МАРГИНАЛИИ СОБИРАТЕЛЯ: «БЕСЫ»
К счастью, новости из мира книжного собирательства редко интересуют прессу - и каждое исключение поневоле настораживает. Несколько дней назад мне попался газетный заголовок про «Редчайшее издание Достоевского», которое-де будет продано на московском аукционе… У этого автора действительно редкая книга, по сути, одна - первое издание «Униженных и оскорбленных»; все остальные, несмотря на вопиющую дороговизну, встречаются с известной регулярностью. Тем интереснее было узнать, какую из них сочли редкостью устроители аукциона. Признаться, такого не ожидал даже привыкший ко всему автор этих строк - библиофильской уникой рекомендовались «Бесы» в издании «Academia» (М. - Л., 1935).
В 1970-80-е годы собиратели книг этого издательства составляли отдельную сплоченную касту: здесь плелись интриги, «супера» менялись на ярлычки «укладчица № 5»; к комплекту «Тысячи и одной ночи» обязательно требовался «вкладыш» с эротическими новеллами… Меня, признаться, книги под этой маркой никогда не увлекали - их советская полиграфическая барочность, каменевские паровозы-предисловия, легкая разрешенная фронда из-под горьковского пыльного крыла (оказавшегося не таким уже непроницаемым) и, главное, возведенные в культ мерзкие суперобложки, твердо мною почитаемые за бессмысленное извращение - все это заставляло меня смотреть на коллекционеров-«академиков» с печальной жалостью.
В моей немаленькой коллекции книг этого издательства почти нет: серия со стихами авторов ХХ века (кроме пока так и не попавшейся мне Рославлевой), по большей части с автографами (инскриптов Фромана, например, у меня два), «Мелкий бес», воспоминания Перцова (тоже с автографом)… и эти самые «Бесы», купленные мною лет пятнадцать назад за красивую историю.
Книга эта была поставлена в издательский план 1935 года (с легкой руки Горького, настойчиво рекомендовавшего к републикации серию «контрреволюционных романов»: Писемского, Лескова, Клюшникова). В июле 1934 года первый ее том (из двух) сдали в набор, 20 декабря подписали в печать; в какой-то момент ее предстоящее издание анонсировала «Литературная газета». Это было роковой ошибкой: 20 января 1935 года критик Давид Иосифович Заславский (1880 - 1965) выступил со статьей под названием «Литературная гниль», где решительно осудил издательские планы: «Контрреволюционную интеллигенцию всегда тянуло к "достоевщине", как к философии двурушничества и провокации, а в романе "Бесы" это двурушничество размазано с особым сладострастием. Роман "Бесы" - это грязнейший пасквиль, направленный против революции» etc (по стилю видно, насколько бы автор пришелся ко двору в сегодняшнем Фейсбуке).
Любопытно, что если бы издательство провозилось еще полгода, то у книги появлялись бы шансы состояться, хотя и в несколько видоизмененной форме: дело в том, что в середине 1935 г. в отношении советской власти к «Бесам» происходит радикальный перелом. Еще в 1920-е годы роман было предписано изымать из библиотек - он считался клеветой на народовольцев, которых большевики твердо почитали своими прямыми предшественниками. Но после убийства Кирова осознание собственной генеалогии у кремлевских обитателей значительно меняется: террористы, представлявшиеся до того героями, стремительно скатываются в посмертную опалу - и, соответственно, «Бесы» отчасти реабилитируются.
Но на дворе еще январь, так что, несмотря на заступничество Горького (чьи возможности по этой части стремительно сжимаются), судьба книги почти предрешена - и тут происходит событие, которое в менее трагических обстоятельствах показалось бы почти водевильным. В конце 1920-х годов возникает и стремительно распространяется традиция охранных предисловий: к книжке, которая могла бы вызвать неудовольствие цензуры, писалось правоверное вступление, эдакая марксистская увертюра, настраивавшая читателя на правильный классовый лад: в большинстве случаев цензор, убаюканный этой сладкозвучной дудочкой, пропускал всю конструкцию в печать. Писали эти вступления обычно люди, от филологии сравнительно далекие, а в хитростях марксизма, напротив, поднаторевшие; одним из них был юный 28-летний ученый-аутодидакт Петр Павлович Парадизов.
