В учебнике литературы (2011) нет ему главы / Славянофилы. Сергей Аксаков / К 225-летию
Ещё о патриотической литературе
Охотник до русского слова
Литература / Аксаков - 225!
Сергей Тимофеевич Аксаков, 225-летие которого отмечается в эти дни, был представителем той «эпохи титанов» в русской литературе, которые писали совершенно обо всём, до чего могли дотянуться своим пером. ©Ещё об Аксаковых
Памятник С.Т. Аксакову в с. Надеждино Белебеевского района Башкирии
Не исключено, что эта их поразительная универсальность сказалась на популярности того же Аксакова у современных читателей, но именно подобные люди создали условия для золотого века нашей литературы. Ибо великая литература обязана своим возникновением не только отдельным великим писателям и даже целой их плеяде, но и благоприятной литературной среде.
Скажем, Маркес - великий писатель, но можно ли назвать великой колумбийскую литературу? Пушкин, Лермонтов, Гоголь начинали, словно в безвоздушном пространстве: у них не было такого количества читателей-«фанатов», как у «Пикуля» того времени Загоскина, его собрата Лажечникова или «коммерческого» Булгарина. Тургеневу, Достоевскому, Льву Толстому было гораздо проще: они пришли на ниву, возделанную грандиозной просветительской пахотой, которую затеяли Пушкин и Белинский и продолжили литераторы-славянофилы, в том числе Сергей Аксаков и его сыновья Константин и Иван. Ведь знаменитый некрасовский «Современник» появился только в 1847 году, а до него властителем дум был славянофильский «Московитянин».
Цензор, критик, прозаик
В каждой своей ипостаси Сергей Аксаков проявлял невиданную творческую искренность
Сергей Тимофеевич Аксаков вполне мог остаться в русской культуре автором одного произведения. Литературные стилизации народных сказок (А. Пушкина, С. Ершова) вопреки гневу В. Белинского быстро завоевали русского читателя. «Сказка ключницы Пелагеи» устойчиво входит в круг детского чтения, причём автор зачастую воспринимается лишь неким собирателем фольклора, услышавшим устный рассказ и записавшим произведение по памяти.
В доме-музее писателя в Уфе
В своей сказке Аксаков даёт характерный финал: «Честной купец дал своё благословение дочери меньшой, любимой, и молодому принцу-королевичу. И поздравили жениха с невестою сёстры старшие, завистные, и все слуги верные, бояре великие и кавалеры ратные, и нимало не медля принялись весёлым пирком да за свадебку, и стали жить да поживать, добра наживать. Я сама там была, мёд-пиво пила, по усам текло, да в рот не попало».
В афанасьевском сборнике у этого архаичного сказочного сюжета нет концовки про батюшкино благословение молодых, поздравление завистных сестёр, знати и воинства. Мы не ставим задачи выяснить, как она появилась. Важно, что такой финал исключительно вписывается в морально-этическую христианскую установку Аксакова в отношении роли и места отца в семье, прощения и семейной гармонии, а кроме того, демонстрирует идеал состояния государства. К тому же в истории русской литературы уже были примеры. А. Сумароков предпринял исправление сюжета и корректировку образов шекспировского «Гамлета» в дидактических целях. А Аксаков был большим любителем чтения и декламировал сумароковские произведения наизусть.
Сергей Тимофеевич Аксаков родился в Уфе, принадлежал к старинному дворянскому роду. Выпускник Казанского университета, служит переводчиком в Петербурге, знакомится с Г. Державиным, адмиралом А. Шишковым, сочувственно относится к его теории языка и литературы.
Занимается переводами классической литературы, а также Мольера и Вальтера Скотта. Недолго пишет стихи в сентиментальном духе.
С 1826 года - московский житель и олицетворение патриархальности: в его семье родилось 10 детей. Семью отличали искренняя любовь и взаимоуважение.
С перерывом служит цензором с 1827 по 1832 год. Цензурирует издания, в которых сам активно сотрудничает и публикуется под многочисленными псевдонимами. Внимательный и активный театральный критик с чётко выраженным требованием реалистического театра.
Широкой публике имя Аксакова-писателя становится известным публикацией, как многим сегодня кажется, в специфической области. Почти 50-летний автор обращает на себя внимание критики и публики «Записками об уженье».
Чем объяснить популярность писателя?
А. Хомяков считал, что разгадка «в самой последовательности произведений, которым Сергей Тимофеевич приобрёл своё литературное имя». Первое, что надо отметить, - очерки Аксакова вполне соответствовали общему направлению и стилю 40-х годов XIX века. В. Белинский и сотрудники «Современника» программно создавали новую эстетику и поэтику с установкой на французский физиологический очерк. Можно сказать, что изданные Н. Некрасовым и Белинским альманахи «Физиологии Петербурга» и опубликованный в № 1 «Современника» за 1847 год «Хорь и Калиныч. Из записок охотника» И. Тургенева подготовили читающую публику к выходу аксаковских «Записок…». Читатель познакомился с соединением беллетристики и естественно-научного подхода к изложению содержания, с классификациями, перечнями, детальным описанием среды обитания и внешнего облика героев очерков.
