Недавно в сети появилась книга воспоминаний Марии Булгаковой "Жизнь души" (вышла в 2002 году)
lit.lib.ru/b/bulgakowa_m_i/ziznj_dushidoc.shtml Читая ее, я сразу же вспомнила один из эпизодов Книги. Поскольку материал очень тяжелый, я воздержусь от коментариев; замечу только, что воздействие этой истории на Сашеньку Яновскую и юную Елену Тумповскую было во многом сходным.
- Ночью под окнами наших тюремных камер начали строить виселицу. Маленькой дочке Гаусмана,
Наденьке, нездоровилось, она капризничала и плакала:
"Мама! Скажи, чтобы перестали стучать..."
А Митюшка, сынок Когана-Бернштейна, спал, как наигравшийся котенок, и ничего не слышал...
В ночь на восьмое августа их повесили. Мы стояли у окон наших камер и смотрели на них - в последний раз.
И каждый из них поклонился нашим окнам в последний раз. Когана-Бернштейна несли к виселице на кровати:
прострелянная нога еще не зажила, и он не мог ходить. Кровать поставили под виселицей, и Когана-Бернштейна
приподняли, чтобы продеть его голову в петлю.
...А Коган-Бернштейн написал письмо своему маленькому сыну, где называл его: "Дорогой мой, родной,
голубенький сынишка Митюшка"... Ну вот... Все!
... Рассказ Павла Григорьевича, словно горячее дыхание костра, навсегда опалил мое сердце и высушил
дешевые слезы ребячьих обид, пустяковых огорчений...
Елена Тумповская родилась в Петербурге в семье детского врача, известного своей добротой и умением лечить. В доме был достаток, благополучие, согласие и любовь. Родители видели будущее своих детей ясным и счастливым, но жизнь внесла свои коррективы.
Однажды мама, возбужденная и взволнованная, стремительно вошла в комнату и, не обращая внимания на играющих в уголке дочек, опустилась в кресло напротив мужа и, еле сдерживая слезы, стала рассказывать о только что полученном от подруги письме, в котором та описала казнь мужа-революционера. Елена и старшая сестра Лида, позабыв о куклах, замерли, ловя каждое слово. А мама пересказывала письмо дальше: его, тяжело больного, принесли к виселице на носилках, он простился с товарищами, с женой, которая добровольно пошла за ним в ссылку, и дал ей письмо для маленькой дочери, чтобы она прочла его, когда ей исполнится 20 лет. После казни мужа Ревекка (так назвала ее мама) закутала девочку в меховой мешок, привязала его ремнями к маленьким санкам, которые везли олени, и так они мчались через Сибирь много дней и ночей домой, в Петербург. Елена услыхала, как мама с болью сказала отцу: -- Вот про Трубецкую и Волконскую Некрасов написал прекрасные стихи, и их знают все. А про мужество и душевную силу Ревекки Гаусман, наверное, никто никогда не узнает. Каким-то безошибочным инстинктом Лидия и Елена поняли сразу и совершенно правильно, что` такое "революционер", "герой", "казнь", и эти слова нашли отзвук в их душах, заняли свое место, будто они родились с этим пониманием. Позже, когда мама будет пытаться удержать своих дочерей от революционной деятельности, упрекать друзей, увлекших их на этот путь, они ей скажут, что она сама виновата в этом, что боевой призыв на далекую, еще не ясную им дорогу они услышали от нее, когда она рассказывала о девочке в мешке, среди беспредельной снежной равнины мчавшейся на оленях с таинственным предсмертным письмом отца.