Бене - 4 года
с тех пор, каждый год в начале мая для меня начинается обратный отсчет. До 14 часов 23 мая. Примерно в это время перестало биться сердце Наташи в далекой Тулузе, окруженной преданными друзьями, низкий поклон которым за все.
Я тогда не успела. В 11 утра я получила смс от Дамиана "Наташа в очень тяжелом состоянии, приезжайте срочно". Я вылетела из Рима в час дня, и прибыла в госпиталь уже в пятом часу, с нелепым чемоданом на колесиках, совершенно не понимая, что происходит. У лифта я встретила пожилого мужчину в свитере и джинсах, выяснилось, что мы идем в одну палату. Это был отец Роже. Я вошла в довольно просторную больничную палату, посреди которой стояла кровать и пара кресел. В палате было огромное окно, во всю стену, из которого открывался вид на вершины деревьев и предзакатное розовеющее небо. Был очень красивый тихий весенний вечер, которого Наташа уже никогда не увидит. Наташа лежала с открытыми удивленными глазами, которые смотрели в одну точку. Рот был также удивленно полуоткрыт. Все стояли вокруг кровати полукругом, и ,очевидно, ждали отца Роже. Я подошла к Наташе и заговорила, но один из присутствующих тихо сказал:
- Она умерла.
Я так и встала на полпути, чувствуя себя совершенно нелепо, беспомощно. Ничего не чувствовала. Это был совершенный ступор. Как-будто я смотрела фильм про кого-то другого.
Все стояли молча, отец Роже подошел к постели Наташи и стал негромко читать молитву. Все стояли молча, руки по швам, опустив голову в пол. Мы ощущали какое-то странное единство и чутко повторяли движения
друг за другом, какая-то странная хореография, за которую мы прятали свой страх и неуверенность.
Я сказала, что я Нина, сестра Наташи, тогда все окружили меня и стали выражать соболезнования. Дамиан, которого я сразу узнала по фотографиям, был за главного, он позвал врача-интерна, которая вела Наташу, и мы прошли в отдельную комнату втроем, где врач объяснила мне причины смерти. Это была очень молодая и очень красивая арабка. Она плохо говорила по-английски, да и мой английский не на высоте. Часть я понимала, что-то угадывала. Разговаривали около получаса, она так пытливо смотрела в мои глаза, как будто пытылась что-то понять для себя. Потом мы вернулись в палату попрощаться. Каждый подходил и целовал Наташу. Подошел Дамиан, поцеловал ее в лоб и погладил волосы. Я тоже подошла в каком-то холодном оцепенении, я даже толком не попрощалась, только прикоснулась губами к неожиданно ледяной коже ее лба и ощутила синтетическую сухость волос. Это то, что я помню. Затем в комнату вошла немолодая ухоженная женщина с красивым смуглым лицом. Увидев всех нас, она сказала, что пришла к Наташе. Кто-то, то ли отец Роже,
то ли Дамиан, сказал ей, что Наташа умерла.
- Что? умерла?! - воскликнула женщина и, закрыв лицо, заплакала. Она была первая, кто повел себя иначе, чем остальные, и единственная, кто искренне заплакал. Ее реакция была очень человечной. Она сказала, что работает управляющей в общежитии Наташи и ее зовут Лурдес. Милая Лурдес, до сих пор я вспоминаю тебя.
Дамиан подошел к Лурдес и сказал, что нам нужно поехать с ней к Наташе в общежитие, что я ее сестра и нам
нужно решить важные организационные вопросы. Они о чем-то поговорили, Дамиан взял мой чемодан и сумку таким привычным движением, как-будто мы были знакомы всю жизнь. Я чувствовала себя с ними так легко, такой
защищенной. Разделившись, мы вышли из больницы. Было уже темно. Я села в машину к Дамиану и мы поехали в общежитие.