В марте 1852 выходят отдельным изданием «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». В этом же году появляются и «Записки охотника», сочинение И. Тургенева, в которых, как мы помним, выезд на охоту является лишь сюжетообразующим приёмом, чтобы рассказать драматичную или трагичную историю местных жителей, в то время как изысканные и лирические пейзажные зарисовки лишь усугубляют безобразие мира людей.
Усадьба Аксаковых в селе Надеждино
Аксаковские очерки о технической стороне уженья и охоты, о рыбах и дичи могли показаться подчёркнуто аполитичными образцами «чистого искусства», когда в русской литературе гениальный критик чётко обозначил актуальные социальные темы и утвердил точку зрения современного писателя на персонаж и общество в целом. У Аксакова же приёмы описания среды обитания, перечень и классификация оказались органичными приёмами, как ни у кого на своём месте. Причём среда обитания - природа - поэтизировалась, без «лиризничанья», умиления и ложной пафосности. А. Чичерин отмечает «аксаковскую поэтическую научность» и сближает стили Аксакова и Ломоносова. Исследователь выделяет «живые и хваткие» выражения охотничьего говора; этимологическую насыщенность, «конкретику наименований». Аксаков так строит высказывание, что как бы ненамеренно раскрывает этимологию слова «охота»: «Уженье, как и другие охоты, бывает и простою склонностью и даже сильною страстью: здесь не место и бесполезно рассуждать об этом. Русская пословица говорит глубоко и верно, что охота пуще неволи».
В 1854 году Аксаков пишет: «Я уважаю серьёзное направление настоящего времени», и тут же заявляет, что он любит искусство для искусства и не допускает, «чтобы оно могло быть сознательным орудием какой-нибудь мысли, как бы ни была та важна и высока».
В 1856 году выходит дилогия «Семейная хроника» и «Воспоминания». И опять автор оказывается на гребне волны стилевых тенденций и жанровых исканий десятилетия. В середине 50-х уже опубликованы «Детство» и «Отрочество» Л. Толстого и начата публикация «Былого и дум» А. Герцена. Привычное для Аксакова соединение документального и художественного разворачивается в большую форму.
Автор обладает способностью излагать семейную историю, известную ему только по рассказам родных и семейным преданиям, правдоподобно и в деталях, выводить чёткие линии характеров, разворачивать повествование в эпическом ключе.
Аксаков не менее эпичен и глубок, чем Толстой, разница заключается в творческой индивидуальности каждого. Для обоих писателей характерны живописность, пластика описания, импрессионизм, герои раскрываются в параллели с природой - это общее, но! В персонажах «Семейной хроники» нет становления, присущего героям Толстого, у Аксакова они эпичны и раскрываются, а не воплощаются.
Произведение принимается критикой прекрасно, но также и является поводом к обсуждению метода, выводит дискуссию о реализме на новый виток, и она продолжается и сегодня. Это «чисто литературное произведение», - заявляет П. Анненков. «Вот он, настоящий тон и стиль, вот русская жизнь, вот задатки будущего русского романа…» (Тургенев пишет Аксакову).
Разворачивая историю рода Багровых в повседневности, автор способен увидеть интерес, возвышенность и историческую значимость каждой человеческой личности. В финале автор обращается к своим героям: «Прощайте, мои светлые и тёмные образы, мои добрые и недобрые люди, или, лучше сказать, образы, в которых есть и светлые и тёмные стороны, люди, в которых есть и доброе и худое! Вы не великие герои, не громкие личности; в тишине и безвестности прошли вы своё земное поприще и давно, очень давно его оставили; но вы были люди, и ваша внешняя и внутренняя жизнь так же исполнена поэзии, так же любопытна и поучительна для нас, как мы и наша жизнь в свою очередь будем любопытны и поучительны для потомков. …Да не оскорбится же никогда память ваша никаким пристрастным судом, никаким легкомысленным словом!»
Стало уже общим местом сравнивать «Хронику» Аксакова с произведениями Вальтера Скотта и Шекспира. История и масштаб личности, страсти и раскаяние находят своё воплощение на страницах хроники. И надо всем - глубокое уважение автора к своим героям.
Невозможно в рамках газетной статьи передать впечатление мощного прихода весны в главе «Первая весна в Багрово». Сцена написана ярко, мощно, с глубоким философским смыслом: «… то происходило в воздухе, на земле и на воде, чего представить себе нельзя, не видавши, и чего увидеть теперь уже невозможно в тех местах, о которых я говорю, потому что нет такого множества прилётной дичи. Не зная, какая это летит или ходит птица, какое её достоинство, какая из них пищит или свистит, я был поражён, обезумлен таким зрелищем. Я слушал, смотрел и тогда ничего не понимал, что вокруг меня происходило: только сердце то замирало, то стучало, как молотком; но зато после всё представлялось, даже теперь представляется мне ясно и отчётливо, доставляло и доставляет неизъяснимое наслаждение». В этот момент происходит своего рода инициация мальчика: отец и дядька открывают ему удивительный мир природы. Мать, в свою очередь, будет проводником сына в мир культуры и цивилизации, а также даст ему опыт искренней молитвы. Так складываются две составляющие характера мальчика - исступление и умиление».
