МАРГИНАЛИИ СОБИРАТЕЛЯ: АННЕНСКИЙ. Часть 1 (№№ 1 - 16).
Для того, чтобы разумно собирать книги Иннокентия Федоровича Анненского, библиофил должен прежде всего разобраться с самим собой (каламбур почти невольный). Собственно, если подходить к этой задаче с обычным умиротворяющим формализмом (а толковому книжнику он присущ в той же степени, что и профессиональному библиографу), то вся наличная дезидерата сведется к двум книгам: единственному прижизненному сборнику стихов («Тихие песни», 1904) и поэтическому magnum opus, составленному самим автором, но вышедшему спустя несколько месяцев после его смерти («Кипарисовый ларец», 1910). Но когда задача эта - не без некоторого напряжения в первой части и вполне беспроблемно во второй - будет выполнена, наш гипотетический коллекционер окажется перед призраком куда более масштабной цели. Дело в том, что библиография прижизненных изданий Анненского (подразумеваю почти образцовое издание: Библиография Иннокентия Федоровича Анненского. Часть 1. Произведения И. Ф. Анненского. 1881 - 1990. Сост. А. И. Червяков. Иваново. 2005) насчитывает несколько десятков изданий - в основном эфемерных, катастрофически малотиражных и по большей части невиданных. Среди них есть и сугубые экзоты, вроде пятистраничного конспекта по античной литературе или литографированной «Программы изучения языка и поэзии Пушкина»; с другой стороны, некоторая их часть имеет вполне зримый тираж и даже просчитываемый ареал бытования - что, впрочем, не мешает им быть редкими до ненаходимости.
Отдельную группу изданий представляют собой оттиски. (Книговеды и библиографы могут пропустить этот абзац). С первой четверти XIX века (а может быть и раньше, но примеров я не припомню) в России распространилась своеобразная практика полиграфической сепарации коллективных изданий: в момент печатания сборника или журнала поверх основного тиража изготавливалось некоторое количество отдельных экземпляров каждого из входивших туда материалов. Дело это было не обязательным и не общеупотребительным, но достаточно регулярным; тиражи отдельных оттисков редко превышали 30-100 экземпляров, в продажу они, как правило, не поступали, а целиком доставались автору для подношений. По уровню своей книжной обособленности они могли различаться: иногда (особенно если это был оттиск из газеты) они требовали полной переверстки и тогда становились уже, по сути, отдельной книгой; иногда переверстывали только пагинацию (и тогда первая страница оттиска имеет номер 1, а не тот двух-трехзначный, который приходился на ее долю в журнале); иногда у оттиска появлялся свой титульный лист, цензурное разрешение, а то и обложка, но чаще всего он представляет собой просто наскоро сброшюрованные странички.
Так вот, существенную часть прижизненных публикаций Анненского составляют именно оттиски: выпущенные ничтожным тиражом и почти не сохранившиеся до наших дней. Поставивший себе задачу собрать их все (или хотя бы существенную часть) сравним по части величия замысла с коллекционером книг Северянина или Крученых: двух самых трудных с библиофильской точки зрения русских поэтов. Не могу сказать, что я вплотную приблизился к этой цели - но несколько существенных шагов в ее направлении уже сделано; предварительный их итог (или, если угодно, привал в середине пути) призван зафиксировать настоящий обзор. Одно из главных приобретений (составные части которого будут тщательно разобраны ниже) было совершено благодаря геополитике.
Во всей ретроспективно обозримой истории человечества заря свободы восходила над отдельно взятыми территориями примерно одинаково: покричав «Тиберия в Тибр!», люди с хорошими лицами начинали свергать памятники, жечь рукописи (книги, папирусы - что было под рукой) и истреблять себе подобных; прагматичный XXI век внес в эту триаду немного здорового материализма. Приблизительно лет пять назад в рамках освобождения от проклятого прошлого в бывших республиках СССР стали в массовом порядке изгонять из библиотек русские книги. Началось это, насколько можно было судить, в Грузии: среди обычного ассортимента тамошних букинистов около 2010-го года замелькали вдруг крайне любопытные экземпляры с погашенными библиотечными штампами на чистейшем грузинском языке. Будучи книжником старой закалки, я испытывал по их поводу некоторый тревожный скепсис, но тбилисские приятели убедили меня, что это не криминальная схема, а культурная политика - в общем, «берите, берите, другие берут и хвалят», - как выражался мой покойный друг-антиквар. Отбросив предрассудки, я стал понемногу вылавливать в этом бурном потоке нужные мне экспонаты и даже стал подумывать о том, чтобы совершить краткое паломничество к устьям книжной реки - как вдруг прозвенел тревожный звонок: в Грузии сменилась власть и - «огромный, неуклюжий, / Скрипучий поворот руля» - вчерашних книгоборцев принялись сажать. Во второй раз получив в ответ на свой настойчивый e-mail учтивое письмо от супруги адресата, что, дескать, муж ее в настоящий момент чрезвычайно занят, но через четыре года, освободившись от уз, он немедленно мне напишет, я понял, что решение остаться в некотором отдалении от эпицентра революции роз было правильным. В этот момент в процедуру очищения от скверны вступила Латвия.
