ЛЕТЕЙСКАЯ БИБЛИОТЕКА - 63 (биография - окончание; стихи)
Начало - здесь
На этом документальные сведения 17-го года обрываются, а следующее, что мы о нем знаем - это бегство его из белой (на тот момент) Керчи на Кавказ «к большевикам», о котором убитая горем Ястржембская писала все тому же Шемшурину летом 1918 года. Оказалось, однако, что ни на какой Кавказ он не поехал, а, потеряв по пути «керчанку барышню проститутку» (как ее аттестовала покинутая жена), отправился в родной Екатеринодар. В апреле 1918 года он начинает печататься в ультрабольшевистской газете «Проблеск», причем, из снисхождения к контексту, сильно деформируя свой поэтический голос: «Верим мы в правду, в законы величия. / Юного строя целуя уста. / Знаем, что прошлая жизнь - неприличие. / Знаем, что новая жизнь - красота».
Надо сказать, что документирован этот период его жизни из рук вон плохо; дело осложняется тем, что в московских библиотеках екатеринодарских газет 18 - 20 года почти нет - только отдельные номера «Проблеска» и «Красной Кубани». Все, что мы знаем об участии Золотухина в местной прессе, извлечено из превосходной монографии И. Я. Куценко о краснодарском периоде жизни Маршака; реконструируя здешний фон, автор поневоле упоминает и о нашем герое. Кроме того, существует маленький мемуар, напечатанный Золотухиным четыре года спустя и в пятистах километрах к югу. Вот отрывок оттуда:
«27 августа 1918 г., г. Екатеринодар. Полуподвальное помещение б. Б. Московской гостиницы - главный штаб Алексеевской контрразведки. <…>
Комната, если можно эту сырую, полуподвальную дрянь назвать комнатой, имела не более 5-ти квадратных аршин.
40 человек исполосованных шомполами, избитых прикладами, опухших и стонущих ждали в этой комнате расстрела.
Не сегодня так завтра.
Отсюда спасения не было.
Говорили шопотом. <...>
В одном углу дрожит прикрытое шинелью тело Нач. нашего бронепоезда т. Д...»
После августа следы его вновь теряются; вероятно, на манер Рокамболя бежав из плена, он вместе с большевиками участвует в военных действиях и обнаруживается снова лишь спустя два года в том же Екатеринодаре - в марте 1920 года «Красная Кубань» печатает две его агитки.
Но здесь он не задерживается - судьба гонит его обратно в Крым. 17 мая 1921 года Волошин, будучи по делам в Симферополе, навещает там нашего героя. Визит этот носит не слишком дружественный, а в высшей степени деловой характер, поскольку Золотухин тем временем сделал невероятную карьеру, став заведующим Крымгосиздатом. Об этом, впрочем, мы знаем только с его собственных слов: два десятилетия спустя, использовав в качестве бумаги оборот разодранной на четыре части карты мира, он набросал краткий воспоминательный очерк:
«В декабре 1920 г. или в январе 1921 г., когда я был заведующим Крымгосиздатом (Симферополь), ко мне в дверь кабинета вошла еле передвигая худые ноги на еще более худом теле, длинная фигура.
― Прошу вас, садитесь!
― Я, товарищ, принес вам тетрадку стихов. Я аптекарь-провизор. Моя фамилия Яковлев.
― Хорошо. Оставляйте. Зайдите через 3 дня, просмотрю, дам ответ.
Больше тов. Яковлева я не видел. Через несколько дней он умер от горловой чахотки.
Каюсь, я с большим предубеждением взялся за чтение его стихов, будучи уверен, что трудно вообразить, чтобы провизор был славным поэтом. Но это не так. Яковлев был отмечен печатью крупного дарования. Все, что он передает, имеет плоть и кровь. Вот, неугодно ли, стихотворение его «Белая акация», где ночь, акация, ветер - оматериализованы настолько, что вы, читая, забываете, что это неодушевленные предметы.
Белая акация
Вся в белом, истомленная пчелками смелыми,
В сумерки влюбленная, льет она лунные сумерки.
Умер кипучий шалун - день многодумный и ленный,
Вечер, увеча его притянулся нагнулся, целует акацию.
Навалилась ночь, задушила удушливый вечер,
И затомилася грустью о нем ароматною грустью акация».
(Я оборвал стихотворную цитату на полуслове, подумав странную вещь - не наш ли это противочучельник Яков-лев? Но, по счастью, годы не сходятся).
Деятельность Золотухина на этой ниве практически ничем не ознаменовалась, если не считать небольшой истории, случившейся с тем же Волошиным. В январе 1922 года он жаловался Цветаевым:
«У меня попросили на № однодневки «На Борьбу с голодом» стихи «Дикое поле». Известный красный поэт Золотухин счел нужным переделать конт-революционные стихи на «революционные». Так вместо:
Ох, не выпить до дна вашей воли
Не связать нас в единую цепь... (контрреволюция)
напечатано
Мы пропьем до конца нашу волю
И скуемся в единую цепь (революция)
Я разумеется в восторге»
Весной того же года Золотухин в очередной раз переезжает - на этот раз в Севастополь, с уже привычным протеизмом осваивая новую сторону агитационного стихосложения - на этот раз морскую. Теперь приютившая его газета называется «Красный черноморский флот» и, соответственно, меняется и лексика, и тематика: «Корабль еще из гавани не вышел, / Но он к отплытию готов: / Эй, молодежь, по реям выше, выше, / На небо будущих годов» etc.; одно из сочинений этого времени называется «Братва помоги!» (иногда мне все-таки кажется, что он перебарщивает). К этому же времени относится несколько его выступлений в моряцких клубах; афиша одного из них сохранилась и приведена биографами Артема Веселого, также декламировавшего в тот памятный вечер:
«Объявление
В четверг 22 июня <1922 г.> в Центральном показательном клубе им. Шмидта состоится Вечер пролетарской поэзии.
Выступят со своими произведениями
Артем Веселый
В. Грунау (В. Поморцев)
Георгий Золотухин
И. Ликтанов
Г. Тарпан
А также все желающие из публики»
Тем же годом датированы две его книги - одна из них - это «Восемь тел» (ее нет ни в одной из наших библиотек и только высокочтимый Л. М. Турчинский полвека назад видел разукрашенный самим Золотухиным экземпляр; машинописную копию ее я цитировал выше), вторая - поэма «Смертель». В обоих этих случаях не было нужды притворяться - и оттого вместо забубенного рифмача-насельника бушприта в них явственно видна личность автора - возможно не столь уж привлекательная нравственно, но обладающая глубоким и несомненным дарованием. В этом же году Золотухин вместе с Баяном, Большаковым и Калмыковой участвует в сборнике «Из батареи сердца». «Константина Большакова мы знаем и знаем, что он - поэт. Остальные даже не огорчают, настолько они плохи», - гласил столичный приговор, но не факт, что нашему герою довелось его прочесть. Ибо он, похоже, в привычной спешке пакует чемодан и вновь отправляется в путь - на этот раз не очень далеко: на другой конец крымского полуострова, в город Феодосию. На этот раз честь пополнить свой коллектив талантливым автором выпадает газете «Рабочий». Сценарий остается прежним - в начале года стихотворного отдела там не ведется, но наступает июнь - и вот уже на фиолетовых страницах (отчего-то «Рабочий» печатается на бумаге необычных оттенков) появляется привычная подпись под новыми строками: «И слышен грозной силы клич: // - Над всей землей твой меч, Ильич!»
К июлю в его фельетонах начинает звучать брюзгливая интонация старожила:
«Тяжко коммунхозу. Так тяжко, что он совершенно в покое оставил феодосийские тротуары, которые своими формами стали весьма назидательны и с успехом могут заменить дорого стоющие географические карты. <...> Патентованая знаменитость, взлегшая на кимерийских высотах Коктебеля, - Максимилиан Волошин, отдыхает в полумифическом костюме, накапливая силы для предстоящих больших литературных сражений в Москве»
Летом он, возможно, по каким-то таинственным делам ненадолго отлучается в Москву: интенсивность его печатания снижается, а среди текстов обнаруживается рубрика «Письма из Москвы. Письмо первое» (подписано: «Остаюсь с комприветом: Георгий Золотухин»; все-таки чувство стиля у него безупречно). В августе-сентябре стихи появляются почти еженедельно: «Послушайте: по радио сердец / Несется буря небывалой муки; / Японии живой мертвец / Из-под земли к нам простирает руки». К концу года и началу 1924-го он делается более редким гостем, хотя недюжинная январская кончина требовала от феодосийского певца стихотворного отклика - и получила его: «Настал Великому конец, / Терзает остриями жалость; / По всей земле трубит гонец: / - Его Ильичество скончалось». В феврале - апреле он явно нащупывает новые темы, то впадая в феминистическую проповедь («Замахнешься на Ефросинью, а она: / «Мое тело тебе не тесто. / Неча зря его кулаками месить, / Я и сама могу теперь укусить / Тебе за любое место»), то экспериментируя с раечными ритмами: «Эй балалайки живее / Пришла к нам невеста... Ха-ха! / Алмазная красная фея / Дзынь! Дождалась жениха»). В мае он на правах ветерана печатает юбилейное стихотворение, поздравляя родного «Рабочего» с годовщиной:
Год назад наша газета была похожа
На мертвеца;
Немного костей, немного кожи
И немного мясца
Содержания - шиш. Две полоски.
