История России по марксизму. Предреволюционный кризис в РИ
Ещё по теме РИ в ХХ веке
Политическая реакция и мировые цены на зерно
В книге Бориса Кагарлицкого и Всеволода Сергеева «История России. Миросистемный анализ» предпринята попытка рассмотреть историю страны в глобальном масштабе
Пока нанятые властью историки разрабатывают концепцию единого учебника истории, Борис Кагарлицкий с Всеволодом Сергеевым выпустили в 2013 году книгу «История России. Миросистемный анализ». Как и в случае с «Периферийной империей», написанной Кагарлицким, это попытка рассмотреть историю страны в мировом масштабе. ©
Конфликт урядников с крестьянином на помещичьей земле. Российская Империя, 1906 год
Как и заявлено в названии, в книге использован миросистемный подход к описанию истории. Основания этой концепции отсылают к классическому марксизму, а исторические процессы объясняются, прежде всего, через опыт распространения капиталистического способа производства во всем мире. Авторы «Истории России» отказываются считать себя наследниками советской школы историографии и видят себя преемниками марксистского историка Михаила Покровского, наследие которого в Советском Союзе было забыто.
Методология миросистемного анализа истории хороша тем, что она позволяет преодолеть некоторую «местечковость» национальных исторических нарративов. Особенно это важно для России, «особый путь» которой, с его отрицательной или положительной коннотацией, является излюбленным оправданием несправедливости, атомизации общества, а часто нарушений закона.
Однако, как и марксизм в целом, миросистемный анализ страдает от попытки догматизации законов развития, пусть уже и в глобальном масштабе. А сведение региональных различий к дихотомии «центр - периферия» исключает из исторического обсуждения много интересной фактуры и, наоборот, заставляет акцентировать внимание на более чем спорных вопросах - как, например, наличие феодализма в средневековой России.
Между тем, пока официальная историография бьется над национальной идеей, у марксистских историков уже существует готовый багаж теоретических доказательств и фактов для спора с еще несозданным единым учебником истории.
«Русская планета» с разрешения издательства URSS публикует фрагмент книги Бориса Кагарлицкого и Всеволода Сергеева «История России. Миросистемный анализ», посвященный политической реакции в России в 1906-1914 годах:
«Революция 1905 года потрясла режим, но не свалила его. К удивлению многих, царизм довольно быстро пошел на уступки. Массовая политическая забастовка в октябре завершилась царским Манифестом, «даровавшим» населению свободу слова и печати, легализовавшим оппозиционные партии. Режим маневрировал, пытаясь не только сбить накал революционной борьбы, но и приспособиться хоть как-то к новым потребностям капиталистического развития.
Петербургская бюрократия дала стране целый ряд умных и образованных администраторов, в той или иной мере сознававших неизбежность модернизации. Наиболее выдающимися фигурами этой эпохи были два руководителя российского правительства, занимавшие этот пост в годы революции и последовавшей за ней реакции - Витте и Столыпин.
Сергей Витте, 1903 год
Внутри бюрократии Витте и Столыпин - почти антиподы. Первый подготовил «Октябрьский манифест» (1905 год), создав в России Государственную думу - урезанную и слабую, но все же реально действующую структуру представительной власти. Второй, ограничив и без того слабое влияние Думы, прежде всего через новое «Положение о выборах» (1907 год), провел в стране аграрную реформу. Первый делал ставку на политическую либерализацию как необходимое условие для преодоления отсталости, другой пытался экономическими реформами заменить политические преобразования. Оба были сторонниками ограниченного либерализма, но, по сути дела, их стратегии были принципиально различными. Один помогал режиму приспособиться к революционному кризису, другой репрессивными мерами разгромил революционное движение. Но оба они сумели провести свои реформы лишь благодаря напору революционных сил. Оба пытались обеспечить продолжение модернизации в рамках старого режима, оба сделали все возможное, чтобы с помощью реформ остановить революцию.