Фамилия его (героически не перелицованная в угоду времени) безусловно выдавала в нем священническое происхождение, которое, впрочем, в анкете было неловко замаскировано. Родился он в 1906 г. в калужской деревне; в 14 лет вступил в комсомол, в 20 - в партию - но вместо предначертанных ему судьбой занятий практической люстрацией уехал учиться в Москву - сначала в институт гражданских инженеров, потом в Академию коммунистического воспитания. В 1925 году (т.е. в 19 лет) он поступил в аспирантуру; три года спустя выпустил первую книгу «Очерки по историографии декабристов». С точки зрения традиционной науки все его труды, признаться - беспомощная марксистская дребедень, центральное содержание которой состоит в подведении правоверного базиса подо все, что шевелится. Впрочем, написанное им предисловие к «Бесам» даже отчасти и замечательно стремлением хоть как-то, хоть немного реабилитировать автора, этого махрового антисоветчика, протянуть ему коммунистическую луковку, чтобы вытащить из озера оппортунизма.
В ночь со 2-го на 3-е февраля 1935 года Парадизова арестовывают (он был любимым учеником В. И. Невского, схваченного по делу историков); приходит за ним (продолжая водевильные мотивы) следователь по фамилии Добряков - и уводит несчастного литературоведа, описав и прихватив все его имущество: «сломанный револьвер без пуль, „дамский маузер", две записные книжки, личное парт. дело, пакет из МК ВКП(б)». В мае его отправляют по этапу; сохранившиеся письма к семье поражают силой и чистотой его вызревшей в страданиях души: деревенский комсомолец, громитель и гонитель наших не в добрый час подвернувшихся ему под руку коллег, оказался вдруг умным, чистым и благородным человеком. В одном из первых писем он беспокоится о прерванной работе:
«Кстати, я слыхал, что в издательстве „Academia" вышел Достоевский с моей вступительной статьей. Издательство обязано выдать мне два экземпляра книги. Так Ты получи их, если это возможно, т. е. если они не собираются отказать мне в моем авторском праве на два экземпляра. Один, быть может, когда-нибудь перешлешь мне (не теперь), другой оставишь у себя - как след от одной из последних моих работ над историей и историей литературы».
В 1936 году переписка была ему запрещена - но даже и без этого он вряд ли бы узнал, что к его семье снова приходили с обыском; что изъяли собранный им для подготовки к новой работе архив выписок о Каракозове (отягчающие обстоятельство!); что жену, которую он звал в письмах «Коша», выслали из Москвы в Бугуруслан - и что книга с его предисловием так и не вышла в свет. (Отметим злую иронию судьбы: тот, кого ангажировали на роль марксистского оберега, невольно утянул за собой на дно все издание). 20 июля 1937 года он был расстрелян.
Тучи, сгущавшиеся над издательством под напором другого ветра - из-за ареста Каменева - в этом конкретном случае были не столь смертоносны: книги, подготовленные при его участии, выходили и в текущем и в следующем году, а фамилию его из титулатуры издания успели убрать.
Несмотря на рассыпанный набор, сохранились «Бесы» не в таком уж малом количестве - вероятно, типографы, справедливо опасавшиеся за судьбу предприятия, тиснули вместо обычных 5-7 сигнальных экземпляров два-три десятка. Я мог купить ее, кажется, три или четыре раза - но всегда останавливался или за ценой или по каким-то прочим соображениям - да и не очень-то она мне была и нужна. Но лет пятнадцать назад отличный новосибирский книжник предложил ее мне за какую-то вполне скромную сумму и я, подумав, ответил согласием: все-таки книга с историей, да и хотелось мне сделать продавцу приятное. Так у меня оказался этот экземпляр.