Публика читала и злилась.
Даже на папироски
Газета не годилась etc.
И после этого он привычно пропадает. В июне, июле, августе осиротевший «Рабочий» выходит практически без стихов. В остальных крымских газетах он тоже не появляется. Казалось бы, стоит писать обычную фразу о неизвестности дальнейшей судьбы и переходить к библиографии - но помог случай.
В севастопольском альманахе 1922 года «Из батареи сердца» среди прочего было опубликовано его стихотворение «Каменная колыбель»; два года спустя его перепечатал оттуда Иваново-Вознесенский альманах «Венок»: обычная практика в годы неотвердевшего копирайта. В московском архиве хранится макет этого самого «Венка»; на всякий случай (а больше от отчаяния) я решил на него взглянуть. Оказалось, что это не макет, а экземпляр с автографами всех его авторов, поднесенный местночтимому поэту Сергею Селянину. На соответствующей странице красовался и инскрипт Золотухина (как всегда - зелеными чернилами):
«СЕЛЯНИНУ
Мир унавожен и орозен...
Погибшим «в бозе»
Несть числа;
Ручей горячий при дорозе
Поит льва, лошадь и осла.
О, eссe homo, eссe homo!..
Лишь в том и разница.... лишь в том,
Что ткнув в живот земли перстом,
Против скота, не со скотом
Он чешет кудри музо-тома
24/Х 24 г. Г. Zolotouch»
Это было приятно и уместно, но интереснее прочего оказалось то, что все остальные авторы подписали книгу в один день - следовательно, дело происходило в том же самом Иваново-Вознесенске (которое вскоре станет просто Ивановым), и значит дальнейшие его следы требовалось искать именно там.
Иваново - город большой и писателями изобильный, но журналов там выходило немного и все они так или иначе касались текстильной темы. Просмотрев комплект юмористического журнала «Веселый ткач», я открыл пропагандистский еженедельник «Красный ткач» - и почти сразу был вознагражден удачей: в последнем номере за 1924 год красовалось сочинение Золотухина «Из «Семи Октябрей» (поэма октябрьских марсельез)». Его же приятным именем открывается и годовой комплект следующего, 1925-го года - здесь напечатан длинный текст под названием « Прогулка по БИВМ’у» (т.е. по Большой Иваново-Вознесенской Мануфактуре). И - странная вещь - несмотря на раек («Указуя перстом, / На БИВМ, что за мостом, / Некто, / Голосом сладким, как конфекта, / Сказал: Иди, / Гляди, / Опиши занятно / И понятно / От начала до конца все производство, / Да чтоб было большое сходство»), ерничанье (««Тяжко в палилке. Сумрачны лица. / Не до смеха ни Барышевой, ни другой... / Мастер Баранов, когда металл слишком раскалится, / Поливает его из кишки водой»), агитки (««В отбельном есть и уголок «кривого Джимми», / Где смех признан «де юре» / Несколько слов о веселом отжиме / И главковерхе веселья - Гусевой Нюре») и прочее, в этом насквозь советском тексте вдруг слышатся какие-то человеческие интонации: осмотрев семь кругов конвейерного производства, автор вдруг заключает свои наблюдения двустишием: «Плохо разбираюсь в производстве ситца я, / Но хорошо чувствую, что это инквизиция».
Несмотря на это, его продолжают там печатать вплоть до последнего номера за 1925 год, после чего конец приходит самому «Красному ткачу» - он закрывается. Естественным было бы продолжать розыски в литературном приложении к главной ивановской газете «Рабочий край», но тут вмешались библиотечные демоны - числящийся в каталогах главного здания РГБ комплект этого журнала был некоторое время назад выслан в Химки (газетный зал), но дотуда не доехал, заплутав. Поэтому финал биографии Золотухина в городе невест покамест теряется в тумане; остается только сказать о нашей последней встрече с ним.
В середине 1930-х годов в свежесозданном Самаркандском университете служил бывший ленинградец, фольклорист, текстолог и библиограф Петр Владиславович Вилькошевский. Причины, по которым он забрался в такую глушь, мне неизвестны, но даже там он смог не снизить качества работы: среди его существенных свершений - превосходный библиографический указатель литературы о Самарканде, изданный невероятным для середины ХХ века способом - литографией с рукописного текста; другая его нашумевшая работа - публикация писем Горького к профессору Анучину: как впоследствии выяснилось - фальшивых, т.е. состряпанных самим горьковским лжеадресатом. Именно с этим человеком судьба сводит нашего героя в Самарканде в 1942 году. Золотухин, изголодавшийся, судя по всему, по человеческой речи и заинтересованному обращению, дарит Вилькошевскому: рукопись нового стихотворения; машинописную копию поэмы «Восемь тел», краткий фрагмент воспоминаний. Спустя какое-то время все эти материалы попадут в коллекцию М. С Лесмана, где и будут сохраняться практически до наших дней. Сам же автор как будто растворился в воздухе - по крайней мере, с тех пор о нем не было никаких известий.
==
Огромное спасибо высокочтимой К. А. Кумпан за неоценимую помощь и высокочтимому mitrius, с которым мы говорили о Золотухине 2 февраля 2009 года.
==
Основные источники: А. Архивные: ИРЛИ. Ф. М. С. Лесмана (необработанная часть); Сборник «Венок» // РГАЛИ. Ф. 1122. Оп. 1. Ед. хр. 1; Золотухин Г. И. - Шемшурин А. А. // РГБ. Ф. 339. Карт. 3. Ед. хр. 6; Собрание автобиографий // РГАЛИ. Ф. 341. Оп. 1. Ед. хр. 273; Ястржембская Ел. Мавр. - Шемшурин А. А. // РГБ. Ф. 339. Карт. 6. Ед. хр. 17; Шемшурин А. А. Биографические записи о своих корреспондентах // РГБ. Ф. 339. Карт. 6. Ед. хр. 11; Б. Газетные: К концерту Е. Ястшембской // Вестник Юга. 1916. 17 апреля. № 1190. С. 3; М. Л. Концерт Е. Ястшембской // Вестник юга. 1916. 19 апреля. № 1191. С. 3; Золотухин Г. Умирает глициния - Мэри // 1193, 21 апреля 1916. С. 3; «Вечер женской поэзии» // Вестник Юга. № 1195. 23 апреля 1916. С. 3; Золотухин Г. Афоризмы // Вестник Юга. № 1228. 4 июня 1916. С. 3; Золотухин Г. Фельетончик // Вестник Юга. № 1332. 9 июня 1916. С. 3; Золотухин Г. Крымские мотивы // Вестник Юга. 1233. 10 июня 1916. С. 3; Золотухин Г. Ей..... // Вестник Юга. 1916. 18 августа. № 1289. С. 3; Золотухин Г. Все радость // Вестник Юга. № 1298. 28 августа. С. 3; «И эта ночь опять горела тайной...» // Вестник Юга. 4 сентября. № 1303; Сны («Хризантемы храм хранили...») // Вестник Юга. 7 сентября. 1916. С. 3; Золотухин Г. И. Хрусталинка // Южная почта. 1916. 25 декабря. № 291. С. 1; Украинцев И. Концерт певицы Е. Ястшембской // Русская Ривьера. 19 апреля. № 86. С. 3; Пор<учик> Гринев. Письмо в редакцию // Русская Ривьера. 21.апреля. № 88. С. 3; Украинцев И. Вечер женской поэзии // Русская Ривьера. 26 апреля. № 92. С. 3; Украинцев Н. Лекция футуриста В. Каменского // Русская Ривьера. 15 марта 1916. № 60. С. 3; К лекции футуриста г. Золотухина // Русская Ривьера. 