Сопоставляя динамку мировых хлебных цен и перипетии российской общественной жизни XIX века, обнаруживается очевидная взаимозависимость. Стоило пойти вверх хлебным ценам на берлинской и лондонской бирже, как российскими элитами овладевало стремление к либеральным и реформаторским начинаниям. Но когда цены на зерно падали, вместе с ними убывало и стремление правящих кругов к переменам. Периоды депрессии цен неизменно совпадают со временами реакции.
В этом смысле столыпинские реформы были кульминацией «зерновых» циклов русской общественной жизни. Правительство предпринимало решительные шаги для того, чтобы ускорить развитие и осуществить модернизацию страны по западному образцу. Но, в отличие от прежних реформаторских периодов, время Столыпина соединило либеральные начинания в экономической области с последовательной реакцией в сфере политики. Закономерность и необходимость этого понимали уже современники. Если политики из Партии народной свободы (кадеты) по инерции сетовали на антидемократизм власти, то наиболее глубокие мыслители русского либерализма, объединившиеся в сборнике «Вехи», уже видели в правительственной реакции необходимое условие развития. Ибо любая демократия в России неизбежно оборачивалась восстанием антибуржуазных масс. Русский либерализм прошел полный цикл, достигнув своеобразной кульминации в столыпинской программе.
Петр Столыпин (справа) во время осмотра хуторского хозяйства недалеко от Москвы, 1910 год
Столыпинская реформа была «компромиссом, настоящим соглашением между промышленным и торговым капиталом». И в этом смысле она также подводила итоги революции.
Реформа, проводившаяся на фоне жестоких политических репрессий, призвана была создать в России независимое состоятельное крестьянство, способное стать подлинным проводником капиталистического развития в деревне. Как отмечал сам Столыпин, «на правительстве, решившем не допускать даже попыток крестьянских насилий и беспорядков, лежало нравственное обязательство указать крестьянам законный выход в их нужде». Столыпин отчаянно пытался превратить сельского «кулака» в самостоятельного и современного хозяина, в некое подобие западного фермера. Именно для этого сначала в 1906 году крестьянам было предоставлено право добровольного выхода из общины, а затем в 1910 году раздел общинных земель стал обязательным. С этой же целью поощрялась переселение на свободные земли за Урал.
Проводя столыпинские реформы, фактически власть вынуждена была констатировать, что капиталистическое преобразование помещичьих хозяйств за 50 лет, прошедших со времени отмены крепостного права, так и не состоялось, что «прусский путь» не получился, что в русской деревне нет собственных буржуазных сил и их предстоит создавать искусственно. Столыпин пытался изменить социальные отношения в деревне, отменив насильственное прикрепление крестьянина к общине, тем самым, по его собственному выражению, устранить «закрепощение личности, несовместимое с понятием о свободе человека и человеческого труда».
Внутреннее противоречие реформы состояло в том, что, разрушая общину, правительство способствовало не только обуржуазиванию одной части сельского населения, но и пролетаризации другой. Как и следовало ожидать, в отсталой стране пролетаризация стала происходить гораздо быстрее, нежели формирование новой буржуазии. В этом отношении столыпинская реформа не только не решала проблем режима, но и готовила новый, еще более мощный, социальный взрыв, который и произошел в 1917 году.
Несмотря на рост промышленности, численность свободных рабочих рук возрастала быстрее, чем способность городского и сельского капитала дать людям целесообразную и продуктивную работу. Промышленный пролетариат рос. Но число безземельных крестьян тоже росло «как снежный ком». К началу 1915 года, когда реформа под влиянием начавшейся войны окончательно захлебнулась, свои наделы продало 30% вышедших из общины мужиков. Иными словами, вместо того, чтобы стать фермерами западного типа, люди превращались в батраков, сельских пролетариев, люмпенов. С другой стороны, рост предложения на рынке труда, явственно опережавший развитие промышленности, сдерживал рост заработной платы. Социальное недовольство усиливалось, в обществе росло политическое напряжение. Иными словами, столыпинская реформа привела к тем же последствиям, что и многие другие попытки модернизации в странах «периферии»: несколько ускорив темпы развития, она одновременно создала новые источники социальной напряженности.
