Пионерское кино на монтажном столе. Чем думает аутист.
Город тонул с сумерках и сумерки эти были зачарованы магической круговертью в металлоконструкции парковой.
В парке колесо обозрения было одиночным укором тихому вечеру, потому что иногда поскрипывало.
Никто бы с укоризною не обратился к пионеру Сереже, ведь сегодня вечером он был на самой верхотуре в люльке с Ъебенком Чу. И разговор вел с Чу. Пушистый такой разговор. Облачный.
А Чу наш - аутист, если кто помнит.
Была тоска и печаль в воздухе, но грусть воздушна эта и мурашками небо пронизывает.
А небо то словно бы ежится и млеет, старую свою засохшую корочку от мифа - людской болячки от розовеющей новорожденной кожицы отдирает. А полянка поднебесная дрожит своим кустиком окоченелым, небу внимает заворожено..
Небо ежится и млеет, словно бы старую свою засохшую коросту от нежной земляной плоти отскребывает. Трогает на далеких коленках холмов свербящие сухие земные покровы, а мягонькие червячки обнажены, да защищены влагой холодной предзимней. Полянка дрожит кустиком, а кустики высохшими листьями шуршат. Шур-шур-шур значит делают. Шур-шур-шур рассказывают всему небу потихонечку.
Небо ежится и млеет…
И вот разливалась любовь в воздухе от сонного полета ребенка, когда тот летит к своей маме. А сон тот и не сон уже, а сон еще.
А мама то и нет вовсе здесь. Нет мамы, мамы нет. А ребенок летит.
А мамы нет.
Нет мамы, никакой мамы нет в верхотуре обезревательной.
Полет ребенка под облаком - это такое забвение для мамы от горечи настоящих проявлений сумасшествия ребенка в ее сиянии прошлых лет балетной школы.. И никогда бы не станцевала мама озарение, про то как можно легко покинуть боль, а жить с кричащим во все горло и какающим где ни попадя родным бесёнком в достоинстве и благопристойности уклада всех небесных архангелов.
- Мама, мама, мама… Полечу к тебе, мама Чу! Ах, ах. Ах, ах.. Чу, Чу, Чу!- Так думал Сережа..
Пионер Сережа красен. И прекрасен Сережа. И пионерство Сережино красно, на шее рдеется, в сердце алым заливается!
Не думал Чу о маме, не думал. Летел мыслею по небу. Летел. Летел-летел-леле-летя, лятя-лятя! Лятя-ляля. Ля-ля-лятя, ля-ля-ля! И ля! И ля! Ля…
. И Чу не думает, а только мыслей летит.
Он не думает мыслей, а мыслей летает..
- Бы.
- Мы.
- У
- Уи-уи..
Разговор такой у мальчиков.
Не слушай, небо, не слушай разговор мальчиков в отдалении высотном.
А думайся небо, думайся у мальчиков над головами.
Пожалуйста, небо, милое небушко! Пронесись своим полетом и сделай в голове течение. Мальчик Чу думает только тобою.
Небо, ты, небо, любимое!
Думайся же, скочебуренное осеннее небочко, думы выдумывай, сизость!
И само выдумывайся в голове аутиста бескрайней надеждою с острой крыловидностью веры, пронзающей подкладку твою отмершую, пленку суховатую снимающую с планеты твоей земной.
Мифы людские заскорузлые тереби, отколупывай их от сочащегося кровью моего эпителия!
В парке колесо обозрения было одиночным укором тихому вечеру, потому что иногда поскрипывало.
Никто бы с укоризною не обратился к пионеру Сереже, ведь сегодня вечером он был на самой верхотуре в люльке с Ъебенком Чу. И разговор вел с Чу. Пушистый такой разговор. Облачный.
А Чу наш - аутист, если кто помнит.
Была тоска и печаль в воздухе, но грусть воздушна эта и мурашками небо пронизывает.
А небо то словно бы ежится и млеет, старую свою засохшую корочку от мифа - людской болячки от розовеющей новорожденной кожицы отдирает. А полянка поднебесная дрожит своим кустиком окоченелым, небу внимает заворожено..
Небо ежится и млеет, словно бы старую свою засохшую коросту от нежной земляной плоти отскребывает. Трогает на далеких коленках холмов свербящие сухие земные покровы, а мягонькие червячки обнажены, да защищены влагой холодной предзимней. Полянка дрожит кустиком, а кустики высохшими листьями шуршат. Шур-шур-шур значит делают. Шур-шур-шур рассказывают всему небу потихонечку.
Небо ежится и млеет…
И вот разливалась любовь в воздухе от сонного полета ребенка, когда тот летит к своей маме. А сон тот и не сон уже, а сон еще.
А мама то и нет вовсе здесь. Нет мамы, мамы нет. А ребенок летит.
А мамы нет.
Нет мамы, никакой мамы нет в верхотуре обезревательной.
Полет ребенка под облаком - это такое забвение для мамы от горечи настоящих проявлений сумасшествия ребенка в ее сиянии прошлых лет балетной школы.. И никогда бы не станцевала мама озарение, про то как можно легко покинуть боль, а жить с кричащим во все горло и какающим где ни попадя родным бесёнком в достоинстве и благопристойности уклада всех небесных архангелов.
- Мама, мама, мама… Полечу к тебе, мама Чу! Ах, ах. Ах, ах.. Чу, Чу, Чу!- Так думал Сережа..
Пионер Сережа красен. И прекрасен Сережа. И пионерство Сережино красно, на шее рдеется, в сердце алым заливается!
Не думал Чу о маме, не думал. Летел мыслею по небу. Летел. Летел-летел-леле-летя, лятя-лятя! Лятя-ляля. Ля-ля-лятя, ля-ля-ля! И ля! И ля! Ля…
. И Чу не думает, а только мыслей летит.
Он не думает мыслей, а мыслей летает..
- Бы.
- Мы.
- У
- Уи-уи..
Разговор такой у мальчиков.
Не слушай, небо, не слушай разговор мальчиков в отдалении высотном.
А думайся небо, думайся у мальчиков над головами.
Пожалуйста, небо, милое небушко! Пронесись своим полетом и сделай в голове течение. Мальчик Чу думает только тобою.
Небо, ты, небо, любимое!
Думайся же, скочебуренное осеннее небочко, думы выдумывай, сизость!
И само выдумывайся в голове аутиста бескрайней надеждою с острой крыловидностью веры, пронзающей подкладку твою отмершую, пленку суховатую снимающую с планеты твоей земной.
Мифы людские заскорузлые тереби, отколупывай их от сочащегося кровью моего эпителия!