19 марта. № 64. С. 2 - 3; Лекция футуриста // Русская Ривьера.. 22 марта. № 66. С. 3; Художественная «среда» // Русская Ривьера.. 25 марта. № 69. С. 3; Н. С. Лекция о футуристах // Ялтинская жизнь. 1916. 15 марта. № 52. С. 3; Золотухин Г. Крымские перезвоны («Черно-живая, кромешно-дурманная...») // Ялтинская жизнь. 19 марта. № 56. С. 3; Некто из Дерекоя. «Жук на розе» // Ялтинская жизнь. 25 марта. № 61. С. 2 - 3; Золотухин Г. Поэтам // Ялтинская жизнь. 30 марта. № 64. С. 3; Абр-в Сергей. Золотухину и Ко // Ялтинская жизнь. 3 апреля. № 68. С. 3; Золотухин Г. Новобранцам // Красный черноморский флот. 5 апреля 1922, № 59. С. 2; Золотухин Г. Братва помоги! // Красный черноморский флот. 9 апреля 1922. № 62. С. 3; Золотухин В. Аэропланное // Рабочий (Феодосия). 2 июля 1923. № 112; Золотухин Г. Вместо фельетона // Рабочий (Феодосия). 3 июля 1923. № 113. С. 4; Золотухин Г. Письма из Москвы. Письмо первое // Рабочий (Феодосия). 6 июля 1923. № 116. С. 4; Золотухин Г. Имеющие уши.... // Рабочий (Феодосия). 7 июля 1923. № 117. С. 2; Золотухин Г. Побольше сердечности // Рабочий (Феодосия). 12 июля 1923. № 120; Золотухин Г. К юбилею ЧОН // Рабочий (Феодосия). 15 июля 1923. № 123. С. 1; Золотухин Г. Казанцам // Рабочий (Феодосия). 20 июля 1923. № 127. С. 1; Золотухин Г. Слушайте радио сердца // 7 сентября 1923. № 165. С. 1; Золотухин Г. Это было // Рабочий (Феодосия). 1924. № 18. 23 января. С. 2; Золотухин Г. Ушел // Рабочий (Феодосия) № 19. 24 января 1924. С. 1; Золотухин Г. Новый быт // Рабочий (Феодосия)№ 27. 2 февраля 1924. С. 2; Золотухин Г. «Любви искало сердце» // Рабочий (Феодосия) № 52. 3 марта 1924. С. 4; Золотухин Г. Красная невеста // Рабочий (Феодосия) № 96. 1 мая 1924. С. 5; Золотухин Г. Год назад и теперь // Рабочий (Феодосия) № 97, 5 мая 1924. С. 3; В. Книжные: Каменский В. Путь энтузиаста. Пермь. 1968. С. 189; Веселая Г., Веселая З. Судьба и книги Артема Веселого. М. 2005. С. 44; Марина Цветаева. Неизданное. Семья. История в письмах. М. 1999. С. 295 - 296; Серпинская Н. Флирт с жизнью. М. 2003. С. 139 - 140; Куценко И. Я. С. Я. Маршак в Екатеринодаре - Краснодаре. Краснодар. 1997. С. 297 - 300; Никольская Т. Л. Золотухин // Русские писатели. 1800 - 1917. Т. 2. М. 1992. С. 351; Крусанов А. В. Русский авангард. 1907 - 1932. Исторический обзор. Т. 2. М. 2003 (ук.; главный источник сведений к биографии Золотухина).
==
СТИХИ
<1>
ПАДЕНИЕ
Прочь, муза! Прочь! На царственном ковре
Нагая ведьма разметала косы...
Тревожно бьется мысль, зажатая в вопросы,
И вянет стих, как роза в сентябре.
Вниз шествует поэт... Мечты разбиты,
Развенчаны аккорды колоколен, -
Неудержимостью падения он болен
В просторы новые загадочной орбиты.
Певца небес влечет теперь зачатье:
Он в комнате без окон и дверей
Хватает языки зазнавшихся зверей,
Отравленные пеною проклятья...
Прочь, муза! Прочь! В могильных тайниках
Мне не нужны зарниц твоих мерцанья.
Я уничтожил лирное бряцанье
И сжег дворец, блестевший в облаках.
<2>
ПОЭТИЧЕСКИЕ НЮАНСЫ
Экстаз побед, унынье поражений.
Как будто дух играет в чет и нечет;
До облаков взовьется смелый кречет
И пулей вниз, во тьму телодвижений.
Предугадать падение и взлет,
Ввести в определенные границы
Далекие и близкие зарницы -
Не в силах я: мысль - пламя, тело - лед!
На острия мгновенных восприятий,
Швыряя кровь, как золото богач,
Я смех целую, пройденный сквозь плач,
И темноту умолкнувших проклятий.
Я все люблю: спокойствие, разлады,
Сгоранье роз, чет, нечет, снова чет;
Свободною рекой мой стих течет,
Ломая на пути своем преграды.
Топчите кровь поэта! Топором
Рубите песнь!.. Промолвлю лишь: «воскресни!» -
И зазвенят безудержные песни,
Переливаясь звонким серебром.
<3>
В МАЯКОВСКОМУ
Икая от нагромождения потуг,
Суя сумбур зловонье нарочито,
Чернила гения чумазят лапы дуг.
Замен орлов - у нар грачи-то.
Зеленый зонт распух. И «Облако в штанах»
Батисты Леды пачкает насмешкой.
Кидай разнузданный поэт каштаны пах
Земли, парнася головешкой.
Бей беспринципных псов балдою головы
Апаш, сорвав лица гнилой намордник.
Покрылись тухлою водой не мало вы,
Грязь съест литературный дворник.
<4>
ИНДИАНКА
Загубившая двух орлов дух-индианка -
Пряной спазмою «кири».
Величайшая комедиантка,
Факирша низа Сибири.
Бьют бубенцы по животу,
Погоняя огни трезубцем,
Дайте мне пажи вот ту,
Что сделали меня красно-куцым.
Один умер. Исходит другой.
Но перед паланкина спуском,
Дайте прильнуть бедру ногой,
Вымыть пятку перешейке узком.
<5>
ВСЕГДА ТАК
От Матроны до Иакова,
От Анфисы до Петра,
Все страдают одинаково
Под навесом злым шатра.
Но у каждого запасе
Есть невысказанный гнет,
Даже глупом папуасе
Сердце иногда вздрогнет.
Миллиарде насекомых
Подыскать для гнета пару,
Среди моря незнакомых
Для Петра найти Варвару
Трудно… Шалой каруселью
Проносясь без останова,
Мы тоскуем снова, снова
По душевному веселью.
Принц мечтает о царевне
И царевне лишь стремится…
Где «она»? где «он»? - Деревне,
Городе или столице?
Неизвестно. Но исканья
Приведут ко дню доверий;
Прекратить кровопусканье
Одинаковость материй.
Без ботинок, без сандалий,
Окуная кровь момент,
Всяк зовет из мутной дали
Подходящий элемент.
Коль нашел, то будь доволен,
Счастья не давись слюной.
Ты вчера был здорво болен,
А сегодня - не больной.
Вася, что ты любишь?.. - Копоть,
Маша, ты?.. - Капусты сок!
Ну, идите вместе лопать
Жир болотный, да песок!
Карусель быстрее лани,
Сотни остро-пылких встреч.
Но Василий для Маланьи
Должен искренность сберечь.
И тогда на смену хмури,
Сердце вспыхнувший почин,
Разбросает по лазури
Звезды первых величин.
От Георгия до Мани,
От Катюши до Петра,
Люди плавают обмане
Под навесом злым шатра,
Но у каждого запасе
Есть невысказанный гнет.
Даже глупом папуасе
Сердце иногда вздрогнет.
<6>
Море пудрит берега,
Выступ строгих скал.
Ноты боли, зверь-яга,
Шумно приласкал.
Нас кит пено-брызгами,
(Июне, - что жала),
Сыпно осыпал.
Пляски пений грыз камень
И уничтожала
Насыпь осный бал.
Так слеза осушится
Смехом молодым.
Увлажняют сушь лица:
Море, мол и дым,
Пароходы, чайки,
Паруса, волна...
Сердце, одичай-ка!
Много воли... На!
Пей ее ковшами,
Растопи лед лет,
Облаков ушами
Слушай перелет.
Завтра - снова город,
Грохотом колес,
Бросит зло за-ворот
Холод старых слез.
Позабудем, смятые
Камнем, пен стада;
Розой будем с мятою
Бледного стыда.
Море пудрит берега,
Выступ строгих скал.
Ноты боли, зверь-яга,
Шумно приласкал.
<7>
ВСЕ РАДОСТЬ
Где солнце? Там. Ищи за облаками,
Целуй мечту у розовых костров
И упади, пронизанный клыками
Любви неодолимых строф.
На радугах парча из бриллианта,
Кружи веселие тесьмой забав,
На белый свет мечтательного Дантэ
Накинь мерцание Купав.
