Быть чужаком
Быть чужаком
Юлия Кристева
Если мы не преследуем и не изгоняем чужака, то внушаемая им бессознательная агрессивность доходит в нас до точки, когда мы начинаем его идеализировать.
Так, может быть, чужак - это новый образ провидения, в чьей роли прежде выступал Пролетариат, а теперь выступают Третий Мир или Женщина: новый Сезам, который отворит нам врата Небесного Града?
На самом деле, чуждость - не только боль, но и выбор.
Выбор, несущий в себе радость разрыва, побега, бесконечной надежды и той ясности, которая обостряет критический взгляд как на близких, так и на всех прочих: человек ниоткуда, чужак всегда в дороге, неутомимый разрушитель и неусыпный страж.
Вместе с тем и независимо от политических, экономических, профессиональных причин изгнания, чужак всегда находится в состоянии войны (не зря Целан пишет о себе как о «еврейском воителе») со своей изначальной самостью: с близкими, с материнским языком, он - потенциальный матереубийца, современный Орест.
Как верно заметил Пруст, для современного Гамлета вопрос не в том, «быть» или «не быть», а в том, «принадлежать» или «не принадлежать».
Однако тот, кто не в силах «принадлежать», быстро осознает, как трудно переносим опыт обособленности.
Большинство впадает при этом в ностальгию, либо фундаментализм.
Чужаками не становятся, мы уже чужаки, но некоторые из нас это знают и выговаривают.
Безвыходный бунт, предельная несовместимость отрывают чужака от любого клана, он «ничему не принадлежит».
Оторванные от своей земли, клана, языка, они снова и снова чествуют их память, блюдут более или менее печальные, требовательные, угрюмые или восторженные обряды.
Иные, напротив, предпочитают доводить отчуждение до предела, снова и снова обращая свою неуспокоенность на тот самый исток, который покинули: родину, веру, язык, бесценные и распавшиеся разом.
Не пуская корней в новом пристанище, такой предельный изгнанник опасается всего: сама чистая совесть, не смыкающая глаз, этот ночной страж без устали преследует любую убежденность, любую догму, любую истину, разрушая даже последний периметр безопасности - язык с его условным словарем и синтаксисом.
Если проследить эту изгнанническую логику до конца, понимаешь, что итог здесь только один - головокружительное состояние неизмеримого одиночества: я везде и нигде, говорит этот новый «Дездичадо» (Отсылка к заглавию знаменитого сонета Жерара-де Нерваля, дальше приводится строка из этого сонета о «черном солнце меланхолии»; Кристевой принадлежит книга «Черное солнце: поэзия и меланхолия». - Прим. редактора), и мои слова упираются в неизъяснимое, - «нити солнца над иссера-черной пустыней», «разговор из уст дыма в уста дыма» (Целан).
Перевод с французского Бориса Дубина.