История младшенького. Иосиф Ринкевич
В 20-ых годах в доме Юшневских живет еще один интересный человек - Иосиф Ринкевич, вокруг которого разворачивается один из эпизодов в следственном деле Юшневского. Поскольку сейчас (да, всего-то девять месяцев должно было пройти) уже могу снова заглядывать в дела и анализировать - вот попробую суммировать про него что-то.
Осип Варфоломеевич Ринкевич живет в Хрустовой "по сиротству". Знаем мы про него, что он и правда какой-то... одноглаз и очень худ ("представь себе, что он худее, наверное можно сказать, Осипа Варфоломеича..." - пишет Мария Казимировна из Петровского, описывая худобу мужа). При этом где-то в районе Иркутска у него живет брат - Варфоломей Варфоломеевич, в 1830 году он умиирает, остаются дети, и Мария Казмировна периодически передает Семену известия о них, вместе с приветами самому О.В.
Связь и переписка продолжаются и уже после смерти А.П. : "Поблагодари его от меня за все доброе, что он мне сказал в своем письме. Я не заслужила от него такого нежно дружеского чувства, тем более ценю его и тем более ему благодарна..." - это письмо М.К. 1851 года).
Князь Барятинский описывает Рынкевича так: "Рынкевич, молодой человек, воспитывался вместе с братом генерал-интенданта в университетском пансионе, хотел недавно вступить в службу, но, не быв в состоянии показать документов дворянства, остался без должности. Сии сведения
имею я от брата генерал-интенданта, а я его очень мало знаю."
А.П. Юшневский пишет так: "Имею честь объяснить, что Ринкевич из дворян, молодой человек лет 19-ти или 20-ти, соученик брата моего родного, сирота без дневного пропитания, имел пристанище в общем моем доме с братом моим до удобного случая определиться в гражданскую
службу."
Семен:
"Ринкевич есть бедный дворянин, нигде не служащий, который учился со мною в Московском университетском пансионе. Здоровье не позволило ему вступить в военную службу, а сверх того, будучи от природы лишен одного глаза, он не мог себе найти места в Москве; не имея ни родителей, ни каких связей и узнав, что я служу при Главной квартире, решился он приехать в Тульчин, чтобы искать какого-нибудь места по штатской службе. Таким образом, приехавши ко мне, жил он несколько времени в доме моего брата.."
Во время следствия Ринкевич всплывает в показаниях Бобрищева-Пушкина 1-го:
"Еще взят некто Ринкевич, живший у генерала Юшневского, которого кто-то из них принял в последнее время для того, чтобы послать кого-то к Пестелю с каким-то известием...".
Это 29 марта, второй заход на Бобрищева-Пушкина. Основных он уже назвал, в участии в обществе сознался, а теперь ему задают вопрос про бумаги Пестеля. В ответ из него высыпается еще один список имен - Семен Юшневский, Юрасов, Лачинов, Фаленберг, Горленко, Фохт, Лео Витгенштейн, Филиппович - и только потом начинает про бумаги.
Запрашивают Пестеля:
Квартирмейстерской части поручик Бобрищев-Пушкин 1-й показывает, что жившего у генерал- интенданта Юшневского Рынкевича кто-то принял в тайное общество в последнее время для того, чтобы послать к вам с каким-то известием.
Объясните: кто такой сей Рынкевич, кем именно и когда он был принят, с каким известием и кем из членов был посылан к вам и принимал ли он кроме сего и какое участие в делах общества?
Приезжал он ко мне в первых числах декабря с известием о кончине государя императора, и так как я никогда его не видал прежде и никогда о нем не слыхал, то и забыл о нем совершенно. Он имел записочку ко мне от Барятинского, в которой сей последний меня извещает, что податель записки - член общества, мне важное известие сообщит. Сей Ринкевич принят в общество братом генерал-интенданта Юшневского, Семеном Юшневским. Я с ним не более двух или трех минут говорил, ибо сейчас был отозван к бригадному генералу по случаю приезда из Главной квартиры адъютанта для присяги цесаревичу. Потом и не видал уже более Рынкевича, так что, кроме здесь сказанного, ничего о нем показать не могу.