«Вчера - сегодня» - капли рабьей крови.
И не для них поэт острит перо;
Душа его - на голубом покрове
Звезда каскадного Пьеро.
Ночь - предвещанье переливов злого,
Венчанье брака - лада, аист руд.
День - опыление росинок слова,
Свершенье таинства запруд.
Начертанным законам непреложно
Стихов поэта следует порыв;
Он гордо шествует и меч и ножна
Тоски жемчужностью покрыв.
Все радость! Солнце льет свободы свет,
На радугах - парча из бриллианта,
И музыка открыла тайну Вэд
Очам освобожденным Дантэ.
<8>
Дичась, пыль лани я. Поведай:
Где час пылания победой
И, удаль, - радостям прибой?
Иуда ль рад костям? Хрип. Бой...
Клад пищи пир и вой вороны,
Кладбище мировой короны!
<9>
НЕВЕСТА НЕЖИТСЯ
Забавы солнца затаи ты.
Слетелись пчелы в улей глаз.
На бледно-синий сад Аиды
Ночь тенью кружев улеглась.
Невеста нежится. Подушку
Целует сном душа луны;
В зеленый грот любви пастушку
Зовут амуры-шалуны.
И мраморные плечи красной
Покрыла тканью нега нив;
Румянит личико игра - зной.
Лучей, предутро, не гони!
От грез так горячи подушки,
Амуры бросили венок,
От разноцветной погремушки
Смеется стыд невинных ног.
Нет. Нет! Пугают водопады
Нетронутую белизну;
Волшебно-пьяные лампады
Сонет любви пропели сну.
Невеста нежится. Подушка
Все горячей и горячей,
А солнце кинуло под ушко
Пригоршню розовых лучей.
<10>
БЕДНЯЖКА Ю
Оклеветали Ю...
Стала, как росток ал, бедняжка.
Сказали:
Будто во хлеве талию
Сжимая ей, ласк азалии
Расточал бедовый Яшка
Ю - все лица
Не нравятся,
Плачет,
Не веселится.
Жесток палач лет -
Нрав отца.
Пошла топиться,
Спозаранку,
В пруду глубоком,
Ю - златоптица…
Заплакал голубь оком,
Целуя розы ранку.
Утопилась… Не хочет никто везти
Гроб без погребения
Зарыли у ручья слез долинных…
Кончена страничка Ю повести,
Много таких, не длинных,
От земли - до Бога пения.
<11>
ЛЖЕЦЫ
Блондинка была, шаля, пьяна,
Что-то говорила про Собинова
И находила, что у Шаляпина
Нет ничего особенного.
Люди! Зачем вы пили грим?
Только Истина с кровью.
Я, блуждающий пилигрим,
Цветами цветы вскрою.
Рыжая, испачкав журнал “Весну” в шеколаде,
Развозила платочками желтые полосы;
У нее на лице были из веснушек оладьи
И линяющие волосы.
Перья Ливана град омыли. Ступени
Дрожали от
Перелива наград, а мы листу пенье
Рассыпали… вы… я
Трону шали од,
Розы палевыя.
Люди! Смойте гроба грим,
Закружите сердца танцем;
Молодое небо России обагрим
Звонным румянцем.
Наблюдали.
Одна, бледнощекая, для фабричных ям лила
Воду тупоголовости балчуго-московской,
Усердно мямлила:
- Хулиган, Маяковский!
Дура!
Не d’ dur, ‘a
Настоящая,
Пахучей пудры настой ящика.
Лжецы!
Ты указала на силуэт
Салонницы. Проплыла, показав очи.
Она была из тех, которых не насилует
Даже голодный чернорабочий.
Я градусник:
Записываю кривую лихорадки стихами,
Палками по пяткам ехидных бью, краду с них
Маски. Моей лихо рад кисти камень.
Вымойте ремни-с! Про верх ли
Амфитеатру произнести?
Вы мой терем ниспровергли,
Вам Фидия труп роем снести.
Смотри. Крылом ударила Истина,
Рассекла перегородки.
Ужель опять старое: и стена
Будет стоять и перья коротки?
Так устали уста реветь,
Лгать глаза печалью.
Вы стояли у стари, ведь;
Вам ноты ново-бича лью.
Молнийно-искрами
Низ громи!
Жить - это смеяться
Разногранным раскатом.
Смех - мудрости змея - царь,
Молодых краск атом.
<12>
ПОЭТАМ
Мы жерновами смолоты,
Проходим не гремя.
Кровь смелых льется с молота,
Разлитая тремя.
Один убийца - прошлое,
Другой - петля толпы.
То трусобачья дрожь лая,
Глупотелято лбы.
А третий - формы олово
В кампаньи слюнослуг.
Так арфа сна Эолова
Со штемпелем заслуг.
Не так пиши, как выльется,
А как они велят;
И собирали пыль лица
В корыта для телят.
Довольно формалистики,
Стихия - не хорей.
Долой гнилые листики
Культурных пискарей!
Законные поэтики,
(Что пишут для рублей),
Забыли душу этики
Пылающих полей.
Нет… Истина - сгорание.
Не бойся палачей.
Спускайся с гор не ранее
Прощальности лучей.
На мертвом побережии
Твои, поэт, огни.
Твори! Будь в гробе реже и
Зависимость согни.
<12а>
PERPETUUM MOBILE
Стучит костьми скелетов стая,
Кладбищем тянется магнит,
Курган растет, но наростая,
В венок бледнеющих ланит
Вплетает огненные маки...
И снова - день, и снова - ночь -
Зовет, зовет живущих в браке
Оковы тленья превозмочь.
Открыв телесные кингстоны,
Мы распыляем вновь курган;
Любви отточенные стоны
Глушат мистический орган.
В любви зародыши начала
И распыление концов.
Ночь в томных ласках закачала
Магнит гниющих мертвецов.
Сверкающих во тьме ячеек
Вы видите ль блестящий сноп?
То стая звонких канареек
Вспорхнула, чтоб низринуть гроб.
<14>
ЖИЛЬЦЫ БЕЛО-ГОР
Мы жильцы белогорные,
Бледные боги,
Скорби покорные,
Русские йоги.
Радость, - райская гостья,
На пороге хижины,
А мы стоим на погосте
Слезой обижены.
Смеемся редко,
Печаль беспросветна;
Катится жизни каретка, -
Невеста не невестна,
Все дале и дале,
До ограды агоний,
Нам предки передали
Испуг погони.
А чего бояться?
Остановитесь!
Сзади смех паяца,
А не черный витязь.
Духи сны - не вздор ли
Вытирать платками,
С вечной спазмой в горле
Жизнь бить молотками?
Русская тревога
Села у крыльца,
Лик бледнеет, йога,
Белогор жильца.
Дайте нам кровинок
Бодрого причастья,
Засмеется инок
Изумрудам счастья,
Побегут по вехам
Огневые токи,
Заискрятся смехом
Зори на востоке.
Плачет у порога
В клетке дума - птица,
Дайте воле йога
Ярью расцветиться.
<15>
ARS
Цветы завяли в летаргии,
Но цело семя, скрытому зерну
Я возвращу возможности нагие
И молодость развития верну.
Я поведу вас к бурному распаду
Злой накипи сомкнувшихся венков,
И шум весны, под звонкую браваду,
Раскроет челюсти отекшие замков.
<16>
ВАДИМУ В ДЫМУ ВЕКОВ
Не жжет огонь, огонь не палит,
Междупланетные мосты
Забыли о гнедой опале
Седоволосой простоты.
«Громокипящий» кубок выпит,
Динам машиною визжа,
По телу престарелой выпи
Гуляла смелая вожжа.
Ты уловил круговращенье
Надзвездных звеньев вен, звени
Стеклом по стали возвращенья,
Хлыстом по черепу свиньи.
Тяжеловесный спутник рядом,
Окованный семьей кольчуг:
То я с разгневанным отрядом
С тобою с небом в бой лечу.
(Я сохраняю особенности золотухинского правописания, выражающиеся, в частности, в телеграфной редукции предлогов. № 1 - 2: Золотухин Г. Опалы. Книга стихов. М. 1915; 3 - 5: Четыре птицы. М. 1916; 6: Золотухин Г. Крымские мотивы // Вестник Юга. 1233. 10 июня 1916. С. 3; 7: Золотухин Г. Все радость // Вестник Юга. № 1298. 28 августа. С. 3; 8 - 15: <Золотухин Г.> Эхизм (Пророческая поэма, построенная по закону абсолютного отражения, природою души, звуковых волн). <М>. 1917; 16: Из батареи сердца. [Без места.]. Таран. 1922. Вадиму - вероятно, Вадиму Баяну (В. И. Сидорову)).