Здесь масштабы были уже совсем другие: за два-три года Latvijas PSR Zinātņu akadēmija избавилась, по моим подсчетам, от нескольких десятков тысяч экспонатов фонда редкой книги, среди которых были редкости абсолютно первоклассные. Не знаю, как это происходит технически - списывают ли они все подряд или руководствуются какой-то логикой (скорее нет - поскольку зачастую бывает, что сначала мутная река выносит, например, все четные тома одного издания, а потом, полгода спустя, влечет нечетные); реализуют их через какой-то магазин или сразу отправляют частным торговцам для перепродажи - в любом случае, это не столь принципиально: отрадно уже то, что они не жгут их и не отправляют на макулатуру - все-таки Европа. В любом случае, я чрезвычайно внимательно слежу за новыми приобретениями букинистов, занимающихся реализацией выморочного имущества Латвийской Академии Наук и регулярно бываю за это вознагражден: в частности, оттуда мне перешел чрезвычайно важный конволют из девяти книг Анненского, касающихся Еврипида.
Экземпляр облачен в рабочий полукожаный переплет начала ХХ века; на корешке инициальный суперэкслибрис «А. М.». Практически исключено (учитывая, что большинство входящих в него сочинений напечатаны ничтожным тиражом не для продажи), чтобы его владелец был с Анненским незнаком; с другой стороны, отсутствие на книгах инскриптов указывает на некоторую дистанцию знакомства. Подходящим требованиям очевидно удовлетворяют два кандидата - Александр Иустинович Малеин и Аркадий Андреевич Мухин (свод данных об обоих кандидатах и их отношениях с Анненским см. в комментариях А. И. Червякова к изданию: Анненский И. Ф. Письма. Т. 1 - 2. Спб., 2007, 2009; в дальнейшем - Письма); истина откроется при сверке документов обоих с образцом почерка, которым сделано рукописное оглавление конволюта. Здесь можно, отвлекшись от сопутствующих обстоятельств, перейти к хронологическому описанию коллекции.
1. Из наблюдений над языком и поэзией русского Севера. Иннокентия Анненского. Спб., 1883 (в составе сборника)
По мнению большинства библиографов, это первое отдельное издание Анненского; оно представляет собой оттиск из книги: «Сборник статей по славяноведению, составленный и изданный учениками В. И. Ламанского по случаю 25-летия его ученой и профессорской деятельности» (Спб., 1883); о взаимоотношениях его с адресатом см.: Письма. Т. 1. С. 46.
Конечно, без этого оттиска коллекция, посвященная Анненскому, была бы возмутительно неполной, но надежды встретить его за короткую (по историческим меркам) человеческую жизнь было немного. В качестве паллиатива годилась, в принципе, и породившая оттиск книжка, но и она, по редкости своей, представляла собой задачу почти неразрешимую. Наконец, в один прекрасный солнечный день (как говорит высокочтимый noctu_vigilus) я заметил ее в букинистической рассылке, но, взглянув на имя книгопродавца, помрачнел.
Это был петербургский букинист с нехорошим прозвищем и богатым внутренним миром: славный, в сущности, человек (он здравствует и поныне, но вряд ли прочтет эти строки), он, несмотря на полувековую практику, решительно ничего не понимал в книгах и был, если можно так выразиться, бескорыстно алчен. Лет пятнадцать назад он еженедельно циркулировал между Петербургом и Москвой; ездил из соображений экономии на экзотически затяжных поездах; прорвавшись ко мне сквозь ошеломленную охрану офисного здания, он сбрасывал с плеча потертый солдатский ранец, шурша, распеленывал газету «Коммунист Кронштадта» и извлекал что-нибудь невообразимое - например, черновик стихотворения Голлербаха. «Дорогое ли удовольствие, достопочтенный NN», - спрашивал я (он любил обходительность). - «Ну тысчонку-то долларов должен стоить», - отвечал он и по-птичьи склонял голову набок, постреливая по сторонам глазками-бусинками. Доторговывались, допустим, до трехсот рублей - одна сотая запрошенной суммы.
Бывая в Петербурге, я всегда старался его посетить: в его странных логовах (как и всякий петербуржец, он владел несколькими комнатами в коммунальных квартирах, причудливо разбросанных по городу) порой можно было откопать несомненную редкость. Одни из его соседей держали громадную, шумную и бестолковую собаку, которую, уходя на работу, выпускали попастись в места общего пользования. Телефона там не было, поэтому, сговорившись за пару дней, приходилось являться без звонка:
- Дзззззынь.
- Гав, гав, гав, гав. Кто там? Гав, гав, гав.
- Это я, NN, мы с вами договаривались!
-Гав, гав, гав. Не слышу, голубчик, сейчас собаку запру. Кто это?
- Это такой-то!
- Гав, рррррр. Ой, тяпнула, сука. Простите, не слышу, кто там?
И так далее.
Годы не прибавили ему ни добродушия, ни покладистости, но со сборником в честь Ламанского все прошло на удивление гладко - и спустя две недели экземпляр - вполне безупречный - был в моих руках. Сначала я подумывал было сделать из него оттиск самостоятельно (это не вполне спортивно, но все-таки допускается), но потом отказался от этого намерения - и оказался прав.
2. Еще один экземпляр. Отдельный оттиск.