Барятинский отвечает на тот же вопрос так:
Сие происшествие по маловажности я упустил упомянуть.
Рынкевич, молодой человек, воспитывался вместе с братом генерал-интенданта в университетском пансионе, хотел недавно вступить в службу, но, не быв в состоянии показать документов дворянства, остался без должности. Сии сведения имею я от брата генерал-интенданта, а я его очень мало знаю.
Когда в Тульчине присягнули мы его высочеству цесаревичу, то нельзя было, не подавая подозрения, передать сие известие Пестелю через свитских офицеров, я был в затруднении, но младший Юшневский представил брату своему и мне, что для сего случая очень удобно принять молодого Рынкевича, который тих и скромен и впредь для посылок пригодится. Итак, с согласия генерал-интенданта и моем, он его принял, и в тот же день отправлен был с сим известием. Более он ничего от нас не слыхал и ничего не делал; Пестель благодарил его и, помнится, что ничего нового через него не прислал сказать.
Генерал-интендант в ответ на тот же вопрос начинает отчетливо переводить стрелки со своего брата, который и принял Рынкевича в общество - на князя Барятинского. Ну понятно... они вообще с братом друг друга старательно выгораживают, иногда и за чужой счет. А тут у
Юшневского двое его младших, за которых он отвечает и которых втянул - и самостоятельный взрослый Шурик, за которого он не отвечает. Результат таков:
Не могу упомнить времени, но, полагаю, или в конце ноября, или в начале декабря прошлого 1825 года князь Барятинский домогался несколько раз, как начальник Тульчинской управы, отправить брата моего с своими поручениями или к Пестелю, или к офицерам квартирмейстерской части, находившимся в местечке Немирове, но как брат мой, и по совету моему и по собственному рассуждению, находившись на службе и опасаясь необыкновенною отлучкою, каковой он никогда не делал, обратить на себя подозрение, решительно от того отказался, то однажды кн[язь] Барятинский, не помню числа, пришедши к нему вечером с тем же требованием и получив тот же отказ, изъявил ему свое неудовольствие за то, что он уклоняется от первого порученья, какое ему делают в обществе, и не желает принять на себя маловажной поездки, тогда как квартир-мейстерские офицеры неоднократно отлучками своими подвергали себя подозрению. Наконец, сказал он брату моему, что так как он отказывается, то он требует принять Ринкевича для подобных посылок, на что ежели брат мой не согласится, то он, Барятинский, и без него это сделает. После многих между ними споров Ринкевич был принят или самим только Барятинским, или обще с братом моим, чего не упомню, ибо это
происходило между ними. Затем в тот же, помнится, вечер Барятинский отправил Ринкевича с запискою к Пестелю в Линцы.
Хотя я оной не читал, но, по словам его, предмет ее состоял, вероятно, в следующем. Узнав по слухам, что граф Витт был в Таганроге, и заметив какую-то таинственность в поездках из Главной квартиры начальника Главного штаба, тревожимый сомнением, не происходит ли каких-либо поисков, сообщил я о беспокойствах моих кн[язю] Барятинскому,
который хотя и оставил это сперва без внимания, но потом при удобном случае, кажется, не упустил предостеречь Пестеля. Наконец, когда получено было известие о кончине государя императора, мы приписали сему происшествию причину таинственности, нас тревожившей, и потому Барятинский сообщил Пестелю, что опасение поисков было напрасным. Пестель же сказал чрез Ринкевича в ответ, что, несмотря на то, надобно быть осторожным и стараться затихнуть. Самому же Ринкевичу и содержание записки от кн[язя] Барятинского открыто, помнится, не было; он сказал ему только, что просит о присылке чрез него денег взаймы. В сем единственно состояло все участие Ринкевича в обществе и его делах, о которых не только он, но и брат мой ничего не знает."