Это очень странно - с одной стороны, я была в таком ступоре, что не ощущала совершенно ничего - ни голода,
ни холода, у меня не было слез, мы все были в каком-то деловом порыве - что вот сейчас мы должны успеть что-то сделать. С другой стороны, все события и впечатления тех нескольких дней я помню очень хорошо и до сих пор вижу перед собой лица этих людей, как будто смотрю фильм о ком-то другом. Но тогда я ни о чем не думала. У меня была одна мысль, которая заполняла всю мою голову - я должна была позвонить Майе Михайловне и сообщить ей эту страшную новость. Это единственное, что я понимала. Я так и не простилась
по-человечески с Наташей, и теперь очень об этом жалею. Впервые в жизни я столкнулась с настоящей смертью,
я ничего об этом не знала, ни с кем никогда не говорила. Уже потом, через несколько лет я услышала, что умершие люди еще в течение нескольких часов слышат и чувствуют, с ними можно проститься, что-то сказать. Я этого не знала. И теперь я об этом все время думаю, почему я не посидела с ней, не поговорила, не взяла ее за руку,
не запомнила этот момент? Почему все это было, как в каком-то нелепом сне? Очень жалею я об этом, может быть
она услышала бы меня, хотя бы на одно мгновение... Но видимо, не судьба.
Мы подъехали к красивому новенькому зданию общежития и поднялись на лифте, по-моему на третий этаж.
Лурдес открыла дверь и мы вошли в комнату. Сердце мое сжалось - это было малюсенькое помещение, большую
часть которого занимала кровать. В изголовье кровати, у стены, стояли образки и было несколько обгоревших свечей, лежали листочки с молитвами. Вся горечь этого страдания и отчаяния открылась в этих мелочах. Большую часть прихожей занимали коробки с лекарствами - это были такие крупные белые баночки с широкими крышками. Я никогда не видела столько лекарств. Постель была чистой, рядом с кроватью стояла железная стойка на колесиках, с привинченным столиком и свисающей железной рукояткой, чтобы подниматься
с кровати. Это все видно на Наташиных фотографиях.
На противоположной стороне, на расстоянии метра от кровати - вот и вся площадь - был небольшой секретер
с письменным столом и книжными полками, рядом небольшой кухонный столик, плита, раковина и холодильник.
Из прихожей можно было войти в ванную комнату - душ, раковина и туалет, почему-то вот душ был очень просторным. Все было заставлено любимыми Наташиными бутылочками с кремами, лосьонами, помадами, мазями, духами, щеточками, лаком для ногтей, смывками. Множество маленьких красивых душистых баночек. Сердце мое еще раз
сжалось - это все открывало такую трогательную тайну неистощимого стремления к красоте молодой женщины
и этому нехитрому гламуру. Эти баночки еще вчера открывала их хозяйка, собираясь на очередную вечеринку,
теперь они стояли и смотрели на меня пустыми стеклянными глазами, понимая, что осиротели, это была какая-то
последняя прощальная улыбка живой души, последнее напоминание, что тут жила молодая прекрасная женщина,
так любившая жизнь.
В номере было страшно тесно, Дамиан и Фатма достали Наташин лэп-топ и занялись установкой скайпа, чтобы
я могла позвонить. Мы бесконечно долго занимались всем этим, что-то у нас не получалось, они искали пароль,
я никак не могла войти в свой аккаунт в Скайпе из-за другой клавиатуры - там же все было по-французски. Наконец
мне удалось набрать мой пароль. Первый звонок был Майе Михайловне. Я была уверена, что
только я могу рассказать ей о смерти Наташи, что это очень важно, чтобы это была именно я, она мне очень доверяла. Кроме того, я понимала, что как ни тяжела наша потеря, только Майя Михайловна переживает настоящую трагедию. В общем, я дозвонилась, не сразу, пока я осваивала незнакомую клавиатуру, другие международные телефонные коды... Это тянулось наверное около часов трех. Майя Михайловна ответила сразу.
Она уже все знала. Мы начали успокаивать друг друга. Случайно увидев свое лицо в камере скайпа я ужаснулась,
я выглядела ужасно - в тот день я была между небом и землей, ничего не ела, не пила, не чувствовала усталости,
не чувствовала себя. Потом я позвонила домой, в Израиль. Мы быстро поговолили с мужем.