Книги приходят в коллекцию разными путями, но в большинстве своем - в результате рутинной работы: обхода магазинов или просмотра каталогов. Поскольку многообразие последних бесконечно, а время, напротив, представляет собой весьма ценный и невосполнимый ресурс, в книжном деле всегда важно соизмерять плодотворность мероприятия с количеством затрачиваемых на него часов - так, например, регулярный просмотр новинок ebay по части русской книги, был актуален года до 2005-го, после чего постепенно сделался пустой тратой усилий. К числу совершенно бессмысленных занятий относится и наблюдение за ассортиментом антикварного отдела интернет-магазина «Озон»: представленные там предметы либо имеют глубокие дефекты либо на них назначена совершенно нелепая цена - а часто и то, и другое одновременно. Давно отписавшись от всех их рассылок, я лишь время от времени покупаю там что-то из свежевышедших филологических сочинений: тем сильнее было мое изумление, когда при очередном визите на их сайт искусственный разум предложил мне антикварную книгу, живо меня заинтересовавшую. Описана она была с присущей им кривизной («И. Анненский. Сборник статей»), но даже по скупому перечислению аллигатов было ясно, что вещь это незаурядная: я заказал ее, получил - и с приятным изумлением обнаружил, что конволют этот увенчан той же редчайшей брошюрой «Из наблюдений над языком…», но на этот раз - именно отдельным оттиском: со своей пагинацией и цензурным разрешением.
3. [Рец. на:] Антон Будилович. Начертание церковно-славянской грамматики, применительно к общей теории русского и других родственных языков // Журнал Министерства Народного Просвещение. 1883. Кн. 5.
Одно из первых выступлений Анненского в печати (ср. в раннем варианте автобиографии: «Ничего не писал, кроме кратких критических статей в Ж<урнале> М<инистерства> Н<ародного> Пр<освещения> (о грамматиках Maleckiego и Будиловича) и статьи по севернорусской поэзии в сборнике, изданном к юбилею Ламанского. Переводов не печатал» (Письма. Т. 1. С. 47).
Оттиск входит в состав того же «озоновского» конволюта. Первая его страница надставлена простой бумагой, на ней написано карандашом: «Отсюда вплести два издания
1) Об эстетическом отношении Лерм. к природе
2) Гончаров и его Обломов». Почерк отчасти похож на почерк Анненского, но все-таки однозначно судить по этому фрагменту я бы не стал. В библиографию в качестве отдельного издания не внесено, хотя оттиск, судя по всему, именно издательский, а не владельческий.
4. Вакханки. Трагедия Эврипида. Стихотворный перевод с соблю¬дением метров подлинника, в сопровождении греческого текста и три экскурса для освещения трагедии, со стороны литературной, мифологической и психической, Иннокентия Анненского, дирек¬тора 8-ой С.-Петербургской гимназии. Спб.: Тип. Императорской Академии Наук, 1894
Экземпляр с автографом: «Многоуважаемому сотоварищу В. Ф. Адамову - И. Анненский. 1/VIII 1905. Ц. С.».
Адамов Василий Федорович - преподаватель царскосельской гимназии.
Книга «Вакханки» издана исключительно хорошо - в первую очередь, конечно, благодаря тому, что напечатана она в прекрасной академической типографии. Представленный выше автограф исторически относился к другому экземпляру, вероятно, погибшему в войну: многие книжники (например, Лесман), не имея физической возможности эвакуировать свои библиотеки, изымали из них и брали с собой лишь листы с дарственными надписями. Мне он достался в виде замызганной полоски бумаги - но автографы Анненского столь редки, что отказываться не приходилось. Некоторое время ушло на поиски экземпляра-реципиента: он нашелся в магазине ныне покойного О. В. Лукашина: прекрасного книжника и замечательного человека (моя библиотека, да и я сам, многим ему обязаны). Реставратор со своей частью задачи справился безукоризненно - и теперь автограф обрел уютное и привлекательное хранилище.
Книга (даже без автографа) представляет собой значительную редкость.
5. Рес, трагедия, приписываемая Еврипиду. Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием Иннокентий Анненский. (Перевод посвящается А. Н. Ткачеву). Спб., 1896.
Из латвийского конволюта.
Довольно редкий случай, когда жизнь Анненского-преподавателя соприкоснулась с биографией Анненского-поэта: в Царскосельской 8-й Петербургской <уточнение К. И. Финкельштейна> гимназии по этой пьесе был поставлен спектакль:
«Спектакль этот (их состоялось два: 31 января и 2 февраля 1896 г. ) был действительно мало похож на обычные ученические спектакли уже по самой пьесе, и ему предшествовала длительная и самая тщательная подготовка, которой искренно увлекались все - и сам отец, и руководители, и участники.
Профессором Петербургской Консерватории А. А. Петровым, который в то время наблюдал за преподаванием музыки в гимназии, была написана к «Ресу» увертюра, хоры и музыкальные антракты, обучение хоров было поручено преподавателю пения г. Морозову, а труд по обучению юных актеров принял на себя известный тогда драматический артист И. В. Василёв.
Благодарная в смысле ролей и очень сценическая трагедия была разъяснена, освещена и разработана до мелочей. Немало внимания было уделено и искусству самого произнесения стихов, а также пластической правильности движений.
Декорации были написаны небезызвестным впоследствии художником С. И. Пановым - тогда учеником гимназии - при содействии его брата, художника И. И. Панова. Ученический оркестр, пополненный оркестром Музыкального Общества, играл под управлением композитора.
Спектакль, привлекший внимание не только официального мира, но и многих представителей науки, литературы и искусства, прошел блестяще. Среди присутствовавших запомнились мне: академики - А. Н. Веселовский, В. К. Ернштедт, профессора - Ф. Фр. Зелинский, К. А. Поссе, Н. А. Римский-Корсаков и М. А. Балакирев.
Не могу не отметить, что некоторые из ближайших участников «Реса» посвятили себя впоследствии литературе. Таковы - А. А. Кондратьев, игравший Музу, и В. Б. Оке, исполнявший роль Пастуха» (Иннокентий Анненский глазами современников. Спб. 2011. С. 81 - 82).
