(no subject)
Записки приговоренного к смерти
4.
Почти постоянно моя любовь с Н. была мучительной. То мучительно счастливой, то мучительно несчастной.
Я практически бросил пить: она не выносила даже слегка подвыпивших мужчин. Но в ее жизни, помимо меня была куча всего, и увлечений, и людей. Мне же казалось, что в моей жизни кроме нее нет ничего. Я страдал без нее. Я ревновал ее, хотя в ту весну не так сильно, как позже. Я писал о ней песни. Она ускользала. Она шла рисовать на пленэр. Или ехала с друзьями в поход. Или шла на день рождения. Нет, конечно, она звала меня с собой. В статусе ее парня я имел право везде ее сопровождать. Но я терялся в ее компаниях, меня раздражали интеллектуальные игры и дебаты, которые у них велись, и я даже не представлял, о чем говорить с ее друзьями-математиками. Мне даже казалось, а, может, так оно и было, что она стыдится меня перед ними, поначалу неосознанно, потом все сильнее и все определеннее. В нашей общей компании нам было проще. И, говоря откровенно, времени мы вместе проводили довольно много, хотя мне и хотелось большего.
Здесь надо отметить, что это сейчас в школах повсеместно введено половое воспитание и прочие курсы, призванные рассказать детям о сексе. В наши времена ничего этого не было. Не буду врать, говоря, что кто-либо из нас чего-то не знал. Но, обреченные делать первые шаги сами, без посторонней помощи и подсказки, мы осторожничали. Она больше, чем я. Не скажу, что она была пуританкой или ханжой. Но она сомневалась. Ее естественное желание боролось с убеждениями. Она не говорила об этом, наверно, боясь показаться несовременной, но, думаю, ей хотелось, чтобы первым мужчиной в ее жизни был муж. Как и многим девочкам. Не знаю даже, может, их так воспитывают. Иначе откуда еще могут взяться такие абсурдные убеждения? В общем-то, страдал я от этого не очень, потому что желания в ней побеждали, и позволяла она мне очень многое.
Я думаю, именно с этого все и началось. С того, что то, что она делала, шло вразрез с ее мыслями, может, даже чувствами. Может, поэтому она стала стыдиться меня и отстраняться.
Затем она уехала на лето к родителям (она так же, как и я, была неместной). И я уехал к своим. Мы писали друг другу проникновенные письма, чуть с надрывом. Она писала мне стихи. И, думаю, как раз в тот период, находясь на расстоянии, она меня любила. Поскольку наши телесные желания между нами не стояли.
Но лето закончилось. И, вернувшись обратно, я снова увидел ее. Мое сердце стучало с новой силой. Я ее обожал, я хотел ее всю. Она же стала заметно холоднее. Она все чаще уходила туда, куда мне не хотелось с ней идти. Она все чаще подчеркнуто мило общалась при мне с другими мужчинами. Порой мне казалось, что она получает удовольствие или, во всяком случае, удовлетворение, мучая меня. Иногда она совсем тяготилась мной. Я отчаянно ревновал. Я весь кипел внутри. А она не подпускала слишком близко.
И однажды я не выдержал. Я сговорился с ее подругой-соседкой. И, когда та ночью ушла, я решил действовать. Тем более, не сама ли Н. так порицала меня когда-то за бездействие? Как всегда, мы лежали под одеялом и обнимались. Но в тот раз я пошел дальше. Я и сейчас не знаю, как так вышло. Но когда я снова стал что-то замечать, остановился и отдышался, я обнаружил, что она вся сжалась, дрожала и сквозь слезы повторяла «Не надо. Пожалуйста, не надо.» Я пытался успокоить ее, но ей не нужно было мое утешение, и в довершение я просто ушел. Вот так я стал не только виновником самоубийства, но и насильником.Это стало окончательным надломом. Она почти перестала на меня смотреть. Я строил из себя мачо, то есть делал вид, что ничего особенного не произошло. Мол, киска, а как ты думала, сколько еще тебе удастся меня дразнить? Меня выводило из себя, что она строит из себя недотрогу.
Но на этом последствия той ночи не закончились. Из-за этого она поругалась с соседкой и почти не бывала дома. Я даже не знал, где она ночует и когда придет, когда я ее увижу. В университете она избегала меня, и мы почти не виделись. До меня докатывались слухи, что у нее появился кто-то. Поэтому даже редкие встречи омрачались скандалами и истериками, которые я закатывал. Меня же несло, и я ничего не мог поделать с собой. Я подозревал ее, я требовал, чтобы она не ездила в гости к очередным математикам, я просил, чтобы больше времени она была со мной. Она смотрела на меня печально, как на тяжелобольного, неизлечимо больного, и уходила.
Однажды я провожал ее до дома подруги, в очередной раз таскаясь следом, как пес. И она после долгого молчания сказала мне, что это все. Что она больше не хочет и не может быть со мной. Что она больше не любит. И нам надо расстаться. Подсознательно я ждал чего-то такого, но все-таки не был к этому готов. Как можно быть готовым к тому, что от тебя уходит любовь всей твоей жизни, с которой ты хотел бы быть всегда? Да еще по твоей вине уходит. Хотя, конечно, тогда мне казалось, что она одна во всем виновата, что я люблю ее, а она, так же, как и все, не оценила меня, растоптала, предала. И тогда я проклял ее. Сказав, что больше она никогда в жизни не будет любима. И ушел. С тех пор я видел ее всего несколько раз.
5.
С момента разрыва я много думал. Много пил, а когда трезвел, думал. Мне всегда была свойственна какая-то крайняя степень потребности в самоанализе. И в тот период эта потребность обострилась. Я пытался понять, почему так вышло. Почему так вышло, что я потерял счастье? Почему я вообще полюбил ее? Почему, когда боль и обида ослабевали, я практически заставлял себя страдать? Лежать часами в одной и той же позе и смотреть тупым взглядом в стену, доводя себя до окоченения мышц. Не есть, страдая то от голода, то от приступов тошноты, вызванной голодом же. Напиваться до свинского состояния. Лелеять свою обиду, свою ненависть, свою злость на Н., хотя порой больше всего хотелось просто отпустить ее и забыть это все. Может, мне просто, как многим подросткам, нужны были в жизни практически шекспировские трагедии. Признаюсь, мне нравилось упиваться своим горем. Играть этакого мрачного, разочарованного в жизни героя-любовника. Разумеется, прикладывающегося к бутылке. Теперь у меня была уважительная причина - разбитое сердце. Теперь меня не презирали, а, в основном, жалели. Интересно то, что наша с Н. общая компания осталась со мной, как-то в негласно приняв мою сторону. Н. же осталась со своими математиками (или физиками-химиками?) или бог знает с кем еще.
Я убивался, в общем-то, недолго. Так вышло, что роли, которые я играл, быстро мне приедались. Поэтому я менял их, как маски. И как людей в своей жизни.
Она появилась в моей жизни, кажется, в ноябре. Всюду были груды желтых листьев, и она была такой же яркой, как они. У нее было певучее имя - Д., смешная челка, короткие растрепанные волосы и бездонные голубые глаза, самые красивые, какие я когда-либо видел. Она любила толстые свитера, грубой вязки, разноцветные, джинсы, цветные кеды. Она с упоением слушала, как я играю на гитаре. Она влюбилась в меня как-то сразу, приняла меня, заключив в объятия вместе со всеми моими недостатками. Наверно, на фоне нежелания больше страдать, именно это меня и подкупило.