На этом документальные сведения 17-го года обрываются, а следующее, что мы о нем знаем - это бегство его из белой (на тот момент) Керчи на Кавказ «к большевикам», о котором убитая горем Ястржембская писала все тому же Шемшурину летом 1918 года. Оказалось, однако, что ни на какой Кавказ он не поехал, а, потеряв по пути «керчанку барышню проститутку» (как ее аттестовала покинутая жена), отправился в родной Екатеринодар. В апреле 1918 года он начинает печататься в ультрабольшевистской газете «Проблеск», причем, из снисхождения к контексту, сильно деформируя свой поэтический голос: «Верим мы в правду, в законы величия. / Юного строя целуя уста. / Знаем, что прошлая жизнь - неприличие. / Знаем, что новая жизнь - красота».
Надо сказать, что документирован этот период его жизни из рук вон плохо; дело осложняется тем, что в московских библиотеках екатеринодарских газет 18 - 20 года почти нет - только отдельные номера «Проблеска» и «Красной Кубани». Все, что мы знаем об участии Золотухина в местной прессе, извлечено из превосходной монографии И. Я. Куценко о краснодарском периоде жизни Маршака; реконструируя здешний фон, автор поневоле упоминает и о нашем герое. Кроме того, существует маленький мемуар, напечатанный Золотухиным четыре года спустя и в пятистах километрах к югу. Вот отрывок оттуда:
«27 августа 1918 г., г. Екатеринодар. Полуподвальное помещение б. Б. Московской гостиницы - главный штаб Алексеевской контрразведки. <…>
Комната, если можно эту сырую, полуподвальную дрянь назвать комнатой, имела не более 5-ти квадратных аршин.
40 человек исполосованных шомполами, избитых прикладами, опухших и стонущих ждали в этой комнате расстрела.
Не сегодня так завтра.
Отсюда спасения не было.
Говорили шопотом. <...>
В одном углу дрожит прикрытое шинелью тело Нач. нашего бронепоезда т. Д...»
После августа следы его вновь теряются; вероятно, на манер Рокамболя бежав из плена, он вместе с большевиками участвует в военных действиях и обнаруживается снова лишь спустя два года в том же Екатеринодаре - в марте 1920 года «Красная Кубань» печатает две его агитки.
Но здесь он не задерживается - судьба гонит его обратно в Крым. 17 мая 1921 года Волошин, будучи по делам в Симферополе, навещает там нашего героя. Визит этот носит не слишком дружественный, а в высшей степени деловой характер, поскольку Золотухин тем временем сделал невероятную карьеру, став заведующим Крымгосиздатом. Об этом, впрочем, мы знаем только с его собственных слов: два десятилетия спустя, использовав в качестве бумаги оборот разодранной на четыре части карты мира, он набросал краткий воспоминательный очерк:
«В декабре 1920 г. или в январе 1921 г., когда я был заведующим Крымгосиздатом (Симферополь), ко мне в дверь кабинета вошла еле передвигая худые ноги на еще более худом теле, длинная фигура.
― Прошу вас, садитесь!
― Я, товарищ, принес вам тетрадку стихов. Я аптекарь-провизор. Моя фамилия Яковлев.
― Хорошо. Оставляйте. Зайдите через 3 дня, просмотрю, дам ответ.
Больше тов. Яковлева я не видел. Через несколько дней он умер от горловой чахотки.
Каюсь, я с большим предубеждением взялся за чтение его стихов, будучи уверен, что трудно вообразить, чтобы провизор был славным поэтом. Но это не так. Яковлев был отмечен печатью крупного дарования. Все, что он передает, имеет плоть и кровь. Вот, неугодно ли, стихотворение его «Белая акация», где ночь, акация, ветер - оматериализованы настолько, что вы, читая, забываете, что это неодушевленные предметы.
Белая акация
Вся в белом, истомленная пчелками смелыми,
В сумерки влюбленная, льет она лунные сумерки.
Умер кипучий шалун - день многодумный и ленный,
Вечер, увеча его притянулся нагнулся, целует акацию.
Навалилась ночь, задушила удушливый вечер,
И затомилася грустью о нем ароматною грустью акация».
(Я оборвал стихотворную цитату на полуслове, подумав странную вещь - не наш ли это противочучельник Яков-лев? Но, по счастью, годы не сходятся).
Деятельность Золотухина на этой ниве практически ничем не ознаменовалась, если не считать небольшой истории, случившейся с тем же Волошиным. В январе 1922 года он жаловался Цветаевым:
«У меня попросили на № однодневки «На Борьбу с голодом» стихи «Дикое поле». Известный красный поэт Золотухин счел нужным переделать конт-революционные стихи на «революционные». Так вместо:
Ох, не выпить до дна вашей воли
Не связать нас в единую цепь... (контрреволюция)
напечатано
Мы пропьем до конца нашу волю
И скуемся в единую цепь (революция)
Я разумеется в восторге»
Весной того же года Золотухин в очередной раз переезжает - на этот раз в Севастополь, с уже привычным протеизмом осваивая новую сторону агитационного стихосложения - на этот раз морскую. Теперь приютившая его газета называется «Красный черноморский флот» и, соответственно, меняется и лексика, и тематика: «Корабль еще из гавани не вышел, / Но он к отплытию готов: / Эй, молодежь, по реям выше, выше, / На небо будущих годов» etc.; одно из сочинений этого времени называется «Братва помоги!» (иногда мне все-таки кажется, что он перебарщивает). К этому же времени относится несколько его выступлений в моряцких клубах; афиша одного из них сохранилась и приведена биографами Артема Веселого, также декламировавшего в тот памятный вечер:
«Объявление
В четверг 22 июня <1922 г.> в Центральном показательном клубе им. Шмидта состоится Вечер пролетарской поэзии.
Выступят со своими произведениями
Артем Веселый
В. Грунау (В. Поморцев)
Георгий Золотухин
И. Ликтанов
Г. Тарпан
А также все желающие из публики»
Тем же годом датированы две его книги - одна из них - это «Восемь тел» (ее нет ни в одной из наших библиотек и только высокочтимый Л. М. Турчинский полвека назад видел разукрашенный самим Золотухиным экземпляр; машинописную копию ее я цитировал выше), вторая - поэма «Смертель». В обоих этих случаях не было нужды притворяться - и оттого вместо забубенного рифмача-насельника бушприта в них явственно видна личность автора - возможно не столь уж привлекательная нравственно, но обладающая глубоким и несомненным дарованием. В этом же году Золотухин вместе с Баяном, Большаковым и Калмыковой участвует в сборнике «Из батареи сердца». «Константина Большакова мы знаем и знаем, что он - поэт. Остальные даже не огорчают, настолько они плохи», - гласил столичный приговор, но не факт, что нашему герою довелось его прочесть. Ибо он, похоже, в привычной спешке пакует чемодан и вновь отправляется в путь - на этот раз не очень далеко: на другой конец крымского полуострова, в город Феодосию. На этот раз честь пополнить свой коллектив талантливым автором выпадает газете «Рабочий». Сценарий остается прежним - в начале года стихотворного отдела там не ведется, но наступает июнь - и вот уже на фиолетовых страницах (отчего-то «Рабочий» печатается на бумаге необычных оттенков) появляется привычная подпись под новыми строками: «И слышен грозной силы клич: // - Над всей землей твой меч, Ильич!»
К июлю в его фельетонах начинает звучать брюзгливая интонация старожила:
«Тяжко коммунхозу. Так тяжко, что он совершенно в покое оставил феодосийские тротуары, которые своими формами стали весьма назидательны и с успехом могут заменить дорого стоющие географические карты. <...> Патентованая знаменитость, взлегшая на кимерийских высотах Коктебеля, - Максимилиан Волошин, отдыхает в полумифическом костюме, накапливая силы для предстоящих больших литературных сражений в Москве»
Летом он, возможно, по каким-то таинственным делам ненадолго отлучается в Москву: интенсивность его печатания снижается, а среди текстов обнаруживается рубрика «Письма из Москвы. Письмо первое» (подписано: «Остаюсь с комприветом: Георгий Золотухин»; все-таки чувство стиля у него безупречно). В августе-сентябре стихи появляются почти еженедельно: «Послушайте: по радио сердец / Несется буря небывалой муки; / Японии живой мертвец / Из-под земли к нам простирает руки». К концу года и началу 1924-го он делается более редким гостем, хотя недюжинная январская кончина требовала от феодосийского певца стихотворного отклика - и получила его: «Настал Великому конец, / Терзает остриями жалость; / По всей земле трубит гонец: / - Его Ильичество скончалось». В феврале - апреле он явно нащупывает новые темы, то впадая в феминистическую проповедь («Замахнешься на Ефросинью, а она: / «Мое тело тебе не тесто. / Неча зря его кулаками месить, / Я и сама могу теперь укусить / Тебе за любое место»), то экспериментируя с раечными ритмами: «Эй балалайки живее / Пришла к нам невеста... Ха-ха! / Алмазная красная фея / Дзынь! Дождалась жениха»). В мае он на правах ветерана печатает юбилейное стихотворение, поздравляя родного «Рабочего» с годовщиной:
Год назад наша газета была похожа
На мертвеца;
Немного костей, немного кожи
И немного мясца
Содержания - шиш. Две полоски.