Эту напряженность Столыпин пытался смягчить, прибегая к государственным программам по поддержке крестьянских хозяйств, что, по его собственному признанию, «может напоминать принципы социализма». Правда, уточняет он, «если это принцип социализма, то социализма государственного, который применялся не раз в Западной Европе и приносил реальные и существенные результаты». Такова ирония истории: даже государственный деятель, приложивший для капиталистического преобразования России, быть может, больше усилий, чем кто-либо до или после него, не мог проводить капиталистическую модернизацию, не прибегая к «социалистическим» методам.
Столыпинская реформа закончилась серьезным расслоением деревни и возникновением массы бедняков, которые, получив в 1914 году в руки оружие, стали в 1917 году массовой опорой не только большевистской партии, но и более радикальных сил русской революции, вплоть до повстанцев Нестора Махно. Возникновение сельской буржуазии не отменило помещичьего землевладения, новые проблемы и противоречия накладывались на неразрешенные старые.
Кулак создал внутренний рынок для отечественной промышленности. Увеличилась покупка сельскохозяйственных машин, вырос спрос на предметы потребления. Но рост кулацких хозяйств был ограничен. А потому новый сельский предприниматель отнюдь не стал опорой режима. По отношению к помещику он был настроен весьма агрессивно. Если раньше можно было говорить о противостоянии крестьян и землевладельцев, то теперь крестьяне по-прежнему ненавидели помещика, но уже не чувствовали солидарности между собой.
Рост хлебных цен в 1900-е годы сменяется очередным ухудшением рыночной конъюнктуры после 1911 года. Рекордный экспорт достигнут в 1911 году - было вывезено 824 млн пудов зерна. После этого ситуация неуклонно ухудшается. Странным образом начало нового периода экономических трудностей совпадает с отставкой и опалой Столыпина. Торговые затруднения дополняются политическими: из-за итало-турецких (1911-1912 годы) и балканских (1912-1913-е и 1913 годы) войн турецкое правительство закрывает Босфор, нанося тяжелый удар по экспортерам русского зерна. Нарастает и германская конкуренция. Несмотря на более дорогой труд, сельское хозяйство Восточной Пруссии было способно успешно продавать зерно на мировом рынке - благодаря высокой производительности. В 1912 году в Россию было ввезено 114 тонн немецкой ржи! «Русские потребляющие губернии, главным образом северо-западные - Псковская, Новгородская и т.д., находили более выгодным ввозить дешевую немецкую рожь, нежели покупать дорогую отечественную. Это был настоящий скандал». Одними патриотическими призывами тут уже было не справиться - пришлось вводить для германского зерна ограничительные пошлины.
Выгодная конъюнктура на мировом хлебном рынке была для столыпинских реформ решающим фактором успеха. Собственно, именно подобная конъюнктура вообще и сделала эти реформы возможными. Теперь же ситуация меняется буквально на глазах.
Растущая промышленность требовала новых вложений. Во время кризиса 1900 года промышленный капитал в России стал более «национальным», поскольку французские инвесторы вывезли свои средства на родину. Однако теперь отечественные предприниматели сталкивались с узостью внутреннего рынка. Столыпинские реформы породили в деревне слой зажиточных крестьян, способных покупать не только потребительские товары, но, порой, и сельскохозяйственную технику. Однако этот слой был очень узким. К тому же, несмотря на протекционизм, зависимость Российской империи от импорта постоянно увеличивалась, ее торговый баланс ухудшался. В предвоенные годы «промышленный подъем приводит … к значительно более быстрому росту импорта, чем экспорта». Уже в 1913 году было очевидно, что достигнуты пределы роста. Об этом свидетельствуют экономические журналы того времени.
Кризис «столыпинской модели» сказался уже в 1914 году, когда после нескольких лет устойчивого экономического роста обстановка «неожиданно» обострилась, а на улицах вновь появились баррикады. Многим тогда в Петербурге война с Австро-Венгрией и Германией казалась не такой уж плохой новостью. И, во всяком случае, лучшим (если не единственным) средством предотвратить надвигающуюся революцию».
Б. Ю. Кагарлицкий, Сергеев В. Н. История России: миросистемный анализ - М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013.
