Кузьминична
"Няня, няня, баба Груша, подожди, не уходи..." - спела Вероника Долина...
На "старом дворе" у меня - недолго - была няня.
Балконы наши смыкались; коллективность жизни тогда была высокой, и парные балконы в домах часто не разделяли даже символической решеткой. Удивительное дело,- но к последнему запомнившемуся лету на Старом Дворе виноград (не декоративный, а что-то рислингоподобное - судя по тяжести зеленых с розоватым кистей) переполз уже наш второй этаж, заплел третий и подбирался к четвертому. А когда я навещала двор после второго класса - перекинулся уже и через крышу. Последнего на моей памяти "балконного" винограду хватило на бутыль наливки.
Так вот - наша сторона балкона была заплетена, а сторона Кузьминичны - нет: она не любила этого, У нее было несколько деревянных, длинных - как лоханки - выкрашенных зеленой краской вазонов с настурциями и "майорами" - похожими по форме на гелиотроп, но низкорослыми, грубоватых оттенков цветами.
Когда я не болела - преимущественно летом, кажется - в 4-5 лет,- мама пыталась работать, и какое-то время меня днем поручали заботам Кузьминичны, переводя к ней через балкон. Меня ее квартира очаровывала: в кухне у нее помимо стульев стоял диванчик, на который меня бесполезно укладывали на дневной сон. В этой же кухне пластиковая поверхность стола была покрыта какой-то расшитой скатеркой, и все поверхности - как и в комнате - закрыты были салфеточками, плетеночками и другими тряпочками, чего у нас отродясь не водилось. В коидоре у нее лежала "дорожка", и даже в "совмещенном санузле" на полу свернулась круглая плетеная из лоскутков коврушка.
А еще у нее были "ходики"! Настоящие, с гирями и с кукушкой! Несколько раз Кузьминична при мне заводила их и подтягивала гири, и это казалось мне еще более замечательным, чем вылетающая из-под жестяной кровли часов изрядно осипшая кукушка.
И будильник у нее был не то что у нас - с новомодной маленькой пимпочкой - а здоровенный, с крупной серебристой шляпкой и громким голосом. А главное - что у нее тикало все, а не только часы. Попадая мимо хода будильника и шага "ходиков", в комнате Кузьминичны постоянно раздавалось тихое тиканье,- отчего-то особенно слышное, когда надо было делать вид, что сплю. Самое обидное, что засыпала я к приходу мамы, забыв поискать источник тиканья. Потом я узнала, что это работали жучки-древоточцы - и часто представляла себе, как знакомый комод расседается в труху...
Кузьминична почти не разговаривала со мной - она меня "смотрела". А еще - давала мне старые газеты, в которых я читала заголовки, да невиданное дома чудо - листки отрывного календаря с приметами и рецептами. Да мне от нее ничего и не надо было - то ли я просто не знала, чего хотеть от няни, то ли хватало этой быстро желтеющей бумаги и собственных всяких мыслишек.
Уже с "новой квартиры" я несколько раз в году звонила Кузьминичне и сперва удивлялась, что она разговаривает со мной, будто я вчера спала у нее на диванчике. Мне объяснили, что няня "постарела". Я передавала ей маленькие подарочки и открытки - и получала в ответ крахмальные носовые платочки да душистое мыло.
А однажды, подняв трубку зеленого, похожего на жабку телефона и услышав малознакомый голос, я узнала, что Кузьминичны больше нет.
А запах остался. Морщинистых рук, постного масла, газет и лаванды, которой были переложены все вещи в шкафчиках Кузьминичны.
На "старом дворе" у меня - недолго - была няня.
Балконы наши смыкались; коллективность жизни тогда была высокой, и парные балконы в домах часто не разделяли даже символической решеткой. Удивительное дело,- но к последнему запомнившемуся лету на Старом Дворе виноград (не декоративный, а что-то рислингоподобное - судя по тяжести зеленых с розоватым кистей) переполз уже наш второй этаж, заплел третий и подбирался к четвертому. А когда я навещала двор после второго класса - перекинулся уже и через крышу. Последнего на моей памяти "балконного" винограду хватило на бутыль наливки.
Так вот - наша сторона балкона была заплетена, а сторона Кузьминичны - нет: она не любила этого, У нее было несколько деревянных, длинных - как лоханки - выкрашенных зеленой краской вазонов с настурциями и "майорами" - похожими по форме на гелиотроп, но низкорослыми, грубоватых оттенков цветами.
Когда я не болела - преимущественно летом, кажется - в 4-5 лет,- мама пыталась работать, и какое-то время меня днем поручали заботам Кузьминичны, переводя к ней через балкон. Меня ее квартира очаровывала: в кухне у нее помимо стульев стоял диванчик, на который меня бесполезно укладывали на дневной сон. В этой же кухне пластиковая поверхность стола была покрыта какой-то расшитой скатеркой, и все поверхности - как и в комнате - закрыты были салфеточками, плетеночками и другими тряпочками, чего у нас отродясь не водилось. В коидоре у нее лежала "дорожка", и даже в "совмещенном санузле" на полу свернулась круглая плетеная из лоскутков коврушка.
А еще у нее были "ходики"! Настоящие, с гирями и с кукушкой! Несколько раз Кузьминична при мне заводила их и подтягивала гири, и это казалось мне еще более замечательным, чем вылетающая из-под жестяной кровли часов изрядно осипшая кукушка.
И будильник у нее был не то что у нас - с новомодной маленькой пимпочкой - а здоровенный, с крупной серебристой шляпкой и громким голосом. А главное - что у нее тикало все, а не только часы. Попадая мимо хода будильника и шага "ходиков", в комнате Кузьминичны постоянно раздавалось тихое тиканье,- отчего-то особенно слышное, когда надо было делать вид, что сплю. Самое обидное, что засыпала я к приходу мамы, забыв поискать источник тиканья. Потом я узнала, что это работали жучки-древоточцы - и часто представляла себе, как знакомый комод расседается в труху...
Кузьминична почти не разговаривала со мной - она меня "смотрела". А еще - давала мне старые газеты, в которых я читала заголовки, да невиданное дома чудо - листки отрывного календаря с приметами и рецептами. Да мне от нее ничего и не надо было - то ли я просто не знала, чего хотеть от няни, то ли хватало этой быстро желтеющей бумаги и собственных всяких мыслишек.
Уже с "новой квартиры" я несколько раз в году звонила Кузьминичне и сперва удивлялась, что она разговаривает со мной, будто я вчера спала у нее на диванчике. Мне объяснили, что няня "постарела". Я передавала ей маленькие подарочки и открытки - и получала в ответ крахмальные носовые платочки да душистое мыло.
А однажды, подняв трубку зеленого, похожего на жабку телефона и услышав малознакомый голос, я узнала, что Кузьминичны больше нет.
А запах остался. Морщинистых рук, постного масла, газет и лаванды, которой были переложены все вещи в шкафчиках Кузьминичны.