Публика читала и злилась.
Даже на папироски
Газета не годилась etc.
И после этого он привычно пропадает. В июне, июле, августе осиротевший «Рабочий» выходит практически без стихов. В остальных крымских газетах он тоже не появляется. Казалось бы, стоит писать обычную фразу о неизвестности дальнейшей судьбы и переходить к библиографии - но помог случай.
В севастопольском альманахе 1922 года «Из батареи сердца» среди прочего было опубликовано его стихотворение «Каменная колыбель»; два года спустя его перепечатал оттуда Иваново-Вознесенский альманах «Венок»: обычная практика в годы неотвердевшего копирайта. В московском архиве хранится макет этого самого «Венка»; на всякий случай (а больше от отчаяния) я решил на него взглянуть. Оказалось, что это не макет, а экземпляр с автографами всех его авторов, поднесенный местночтимому поэту Сергею Селянину. На соответствующей странице красовался и инскрипт Золотухина (как всегда - зелеными чернилами):
«СЕЛЯНИНУ
Мир унавожен и орозен...
Погибшим «в бозе»
Несть числа;
Ручей горячий при дорозе
Поит льва, лошадь и осла.
О, eссe homo, eссe homo!..
Лишь в том и разница.... лишь в том,
Что ткнув в живот земли перстом,
Против скота, не со скотом
Он чешет кудри музо-тома
24/Х 24 г. Г. Zolotouch»
Это было приятно и уместно, но интереснее прочего оказалось то, что все остальные авторы подписали книгу в один день - следовательно, дело происходило в том же самом Иваново-Вознесенске (которое вскоре станет просто Ивановым), и значит дальнейшие его следы требовалось искать именно там.
Иваново - город большой и писателями изобильный, но журналов там выходило немного и все они так или иначе касались текстильной темы. Просмотрев комплект юмористического журнала «Веселый ткач», я открыл пропагандистский еженедельник «Красный ткач» - и почти сразу был вознагражден удачей: в последнем номере за 1924 год красовалось сочинение Золотухина «Из «Семи Октябрей» (поэма октябрьских марсельез)». Его же приятным именем открывается и годовой комплект следующего, 1925-го года - здесь напечатан длинный текст под названием « Прогулка по БИВМ’у» (т.е. по Большой Иваново-Вознесенской Мануфактуре). И - странная вещь - несмотря на раек («Указуя перстом, / На БИВМ, что за мостом, / Некто, / Голосом сладким, как конфекта, / Сказал: Иди, / Гляди, / Опиши занятно / И понятно / От начала до конца все производство, / Да чтоб было большое сходство»), ерничанье (««Тяжко в палилке. Сумрачны лица. / Не до смеха ни Барышевой, ни другой... / Мастер Баранов, когда металл слишком раскалится, / Поливает его из кишки водой»), агитки (««В отбельном есть и уголок «кривого Джимми», / Где смех признан «де юре» / Несколько слов о веселом отжиме / И главковерхе веселья - Гусевой Нюре») и прочее, в этом насквозь советском тексте вдруг слышатся какие-то человеческие интонации: осмотрев семь кругов конвейерного производства, автор вдруг заключает свои наблюдения двустишием: «Плохо разбираюсь в производстве ситца я, / Но хорошо чувствую, что это инквизиция».
Несмотря на это, его продолжают там печатать вплоть до последнего номера за 1925 год, после чего конец приходит самому «Красному ткачу» - он закрывается. Естественным было бы продолжать розыски в литературном приложении к главной ивановской газете «Рабочий край», но тут вмешались библиотечные демоны - числящийся в каталогах главного здания РГБ комплект этого журнала был некоторое время назад выслан в Химки (газетный зал), но дотуда не доехал, заплутав. Поэтому финал биографии Золотухина в городе невест покамест теряется в тумане; остается только сказать о нашей последней встрече с ним.
В середине 1930-х годов в свежесозданном Самаркандском университете служил бывший ленинградец, фольклорист, текстолог и библиограф Петр Владиславович Вилькошевский. Причины, по которым он забрался в такую глушь, мне неизвестны, но даже там он смог не снизить качества работы: среди его существенных свершений - превосходный библиографический указатель литературы о Самарканде, изданный невероятным для середины ХХ века способом - литографией с рукописного текста; другая его нашумевшая работа - публикация писем Горького к профессору Анучину: как впоследствии выяснилось - фальшивых, т.е. состряпанных самим горьковским лжеадресатом. Именно с этим человеком судьба сводит нашего героя в Самарканде в 1942 году. Золотухин, изголодавшийся, судя по всему, по человеческой речи и заинтересованному обращению, дарит Вилькошевскому: рукопись нового стихотворения; машинописную копию поэмы «Восемь тел», краткий фрагмент воспоминаний. Спустя какое-то время все эти материалы попадут в коллекцию М. С Лесмана, где и будут сохраняться практически до наших дней. Сам же автор как будто растворился в воздухе - по крайней мере, с тех пор о нем не было никаких известий.
==
Огромное спасибо высокочтимой К. А. Кумпан за неоценимую помощь и высокочтимому mitrius, с которым мы говорили о Золотухине 2 февраля 2009 года.
==
Основные источники: А. Архивные: ИРЛИ. Ф. М. С. Лесмана (необработанная часть); Сборник «Венок» // РГАЛИ. Ф. 1122. Оп. 1. Ед. хр. 1; Золотухин Г. И. - Шемшурин А. А. // РГБ. Ф. 339. Карт. 3. Ед. хр. 6; Собрание автобиографий // РГАЛИ. Ф. 341. Оп. 1. Ед. хр. 273; Ястржембская Ел. Мавр. - Шемшурин А. А. // РГБ. Ф. 339. Карт. 6. Ед. хр. 17; Шемшурин А. А. Биографические записи о своих корреспондентах // РГБ. Ф. 339. Карт. 6. Ед. хр. 11; Б. Газетные: К концерту Е. Ястшембской // Вестник Юга. 1916. 17 апреля. № 1190. С. 3; М. Л. Концерт Е. Ястшембской // Вестник юга. 1916. 19 апреля. № 1191. С. 3; Золотухин Г. Умирает глициния - Мэри // 1193, 21 апреля 1916. С. 3; «Вечер женской поэзии» // Вестник Юга. № 1195. 23 апреля 1916. С. 3; Золотухин Г. Афоризмы // Вестник Юга. № 1228. 4 июня 1916. С. 3; Золотухин Г. Фельетончик // Вестник Юга. № 1332. 9 июня 1916. С. 3; Золотухин Г. Крымские мотивы // Вестник Юга. 1233. 10 июня 1916. С. 3; Золотухин Г. Ей..... // Вестник Юга. 1916. 18 августа. № 1289. С. 3; Золотухин Г. Все радость // Вестник Юга. № 1298. 28 августа. С. 3; «И эта ночь опять горела тайной...» // Вестник Юга. 4 сентября. № 1303; Сны («Хризантемы храм хранили...») // Вестник Юга. 7 сентября. 1916. С. 3; Золотухин Г. И. Хрусталинка // Южная почта. 1916. 25 декабря. № 291. С. 1; Украинцев И. Концерт певицы Е. Ястшембской // Русская Ривьера. 19 апреля. № 86. С. 3; Пор<учик> Гринев. Письмо в редакцию // Русская Ривьера. 21.апреля. № 88. С. 3; Украинцев И. Вечер женской поэзии // Русская Ривьера. 26 апреля. № 92. С. 3; Украинцев Н. Лекция футуриста В. Каменского // Русская Ривьера. 15 марта 1916. № 60. С. 3; К лекции футуриста г. Золотухина // Русская Ривьера. 