В учебнике литературы, написанном писателями (2011), нет главы, посвящённой Аксакову. Конечно, нельзя объять необъятного, всё равно найдётся кто-нибудь с вопросом об отсутствии имярек в оглавлении учебника по истории русской литературы. Можно, конечно, пошутить о продолжающемся через века соперничестве славянофилов и западников или проще московских и питерских… Но, с другой стороны, научный интерес к творчеству старшего Аксакова (о других представителях семьи в своё время) в филологической среде в XXI веке не снижается, восполняя определённое официальное забвение в прошлом, нетвёрдое осознание места Аксакова в стане классиков и нежелание вчитываться в иное мировоззрение. Н. Гиляров-Платонов в 1856 году, после прочтения «Семейной хроники» и «Воспоминаний», обозначил отличие метода Аксакова от других русских литераторов как обладающего положительной точкой зрения на жизнь. Современный теоретик литературы С. Казначеев просто относит метод Аксакова к «критическому» реализму. Нам ближе точка зрения известного филолога Ю. Минералова: «Его проза в стилевом плане составляет особую мощную ветвь русской литературы 1850-х годов».
Большой разговор о С.Т. Аксакове ещё впереди.
Охотник до русского слова
В историческом споре славянофилов и западников последние часто руководствовались личной выгодой
В сущности, славянофилы и являлись деятельным просвещённым классом России своего времени, потому что не только изрекали идеи, но и занимались практическим их воплощением, чего не скажешь о западниках - те главным образом изрекали. Впрочем, чем больше я читаю о спорах западников и славянофилов, тем меньше я понимаю, о чём они спорили и чего, собственно, хотели западники. С тем, чего хотели в политике славянофилы, всё достаточно ясно. Даже советская историческая наука признавала, что они добивались отмены крепостного права с предоставлением крестьянским общинам земли за выкуп, призывали к созыву Земского собора из выборных представителей всех общественных слоёв (при сохранении верховной власти царя), к устранению цензуры, к организации суда присяжных, к отмене телесных наказаний и смертной казни. То, что они были якобы противниками научно-технического прогресса, совершенная ерунда. «Славянофилы… считали необходимым развитие торговли и промышленности, акционерного и банковского дела, строительства железных дорог и применения машин в сельском хозяйстве» (Философский энциклопедический словарь. - М.: Советская энциклопедия, 1989. С. 590).
Аксаковский праздник
Против чего же тогда возражали западники? Против того, чтобы Россия развивалась, не повторяя ошибок Запада? Но, по-моему, и ежу понятно, что чужие ошибки для того и существуют, чтобы их не повторять. Трудно поверить, что западники, образованные люди, искренне полагали, будто России, не отклоняясь ни на шаг, нужно топать след в след за Европой. Так даже Ельцин не считал. Или они были против идеи объединения славян? Отчего же они не возражали против идеи объединения немцев, популярной тогда в их любимой Германии, раздробленной на десятки государств? Может быть, им не нравилось, что выборный орган власти славянофилы хотят назвать Земским собором, а не парламентом (конвентом, рейхстагом, сеймом, советом народных депутатов)? Но спорить с пеной у рта не о сути явлений, а об их названиях - это дурдом, согласитесь.