Это было первое поручение брату от общества - и он от него отказался, никто ничего не знает, записки никто из них не читал и я сам тоже не читал (при этом Барятинский и Пестель упоминают только о смерти государя, а Алексей Петрович начинает нести до кучи что-то про
Витта - кто вообще записку-то писал, а?). Во всяком случае понятно, что они там с Шуриком обсуждали в этот момент.
Семен в ответ на вопрос защищается еще более яростно и валит все, что можно на Пестель и Барятинского. Но ему и вопрос задают в другой формулировке. Всем предыдущим - вот ровно то же, что и Пестелю, а Семену прицельно "Полковник Пестель показывает, что вы приняли в тайное общество..."... Неудивительна реакция:
"Однажды князь Барятинский, будучи у нас, сказал мне, что он желает дать мне какое-то препоручение и послать меня к Пестелю. Я, как уже в прежних моих ответах имел честь изъяснить, избегая всякого действия по обществу и желая избавиться сей неприятной поездки, решительно от сего отказался. Тогда Барятинский приступил ко мне, чтобы я принял в общество Ринкевича, потому что ему непременно нужно послать кого-нибудь, но я отвечал ему, что не имею права принимать никого по малой степени, какую занимаю в обществе, но что если он непременно хочет послать Ринкевича к Пестелю и если он непременно на это согласится, то пусть едет. Надобно знать, что это продолжалось три дня, в которые князь Барятинский не давал мне отдыха своими посещениями и наконец поставил на своем, что Ринкевич поехал.
Это-то называет г[осподи]н Пестель принятием Ринкевича в тайное общество!! Мне весьма прискорбно, что г[осподи]н Пестель, вметив меня в сие пагубное обществовы ставляет еще обстоятельство, в котором главный виновник друг его, князь Барятинский, но которое не менее того навлекает на меня подозрение. Уговорив Ринкевича ехать с запискою от князя Барятинского, я единственно сделал сие, чтобы избавиться от просьб и настояний князя, если в нем есть чувство справедливости, то он сам не отречется, сколько мне стоило просьб отклонить сию посылку Ринкевича, а сей последний действовал в этом совершенно машинально и
был только орудием; чрез неделю после сего г[осподи]н Пестель был арестован, сим ограничиваются все действия Ринкевича. Я бы еще в первых ответах моих поместил сие обстоятельство, но оно, казавшись мне весьма маловажным, не пришло в память, и как мог я вообразить, чтобы, действуя в оном совершенно против своей воли, подал на себя г[осподи]ну
Пестелю повод к моему обвинению."
...Следствие такое следствие, полковник-то в общем не обвинял - его спросили, он ответил, он про многих отвечал так, и про проблематику дела Пестеля мы не будем.
(Крюков 2-й, кстати, выдает еще одну версию содержания записки:
"Кто сей Рынкевич, кем, где и когда именно был принят, сказать не могу, но послан был князем Барятинским с известием о принятии новых членов: адъютанта Горленки, квартирмейстерской части поручика Лачинова и, если не ошибаюсь, прапорщика Юрасова." -
интересно, откуда он это вообще взял? -
Но в общем, поскольку действительно оба - что Семен, что Ринкевич никакой деятельности, кроме вот этого эпизода не произвели (Ринкевич-то точно, а Семен видимо был неплохо так в курсе, но, кажется, этим и ограничилось.. вообще, имхо, это потому что генерал-интендант просто категорически не в состоянии притворятся и глобально скрывать что-то от своих: и жена и брат явно в курсе его убеждений и поступков) - короче оба отправляются обратно в Хрустовую под надзор. То есть Ринкевич даже и не отправляется - его даже и не арестовывают, он, как я понимаю, так и живет все это время в Хрустовой.