Прочтя свежую новость, я стал припоминать, где он у меня хранится: оказалось, что, не находя ему места ни в одной из основных своих тем, я сослал его в полки «разное», к осколкам несостоявшихся собраний, где он и дожидался момента, чтобы я сел и написал эту историю.
From Бесы
From Бесы
From Бесы
From Бесы
В 1970-80-е годы собиратели книг этого издательства составляли отдельную сплоченную касту: здесь плелись интриги, «супера» менялись на ярлычки «укладчица № 5»; к комплекту «Тысячи и одной ночи» обязательно требовался «вкладыш» с эротическими новеллами… Меня, признаться, книги под этой маркой никогда не увлекали - их советская полиграфическая барочность, каменевские паровозы-предисловия, легкая разрешенная фронда из-под горьковского пыльного крыла (оказавшегося не таким уже непроницаемым) и, главное, возведенные в культ мерзкие суперобложки, твердо мною почитаемые за бессмысленное извращение - все это заставляло меня смотреть на коллекционеров-«академиков» с печальной жалостью.
В моей немаленькой коллекции книг этого издательства почти нет: серия со стихами авторов ХХ века (кроме пока так и не попавшейся мне Рославлевой), по большей части с автографами (инскриптов Фромана, например, у меня два), «Мелкий бес», воспоминания Перцова (тоже с автографом)… и эти самые «Бесы», купленные мною лет пятнадцать назад за красивую историю.
Книга эта была поставлена в издательский план 1935 года (с легкой руки Горького, настойчиво рекомендовавшего к републикации серию «контрреволюционных романов»: Писемского, Лескова, Клюшникова). В июле 1934 года первый ее том (из двух) сдали в набор, 20 декабря подписали в печать; в какой-то момент ее предстоящее издание анонсировала «Литературная газета». Это было роковой ошибкой: 20 января 1935 года критик Давид Иосифович Заславский (1880 - 1965) выступил со статьей под названием «Литературная гниль», где решительно осудил издательские планы: «Контрреволюционную интеллигенцию всегда тянуло к "достоевщине", как к философии двурушничества и провокации, а в романе "Бесы" это двурушничество размазано с особым сладострастием. Роман "Бесы" - это грязнейший пасквиль, направленный против революции» etc (по стилю видно, насколько бы автор пришелся ко двору в сегодняшнем Фейсбуке).
Любопытно, что если бы издательство провозилось еще полгода, то у книги появлялись бы шансы состояться, хотя и в несколько видоизмененной форме: дело в том, что в середине 1935 г. в отношении советской власти к «Бесам» происходит радикальный перелом. Еще в 1920-е годы роман было предписано изымать из библиотек - он считался клеветой на народовольцев, которых большевики твердо почитали своими прямыми предшественниками. Но после убийства Кирова осознание собственной генеалогии у кремлевских обитателей значительно меняется: террористы, представлявшиеся до того героями, стремительно скатываются в посмертную опалу - и, соответственно, «Бесы» отчасти реабилитируются.
Но на дворе еще январь, так что, несмотря на заступничество Горького (чьи возможности по этой части стремительно сжимаются), судьба книги почти предрешена - и тут происходит событие, которое в менее трагических обстоятельствах показалось бы почти водевильным. В конце 1920-х годов возникает и стремительно распространяется традиция охранных предисловий: к книжке, которая могла бы вызвать неудовольствие цензуры, писалось правоверное вступление, эдакая марксистская увертюра, настраивавшая читателя на правильный классовый лад: в большинстве случаев цензор, убаюканный этой сладкозвучной дудочкой, пропускал всю конструкцию в печать. Писали эти вступления обычно люди, от филологии сравнительно далекие, а в хитростях марксизма, напротив, поднаторевшие; одним из них был юный 28-летний ученый-аутодидакт Петр Павлович Парадизов.