«Старый софист» Герцен уже в эмиграции понял, что он и его коллеги в 1830-1840-е годы на самом деле в ступе воду толкли, и попытался закамуфлировать это рукоблудие изящной метафорой, которую нынче все цитируют, видимо, полагая, что это правда: «Мы, как двуликий Янус, смотрели в разные стороны, но сердце у нас билось одно». Но это не правда, а способ её скрыть. «Сердце билось одно», допустим, у славянофилов и Чаадаева, который пришёл в западничество как разочарованный в национализме власти русский националист. А у других? Принципиальное отличие западников от славянофилов было одно: они, помещики, заслышав ещё при Николае I о возможной отмене крепостного права, не захотели, как славянофилы, выделять часть своих земель в крестьянскую общину. Даже за деньги. Ведь землю, как подозревал Лев Толстой, правительство может оценить дёшево. Но откровенно признаться в том, что их элементарно жаба душит, западники тоже не могли и сочинили легенду о том, что им не нравится сама крестьянская община как рудимент «неевропейскости» и средневековья. Это была, что называется, идея о дырке от бублика. Спор как бы переводился из чисто экономической в абстрактно-историческую плоскость, хотя если вы действительно верите в то, что община исторически обречена, то пусть она и отмирает сама собой, не так ли? Нет, надо как в Европе. А как было в Европе? Ну, в Англии, например, помещики, нуждавшиеся в овечьих пастбищах, взашей вытолкали крестьян с земли, не дожидаясь, когда община исторически отомрёт, а власти, запретившие бродяжничество, согнали бедолаг в работные дома, и получился рабочий класс. Очень прогрессивно. А главное, креативно. Лорды-помещики продают фабрикантам овечью шерсть, а те за похлёбку заставляют вкалывать на ткацких станках бывших крестьян. Вот это дело! Высокий класс! А то - подавай земли сиволапым общинам…
Что ж, получается, оппозиционность западников - это была показная фронда неискренних крепостников? Ну, не без этого. Разве, помимо Огарёва, кто-то из пламенных западников (а они почти все были крупными помещиками) освободил своих крестьян? Знаменитую клятву на Воробьёвых горах давали двое - Герцен и Огарёв, но Герцен-то крестьян не освобождал: напротив, из эмиграции с помощью банкира Ротшильда выгодно продал земельку и людишек (глава «Царь Иудейский» в «Былом и думах»). Да что там Герцен, а Некрасов, певец горькой крестьянской доли? Сам-то он хотел освободить своих крестьян? И если хотел, то как: с землёй, без земли, с выкупом, без выкупа, с оброком, без оброка? Мы не знаем, а сам Некрасов преспокойно подождал с этим делом до 1861 года. А как Лев Толстой, бывший в 1858 году западником, отреагировал на известие о скорой отмене крепостного права? Необычные для этого апостола бескорыстия слова мы обнаружим в его «Записке о дворянском вопросе»: «Вместо общего негодования и озлобления, которым, надо было ожидать, будет встречен дворянством рескрипт, лишающий его не только безвозмездно ценного права собственности на крестьян, но и значительной части земли, не определяя за неё никакого обеспечения…»; «нашлись люди, которые даже стали подводить историю под меру правительства и доказывать право крестьян на землю»… Вы представляете? «Доказывать право крестьян на землю»! Ужас! В «Записке» этой - та правда, которую не осмеливались высказать открыто помещики-западники (спасибо Толстому за искренность, которая и отличала его от большинства писателей того времени!). Я думаю, она осталась неоконченной и неотправленной по очень простой причине: анализируя четыре обсуждаемых обществом варианта освобождения крестьян с землёй, Толстой последовательно отверг их все и пришёл к выводу (может быть, для него и неожиданному), что ни земли отдавать, ни крепостного права отменять не надо. Но этого написать он уже не мог - «прогрессивный писатель» как-никак… Наверное, по той же причине безмолвствовали в 1858-1861 годах и другие помещики-западники, зато потом сказали, что бюрократы всё сделали «не так».
И впрямь, кто из известных нам западников, кроме Кавелина, практически участвовал в отмене крепостного права? Куда они все подевались, когда настало время? Шумели-шумели в гостиных - и вдруг испарились? А вот славянофилы (Самарин, Кошелев, Кокорев, Черкасский и другие) были активными деятелями подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 года. Поэтому даже И.С. Тургенев, когда в 1858 году парижская газета «Норд» напечатала анонимную корреспонденцию из Москвы, искажающую роль славянофилов в борьбе за освобождение крестьян, возразил в открытом письме редактору газеты: «Славяне никогда не оставались чужды подготовляющемуся движению: более того, они принимали в нём участие и продолжают это делать в меру своих сил; и, конечно, в России никому не придёт в голову отказывать им в этой заслуге». На самом-то деле, это пришло в голову многим и многим единомышленникам анонимного автора «Норда», молчаливо бездействовавшим во время подготовки и проведения крестьянской реформы по причине душившей их жабы.
А знаменитые демократические «апелляции к городовому»? Как известно, славянофилы не менее, а может быть, и более западников подвергались при Николае I цензурным и полицейским гонениям. Но вот что интересно: нередко они были вызваны упомянутыми «апелляциями к городовому», едва завуалированными доносами о нелояльности властям в западнических изданиях. Такой вот способ «идейной борьбы», у нас возлюбленный и ныне. При этом сами западники не уставали попрекать Сергея Тимофеевича Аксакова за его трёхлетнюю службу цензором в Москве, хотя более справедливого и объективного цензора, чем он, трудно было сыскать. Например, летом 1830 года он отказался курировать журнал «Московский телеграф» своего идейного противника Н. Полевого, чтобы его не обвинили в предвзятости. Когда же Аксаков в 1831 году получил выговор за то, что пропустил в журнале «Телескоп» статью соратника Белинского Надеждина «Современное направление просвещения», то написал весьма резкую объяснительную записку Бенкендорфу. Но он же приостановил публикацию трагедии «Марфа, посадница Новгородская» своего единомышленника Погодина из-за «неблагоприятной политической ситуации».