К осени 1826 года (Семен уже вернулся, видимо тогда же накладывается арест на Хрустовую, братья начинают раздел, Мария Казимировна обирается в Сибирь) - Ринкевич дозревает до идеи ехать в Кишинев и попытаться таки устроиться на гражданскую службу. Ну ... понятно, быть приживальщиком в благополучном доме генерал-интенданта - это еще можно, а вот в разоренном доме, где делят имущество, бабла как-то резко не стало и вообще все плохо - ну уже некузяво как-то. Где-то с год (1826) идет административная переписка между подольским губернаторов, министром внутрених дел и Бенкендорфом - разрешить или не разрешить?
Ринкевич все это время так и сидит у Юшневских (где вот? в Тульчине или в Хрустовой?). Разрешают, и в мае 1827 года идет к ближайшему влиятельному соседу - Павлу Христиановичу Витгенштейну за рекомендательным письмом.
(Ну или не сам идет, а взявшая его под крыло Мария Казимировна идет или ведет его:) Она-то с Витгенштейнами продолжает общаться и потом переписываться.
В июне 1827 года Иосиф Ринкевич приезжает в Одессу с рекомендациями от Витгенштейна к Ф.Палену. Но Пален как-то не жаждет, вакансий у него не находится и он отпинывает его обратно в Бессарабию, в Кишинев. Однако его не хотят и в Кишиневе, посылают нахрен, и Ринкевич отправляется обратно в Тульчин. Шалость не удалась.
Судя по дальнейшим упоминаниям - так он где-то там в Тульчине\Хрустовой и живет, потому что МК передает ему регулярно приветы с Семеном. Биографический указатель на хроно.ру говорит там следующее: "По представлению подольского генерал-губернатора освобожден от надзора для беспрепятственного вступления в службу - 11.10.1833."
Вот и все, что мы имеем про него на данный момент: следственное дело, статья Ю. Оксмана "Мытарства декабриста Ринкевича" и - все. Интересно, откуда взята вот эта дата снятия надзора - в деле что ли?
В сухом остатке - на 1827 год Ринкевича в Хрустовой нет, в 1828 году - снова есть, и надо полагать настроение его радости окружающим не прибавляет.
(В сухом остатке для себя - нормально, дела я уже читать снова могу, надо про Муханова и Якушкина еще написать, там тоже ангст - и при этом такой, не до смерти, так что можно и почитать и рассказать)
Осип Варфоломеевич Ринкевич живет в Хрустовой "по сиротству". Знаем мы про него, что он и правда какой-то... одноглаз и очень худ ("представь себе, что он худее, наверное можно сказать, Осипа Варфоломеича..." - пишет Мария Казимировна из Петровского, описывая худобу мужа). При этом где-то в районе Иркутска у него живет брат - Варфоломей Варфоломеевич, в 1830 году он умиирает, остаются дети, и Мария Казмировна периодически передает Семену известия о них, вместе с приветами самому О.В.
Связь и переписка продолжаются и уже после смерти А.П. : "Поблагодари его от меня за все доброе, что он мне сказал в своем письме. Я не заслужила от него такого нежно дружеского чувства, тем более ценю его и тем более ему благодарна..." - это письмо М.К. 1851 года).
Князь Барятинский описывает Рынкевича так: "Рынкевич, молодой человек, воспитывался вместе с братом генерал-интенданта в университетском пансионе, хотел недавно вступить в службу, но, не быв в состоянии показать документов дворянства, остался без должности. Сии сведения
имею я от брата генерал-интенданта, а я его очень мало знаю."
А.П. Юшневский пишет так: "Имею честь объяснить, что Ринкевич из дворян, молодой человек лет 19-ти или 20-ти, соученик брата моего родного, сирота без дневного пропитания, имел пристанище в общем моем доме с братом моим до удобного случая определиться в гражданскую
службу."
Семен:
"Ринкевич есть бедный дворянин, нигде не служащий, который учился со мною в Московском университетском пансионе. Здоровье не позволило ему вступить в военную службу, а сверх того, будучи от природы лишен одного глаза, он не мог себе найти места в Москве; не имея ни родителей, ни каких связей и узнав, что я служу при Главной квартире, решился он приехать в Тульчин, чтобы искать какого-нибудь места по штатской службе. Таким образом, приехавши ко мне, жил он несколько времени в доме моего брата.."