Сергей Простаков
«Русская планета», 14 июля 2013
Политическая реакция и мировые цены на зерно
В книге Бориса Кагарлицкого и Всеволода Сергеева «История России. Миросистемный анализ» предпринята попытка рассмотреть историю страны в глобальном масштабе
Пока нанятые властью историки разрабатывают концепцию единого учебника истории, Борис Кагарлицкий с Всеволодом Сергеевым выпустили в 2013 году книгу «История России. Миросистемный анализ». Как и в случае с «Периферийной империей», написанной Кагарлицким, это попытка рассмотреть историю страны в мировом масштабе. ©
Конфликт урядников с крестьянином на помещичьей земле. Российская Империя, 1906 год
Как и заявлено в названии, в книге использован миросистемный подход к описанию истории. Основания этой концепции отсылают к классическому марксизму, а исторические процессы объясняются, прежде всего, через опыт распространения капиталистического способа производства во всем мире. Авторы «Истории России» отказываются считать себя наследниками советской школы историографии и видят себя преемниками марксистского историка Михаила Покровского, наследие которого в Советском Союзе было забыто.
Методология миросистемного анализа истории хороша тем, что она позволяет преодолеть некоторую «местечковость» национальных исторических нарративов. Особенно это важно для России, «особый путь» которой, с его отрицательной или положительной коннотацией, является излюбленным оправданием несправедливости, атомизации общества, а часто нарушений закона.
Однако, как и марксизм в целом, миросистемный анализ страдает от попытки догматизации законов развития, пусть уже и в глобальном масштабе. А сведение региональных различий к дихотомии «центр - периферия» исключает из исторического обсуждения много интересной фактуры и, наоборот, заставляет акцентировать внимание на более чем спорных вопросах - как, например, наличие феодализма в средневековой России.
Между тем, пока официальная историография бьется над национальной идеей, у марксистских историков уже существует готовый багаж теоретических доказательств и фактов для спора с еще несозданным единым учебником истории.
«Русская планета» с разрешения издательства URSS публикует фрагмент книги Бориса Кагарлицкого и Всеволода Сергеева «История России. Миросистемный анализ», посвященный политической реакции в России в 1906-1914 годах:
«Революция 1905 года потрясла режим, но не свалила его. К удивлению многих, царизм довольно быстро пошел на уступки. Массовая политическая забастовка в октябре завершилась царским Манифестом, «даровавшим» населению свободу слова и печати, легализовавшим оппозиционные партии. Режим маневрировал, пытаясь не только сбить накал революционной борьбы, но и приспособиться хоть как-то к новым потребностям капиталистического развития.
Петербургская бюрократия дала стране целый ряд умных и образованных администраторов, в той или иной мере сознававших неизбежность модернизации. Наиболее выдающимися фигурами этой эпохи были два руководителя российского правительства, занимавшие этот пост в годы революции и последовавшей за ней реакции - Витте и Столыпин.
Сергей Витте, 1903 год
Внутри бюрократии Витте и Столыпин - почти антиподы. Первый подготовил «Октябрьский манифест» (1905 год), создав в России Государственную думу - урезанную и слабую, но все же реально действующую структуру представительной власти. Второй, ограничив и без того слабое влияние Думы, прежде всего через новое «Положение о выборах» (1907 год), провел в стране аграрную реформу. Первый делал ставку на политическую либерализацию как необходимое условие для преодоления отсталости, другой пытался экономическими реформами заменить политические преобразования. Оба были сторонниками ограниченного либерализма, но, по сути дела, их стратегии были принципиально различными. Один помогал режиму приспособиться к революционному кризису, другой репрессивными мерами разгромил революционное движение. Но оба они сумели провести свои реформы лишь благодаря напору революционных сил. Оба пытались обеспечить продолжение модернизации в рамках старого режима, оба сделали все возможное, чтобы с помощью реформ остановить революцию.
Сопоставляя динамку мировых хлебных цен и перипетии российской общественной жизни XIX века, обнаруживается очевидная взаимозависимость. Стоило пойти вверх хлебным ценам на берлинской и лондонской бирже, как российскими элитами овладевало стремление к либеральным и реформаторским начинаниям. Но когда цены на зерно падали, вместе с ними убывало и стремление правящих кругов к переменам. Периоды депрессии цен неизменно совпадают со временами реакции.