С литературной деятельностью С.Т. Аксакова и вообще славянофилов связан другой запущенный западниками миф, что они будто бы ратовали писать и сами писали на каком-то архаичном, чуть ли не церковнославянском языке, согласно заветам Александра Семёновича Шишкова. И многие этому до сих пор верят. Но возьмём прозаический дебют Аксакова - миниатюру «Буран» (1834). Разве это какая-то архаичная проза? «Всё слилось, всё смешалось: земля, воздух, небо превратились в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистел, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу обвивался, как змей, и душил всё, что ему ни попадалось». Ничего не архаичная, а современная даже по нынешним меркам проза, напоминающая картину метели в «Капитанской дочке» Пушкина и рассказе Л. Толстого «Метель» (отметим, что оба этих произведения написаны позже «Бурана»). А когда в 1852 году вышли в свет «Записки ружейного охотника» С.Т. Аксакова, Гоголь написал ему, что хотел бы видеть героев второго тома «Мёртвых душ» такими же живыми, как его птицы. По мнению же Чернышевского, не относившегося к почитателям писателей аксаковского круга, «ни одна западная литература не похвалится чем-либо, подобным «Запискам ружейного охотника». Скажу больше: если бы кто-то в европейской литературе создал не то что нечто похожее на «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука» (произведений на эти темы в Европе писалось немало), а равное по уровню, то его бы возвели в ранг бессмертных. А у нас - ну, Аксаков… Неплох, конечно, но ведь были уже в то время Гоголь, Тургенев, Достоевский, Лев Толстой… Однако они, как отмечалось выше, были в том числе и потому, что до них и одновременно с ними в русской прозе трудились Аксаков, Бестужев-Марлинский, Гончаров, Григорович, Одоевский, Павлов, Писемский, Соллогуб… Фон-то был совсем не средненький! Это они подняли пресловутую планку, которую приходилось преодолевать будущим титанам нашей литературы! Добавьте к этому неугомонную деятельность С.Т. Аксакова и его сподвижников по организации всяких альманахов и журналов, - было где печататься, причём уже не задаром, как прежде, а за гонорар! А где, собственно, велись жаркие споры славянофилов и западников? Преимущественно у Аксакова и в других славянофильских гостиных, причём оппонентами западников были не какие-то заскорузлые, карикатурные русопяты, а образованнейшие, знающие по несколько европейских языков люди. Западники того времени, даже самые умные, преимущественно пробавлялись брюзгливым нытьём, а славянофилы создали в дореформенном русском обществе ту атмосферу, что ныне лаконично выражена баннером «Россия, вперёд!». А позитивное влияние Аксакова и его окружения на молодую русскую музыку? Славянские и русские темы преобладают в репертуаре композиторов «Могучей кучки», были им близки и идеи славянофилов, судя по переписке, например, Мусоргского. А драматургия Островского? А «русский стиль» в живописи и архитектуре второй половины XIX века?
Правда, надо отметить и то, что диапазон разнообразнейших интересов славянофилов часто не позволял им сосредоточиться на собственном творчестве. Вот и Аксаков: в молодости помимо службы занимался художественным переводом, театральной и литературной критикой, публицистикой, а уже в довольно преклонных годах стал писать большую прозу. В этом были и свои преимущества (в каждой аксаковской строчке сквозит замечательное знание жизни), и свои минусы, которые он сам не скрывал. На закате лет всё меньше даётся нам вымысел - я имею в виду «не нас возвышающий обман», а ту художественную правду, что создаёт воображение прозаика. Аксаков и прежде, во времена «Бурана», не склонен был к вымыслу, а уж миновав порог 50-летия, черпал творческое вдохновение исключительно в реальных событиях, запечатлённых его феноменальной памятью. Исключение - знаменитая сказка «Аленький цветочек». Но её Аксаков, видимо, тоже вспомнил, а не придумал, ибо она была напечатана с подзаголовком «Сказка ключницы Пелагеи» в приложении к первому изданию «Детских лет Багрова-внука».
Однако же, конечно, скучный термин «мемуарно-описательный стиль», который литературоведы часто применяют к прозе Аксакова, не отражает и десятой доли её достоинств. С.И. Машинский писал, что манера Аксакова почти совершенно свободна от ощущения книжности, от внешней изысканности и обладает той простотой, которая свойственна мастерскому изустному рассказу. Мысль в его повествовании как бы выступает сама по себе, совершенно прозрачной, словно лишённой словесной оболочки. А иные описания в «Детских годах Багрова-внука» живо напоминают гоголевские и наводят на мысль, что персонажи «Мёртвых душ» не столь уж выдуманы: «… в глухой стороне сада стоял красивый домик. В передней комнате жил скотник и скотница, а в двух больших комнатах жили две чудовищные свиньи, каждая величиною с небольшую корову. Хозяин ласкал их и называл какими-то именами. Он особенно обращал наше внимание на их уши, говоря: «Посмотрите на уши, точно печные заслоны!» Подивившись на свиней, которые мне не понравились, а показались страшными, пошли мы по теплицам и оранжереям…»
В молодости, будучи пижоном, читывал я Пруста по несколько страниц в день, как советовал Андре Моруа (видимо, чтобы не отравиться), теперь же что-то тоска меня берёт от этого Пруста, и читаю я, если испытываю потребность в густой, неторопливой прозе, по несколько страниц Аксакова, потому что погружаюсь при этом не в препарированное, остановившееся время Пруста, а волшебным образом, не двигаясь с места, вхожу в широко распахнутый мир, многокрасочный и благоухающий степью, где время никогда не останавливается.