Фамилия его (героически не перелицованная в угоду времени) безусловно выдавала в нем священническое происхождение, которое, впрочем, в анкете было неловко замаскировано. Родился он в 1906 г. в калужской деревне; в 14 лет вступил в комсомол, в 20 - в партию - но вместо предначертанных ему судьбой занятий практической люстрацией уехал учиться в Москву - сначала в институт гражданских инженеров, потом в Академию коммунистического воспитания. В 1925 году (т.е. в 19 лет) он поступил в аспирантуру; три года спустя выпустил первую книгу «Очерки по историографии декабристов». С точки зрения традиционной науки все его труды, признаться - беспомощная марксистская дребедень, центральное содержание которой состоит в подведении правоверного базиса подо все, что шевелится. Впрочем, написанное им предисловие к «Бесам» даже отчасти и замечательно стремлением хоть как-то, хоть немного реабилитировать автора, этого махрового антисоветчика, протянуть ему коммунистическую луковку, чтобы вытащить из озера оппортунизма.
В ночь со 2-го на 3-е февраля 1935 года Парадизова арестовывают (он был любимым учеником В. И. Невского, схваченного по делу историков); приходит за ним (продолжая водевильные мотивы) следователь по фамилии Добряков - и уводит несчастного литературоведа, описав и прихватив все его имущество: «сломанный револьвер без пуль, „дамский маузер", две записные книжки, личное парт. дело, пакет из МК ВКП(б)». В мае его отправляют по этапу; сохранившиеся письма к семье поражают силой и чистотой его вызревшей в страданиях души: деревенский комсомолец, громитель и гонитель наших не в добрый час подвернувшихся ему под руку коллег, оказался вдруг умным, чистым и благородным человеком. В одном из первых писем он беспокоится о прерванной работе:
«Кстати, я слыхал, что в издательстве „Academia" вышел Достоевский с моей вступительной статьей. Издательство обязано выдать мне два экземпляра книги. Так Ты получи их, если это возможно, т. е. если они не собираются отказать мне в моем авторском праве на два экземпляра. Один, быть может, когда-нибудь перешлешь мне (не теперь), другой оставишь у себя - как след от одной из последних моих работ над историей и историей литературы».
В 1936 году переписка была ему запрещена - но даже и без этого он вряд ли бы узнал, что к его семье снова приходили с обыском; что изъяли собранный им для подготовки к новой работе архив выписок о Каракозове (отягчающие обстоятельство!); что жену, которую он звал в письмах «Коша», выслали из Москвы в Бугуруслан - и что книга с его предисловием так и не вышла в свет. (Отметим злую иронию судьбы: тот, кого ангажировали на роль марксистского оберега, невольно утянул за собой на дно все издание). 20 июля 1937 года он был расстрелян.
Тучи, сгущавшиеся над издательством под напором другого ветра - из-за ареста Каменева - в этом конкретном случае были не столь смертоносны: книги, подготовленные при его участии, выходили и в текущем и в следующем году, а фамилию его из титулатуры издания успели убрать.
Несмотря на рассыпанный набор, сохранились «Бесы» не в таком уж малом количестве - вероятно, типографы, справедливо опасавшиеся за судьбу предприятия, тиснули вместо обычных 5-7 сигнальных экземпляров два-три десятка. Я мог купить ее, кажется, три или четыре раза - но всегда останавливался или за ценой или по каким-то прочим соображениям - да и не очень-то она мне была и нужна. Но лет пятнадцать назад отличный новосибирский книжник предложил ее мне за какую-то вполне скромную сумму и я, подумав, ответил согласием: все-таки книга с историей, да и хотелось мне сделать продавцу приятное. Так у меня оказался этот экземпляр.
Прочтя свежую новость, я стал припоминать, где он у меня хранится: оказалось, что, не находя ему места ни в одной из основных своих тем, я сослал его в полки «разное», к осколкам несостоявшихся собраний, где он и дожидался момента, чтобы я сел и написал эту историю.
From Бесы
From Бесы
From Бесы
From Бесы