В этом смысле столыпинские реформы были кульминацией «зерновых» циклов русской общественной жизни. Правительство предпринимало решительные шаги для того, чтобы ускорить развитие и осуществить модернизацию страны по западному образцу. Но, в отличие от прежних реформаторских периодов, время Столыпина соединило либеральные начинания в экономической области с последовательной реакцией в сфере политики. Закономерность и необходимость этого понимали уже современники. Если политики из Партии народной свободы (кадеты) по инерции сетовали на антидемократизм власти, то наиболее глубокие мыслители русского либерализма, объединившиеся в сборнике «Вехи», уже видели в правительственной реакции необходимое условие развития. Ибо любая демократия в России неизбежно оборачивалась восстанием антибуржуазных масс. Русский либерализм прошел полный цикл, достигнув своеобразной кульминации в столыпинской программе.
Петр Столыпин (справа) во время осмотра хуторского хозяйства недалеко от Москвы, 1910 год
Столыпинская реформа была «компромиссом, настоящим соглашением между промышленным и торговым капиталом». И в этом смысле она также подводила итоги революции.
Реформа, проводившаяся на фоне жестоких политических репрессий, призвана была создать в России независимое состоятельное крестьянство, способное стать подлинным проводником капиталистического развития в деревне. Как отмечал сам Столыпин, «на правительстве, решившем не допускать даже попыток крестьянских насилий и беспорядков, лежало нравственное обязательство указать крестьянам законный выход в их нужде». Столыпин отчаянно пытался превратить сельского «кулака» в самостоятельного и современного хозяина, в некое подобие западного фермера. Именно для этого сначала в 1906 году крестьянам было предоставлено право добровольного выхода из общины, а затем в 1910 году раздел общинных земель стал обязательным. С этой же целью поощрялась переселение на свободные земли за Урал.
Проводя столыпинские реформы, фактически власть вынуждена была констатировать, что капиталистическое преобразование помещичьих хозяйств за 50 лет, прошедших со времени отмены крепостного права, так и не состоялось, что «прусский путь» не получился, что в русской деревне нет собственных буржуазных сил и их предстоит создавать искусственно. Столыпин пытался изменить социальные отношения в деревне, отменив насильственное прикрепление крестьянина к общине, тем самым, по его собственному выражению, устранить «закрепощение личности, несовместимое с понятием о свободе человека и человеческого труда».
Внутреннее противоречие реформы состояло в том, что, разрушая общину, правительство способствовало не только обуржуазиванию одной части сельского населения, но и пролетаризации другой. Как и следовало ожидать, в отсталой стране пролетаризация стала происходить гораздо быстрее, нежели формирование новой буржуазии. В этом отношении столыпинская реформа не только не решала проблем режима, но и готовила новый, еще более мощный, социальный взрыв, который и произошел в 1917 году.
Несмотря на рост промышленности, численность свободных рабочих рук возрастала быстрее, чем способность городского и сельского капитала дать людям целесообразную и продуктивную работу. Промышленный пролетариат рос. Но число безземельных крестьян тоже росло «как снежный ком». К началу 1915 года, когда реформа под влиянием начавшейся войны окончательно захлебнулась, свои наделы продало 30% вышедших из общины мужиков. Иными словами, вместо того, чтобы стать фермерами западного типа, люди превращались в батраков, сельских пролетариев, люмпенов. С другой стороны, рост предложения на рынке труда, явственно опережавший развитие промышленности, сдерживал рост заработной платы. Социальное недовольство усиливалось, в обществе росло политическое напряжение. Иными словами, столыпинская реформа привела к тем же последствиям, что и многие другие попытки модернизации в странах «периферии»: несколько ускорив темпы развития, она одновременно создала новые источники социальной напряженности.