К тому времени Дамиан и Фатма уже нашли среди бумаг Наташи необходимое и засобирались уходить. Дамиан
повернулся ко мне и сказал:
- Ну, кровать у тебя есть, распологайся. Увидимся завтра.
И они направились к выходу. Последней выходила Лурдес. Я окликнула ее.
- Лурдес, можно я переночую у тебя?
До сих пор не знаю, как я отважилась на такую просьбу по отношению к совершенно незнакомому человеку. Лурдес
повернулась, посмотрела мне в глаза и твердо сказала:
- Пойдем, - и взяла меня за руку.
Мы спустились на первый этаж и перешли в другое здание, там на первом этаже у Лурдес были апартаменты - служебная квартира.
Мы вошли, она что-то коротко сказала мужу, потом повернулась ко мне:
- Проходи, наша дочь сегодня уехала, ты будешь ночевать у нее в комнате. Переоденься и я тебя покормлю.
О еде я думать не могла, я только немного хотела пить. Мы сели на кухне, она приготовила лимонад и налила мне
в большой бокал. Ее дом был таким "другим", не роскошным, но каким-то безумно элегантным, теплым и уютным.
И тут Лурдес сделала вторую вещь, за которую я буду ей благодарна до конца своей жизни.
Она стала разговаривать со мной о Наташе. Мы долго сидели и говорили, вспоминали, это было нашим прощанием.
Вот говорить о Наташе мне удивительно хотелось, о нашей жизни, о наших отношениях, о нашем отце и наших мамах. Я рассказала ей всю семейную историю и она очень красиво слушала, спрашивала.
Она подружилась с Наташей совсем недавно, незадолго до этого, когда университет предоставил Наташе новое общежитие. Лурдес предупредили, что в общежитие прибудет студентка, которая тяжело больна, и вдруг она увидела веселую элегантную молодую женщину - всегда накрашенную, ухоженную, модно одетую. Это ее удивило и заинтересовало. А потом
началась дружба - Наташа была искрометной, веселой, внимательной, с ней всегда было интересно. Когда
Наташе стало уже совсем плохо и ее увезли в больницу, Лурдес приходила к ней каждый день.
- Наташа не готова была уйти, не верила в загробную жизнь, не принимала смерть. До последнего мгновения она отчаянно хотела жить, не соглашалась
с отцом Роже принять то, что ее ждет, - рассказала Лурдес.
- Придумайте что-нибудь, сделайте что-нибудь, я не хочу умирать, сделайте что-нибудь - были последние слова Наташи.
Было уже очень поздно. Лурдес с мужем ушли к себе, а я пошла в отведенную мне комнату.
Я, конечно, не спала. Но я чувствовала себя защищенной. Спасибо тебе милая, милая Лурдес.
На следующий день мы должны были поехать в похоронное агентство и заняться отправкой Наташи в Москву.
Утром за мной приехал Дамиан, сказал что это непростая задача, есть бесконечное множество бюрократических
проволочек, и мы едем в похоронное бюро, которое специализируется на похоронах иностранцев. Я должна была
подписать какие-то бумаги, Дамиан даже пригласил переводчика - пожилую француженку, которая хорошо говорила по-русски. В принципе, это было совершенно излишним, но это было очень красиво с его стороны.
Мы долго сидели в похоронном бюро, Дамиан обсуждал массу вещей, звонил. Пришла Вероника. Они звонили куда-то, разговаривали, опять звонили. Потом мы закончили, попрощались с переводчицей. Да, была еще Рим, но недолго. Мы с ней почти не разговаривали, она приходила на короткое время и тут же уезжала. Я все время была только с Дамианом и Вероникой. Во второй половине дня мы съездили в страховое агентство, надо сказать, что
я сама выказала желание поехать туда с Дамианом, просто мне не хотелось оставаться одной.
Там я тоже подписала какие-то бумаги, проблемой было освободить деньги по страховке. Впрочем, у Дамиана
все шло очень легко, он удивительный человек, невероятное сочетание деловых качеств, юмора и дружелюбности.
