приехала из деревни его старуха-мать, как она умерла в комнате начальника строительства, как прожила она трудные семьдесят лет своей жизни и как хоронили ее, «мать неимущих», с оркестром, как грянули трубы: «Замучен тяжелой неволей»…
Мы назвали стихотворение Н. Дементьева потому, что стихи этого рода имеют огромное значение для развитая нашей молодой социалистической лирики. У Есенина и есенинствующих была своего рода «монополия» на художественное раскрытие таких интимных чувств, как любовь к матери, дружба, любовь к женщине и пр. Есенинствующие, думавшее о себе, что они - «монополисты чувств», устраивали даже целые «заговоры чувств» против «бездушной», «бесчувственной» эпохи, - такой «заговор чувств» описан в романе Юрия Олеши «Зависть». Но даже эти «заговорщики» убеждались в том, что у новых людей, против которых они устраивали заговоры, есть настоящие чувства - «и любовь, и нежность, и дружба», а у них, в сущности, - только «высокопарность в низкопробность». Но наша поэзия не умела еще раскрыть эти чувства новых людей, хотя в лучших произведениях Маяковского, Тихонова, Багрицкого, Луговского, Асеева, Светлова, Демьяна Бедного, Безыменского и других она подходила все ближе и ближе к этой задаче. И вот сейчас все крепнет, богатеет, мужает и умнеет наша лирика. «Мать» Дементьева, так же как я стихи других молодых поэтов, - одно из доказательств этого роста нашей лирики. «Maison de ma pauvre mé» («Дом моей бедной матери»), «Могила неизвестного солдата» - эти образы-символы веками создавались у буржуазии и мелкобуржуазной массы. Насколько благороднее, осмысленнее, величественнее образ-символ могилы «матери неимущих», который вводит сейчас в нашу жизнь наша молодая социалистическая лирика!
Товарищ Захарова, Прасковья Андреевна, - она «мать неимущих», как сотни тысяч, миллионы других матерей, которых замучивала прежняя холопская жизнь. Она строит сейчас, вместе, рука об руку со своими сыновьями и дочерьми, тот новый мир, в котором мотив «Замучен тяжелой неволей» заглушается мотивом «Интернационала».
А «некоторые мужчины» пытаются высмеивать и этот новый мир, и людей, его строящих. Но товарищ Захарова правильно говорит, что она «некоторых мужчин» погонит метлой из нового строя, как погонит метлой из поэзии всевозможное шутовство и юродство наша растущая социалистическая лирика. Она высмеет, разоблачит, покажет подлинную цену этого юродства.
Правда, 1933, № 199 (5725), 21 июля, пятница. С. 4.