Воробьенок
Старый двор был скворцовый и воробьиный, голубей было отчего-то немного. Скворцы дразнили людей, кошек и большого амазона в клетке на балконе соседа с пятого этажа, ходившего в "загранку".
Скворушки обитали в пирамидальных тополях, а воробьи к вечеру тучей набивались в кроны старых акаций, и листва шевелилась и чивикала, пока весь этот воробейник не засыпал. Скворцы отчего-то не вываливались из гнезд и не попадали на площадку, даже учась летать. Воробейные же птенцы каждый подлетышный сезон хоть по паре раз оказывались на дне нашего двора.
Дети успевали быстрее кошек, от лета к лету забывая родительские объяснения, что "потроганных" птенцов воробьи в семью не примут. Однажды я - пятилетняя - вбежала домой, задыхаясь от восторга: "Мама! Мама! Мальчишки жиденка поймали! Они мне его отдали! Смотри!.." - и осеклась, глянув в мамино лицо.
"Жидами" дворовый жаргон именовал воробьев; воробьят, соответственно - "жиденками". Мама объяснила мне, кого "на самом деле" называют этим словом - "жиды", и причем тут воробьи - птички в маленьких кипах. Я тогда-то и узнала, что матушка моя - еврейка, а значит - и я наполовину - тот самый "жиденок", вроде той крохи, что замерла у меня в некрепко сложенных ладошках...
Тот, кому доводилось брать в руки птенцов - пусть даже бойких и клюющихся цыплят,- помнит это ужасное чувство маленького, горячего, нестерпимо хрупкого тельца. Эти ребрышки-перышки существа, которое легко угробить просто по дурости или второпях сдавив сильней, чем может выдержать невесомая конструкция...
Я держала ладошки домиком, все время пытаясь чмокнуть пухнастую крошечную макушку,- но перепуганный птичик все равно обкакался в ладошный ковшик... и каким-то образом ощущение воробьиного теплого гуано на руке совместилось у меня с теми пятью минутами дикого стыда, когда я поняла, что нечаянно оскорбила мать. Пусть по незнанию, но - оскорбила. Так же, как по-детски нагадил птенец.
Птичик пожил немного у нас на балконе, в открытом ящике с травой, чашкой воды и коробочкой пшена, и на второй день улетел насовсем.
...Через полтора года, зимним вечером в троллейбусе - уже по пути на "новую квартиру" я рисовала снежинки на запотевшем окне. Нетрезвый гегемон на сиденье напротив долго и напряженно вглядывался в каляки и наконец изрек: "Это что ж ты, #####, жидовские картинки рисуешь???" И вот ведь: выпад пьяного дядьки меня отчего-то не напугал и вообще не особенно задел: я отвернулась и стала рисовать снежинку еще крупнее. Назло не этому человеку, а своему первому птенцовому стыду.
Скворушки обитали в пирамидальных тополях, а воробьи к вечеру тучей набивались в кроны старых акаций, и листва шевелилась и чивикала, пока весь этот воробейник не засыпал. Скворцы отчего-то не вываливались из гнезд и не попадали на площадку, даже учась летать. Воробейные же птенцы каждый подлетышный сезон хоть по паре раз оказывались на дне нашего двора.
Дети успевали быстрее кошек, от лета к лету забывая родительские объяснения, что "потроганных" птенцов воробьи в семью не примут. Однажды я - пятилетняя - вбежала домой, задыхаясь от восторга: "Мама! Мама! Мальчишки жиденка поймали! Они мне его отдали! Смотри!.." - и осеклась, глянув в мамино лицо.
"Жидами" дворовый жаргон именовал воробьев; воробьят, соответственно - "жиденками". Мама объяснила мне, кого "на самом деле" называют этим словом - "жиды", и причем тут воробьи - птички в маленьких кипах. Я тогда-то и узнала, что матушка моя - еврейка, а значит - и я наполовину - тот самый "жиденок", вроде той крохи, что замерла у меня в некрепко сложенных ладошках...
Тот, кому доводилось брать в руки птенцов - пусть даже бойких и клюющихся цыплят,- помнит это ужасное чувство маленького, горячего, нестерпимо хрупкого тельца. Эти ребрышки-перышки существа, которое легко угробить просто по дурости или второпях сдавив сильней, чем может выдержать невесомая конструкция...
Я держала ладошки домиком, все время пытаясь чмокнуть пухнастую крошечную макушку,- но перепуганный птичик все равно обкакался в ладошный ковшик... и каким-то образом ощущение воробьиного теплого гуано на руке совместилось у меня с теми пятью минутами дикого стыда, когда я поняла, что нечаянно оскорбила мать. Пусть по незнанию, но - оскорбила. Так же, как по-детски нагадил птенец.
Птичик пожил немного у нас на балконе, в открытом ящике с травой, чашкой воды и коробочкой пшена, и на второй день улетел насовсем.
...Через полтора года, зимним вечером в троллейбусе - уже по пути на "новую квартиру" я рисовала снежинки на запотевшем окне. Нетрезвый гегемон на сиденье напротив долго и напряженно вглядывался в каляки и наконец изрек: "Это что ж ты, #####, жидовские картинки рисуешь???" И вот ведь: выпад пьяного дядьки меня отчего-то не напугал и вообще не особенно задел: я отвернулась и стала рисовать снежинку еще крупнее. Назло не этому человеку, а своему первому птенцовому стыду.