Во время следствия Ринкевич всплывает в показаниях Бобрищева-Пушкина 1-го:
"Еще взят некто Ринкевич, живший у генерала Юшневского, которого кто-то из них принял в последнее время для того, чтобы послать кого-то к Пестелю с каким-то известием...".
Это 29 марта, второй заход на Бобрищева-Пушкина. Основных он уже назвал, в участии в обществе сознался, а теперь ему задают вопрос про бумаги Пестеля. В ответ из него высыпается еще один список имен - Семен Юшневский, Юрасов, Лачинов, Фаленберг, Горленко, Фохт, Лео Витгенштейн, Филиппович - и только потом начинает про бумаги.
Запрашивают Пестеля:
Квартирмейстерской части поручик Бобрищев-Пушкин 1-й показывает, что жившего у генерал- интенданта Юшневского Рынкевича кто-то принял в тайное общество в последнее время для того, чтобы послать к вам с каким-то известием.
Объясните: кто такой сей Рынкевич, кем именно и когда он был принят, с каким известием и кем из членов был посылан к вам и принимал ли он кроме сего и какое участие в делах общества?
Приезжал он ко мне в первых числах декабря с известием о кончине государя императора, и так как я никогда его не видал прежде и никогда о нем не слыхал, то и забыл о нем совершенно. Он имел записочку ко мне от Барятинского, в которой сей последний меня извещает, что податель записки - член общества, мне важное известие сообщит. Сей Ринкевич принят в общество братом генерал-интенданта Юшневского, Семеном Юшневским. Я с ним не более двух или трех минут говорил, ибо сейчас был отозван к бригадному генералу по случаю приезда из Главной квартиры адъютанта для присяги цесаревичу. Потом и не видал уже более Рынкевича, так что, кроме здесь сказанного, ничего о нем показать не могу.
Барятинский отвечает на тот же вопрос так:
Сие происшествие по маловажности я упустил упомянуть.
Рынкевич, молодой человек, воспитывался вместе с братом генерал-интенданта в университетском пансионе, хотел недавно вступить в службу, но, не быв в состоянии показать документов дворянства, остался без должности. Сии сведения имею я от брата генерал-интенданта, а я его очень мало знаю.
Когда в Тульчине присягнули мы его высочеству цесаревичу, то нельзя было, не подавая подозрения, передать сие известие Пестелю через свитских офицеров, я был в затруднении, но младший Юшневский представил брату своему и мне, что для сего случая очень удобно принять молодого Рынкевича, который тих и скромен и впредь для посылок пригодится. Итак, с согласия генерал-интенданта и моем, он его принял, и в тот же день отправлен был с сим известием. Более он ничего от нас не слыхал и ничего не делал; Пестель благодарил его и, помнится, что ничего нового через него не прислал сказать.
Генерал-интендант в ответ на тот же вопрос начинает отчетливо переводить стрелки со своего брата, который и принял Рынкевича в общество - на князя Барятинского. Ну понятно... они вообще с братом друг друга старательно выгораживают, иногда и за чужой счет. А тут у
Юшневского двое его младших, за которых он отвечает и которых втянул - и самостоятельный взрослый Шурик, за которого он не отвечает. Результат таков:
Не могу упомнить времени, но, полагаю, или в конце ноября, или в начале декабря прошлого 1825 года князь Барятинский домогался несколько раз, как начальник Тульчинской управы, отправить брата моего с своими поручениями или к Пестелю, или к офицерам квартирмейстерской части, находившимся в местечке Немирове, но как брат мой, и по совету моему и по собственному рассуждению, находившись на службе и опасаясь необыкновенною отлучкою, каковой он никогда не делал, обратить на себя подозрение, решительно от того отказался, то однажды кн[язь] Барятинский, не помню числа, пришедши к нему вечером с тем же требованием и получив тот же отказ, изъявил ему свое неудовольствие за то, что он уклоняется от первого порученья, какое ему делают в обществе, и не желает принять на себя маловажной поездки, тогда как квартир-мейстерские офицеры неоднократно отлучками своими подвергали себя подозрению. Наконец, сказал он брату моему, что так как он отказывается, то он требует принять Ринкевича для подобных посылок, на что ежели брат мой не согласится, то он, Барятинский, и без него это сделает. После многих между ними споров Ринкевич был принят или самим только Барятинским, или обще с братом моим, чего не упомню, ибо это
происходило между ними. Затем в тот же, помнится, вечер Барятинский отправил Ринкевича с запискою к Пестелю в Линцы.