Эту напряженность Столыпин пытался смягчить, прибегая к государственным программам по поддержке крестьянских хозяйств, что, по его собственному признанию, «может напоминать принципы социализма». Правда, уточняет он, «если это принцип социализма, то социализма государственного, который применялся не раз в Западной Европе и приносил реальные и существенные результаты». Такова ирония истории: даже государственный деятель, приложивший для капиталистического преобразования России, быть может, больше усилий, чем кто-либо до или после него, не мог проводить капиталистическую модернизацию, не прибегая к «социалистическим» методам.
Столыпинская реформа закончилась серьезным расслоением деревни и возникновением массы бедняков, которые, получив в 1914 году в руки оружие, стали в 1917 году массовой опорой не только большевистской партии, но и более радикальных сил русской революции, вплоть до повстанцев Нестора Махно. Возникновение сельской буржуазии не отменило помещичьего землевладения, новые проблемы и противоречия накладывались на неразрешенные старые.
Кулак создал внутренний рынок для отечественной промышленности. Увеличилась покупка сельскохозяйственных машин, вырос спрос на предметы потребления. Но рост кулацких хозяйств был ограничен. А потому новый сельский предприниматель отнюдь не стал опорой режима. По отношению к помещику он был настроен весьма агрессивно. Если раньше можно было говорить о противостоянии крестьян и землевладельцев, то теперь крестьяне по-прежнему ненавидели помещика, но уже не чувствовали солидарности между собой.
Рост хлебных цен в 1900-е годы сменяется очередным ухудшением рыночной конъюнктуры после 1911 года. Рекордный экспорт достигнут в 1911 году - было вывезено 824 млн пудов зерна. После этого ситуация неуклонно ухудшается. Странным образом начало нового периода экономических трудностей совпадает с отставкой и опалой Столыпина. Торговые затруднения дополняются политическими: из-за итало-турецких (1911-1912 годы) и балканских (1912-1913-е и 1913 годы) войн турецкое правительство закрывает Босфор, нанося тяжелый удар по экспортерам русского зерна. Нарастает и германская конкуренция. Несмотря на более дорогой труд, сельское хозяйство Восточной Пруссии было способно успешно продавать зерно на мировом рынке - благодаря высокой производительности. В 1912 году в Россию было ввезено 114 тонн немецкой ржи! «Русские потребляющие губернии, главным образом северо-западные - Псковская, Новгородская и т.д., находили более выгодным ввозить дешевую немецкую рожь, нежели покупать дорогую отечественную. Это был настоящий скандал». Одними патриотическими призывами тут уже было не справиться - пришлось вводить для германского зерна ограничительные пошлины.
Выгодная конъюнктура на мировом хлебном рынке была для столыпинских реформ решающим фактором успеха. Собственно, именно подобная конъюнктура вообще и сделала эти реформы возможными. Теперь же ситуация меняется буквально на глазах.
Растущая промышленность требовала новых вложений. Во время кризиса 1900 года промышленный капитал в России стал более «национальным», поскольку французские инвесторы вывезли свои средства на родину. Однако теперь отечественные предприниматели сталкивались с узостью внутреннего рынка. Столыпинские реформы породили в деревне слой зажиточных крестьян, способных покупать не только потребительские товары, но, порой, и сельскохозяйственную технику. Однако этот слой был очень узким. К тому же, несмотря на протекционизм, зависимость Российской империи от импорта постоянно увеличивалась, ее торговый баланс ухудшался. В предвоенные годы «промышленный подъем приводит … к значительно более быстрому росту импорта, чем экспорта». Уже в 1913 году было очевидно, что достигнуты пределы роста. Об этом свидетельствуют экономические журналы того времени.
Кризис «столыпинской модели» сказался уже в 1914 году, когда после нескольких лет устойчивого экономического роста обстановка «неожиданно» обострилась, а на улицах вновь появились баррикады. Многим тогда в Петербурге война с Австро-Венгрией и Германией казалась не такой уж плохой новостью. И, во всяком случае, лучшим (если не единственным) средством предотвратить надвигающуюся революцию».
Б. Ю. Кагарлицкий, Сергеев В. Н. История России: миросистемный анализ - М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013.
Сергей Простаков
«Русская планета», 14 июля 2013