6. Геракл, трагедия Еврипида. Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием «Миф и трагедия Геракла» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается О. П. Хмара-Барщевской. Спб., 1897.
Из латвийского конволюта.
7. Еще один экземпляр.
На существенно более плотной бумаге (ср. ниже в описании «Электры» сведения о существовании 50 экземпляров на тонкой и 50 на плотной бумаге).
В красивом современном переплете.
8. Финикянки. Трагедия Еврипида. Стихотворный перевод с греческого И. Ф. Анненского. <СПб. 1898>
Оттиск из журнала «Мир Божий». Не включается в библиографию Анненского в качестве отдельного издания - вероятно, из-за отсутствия отдельного титульного листа.
Из латвийского конволюта.
9. Ифигения-жертва, трагедия Еврипида. Перевел с греческого сти¬хами и снабдил послесловием «Посмертная Ифигения Еврипида» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается Ст. Ос. Цибуль¬скому. Спб., 1898.
Из латвийского конволюта.
Этой пьесе предстояла счастливая сценическая судьба. Впервые она была поставлена в 1900 году в «Кружке любителей художественного чтения» (ср. поздний отзыв Б. Варнеке: «Стоило со сцены раздаться словам самого Еврипида, впервые заговорившего с русской публикой в достойной передаче, и сейчас же и публика и актеры забыли про скудость постановки» (Филологическое обозрение. Т. XX. 1901. Кн. 2. Отд. II, с. 89); впоследствии - в 1909 году в Александринском театре.
10. Электра, трагедия Эврипида. Перевел с греческого стихами Ин¬нокентий Анненский. Спб., 1899.
Из латвийского конволюта. Впервые на титульном листе имя драматурга написано через «Э» (что, кстати сказать, исправлено в моем экземпляре).
По поводу этого издания наличествуют чрезвычайно редкие сведения - о тираже: 24 марта 1899 года Анненский писал редактору «Журнала министерства народного просвещения» В. К. Ернштедту:
«Многоуважаемый Виктор Карлович!
Я просил бы распоряжения Вашего о том, чтобы мне было приготовлено 100 экземпляров в обложке, из них 50 на лучшей бумаге (как было относительно «Геракла»).
С истинным почтением
Преданный Вам И. Аннен<ский>» (Письма. Т. 1. С. 229).
Вероятно, можно осторожно предположить, что и остальные оттиски из ЖМНП были сделаны в сопоставимом количестве.
11. Пушкин и Царское Село: Речь, произнесенная ди¬ректором Императорской Николаевской гимназии И. Ф. Анненским 27 мая на Пушкинском празднике в Императорском Китай¬ском театре, в Царском Селе. Спб.: Тип. Братьев Шумахер, 1899.
Первое (это) издание встречается довольно редко; второе (Пг., 1921) не представляет собой ничего особенного. Речь была произнесена на открытии памятника, созданного при живом (финансовом и организационном) участии Анненского. Его сын вспоминает чрезвычайно характерный эпизод: накануне открытия, когда памятник стоял еще закутанный, И.Ф. вдруг вообразил, что цитата выбита на постаменте с опечаткой - и на рассвете бросился проверять ужасную догадку, оказавшуюся ложной.
По поводу пушкинской речи ср., кстати, воспоминания Ардова:
«В свое время я получил в подарок изданную в 1921 году книгу Анненского
"Пушкин и Царское Село (Речь, произнесенная И. Ф. Анненским в бытность его директором Царскосельской мужской гимназии, 27 мая 1899 г., на пушкинском празднике в Китайском театре, в Царском Селе)". Я показал книжку Ахматовой. Она сказала:
- Я помню, как он это говорил» (Ардов М. Легендарная Ордынка. М., 2001. С. 43).
12. Ион и Аполлонид. <СПб. 1899>.
Оттиск из «Филологического обозрения». В качестве отдельного издания не описывался.
Из латвийского конволюта.
13. Орест, трагедия Еврипида. Перевел с греческого стихами Инно¬кентий Анненский. (Посвящается Виктору Карловичу Ернштедт). Спб., 1900.
Из латвийского конволюта.
Любопытно, что в моем экземпляре и автор, и адресат написаны через «Е», а в библиографии - наоборот. Значит ли это, что существуют экземпляры с иным написанием, я не знаю.
Это издание хорошо демонстрирует разницу между журнальной публикацией и оттиском: отправляя ее в ЖМНП, Анненский писал: «Многоуважаемый Виктор Карлович! Посылаю Вам своего «Ореста», над которым я долго и пристально работал. Если Вы позволите, то я бы хотел посвятить его Вам, потому что считаю его более удачным, чем другие мои переводы; по крайней мере, относительно многих трудностей» (Письма. Т. 1. С. 235 - 236).. Посвящение в журнале было купировано (вероятно, потому, что адресат его, будучи редактором этого журнала, счел ситуацию неловкой), а впервые появилось только в отдельном оттиске.
По поводу этого оттиска было сделано то же распоряжение, что и по поводу «Электры»: «Оттисков (конечно, всего сразу и с особой нумерацией) хотел бы иметь 100, из них 50 на лучшей бумаге» (Там же. С. 246).
14. Миф об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида. Этюд Иннокентия -Анненского. Спб., 1900.
Из латвийского конволюта.
Журнальная публикация была под другим названием: «Художественная обработка мифа об Оресте, убий¬це матери в трагедиях Эсхила, Софокла и Еврипида». Очевидно, для отдельного издания оно показалось чересчур решительным.