Хотя я оной не читал, но, по словам его, предмет ее состоял, вероятно, в следующем. Узнав по слухам, что граф Витт был в Таганроге, и заметив какую-то таинственность в поездках из Главной квартиры начальника Главного штаба, тревожимый сомнением, не происходит ли каких-либо поисков, сообщил я о беспокойствах моих кн[язю] Барятинскому,
который хотя и оставил это сперва без внимания, но потом при удобном случае, кажется, не упустил предостеречь Пестеля. Наконец, когда получено было известие о кончине государя императора, мы приписали сему происшествию причину таинственности, нас тревожившей, и потому Барятинский сообщил Пестелю, что опасение поисков было напрасным. Пестель же сказал чрез Ринкевича в ответ, что, несмотря на то, надобно быть осторожным и стараться затихнуть. Самому же Ринкевичу и содержание записки от кн[язя] Барятинского открыто, помнится, не было; он сказал ему только, что просит о присылке чрез него денег взаймы. В сем единственно состояло все участие Ринкевича в обществе и его делах, о которых не только он, но и брат мой ничего не знает."
Это было первое поручение брату от общества - и он от него отказался, никто ничего не знает, записки никто из них не читал и я сам тоже не читал (при этом Барятинский и Пестель упоминают только о смерти государя, а Алексей Петрович начинает нести до кучи что-то про
Витта - кто вообще записку-то писал, а?). Во всяком случае понятно, что они там с Шуриком обсуждали в этот момент.
Семен в ответ на вопрос защищается еще более яростно и валит все, что можно на Пестель и Барятинского. Но ему и вопрос задают в другой формулировке. Всем предыдущим - вот ровно то же, что и Пестелю, а Семену прицельно "Полковник Пестель показывает, что вы приняли в тайное общество..."... Неудивительна реакция:
"Однажды князь Барятинский, будучи у нас, сказал мне, что он желает дать мне какое-то препоручение и послать меня к Пестелю. Я, как уже в прежних моих ответах имел честь изъяснить, избегая всякого действия по обществу и желая избавиться сей неприятной поездки, решительно от сего отказался. Тогда Барятинский приступил ко мне, чтобы я принял в общество Ринкевича, потому что ему непременно нужно послать кого-нибудь, но я отвечал ему, что не имею права принимать никого по малой степени, какую занимаю в обществе, но что если он непременно хочет послать Ринкевича к Пестелю и если он непременно на это согласится, то пусть едет. Надобно знать, что это продолжалось три дня, в которые князь Барятинский не давал мне отдыха своими посещениями и наконец поставил на своем, что Ринкевич поехал.
Это-то называет г[осподи]н Пестель принятием Ринкевича в тайное общество!! Мне весьма прискорбно, что г[осподи]н Пестель, вметив меня в сие пагубное обществовы ставляет еще обстоятельство, в котором главный виновник друг его, князь Барятинский, но которое не менее того навлекает на меня подозрение. Уговорив Ринкевича ехать с запискою от князя Барятинского, я единственно сделал сие, чтобы избавиться от просьб и настояний князя, если в нем есть чувство справедливости, то он сам не отречется, сколько мне стоило просьб отклонить сию посылку Ринкевича, а сей последний действовал в этом совершенно машинально и
был только орудием; чрез неделю после сего г[осподи]н Пестель был арестован, сим ограничиваются все действия Ринкевича. Я бы еще в первых ответах моих поместил сие обстоятельство, но оно, казавшись мне весьма маловажным, не пришло в память, и как мог я вообразить, чтобы, действуя в оном совершенно против своей воли, подал на себя г[осподи]ну
Пестелю повод к моему обвинению."