19 марта. № 64. С. 2 - 3; Лекция футуриста // Русская Ривьера.. 22 марта. № 66. С. 3; Художественная «среда» // Русская Ривьера.. 25 марта. № 69. С. 3; Н. С. Лекция о футуристах // Ялтинская жизнь. 1916. 15 марта. № 52. С. 3; Золотухин Г. Крымские перезвоны («Черно-живая, кромешно-дурманная...») // Ялтинская жизнь. 19 марта. № 56. С. 3; Некто из Дерекоя. «Жук на розе» // Ялтинская жизнь. 25 марта. № 61. С. 2 - 3; Золотухин Г. Поэтам // Ялтинская жизнь. 30 марта. № 64. С. 3; Абр-в Сергей. Золотухину и Ко // Ялтинская жизнь. 3 апреля. № 68. С. 3; Золотухин Г. Новобранцам // Красный черноморский флот. 5 апреля 1922, № 59. С. 2; Золотухин Г. Братва помоги! // Красный черноморский флот. 9 апреля 1922. № 62. С. 3; Золотухин В. Аэропланное // Рабочий (Феодосия). 2 июля 1923. № 112; Золотухин Г. Вместо фельетона // Рабочий (Феодосия). 3 июля 1923. № 113. С. 4; Золотухин Г. Письма из Москвы. Письмо первое // Рабочий (Феодосия). 6 июля 1923. № 116. С. 4; Золотухин Г. Имеющие уши.... // Рабочий (Феодосия). 7 июля 1923. № 117. С. 2; Золотухин Г. Побольше сердечности // Рабочий (Феодосия). 12 июля 1923. № 120; Золотухин Г. К юбилею ЧОН // Рабочий (Феодосия). 15 июля 1923. № 123. С. 1; Золотухин Г. Казанцам // Рабочий (Феодосия). 20 июля 1923. № 127. С. 1; Золотухин Г. Слушайте радио сердца // 7 сентября 1923. № 165. С. 1; Золотухин Г. Это было // Рабочий (Феодосия). 1924. № 18. 23 января. С. 2; Золотухин Г. Ушел // Рабочий (Феодосия) № 19. 24 января 1924. С. 1; Золотухин Г. Новый быт // Рабочий (Феодосия)№ 27. 2 февраля 1924. С. 2; Золотухин Г. «Любви искало сердце» // Рабочий (Феодосия) № 52. 3 марта 1924. С. 4; Золотухин Г. Красная невеста // Рабочий (Феодосия) № 96. 1 мая 1924. С. 5; Золотухин Г. Год назад и теперь // Рабочий (Феодосия) № 97, 5 мая 1924. С. 3; В. Книжные: Каменский В. Путь энтузиаста. Пермь. 1968. С. 189; Веселая Г., Веселая З. Судьба и книги Артема Веселого. М. 2005. С. 44; Марина Цветаева. Неизданное. Семья. История в письмах. М. 1999. С. 295 - 296; Серпинская Н. Флирт с жизнью. М. 2003. С. 139 - 140; Куценко И. Я. С. Я. Маршак в Екатеринодаре - Краснодаре. Краснодар. 1997. С. 297 - 300; Никольская Т. Л. Золотухин // Русские писатели. 1800 - 1917. Т. 2. М. 1992. С. 351; Крусанов А. В. Русский авангард. 1907 - 1932. Исторический обзор. Т. 2. М. 2003 (ук.; главный источник сведений к биографии Золотухина).
==
СТИХИ
<1>
ПАДЕНИЕ
Прочь, муза! Прочь! На царственном ковре
Нагая ведьма разметала косы...
Тревожно бьется мысль, зажатая в вопросы,
И вянет стих, как роза в сентябре.
Вниз шествует поэт... Мечты разбиты,
Развенчаны аккорды колоколен, -
Неудержимостью падения он болен
В просторы новые загадочной орбиты.
Певца небес влечет теперь зачатье:
Он в комнате без окон и дверей
Хватает языки зазнавшихся зверей,
Отравленные пеною проклятья...
Прочь, муза! Прочь! В могильных тайниках
Мне не нужны зарниц твоих мерцанья.
Я уничтожил лирное бряцанье
И сжег дворец, блестевший в облаках.
<2>
ПОЭТИЧЕСКИЕ НЮАНСЫ
Экстаз побед, унынье поражений.
Как будто дух играет в чет и нечет;
До облаков взовьется смелый кречет
И пулей вниз, во тьму телодвижений.
Предугадать падение и взлет,
Ввести в определенные границы
Далекие и близкие зарницы -
Не в силах я: мысль - пламя, тело - лед!
На острия мгновенных восприятий,
Швыряя кровь, как золото богач,
Я смех целую, пройденный сквозь плач,
И темноту умолкнувших проклятий.
Я все люблю: спокойствие, разлады,
Сгоранье роз, чет, нечет, снова чет;
Свободною рекой мой стих течет,
Ломая на пути своем преграды.
Топчите кровь поэта! Топором
Рубите песнь!.. Промолвлю лишь: «воскресни!» -
И зазвенят безудержные песни,
Переливаясь звонким серебром.
<3>
В МАЯКОВСКОМУ
Икая от нагромождения потуг,
Суя сумбур зловонье нарочито,
Чернила гения чумазят лапы дуг.
Замен орлов - у нар грачи-то.
Зеленый зонт распух. И «Облако в штанах»
Батисты Леды пачкает насмешкой.
Кидай разнузданный поэт каштаны пах
Земли, парнася головешкой.
Бей беспринципных псов балдою головы
Апаш, сорвав лица гнилой намордник.
Покрылись тухлою водой не мало вы,
Грязь съест литературный дворник.
<4>
ИНДИАНКА
Загубившая двух орлов дух-индианка -
Пряной спазмою «кири».
Величайшая комедиантка,
Факирша низа Сибири.
Бьют бубенцы по животу,
Погоняя огни трезубцем,
Дайте мне пажи вот ту,
Что сделали меня красно-куцым.
Один умер. Исходит другой.
Но перед паланкина спуском,
Дайте прильнуть бедру ногой,
Вымыть пятку перешейке узком.
<5>
ВСЕГДА ТАК
От Матроны до Иакова,
От Анфисы до Петра,
Все страдают одинаково
Под навесом злым шатра.
Но у каждого запасе
Есть невысказанный гнет,
Даже глупом папуасе
Сердце иногда вздрогнет.
Миллиарде насекомых
Подыскать для гнета пару,
Среди моря незнакомых
Для Петра найти Варвару
Трудно… Шалой каруселью
Проносясь без останова,
Мы тоскуем снова, снова
По душевному веселью.
Принц мечтает о царевне
И царевне лишь стремится…
Где «она»? где «он»? - Деревне,
Городе или столице?
Неизвестно. Но исканья
Приведут ко дню доверий;
Прекратить кровопусканье
Одинаковость материй.
Без ботинок, без сандалий,
Окуная кровь момент,
Всяк зовет из мутной дали
Подходящий элемент.
Коль нашел, то будь доволен,
Счастья не давись слюной.
Ты вчера был здорво болен,
А сегодня - не больной.
Вася, что ты любишь?.. - Копоть,
Маша, ты?.. - Капусты сок!
Ну, идите вместе лопать
Жир болотный, да песок!
Карусель быстрее лани,
Сотни остро-пылких встреч.
Но Василий для Маланьи
Должен искренность сберечь.
И тогда на смену хмури,
Сердце вспыхнувший почин,
Разбросает по лазури
Звезды первых величин.
От Георгия до Мани,
От Катюши до Петра,
Люди плавают обмане
Под навесом злым шатра,
Но у каждого запасе
Есть невысказанный гнет.
Даже глупом папуасе
Сердце иногда вздрогнет.
<6>
Море пудрит берега,
Выступ строгих скал.
Ноты боли, зверь-яга,
Шумно приласкал.
Нас кит пено-брызгами,
(Июне, - что жала),
Сыпно осыпал.
Пляски пений грыз камень
И уничтожала
Насыпь осный бал.
Так слеза осушится
Смехом молодым.
Увлажняют сушь лица:
Море, мол и дым,
Пароходы, чайки,
Паруса, волна...
Сердце, одичай-ка!
Много воли... На!
Пей ее ковшами,
Растопи лед лет,
Облаков ушами
Слушай перелет.
Завтра - снова город,
Грохотом колес,
Бросит зло за-ворот
Холод старых слез.
Позабудем, смятые
Камнем, пен стада;
Розой будем с мятою
Бледного стыда.
Море пудрит берега,
Выступ строгих скал.
Ноты боли, зверь-яга,
Шумно приласкал.
<7>
ВСЕ РАДОСТЬ
Где солнце? Там. Ищи за облаками,
Целуй мечту у розовых костров
И упади, пронизанный клыками
Любви неодолимых строф.
На радугах парча из бриллианта,
Кружи веселие тесьмой забав,
На белый свет мечтательного Дантэ
Накинь мерцание Купав.