По поводу этого текста было написано известное письмо Анненского, оказавшееся провиденциальным:
«Недавно отправил в редакцию огромную рукопись (10 печатных листов)-перевод еврипидовского «Ореста» и статью «Художественная обработка мифа об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида». Нисколько не смущаюсь тем, что работаю исключительно для будущего и все еще питаю твердую надежду в пять лет довести до конца свой полный перевод и художественный анализ Еврипида - первый на русском языке, чтоб заработать себе одну строчку в истории литературы - в этом все мои мечты» (Письма. Т. 1. С. 238).
15. Алькеста, драма Еврипида. Перевел с греческого стихами и снаб¬дил предисловием «Поэтическая концепция Алькесты Еврипида» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается Е. М. Мухиной. Спб., 1901.
Из латвийского конволюта.
16. Еще один экземпляр.
В обложке, на плотной бумаге.
Окончание следует.
Отдельную группу изданий представляют собой оттиски. (Книговеды и библиографы могут пропустить этот абзац). С первой четверти XIX века (а может быть и раньше, но примеров я не припомню) в России распространилась своеобразная практика полиграфической сепарации коллективных изданий: в момент печатания сборника или журнала поверх основного тиража изготавливалось некоторое количество отдельных экземпляров каждого из входивших туда материалов. Дело это было не обязательным и не общеупотребительным, но достаточно регулярным; тиражи отдельных оттисков редко превышали 30-100 экземпляров, в продажу они, как правило, не поступали, а целиком доставались автору для подношений. По уровню своей книжной обособленности они могли различаться: иногда (особенно если это был оттиск из газеты) они требовали полной переверстки и тогда становились уже, по сути, отдельной книгой; иногда переверстывали только пагинацию (и тогда первая страница оттиска имеет номер 1, а не тот двух-трехзначный, который приходился на ее долю в журнале); иногда у оттиска появлялся свой титульный лист, цензурное разрешение, а то и обложка, но чаще всего он представляет собой просто наскоро сброшюрованные странички.
Так вот, существенную часть прижизненных публикаций Анненского составляют именно оттиски: выпущенные ничтожным тиражом и почти не сохранившиеся до наших дней. Поставивший себе задачу собрать их все (или хотя бы существенную часть) сравним по части величия замысла с коллекционером книг Северянина или Крученых: двух самых трудных с библиофильской точки зрения русских поэтов. Не могу сказать, что я вплотную приблизился к этой цели - но несколько существенных шагов в ее направлении уже сделано; предварительный их итог (или, если угодно, привал в середине пути) призван зафиксировать настоящий обзор. Одно из главных приобретений (составные части которого будут тщательно разобраны ниже) было совершено благодаря геополитике.
Во всей ретроспективно обозримой истории человечества заря свободы восходила над отдельно взятыми территориями примерно одинаково: покричав «Тиберия в Тибр!», люди с хорошими лицами начинали свергать памятники, жечь рукописи (книги, папирусы - что было под рукой) и истреблять себе подобных; прагматичный XXI век внес в эту триаду немного здорового материализма. Приблизительно лет пять назад в рамках освобождения от проклятого прошлого в бывших республиках СССР стали в массовом порядке изгонять из библиотек русские книги. Началось это, насколько можно было судить, в Грузии: среди обычного ассортимента тамошних букинистов около 2010-го года замелькали вдруг крайне любопытные экземпляры с погашенными библиотечными штампами на чистейшем грузинском языке. Будучи книжником старой закалки, я испытывал по их поводу некоторый тревожный скепсис, но тбилисские приятели убедили меня, что это не криминальная схема, а культурная политика - в общем, «берите, берите, другие берут и хвалят», - как выражался мой покойный друг-антиквар. Отбросив предрассудки, я стал понемногу вылавливать в этом бурном потоке нужные мне экспонаты и даже стал подумывать о том, чтобы совершить краткое паломничество к устьям книжной реки - как вдруг прозвенел тревожный звонок: в Грузии сменилась власть и - «огромный, неуклюжий, / Скрипучий поворот руля» - вчерашних книгоборцев принялись сажать. Во второй раз получив в ответ на свой настойчивый e-mail учтивое письмо от супруги адресата, что, дескать, муж ее в настоящий момент чрезвычайно занят, но через четыре года, освободившись от уз, он немедленно мне напишет, я понял, что решение остаться в некотором отдалении от эпицентра революции роз было правильным. В этот момент в процедуру очищения от скверны вступила Латвия.
Здесь масштабы были уже совсем другие: за два-три года Latvijas PSR Zinātņu akadēmija избавилась, по моим подсчетам, от нескольких десятков тысяч экспонатов фонда редкой книги, среди которых были редкости абсолютно первоклассные. Не знаю, как это происходит технически - списывают ли они все подряд или руководствуются какой-то логикой (скорее нет - поскольку зачастую бывает, что сначала мутная река выносит, например, все четные тома одного издания, а потом, полгода спустя, влечет нечетные); реализуют их через какой-то магазин или сразу отправляют частным торговцам для перепродажи - в любом случае, это не столь принципиально: отрадно уже то, что они не жгут их и не отправляют на макулатуру - все-таки Европа. В любом случае, я чрезвычайно внимательно слежу за новыми приобретениями букинистов, занимающихся реализацией выморочного имущества Латвийской Академии Наук и регулярно бываю за это вознагражден: в частности, оттуда мне перешел чрезвычайно важный конволют из девяти книг Анненского, касающихся Еврипида.