Олег Саленко, Андрей Воронцов
«Литературная газета», №38(6568), 29 сентября 2016Из комментариев:
Борис Потапов пишет: - А западники никуда не делись. Они победили в замятне 80-90 гг., их легко отличить по чаадаевскому взгляду на прошлое и будущее России, по бездушной и злобной критике русской истории и всего русского. Их основная идея: нечего париться и что-то выдумывать - делай как на западе, слушай запад, подражай ему; запад - наше будущее.
Охотник до русского слова
Литература / Аксаков - 225!
Сергей Тимофеевич Аксаков, 225-летие которого отмечается в эти дни, был представителем той «эпохи титанов» в русской литературе, которые писали совершенно обо всём, до чего могли дотянуться своим пером. ©Ещё об Аксаковых
Памятник С.Т. Аксакову в с. Надеждино Белебеевского района Башкирии
Не исключено, что эта их поразительная универсальность сказалась на популярности того же Аксакова у современных читателей, но именно подобные люди создали условия для золотого века нашей литературы. Ибо великая литература обязана своим возникновением не только отдельным великим писателям и даже целой их плеяде, но и благоприятной литературной среде.
Скажем, Маркес - великий писатель, но можно ли назвать великой колумбийскую литературу? Пушкин, Лермонтов, Гоголь начинали, словно в безвоздушном пространстве: у них не было такого количества читателей-«фанатов», как у «Пикуля» того времени Загоскина, его собрата Лажечникова или «коммерческого» Булгарина. Тургеневу, Достоевскому, Льву Толстому было гораздо проще: они пришли на ниву, возделанную грандиозной просветительской пахотой, которую затеяли Пушкин и Белинский и продолжили литераторы-славянофилы, в том числе Сергей Аксаков и его сыновья Константин и Иван. Ведь знаменитый некрасовский «Современник» появился только в 1847 году, а до него властителем дум был славянофильский «Московитянин».
Цензор, критик, прозаик
В каждой своей ипостаси Сергей Аксаков проявлял невиданную творческую искренность
Сергей Тимофеевич Аксаков вполне мог остаться в русской культуре автором одного произведения. Литературные стилизации народных сказок (А. Пушкина, С. Ершова) вопреки гневу В. Белинского быстро завоевали русского читателя. «Сказка ключницы Пелагеи» устойчиво входит в круг детского чтения, причём автор зачастую воспринимается лишь неким собирателем фольклора, услышавшим устный рассказ и записавшим произведение по памяти.
В доме-музее писателя в Уфе
В своей сказке Аксаков даёт характерный финал: «Честной купец дал своё благословение дочери меньшой, любимой, и молодому принцу-королевичу. И поздравили жениха с невестою сёстры старшие, завистные, и все слуги верные, бояре великие и кавалеры ратные, и нимало не медля принялись весёлым пирком да за свадебку, и стали жить да поживать, добра наживать. Я сама там была, мёд-пиво пила, по усам текло, да в рот не попало».
В афанасьевском сборнике у этого архаичного сказочного сюжета нет концовки про батюшкино благословение молодых, поздравление завистных сестёр, знати и воинства. Мы не ставим задачи выяснить, как она появилась. Важно, что такой финал исключительно вписывается в морально-этическую христианскую установку Аксакова в отношении роли и места отца в семье, прощения и семейной гармонии, а кроме того, демонстрирует идеал состояния государства. К тому же в истории русской литературы уже были примеры. А. Сумароков предпринял исправление сюжета и корректировку образов шекспировского «Гамлета» в дидактических целях. А Аксаков был большим любителем чтения и декламировал сумароковские произведения наизусть.
Сергей Тимофеевич Аксаков родился в Уфе, принадлежал к старинному дворянскому роду. Выпускник Казанского университета, служит переводчиком в Петербурге, знакомится с Г. Державиным, адмиралом А. Шишковым, сочувственно относится к его теории языка и литературы.
Занимается переводами классической литературы, а также Мольера и Вальтера Скотта. Недолго пишет стихи в сентиментальном духе.
С 1826 года - московский житель и олицетворение патриархальности: в его семье родилось 10 детей. Семью отличали искренняя любовь и взаимоуважение.
С перерывом служит цензором с 1827 по 1832 год. Цензурирует издания, в которых сам активно сотрудничает и публикуется под многочисленными псевдонимами. Внимательный и активный театральный критик с чётко выраженным требованием реалистического театра.
Широкой публике имя Аксакова-писателя становится известным публикацией, как многим сегодня кажется, в специфической области. Почти 50-летний автор обращает на себя внимание критики и публики «Записками об уженье».