Настоящий джентельмен. Мы зашли в университет и я спросила, есть ли там туалет. Дамиан тут же отвел меня,
поразив тем, что предварительно сам зашел и осмотрел его, на предмет пригодности, и только тогда сказал, что я могу
зайти.
Моей задачей было найти магазин, который продавал телефонные карты, или сим-карты. Наконец мы его нашли.
Я скзала Дамиану, не посоветует ли он мне какую-нибудь недорогую гостиницу.
- Ты же у Лурдес, она очень рада тебе.
- Я ей благодарна, но мне очень неловко стеснять ее и ее семью.
- Не волнуйся, я поговорю с Лурдес и мы тебя устроим.
Лурдес предоставила мне одну из пустующих комнат в общежитии, этажом выше Наташиной комнаты.
Там прошел еще день. Лурдес уезжала с семьей за город. Дамиан занимался организационными вопросами.
Я была больше не нужна и осталась предоставленной самой себе.
Вначале Дамиан сказал, что планируется служба в церкви и церемония прощания с Наташей в университете, на которую мне стоит пойти. Поэтому я отложила свой отъезд еще на два дня.
Но потом это отменилось. Все вообще менялось в день по нескольку раз.
Дел было много. Во-первых, нужно было понять, что делать с вещами Наташи.
Мне звонила Майя Михайловна, плакала, умоляла привезти ей все до последней нитки, до последней бумажки.
Вопрос стоял - как это осуществить. На следующий день я вошла в Наташину комнату и начала разбирать
то, что там было.
Это было странное чувство, с одной стороны неловкости, как будто человек вышел на минуту, и тебе открываются
подробности чужой, не твоей жизни, которые не предназначены для чужих глаз. Я не знала, с чего начать.
Что более важно, что менее. Мне казалось, что я не имею права решать, но в определенный момент поняла, что
если этого не сделаю я, то Наташины вещи будут валяться на улице, и в них будут копаться бездомные.
Тогда я взяала себя в руки. Я отобрала самые интимные вещи, сохранившие еще Наташино тепло и даже запах,
ее дневник, написанный от руки, нехитрые драгоценности и историю ее болезни. В общем я собрала то,
что мне казалось дорогим сердцу матери, сложила в коробку и мы с Лурдес отправились на почту и выслали две посылки
в Москву на имя Майи Михайловны.
Все остальное нужно было разобрать и решить, что с этим делать. Я собрала всю косметику в ванной, получился
огромный целлофановый пакет - это предстояло выбросить, с этим нельзя было ничего сделать. Единственное,
там были две бутылочки духов - Нина Риччи в большой белой коробке, упакованной в целлофан. Совершенно новые духи, видимо чей-то подарок, или кому-то в подарок. Я долго смотрела на эту большую белую коробку и потом уговорила Веронику принять этот сувенир на память от Наташи. Она долго отказывалась, но в конце-концов взяла.
Вторые духи были открыты - небольшая тяжелая бутылочка темно-синего стекла в форме звезды, Горький шоколад Терри Мюглера. Наташа их очень любила, я помню как она писала о них в ЖЖ. Я открыла колпачок и комнату наполнил сильный горькова-то сладкий запах. Сердце мое затрепетало - это был привет от Наташи, это ее рука
открывала эту бутылочку и вдыхала тот же запах. Я положила ее к себе в сумку. Это мой сувенир - кусочек Наташи.
Эти духи я храню до сих пор. Бывают дни, когда мне предстоит что-то волнующе важное, значимое, или просто
прекрасный вечер в театре или поход на концерт или в ресторан. Когда я надеваю вечернее платье, украшения,
туфли на высоком каблуке, накладываю макияж и делаю красивую прическу - я достаю синюю бутылочку и брызгаю
на пальцы ядовито-душистую жидкость, совсем чуть-чуть. Наношу на запястья рук и на виски, говорю мысленно:
- Привет дорогая моя, сегодня мы с тобой идем в театр.