Экземпляр облачен в рабочий полукожаный переплет начала ХХ века; на корешке инициальный суперэкслибрис «А. М.». Практически исключено (учитывая, что большинство входящих в него сочинений напечатаны ничтожным тиражом не для продажи), чтобы его владелец был с Анненским незнаком; с другой стороны, отсутствие на книгах инскриптов указывает на некоторую дистанцию знакомства. Подходящим требованиям очевидно удовлетворяют два кандидата - Александр Иустинович Малеин и Аркадий Андреевич Мухин (свод данных об обоих кандидатах и их отношениях с Анненским см. в комментариях А. И. Червякова к изданию: Анненский И. Ф. Письма. Т. 1 - 2. Спб., 2007, 2009; в дальнейшем - Письма); истина откроется при сверке документов обоих с образцом почерка, которым сделано рукописное оглавление конволюта. Здесь можно, отвлекшись от сопутствующих обстоятельств, перейти к хронологическому описанию коллекции.
1. Из наблюдений над языком и поэзией русского Севера. Иннокентия Анненского. Спб., 1883 (в составе сборника)
По мнению большинства библиографов, это первое отдельное издание Анненского; оно представляет собой оттиск из книги: «Сборник статей по славяноведению, составленный и изданный учениками В. И. Ламанского по случаю 25-летия его ученой и профессорской деятельности» (Спб., 1883); о взаимоотношениях его с адресатом см.: Письма. Т. 1. С. 46.
Конечно, без этого оттиска коллекция, посвященная Анненскому, была бы возмутительно неполной, но надежды встретить его за короткую (по историческим меркам) человеческую жизнь было немного. В качестве паллиатива годилась, в принципе, и породившая оттиск книжка, но и она, по редкости своей, представляла собой задачу почти неразрешимую. Наконец, в один прекрасный солнечный день (как говорит высокочтимый noctu_vigilus) я заметил ее в букинистической рассылке, но, взглянув на имя книгопродавца, помрачнел.
Это был петербургский букинист с нехорошим прозвищем и богатым внутренним миром: славный, в сущности, человек (он здравствует и поныне, но вряд ли прочтет эти строки), он, несмотря на полувековую практику, решительно ничего не понимал в книгах и был, если можно так выразиться, бескорыстно алчен. Лет пятнадцать назад он еженедельно циркулировал между Петербургом и Москвой; ездил из соображений экономии на экзотически затяжных поездах; прорвавшись ко мне сквозь ошеломленную охрану офисного здания, он сбрасывал с плеча потертый солдатский ранец, шурша, распеленывал газету «Коммунист Кронштадта» и извлекал что-нибудь невообразимое - например, черновик стихотворения Голлербаха. «Дорогое ли удовольствие, достопочтенный NN», - спрашивал я (он любил обходительность). - «Ну тысчонку-то долларов должен стоить», - отвечал он и по-птичьи склонял голову набок, постреливая по сторонам глазками-бусинками. Доторговывались, допустим, до трехсот рублей - одна сотая запрошенной суммы.
Бывая в Петербурге, я всегда старался его посетить: в его странных логовах (как и всякий петербуржец, он владел несколькими комнатами в коммунальных квартирах, причудливо разбросанных по городу) порой можно было откопать несомненную редкость. Одни из его соседей держали громадную, шумную и бестолковую собаку, которую, уходя на работу, выпускали попастись в места общего пользования. Телефона там не было, поэтому, сговорившись за пару дней, приходилось являться без звонка:
- Дзззззынь.
- Гав, гав, гав, гав. Кто там? Гав, гав, гав.
- Это я, NN, мы с вами договаривались!
-Гав, гав, гав. Не слышу, голубчик, сейчас собаку запру. Кто это?
- Это такой-то!
- Гав, рррррр. Ой, тяпнула, сука. Простите, не слышу, кто там?
И так далее.
Годы не прибавили ему ни добродушия, ни покладистости, но со сборником в честь Ламанского все прошло на удивление гладко - и спустя две недели экземпляр - вполне безупречный - был в моих руках. Сначала я подумывал было сделать из него оттиск самостоятельно (это не вполне спортивно, но все-таки допускается), но потом отказался от этого намерения - и оказался прав.
2. Еще один экземпляр. Отдельный оттиск.
Книги приходят в коллекцию разными путями, но в большинстве своем - в результате рутинной работы: обхода магазинов или просмотра каталогов. Поскольку многообразие последних бесконечно, а время, напротив, представляет собой весьма ценный и невосполнимый ресурс, в книжном деле всегда важно соизмерять плодотворность мероприятия с количеством затрачиваемых на него часов - так, например, регулярный просмотр новинок ebay по части русской книги, был актуален года до 2005-го, после чего постепенно сделался пустой тратой усилий. К числу совершенно бессмысленных занятий относится и наблюдение за ассортиментом антикварного отдела интернет-магазина «Озон»: представленные там предметы либо имеют глубокие дефекты либо на них назначена совершенно нелепая цена - а часто и то, и другое одновременно. Давно отписавшись от всех их рассылок, я лишь время от времени покупаю там что-то из свежевышедших филологических сочинений: тем сильнее было мое изумление, когда при очередном визите на их сайт искусственный разум предложил мне антикварную книгу, живо меня заинтересовавшую. Описана она была с присущей им кривизной («И. Анненский. Сборник статей»), но даже по скупому перечислению аллигатов было ясно, что вещь это незаурядная: я заказал ее, получил - и с приятным изумлением обнаружил, что конволют этот увенчан той же редчайшей брошюрой «Из наблюдений над языком…», но на этот раз - именно отдельным оттиском: со своей пагинацией и цензурным разрешением.