Чем объяснить популярность писателя?
А. Хомяков считал, что разгадка «в самой последовательности произведений, которым Сергей Тимофеевич приобрёл своё литературное имя». Первое, что надо отметить, - очерки Аксакова вполне соответствовали общему направлению и стилю 40-х годов XIX века. В. Белинский и сотрудники «Современника» программно создавали новую эстетику и поэтику с установкой на французский физиологический очерк. Можно сказать, что изданные Н. Некрасовым и Белинским альманахи «Физиологии Петербурга» и опубликованный в № 1 «Современника» за 1847 год «Хорь и Калиныч. Из записок охотника» И. Тургенева подготовили читающую публику к выходу аксаковских «Записок…». Читатель познакомился с соединением беллетристики и естественно-научного подхода к изложению содержания, с классификациями, перечнями, детальным описанием среды обитания и внешнего облика героев очерков.
В марте 1852 выходят отдельным изданием «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». В этом же году появляются и «Записки охотника», сочинение И. Тургенева, в которых, как мы помним, выезд на охоту является лишь сюжетообразующим приёмом, чтобы рассказать драматичную или трагичную историю местных жителей, в то время как изысканные и лирические пейзажные зарисовки лишь усугубляют безобразие мира людей.
Усадьба Аксаковых в селе Надеждино
Аксаковские очерки о технической стороне уженья и охоты, о рыбах и дичи могли показаться подчёркнуто аполитичными образцами «чистого искусства», когда в русской литературе гениальный критик чётко обозначил актуальные социальные темы и утвердил точку зрения современного писателя на персонаж и общество в целом. У Аксакова же приёмы описания среды обитания, перечень и классификация оказались органичными приёмами, как ни у кого на своём месте. Причём среда обитания - природа - поэтизировалась, без «лиризничанья», умиления и ложной пафосности. А. Чичерин отмечает «аксаковскую поэтическую научность» и сближает стили Аксакова и Ломоносова. Исследователь выделяет «живые и хваткие» выражения охотничьего говора; этимологическую насыщенность, «конкретику наименований». Аксаков так строит высказывание, что как бы ненамеренно раскрывает этимологию слова «охота»: «Уженье, как и другие охоты, бывает и простою склонностью и даже сильною страстью: здесь не место и бесполезно рассуждать об этом. Русская пословица говорит глубоко и верно, что охота пуще неволи».
В 1854 году Аксаков пишет: «Я уважаю серьёзное направление настоящего времени», и тут же заявляет, что он любит искусство для искусства и не допускает, «чтобы оно могло быть сознательным орудием какой-нибудь мысли, как бы ни была та важна и высока».
В 1856 году выходит дилогия «Семейная хроника» и «Воспоминания». И опять автор оказывается на гребне волны стилевых тенденций и жанровых исканий десятилетия. В середине 50-х уже опубликованы «Детство» и «Отрочество» Л. Толстого и начата публикация «Былого и дум» А. Герцена. Привычное для Аксакова соединение документального и художественного разворачивается в большую форму.
Автор обладает способностью излагать семейную историю, известную ему только по рассказам родных и семейным преданиям, правдоподобно и в деталях, выводить чёткие линии характеров, разворачивать повествование в эпическом ключе.
Аксаков не менее эпичен и глубок, чем Толстой, разница заключается в творческой индивидуальности каждого. Для обоих писателей характерны живописность, пластика описания, импрессионизм, герои раскрываются в параллели с природой - это общее, но! В персонажах «Семейной хроники» нет становления, присущего героям Толстого, у Аксакова они эпичны и раскрываются, а не воплощаются.
Произведение принимается критикой прекрасно, но также и является поводом к обсуждению метода, выводит дискуссию о реализме на новый виток, и она продолжается и сегодня. Это «чисто литературное произведение», - заявляет П. Анненков. «Вот он, настоящий тон и стиль, вот русская жизнь, вот задатки будущего русского романа…» (Тургенев пишет Аксакову).
Разворачивая историю рода Багровых в повседневности, автор способен увидеть интерес, возвышенность и историческую значимость каждой человеческой личности. В финале автор обращается к своим героям: «Прощайте, мои светлые и тёмные образы, мои добрые и недобрые люди, или, лучше сказать, образы, в которых есть и светлые и тёмные стороны, люди, в которых есть и доброе и худое! Вы не великие герои, не громкие личности; в тишине и безвестности прошли вы своё земное поприще и давно, очень давно его оставили; но вы были люди, и ваша внешняя и внутренняя жизнь так же исполнена поэзии, так же любопытна и поучительна для нас, как мы и наша жизнь в свою очередь будем любопытны и поучительны для потомков. …Да не оскорбится же никогда память ваша никаким пристрастным судом, никаким легкомысленным словом!»
Стало уже общим местом сравнивать «Хронику» Аксакова с произведениями Вальтера Скотта и Шекспира. История и масштаб личности, страсти и раскаяние находят своё воплощение на страницах хроники. И надо всем - глубокое уважение автора к своим героям.