...Следствие такое следствие, полковник-то в общем не обвинял - его спросили, он ответил, он про многих отвечал так, и про проблематику дела Пестеля мы не будем.
(Крюков 2-й, кстати, выдает еще одну версию содержания записки:
"Кто сей Рынкевич, кем, где и когда именно был принят, сказать не могу, но послан был князем Барятинским с известием о принятии новых членов: адъютанта Горленки, квартирмейстерской части поручика Лачинова и, если не ошибаюсь, прапорщика Юрасова." -
интересно, откуда он это вообще взял? -
Но в общем, поскольку действительно оба - что Семен, что Ринкевич никакой деятельности, кроме вот этого эпизода не произвели (Ринкевич-то точно, а Семен видимо был неплохо так в курсе, но, кажется, этим и ограничилось.. вообще, имхо, это потому что генерал-интендант просто категорически не в состоянии притворятся и глобально скрывать что-то от своих: и жена и брат явно в курсе его убеждений и поступков) - короче оба отправляются обратно в Хрустовую под надзор. То есть Ринкевич даже и не отправляется - его даже и не арестовывают, он, как я понимаю, так и живет все это время в Хрустовой.
К осени 1826 года (Семен уже вернулся, видимо тогда же накладывается арест на Хрустовую, братья начинают раздел, Мария Казимировна обирается в Сибирь) - Ринкевич дозревает до идеи ехать в Кишинев и попытаться таки устроиться на гражданскую службу. Ну ... понятно, быть приживальщиком в благополучном доме генерал-интенданта - это еще можно, а вот в разоренном доме, где делят имущество, бабла как-то резко не стало и вообще все плохо - ну уже некузяво как-то. Где-то с год (1826) идет административная переписка между подольским губернаторов, министром внутрених дел и Бенкендорфом - разрешить или не разрешить?
Ринкевич все это время так и сидит у Юшневских (где вот? в Тульчине или в Хрустовой?). Разрешают, и в мае 1827 года идет к ближайшему влиятельному соседу - Павлу Христиановичу Витгенштейну за рекомендательным письмом.
(Ну или не сам идет, а взявшая его под крыло Мария Казимировна идет или ведет его:) Она-то с Витгенштейнами продолжает общаться и потом переписываться.
В июне 1827 года Иосиф Ринкевич приезжает в Одессу с рекомендациями от Витгенштейна к Ф.Палену. Но Пален как-то не жаждет, вакансий у него не находится и он отпинывает его обратно в Бессарабию, в Кишинев. Однако его не хотят и в Кишиневе, посылают нахрен, и Ринкевич отправляется обратно в Тульчин. Шалость не удалась.
Судя по дальнейшим упоминаниям - так он где-то там в Тульчине\Хрустовой и живет, потому что МК передает ему регулярно приветы с Семеном. Биографический указатель на хроно.ру говорит там следующее: "По представлению подольского генерал-губернатора освобожден от надзора для беспрепятственного вступления в службу - 11.10.1833."
Вот и все, что мы имеем про него на данный момент: следственное дело, статья Ю. Оксмана "Мытарства декабриста Ринкевича" и - все. Интересно, откуда взята вот эта дата снятия надзора - в деле что ли?
В сухом остатке - на 1827 год Ринкевича в Хрустовой нет, в 1828 году - снова есть, и надо полагать настроение его радости окружающим не прибавляет.
(В сухом остатке для себя - нормально, дела я уже читать снова могу, надо про Муханова и Якушкина еще написать, там тоже ангст - и при этом такой, не до смерти, так что можно и почитать и рассказать)