3. [Рец. на:] Антон Будилович. Начертание церковно-славянской грамматики, применительно к общей теории русского и других родственных языков // Журнал Министерства Народного Просвещение. 1883. Кн. 5.
Одно из первых выступлений Анненского в печати (ср. в раннем варианте автобиографии: «Ничего не писал, кроме кратких критических статей в Ж<урнале> М<инистерства> Н<ародного> Пр<освещения> (о грамматиках Maleckiego и Будиловича) и статьи по севернорусской поэзии в сборнике, изданном к юбилею Ламанского. Переводов не печатал» (Письма. Т. 1. С. 47).
Оттиск входит в состав того же «озоновского» конволюта. Первая его страница надставлена простой бумагой, на ней написано карандашом: «Отсюда вплести два издания
1) Об эстетическом отношении Лерм. к природе
2) Гончаров и его Обломов». Почерк отчасти похож на почерк Анненского, но все-таки однозначно судить по этому фрагменту я бы не стал. В библиографию в качестве отдельного издания не внесено, хотя оттиск, судя по всему, именно издательский, а не владельческий.
4. Вакханки. Трагедия Эврипида. Стихотворный перевод с соблю¬дением метров подлинника, в сопровождении греческого текста и три экскурса для освещения трагедии, со стороны литературной, мифологической и психической, Иннокентия Анненского, дирек¬тора 8-ой С.-Петербургской гимназии. Спб.: Тип. Императорской Академии Наук, 1894
Экземпляр с автографом: «Многоуважаемому сотоварищу В. Ф. Адамову - И. Анненский. 1/VIII 1905. Ц. С.».
Адамов Василий Федорович - преподаватель царскосельской гимназии.
Книга «Вакханки» издана исключительно хорошо - в первую очередь, конечно, благодаря тому, что напечатана она в прекрасной академической типографии. Представленный выше автограф исторически относился к другому экземпляру, вероятно, погибшему в войну: многие книжники (например, Лесман), не имея физической возможности эвакуировать свои библиотеки, изымали из них и брали с собой лишь листы с дарственными надписями. Мне он достался в виде замызганной полоски бумаги - но автографы Анненского столь редки, что отказываться не приходилось. Некоторое время ушло на поиски экземпляра-реципиента: он нашелся в магазине ныне покойного О. В. Лукашина: прекрасного книжника и замечательного человека (моя библиотека, да и я сам, многим ему обязаны). Реставратор со своей частью задачи справился безукоризненно - и теперь автограф обрел уютное и привлекательное хранилище.
Книга (даже без автографа) представляет собой значительную редкость.
5. Рес, трагедия, приписываемая Еврипиду. Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием Иннокентий Анненский. (Перевод посвящается А. Н. Ткачеву). Спб., 1896.
Из латвийского конволюта.
Довольно редкий случай, когда жизнь Анненского-преподавателя соприкоснулась с биографией Анненского-поэта: в Царскосельской 8-й Петербургской <уточнение К. И. Финкельштейна> гимназии по этой пьесе был поставлен спектакль:
«Спектакль этот (их состоялось два: 31 января и 2 февраля 1896 г. ) был действительно мало похож на обычные ученические спектакли уже по самой пьесе, и ему предшествовала длительная и самая тщательная подготовка, которой искренно увлекались все - и сам отец, и руководители, и участники.
Профессором Петербургской Консерватории А. А. Петровым, который в то время наблюдал за преподаванием музыки в гимназии, была написана к «Ресу» увертюра, хоры и музыкальные антракты, обучение хоров было поручено преподавателю пения г. Морозову, а труд по обучению юных актеров принял на себя известный тогда драматический артист И. В. Василёв.
Благодарная в смысле ролей и очень сценическая трагедия была разъяснена, освещена и разработана до мелочей. Немало внимания было уделено и искусству самого произнесения стихов, а также пластической правильности движений.
Декорации были написаны небезызвестным впоследствии художником С. И. Пановым - тогда учеником гимназии - при содействии его брата, художника И. И. Панова. Ученический оркестр, пополненный оркестром Музыкального Общества, играл под управлением композитора.
Спектакль, привлекший внимание не только официального мира, но и многих представителей науки, литературы и искусства, прошел блестяще. Среди присутствовавших запомнились мне: академики - А. Н. Веселовский, В. К. Ернштедт, профессора - Ф. Фр. Зелинский, К. А. Поссе, Н. А. Римский-Корсаков и М. А. Балакирев.
Не могу не отметить, что некоторые из ближайших участников «Реса» посвятили себя впоследствии литературе. Таковы - А. А. Кондратьев, игравший Музу, и В. Б. Оке, исполнявший роль Пастуха» (Иннокентий Анненский глазами современников. Спб. 2011. С. 81 - 82).
6. Геракл, трагедия Еврипида. Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием «Миф и трагедия Геракла» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается О. П. Хмара-Барщевской. Спб., 1897.
Из латвийского конволюта.
7. Еще один экземпляр.
На существенно более плотной бумаге (ср. ниже в описании «Электры» сведения о существовании 50 экземпляров на тонкой и 50 на плотной бумаге).
В красивом современном переплете.
8. Финикянки. Трагедия Еврипида. Стихотворный перевод с греческого И. Ф. Анненского. <СПб. 1898>
Оттиск из журнала «Мир Божий». Не включается в библиографию Анненского в качестве отдельного издания - вероятно, из-за отсутствия отдельного титульного листа.
Из латвийского конволюта.
9. Ифигения-жертва, трагедия Еврипида. Перевел с греческого сти¬хами и снабдил послесловием «Посмертная Ифигения Еврипида» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается Ст. Ос. Цибуль¬скому. Спб., 1898.