«Вчера - сегодня» - капли рабьей крови.
И не для них поэт острит перо;
Душа его - на голубом покрове
Звезда каскадного Пьеро.
Ночь - предвещанье переливов злого,
Венчанье брака - лада, аист руд.
День - опыление росинок слова,
Свершенье таинства запруд.
Начертанным законам непреложно
Стихов поэта следует порыв;
Он гордо шествует и меч и ножна
Тоски жемчужностью покрыв.
Все радость! Солнце льет свободы свет,
На радугах - парча из бриллианта,
И музыка открыла тайну Вэд
Очам освобожденным Дантэ.
<8>
Дичась, пыль лани я. Поведай:
Где час пылания победой
И, удаль, - радостям прибой?
Иуда ль рад костям? Хрип. Бой...
Клад пищи пир и вой вороны,
Кладбище мировой короны!
<9>
НЕВЕСТА НЕЖИТСЯ
Забавы солнца затаи ты.
Слетелись пчелы в улей глаз.
На бледно-синий сад Аиды
Ночь тенью кружев улеглась.
Невеста нежится. Подушку
Целует сном душа луны;
В зеленый грот любви пастушку
Зовут амуры-шалуны.
И мраморные плечи красной
Покрыла тканью нега нив;
Румянит личико игра - зной.
Лучей, предутро, не гони!
От грез так горячи подушки,
Амуры бросили венок,
От разноцветной погремушки
Смеется стыд невинных ног.
Нет. Нет! Пугают водопады
Нетронутую белизну;
Волшебно-пьяные лампады
Сонет любви пропели сну.
Невеста нежится. Подушка
Все горячей и горячей,
А солнце кинуло под ушко
Пригоршню розовых лучей.
<10>
БЕДНЯЖКА Ю
Оклеветали Ю...
Стала, как росток ал, бедняжка.
Сказали:
Будто во хлеве талию
Сжимая ей, ласк азалии
Расточал бедовый Яшка
Ю - все лица
Не нравятся,
Плачет,
Не веселится.
Жесток палач лет -
Нрав отца.
Пошла топиться,
Спозаранку,
В пруду глубоком,
Ю - златоптица…
Заплакал голубь оком,
Целуя розы ранку.
Утопилась… Не хочет никто везти
Гроб без погребения
Зарыли у ручья слез долинных…
Кончена страничка Ю повести,
Много таких, не длинных,
От земли - до Бога пения.
<11>
ЛЖЕЦЫ
Блондинка была, шаля, пьяна,
Что-то говорила про Собинова
И находила, что у Шаляпина
Нет ничего особенного.
Люди! Зачем вы пили грим?
Только Истина с кровью.
Я, блуждающий пилигрим,
Цветами цветы вскрою.
Рыжая, испачкав журнал “Весну” в шеколаде,
Развозила платочками желтые полосы;
У нее на лице были из веснушек оладьи
И линяющие волосы.
Перья Ливана град омыли. Ступени
Дрожали от
Перелива наград, а мы листу пенье
Рассыпали… вы… я
Трону шали од,
Розы палевыя.
Люди! Смойте гроба грим,
Закружите сердца танцем;
Молодое небо России обагрим
Звонным румянцем.
Наблюдали.
Одна, бледнощекая, для фабричных ям лила
Воду тупоголовости балчуго-московской,
Усердно мямлила:
- Хулиган, Маяковский!
Дура!
Не d’ dur, ‘a
Настоящая,
Пахучей пудры настой ящика.
Лжецы!
Ты указала на силуэт
Салонницы. Проплыла, показав очи.
Она была из тех, которых не насилует
Даже голодный чернорабочий.
Я градусник:
Записываю кривую лихорадки стихами,
Палками по пяткам ехидных бью, краду с них
Маски. Моей лихо рад кисти камень.
Вымойте ремни-с! Про верх ли
Амфитеатру произнести?
Вы мой терем ниспровергли,
Вам Фидия труп роем снести.
Смотри. Крылом ударила Истина,
Рассекла перегородки.
Ужель опять старое: и стена
Будет стоять и перья коротки?
Так устали уста реветь,
Лгать глаза печалью.
Вы стояли у стари, ведь;
Вам ноты ново-бича лью.
Молнийно-искрами
Низ громи!
Жить - это смеяться
Разногранным раскатом.
Смех - мудрости змея - царь,
Молодых краск атом.
<12>
ПОЭТАМ
Мы жерновами смолоты,
Проходим не гремя.
Кровь смелых льется с молота,
Разлитая тремя.
Один убийца - прошлое,
Другой - петля толпы.
То трусобачья дрожь лая,
Глупотелято лбы.
А третий - формы олово
В кампаньи слюнослуг.
Так арфа сна Эолова
Со штемпелем заслуг.
Не так пиши, как выльется,
А как они велят;
И собирали пыль лица
В корыта для телят.
Довольно формалистики,
Стихия - не хорей.
Долой гнилые листики
Культурных пискарей!
Законные поэтики,
(Что пишут для рублей),
Забыли душу этики
Пылающих полей.
Нет… Истина - сгорание.
Не бойся палачей.
Спускайся с гор не ранее
Прощальности лучей.
На мертвом побережии
Твои, поэт, огни.
Твори! Будь в гробе реже и
Зависимость согни.
<12а>
PERPETUUM MOBILE
Стучит костьми скелетов стая,
Кладбищем тянется магнит,
Курган растет, но наростая,
В венок бледнеющих ланит
Вплетает огненные маки...
И снова - день, и снова - ночь -
Зовет, зовет живущих в браке
Оковы тленья превозмочь.
Открыв телесные кингстоны,
Мы распыляем вновь курган;
Любви отточенные стоны
Глушат мистический орган.
В любви зародыши начала
И распыление концов.
Ночь в томных ласках закачала
Магнит гниющих мертвецов.
Сверкающих во тьме ячеек
Вы видите ль блестящий сноп?
То стая звонких канареек
Вспорхнула, чтоб низринуть гроб.
<14>
ЖИЛЬЦЫ БЕЛО-ГОР
Мы жильцы белогорные,
Бледные боги,
Скорби покорные,
Русские йоги.
Радость, - райская гостья,
На пороге хижины,
А мы стоим на погосте
Слезой обижены.
Смеемся редко,
Печаль беспросветна;
Катится жизни каретка, -
Невеста не невестна,
Все дале и дале,
До ограды агоний,
Нам предки передали
Испуг погони.
А чего бояться?
Остановитесь!
Сзади смех паяца,
А не черный витязь.
Духи сны - не вздор ли
Вытирать платками,
С вечной спазмой в горле
Жизнь бить молотками?
Русская тревога
Села у крыльца,
Лик бледнеет, йога,
Белогор жильца.
Дайте нам кровинок
Бодрого причастья,
Засмеется инок
Изумрудам счастья,
Побегут по вехам
Огневые токи,
Заискрятся смехом
Зори на востоке.
Плачет у порога
В клетке дума - птица,
Дайте воле йога
Ярью расцветиться.
<15>
ARS
Цветы завяли в летаргии,
Но цело семя, скрытому зерну
Я возвращу возможности нагие
И молодость развития верну.
Я поведу вас к бурному распаду
Злой накипи сомкнувшихся венков,
И шум весны, под звонкую браваду,
Раскроет челюсти отекшие замков.
<16>
ВАДИМУ В ДЫМУ ВЕКОВ
Не жжет огонь, огонь не палит,
Междупланетные мосты
Забыли о гнедой опале
Седоволосой простоты.
«Громокипящий» кубок выпит,
Динам машиною визжа,
По телу престарелой выпи
Гуляла смелая вожжа.
Ты уловил круговращенье
Надзвездных звеньев вен, звени
Стеклом по стали возвращенья,
Хлыстом по черепу свиньи.
Тяжеловесный спутник рядом,
Окованный семьей кольчуг:
То я с разгневанным отрядом
С тобою с небом в бой лечу.
(Я сохраняю особенности золотухинского правописания, выражающиеся, в частности, в телеграфной редукции предлогов. № 1 - 2: Золотухин Г. Опалы. Книга стихов. М. 1915; 3 - 5: Четыре птицы. М. 1916; 6: Золотухин Г. Крымские мотивы // Вестник Юга. 1233. 10 июня 1916. С. 3; 7: Золотухин Г. Все радость // Вестник Юга. № 1298. 28 августа. С. 3; 8 - 15: <Золотухин Г.> Эхизм (Пророческая поэма, построенная по закону абсолютного отражения, природою души, звуковых волн). <М>. 1917; 16: Из батареи сердца. [Без места.]. Таран. 1922. Вадиму - вероятно, Вадиму Баяну (В. И. Сидорову)).