Это мой ритуал. Этот запах - больше, чем напоминание, это какая-то квинтессенция всего, что она так любила - Францию, Париж, культуру, жизнь, ощущение себя женщиной...
Иногда я смотрю, как люди вечером идут по улице, разговаривают, сидят в кафе, спешат в театр, на лекцию,
на концерт - как это просто - жить, просто жить, ходить по улицам, ощущать ногами камень мостовых, смотреть
на красивые здания, говорить по-французски, читать, писать, любить, молиться. Как это просто - всего лишь жить,
просто жить. И эту малость не дано больше ощутить Наташе, просто болтать, смеяться, заплакать, побежать,
остановиться... Видеть это небо, звезды, или утреннее солнце, или розовеющий закат и ощущать свежий запах травы... Как это просто, этого так много у нас, и этого больше никогда не будет у нее...
Мы с Вероникой разобрали и разложили вещи: часть одежды мы передали на благотворительный склад,
книги я передала Лурдес для студенческой библиотеки. Также Лурдес согласилась забрать Наташины цветы в горшках, Лурдес их поставила в студенческом фойе. Часть вещей мы сложили в чемодан, который должен был
быть передан Майе Михайловне, но так и не был в результате, потому что Майи Михайловны очень скоро не стало.
Все книги были на французском. И только одна по-русски - это был "Почтамт" Чарльза Буковски. В последний вечер перед отъездом я открыла ее и начала читить. Это было очень сильно, мощно, грубо и точно. Это было одним из забытых ощущений из юности, когда чтение полностью поглощает тебя и ты сливаешься с личностью героя.
Я читала ее всю дорогу домой и закрыла на последней странице только уже перед приземлением самолета в Бен Гурионе. Эта книжка для меня тоже привет от Наташи, среди дорогих сувениров. Я ее перечитываю, держу в руках,
ощущаю ее тяжесть. Она для меня - рукопожатие Наташи.
Далее были два одиноких дня, когда я бродила по Тулузе. Это были выходные, город был довольно пустой. Вернее,
опустевший без Наташи. Для меня он тоже ее часть, ее суть, ее воздух.
Я улетала в воскресенье утром, Дамиан вызвался отвезти меня в аэропорт. Я отказывалась, но Дамиан не из тех,
с кем можно спорить. В семь утра он ждал меня у входа в общежитие. Я оставила ключи от комнат в почтовом ящике, как мы договорились с Лурдес. Все закончилось.
По дороге в аэропорт Дамиан сказал:
- Ты знаешь, что Рим сердится на тебя?
- Рим? - не поняла я. Я ведь прилетела из Рима, и не сразу связала имя его жены, город Рим и все остальное. Я подумала, что город Рим на меня сердится.
- Да, Рим очень сердита на тебя. Она сказала мне, чтобы я оставил тебя одну в эти дни и больше не приезжал, как ты оставила Наташу. Чтобы ты поняла, что значит быть одной, чтобы тебе было так же плохо и одиноко, как было
ей.
Наконец до меня дошло, о чем он говорил.
- Я не согласен с ней, я не приемлю обиды и злость, но она просила меня тебе это передать.
- Спасибо Дамиан, - сказала я. - Я должна сказать тебе, что бы ни случилось и как бы ни сложились наши
отношения в будущем, до конца своей жизни я буду благодарна тебе и Рим, Фатме, Виктории и Лурдес за все,
что вы сделали для Наташи и для меня . А друзьями мы не обязаны быть. Спасибо тебе за все.
Он довез меня до аэропорта, взял мой чемодан и довел меня до стойки регистрации.
- Прощай.
- Прощай.
Я очень хочу вновь приехать в Тулузу с моими детьми, пройти опять по этим улицам, зайти в университет.
Для меня это будет свиданием с Наташей. Это будет. Когда-нибудь.
Сегодня все это вспомнилось и воспоминание охватило меня, это дорого мне и мне хотелось поделиться.
С теми, кто еще помнит Наташу.
Еще один год.
Вот так.