Из латвийского конволюта.
Этой пьесе предстояла счастливая сценическая судьба. Впервые она была поставлена в 1900 году в «Кружке любителей художественного чтения» (ср. поздний отзыв Б. Варнеке: «Стоило со сцены раздаться словам самого Еврипида, впервые заговорившего с русской публикой в достойной передаче, и сейчас же и публика и актеры забыли про скудость постановки» (Филологическое обозрение. Т. XX. 1901. Кн. 2. Отд. II, с. 89); впоследствии - в 1909 году в Александринском театре.
10. Электра, трагедия Эврипида. Перевел с греческого стихами Ин¬нокентий Анненский. Спб., 1899.
Из латвийского конволюта. Впервые на титульном листе имя драматурга написано через «Э» (что, кстати сказать, исправлено в моем экземпляре).
По поводу этого издания наличествуют чрезвычайно редкие сведения - о тираже: 24 марта 1899 года Анненский писал редактору «Журнала министерства народного просвещения» В. К. Ернштедту:
«Многоуважаемый Виктор Карлович!
Я просил бы распоряжения Вашего о том, чтобы мне было приготовлено 100 экземпляров в обложке, из них 50 на лучшей бумаге (как было относительно «Геракла»).
С истинным почтением
Преданный Вам И. Аннен<ский>» (Письма. Т. 1. С. 229).
Вероятно, можно осторожно предположить, что и остальные оттиски из ЖМНП были сделаны в сопоставимом количестве.
11. Пушкин и Царское Село: Речь, произнесенная ди¬ректором Императорской Николаевской гимназии И. Ф. Анненским 27 мая на Пушкинском празднике в Императорском Китай¬ском театре, в Царском Селе. Спб.: Тип. Братьев Шумахер, 1899.
Первое (это) издание встречается довольно редко; второе (Пг., 1921) не представляет собой ничего особенного. Речь была произнесена на открытии памятника, созданного при живом (финансовом и организационном) участии Анненского. Его сын вспоминает чрезвычайно характерный эпизод: накануне открытия, когда памятник стоял еще закутанный, И.Ф. вдруг вообразил, что цитата выбита на постаменте с опечаткой - и на рассвете бросился проверять ужасную догадку, оказавшуюся ложной.
По поводу пушкинской речи ср., кстати, воспоминания Ардова:
«В свое время я получил в подарок изданную в 1921 году книгу Анненского
"Пушкин и Царское Село (Речь, произнесенная И. Ф. Анненским в бытность его директором Царскосельской мужской гимназии, 27 мая 1899 г., на пушкинском празднике в Китайском театре, в Царском Селе)". Я показал книжку Ахматовой. Она сказала:
- Я помню, как он это говорил» (Ардов М. Легендарная Ордынка. М., 2001. С. 43).
12. Ион и Аполлонид. <СПб. 1899>.
Оттиск из «Филологического обозрения». В качестве отдельного издания не описывался.
Из латвийского конволюта.
13. Орест, трагедия Еврипида. Перевел с греческого стихами Инно¬кентий Анненский. (Посвящается Виктору Карловичу Ернштедт). Спб., 1900.
Из латвийского конволюта.
Любопытно, что в моем экземпляре и автор, и адресат написаны через «Е», а в библиографии - наоборот. Значит ли это, что существуют экземпляры с иным написанием, я не знаю.
Это издание хорошо демонстрирует разницу между журнальной публикацией и оттиском: отправляя ее в ЖМНП, Анненский писал: «Многоуважаемый Виктор Карлович! Посылаю Вам своего «Ореста», над которым я долго и пристально работал. Если Вы позволите, то я бы хотел посвятить его Вам, потому что считаю его более удачным, чем другие мои переводы; по крайней мере, относительно многих трудностей» (Письма. Т. 1. С. 235 - 236).. Посвящение в журнале было купировано (вероятно, потому, что адресат его, будучи редактором этого журнала, счел ситуацию неловкой), а впервые появилось только в отдельном оттиске.
По поводу этого оттиска было сделано то же распоряжение, что и по поводу «Электры»: «Оттисков (конечно, всего сразу и с особой нумерацией) хотел бы иметь 100, из них 50 на лучшей бумаге» (Там же. С. 246).
14. Миф об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида. Этюд Иннокентия -Анненского. Спб., 1900.
Из латвийского конволюта.
Журнальная публикация была под другим названием: «Художественная обработка мифа об Оресте, убий¬це матери в трагедиях Эсхила, Софокла и Еврипида». Очевидно, для отдельного издания оно показалось чересчур решительным.
По поводу этого текста было написано известное письмо Анненского, оказавшееся провиденциальным:
«Недавно отправил в редакцию огромную рукопись (10 печатных листов)-перевод еврипидовского «Ореста» и статью «Художественная обработка мифа об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида». Нисколько не смущаюсь тем, что работаю исключительно для будущего и все еще питаю твердую надежду в пять лет довести до конца свой полный перевод и художественный анализ Еврипида - первый на русском языке, чтоб заработать себе одну строчку в истории литературы - в этом все мои мечты» (Письма. Т. 1. С. 238).
15. Алькеста, драма Еврипида. Перевел с греческого стихами и снаб¬дил предисловием «Поэтическая концепция Алькесты Еврипида» Иннокентий Анненский. Перевод посвящается Е. М. Мухиной. Спб., 1901.
Из латвийского конволюта.
16. Еще один экземпляр.
В обложке, на плотной бумаге.
Окончание следует.