Невозможно в рамках газетной статьи передать впечатление мощного прихода весны в главе «Первая весна в Багрово». Сцена написана ярко, мощно, с глубоким философским смыслом: «… то происходило в воздухе, на земле и на воде, чего представить себе нельзя, не видавши, и чего увидеть теперь уже невозможно в тех местах, о которых я говорю, потому что нет такого множества прилётной дичи. Не зная, какая это летит или ходит птица, какое её достоинство, какая из них пищит или свистит, я был поражён, обезумлен таким зрелищем. Я слушал, смотрел и тогда ничего не понимал, что вокруг меня происходило: только сердце то замирало, то стучало, как молотком; но зато после всё представлялось, даже теперь представляется мне ясно и отчётливо, доставляло и доставляет неизъяснимое наслаждение». В этот момент происходит своего рода инициация мальчика: отец и дядька открывают ему удивительный мир природы. Мать, в свою очередь, будет проводником сына в мир культуры и цивилизации, а также даст ему опыт искренней молитвы. Так складываются две составляющие характера мальчика - исступление и умиление».
В учебнике литературы, написанном писателями (2011), нет главы, посвящённой Аксакову. Конечно, нельзя объять необъятного, всё равно найдётся кто-нибудь с вопросом об отсутствии имярек в оглавлении учебника по истории русской литературы. Можно, конечно, пошутить о продолжающемся через века соперничестве славянофилов и западников или проще московских и питерских… Но, с другой стороны, научный интерес к творчеству старшего Аксакова (о других представителях семьи в своё время) в филологической среде в XXI веке не снижается, восполняя определённое официальное забвение в прошлом, нетвёрдое осознание места Аксакова в стане классиков и нежелание вчитываться в иное мировоззрение. Н. Гиляров-Платонов в 1856 году, после прочтения «Семейной хроники» и «Воспоминаний», обозначил отличие метода Аксакова от других русских литераторов как обладающего положительной точкой зрения на жизнь. Современный теоретик литературы С. Казначеев просто относит метод Аксакова к «критическому» реализму. Нам ближе точка зрения известного филолога Ю. Минералова: «Его проза в стилевом плане составляет особую мощную ветвь русской литературы 1850-х годов».
Большой разговор о С.Т. Аксакове ещё впереди.
Охотник до русского слова
В историческом споре славянофилов и западников последние часто руководствовались личной выгодой
В сущности, славянофилы и являлись деятельным просвещённым классом России своего времени, потому что не только изрекали идеи, но и занимались практическим их воплощением, чего не скажешь о западниках - те главным образом изрекали. Впрочем, чем больше я читаю о спорах западников и славянофилов, тем меньше я понимаю, о чём они спорили и чего, собственно, хотели западники. С тем, чего хотели в политике славянофилы, всё достаточно ясно. Даже советская историческая наука признавала, что они добивались отмены крепостного права с предоставлением крестьянским общинам земли за выкуп, призывали к созыву Земского собора из выборных представителей всех общественных слоёв (при сохранении верховной власти царя), к устранению цензуры, к организации суда присяжных, к отмене телесных наказаний и смертной казни. То, что они были якобы противниками научно-технического прогресса, совершенная ерунда. «Славянофилы… считали необходимым развитие торговли и промышленности, акционерного и банковского дела, строительства железных дорог и применения машин в сельском хозяйстве» (Философский энциклопедический словарь. - М.: Советская энциклопедия, 1989. С. 590).
Аксаковский праздник
Против чего же тогда возражали западники? Против того, чтобы Россия развивалась, не повторяя ошибок Запада? Но, по-моему, и ежу понятно, что чужие ошибки для того и существуют, чтобы их не повторять. Трудно поверить, что западники, образованные люди, искренне полагали, будто России, не отклоняясь ни на шаг, нужно топать след в след за Европой. Так даже Ельцин не считал. Или они были против идеи объединения славян? Отчего же они не возражали против идеи объединения немцев, популярной тогда в их любимой Германии, раздробленной на десятки государств? Может быть, им не нравилось, что выборный орган власти славянофилы хотят назвать Земским собором, а не парламентом (конвентом, рейхстагом, сеймом, советом народных депутатов)? Но спорить с пеной у рта не о сути явлений, а об их названиях - это дурдом, согласитесь.
«Старый софист» Герцен уже в эмиграции понял, что он и его коллеги в 1830-1840-е годы на самом деле в ступе воду толкли, и попытался закамуфлировать это рукоблудие изящной метафорой, которую нынче все цитируют, видимо, полагая, что это правда: «Мы, как двуликий Янус, смотрели в разные стороны, но сердце у нас билось одно». Но это не правда, а способ её скрыть. «Сердце билось одно», допустим, у славянофилов и Чаадаева, который пришёл в западничество как разочарованный в национализме власти русский националист. А у других? Принципиальное отличие западников от славянофилов было одно: они, помещики, заслышав ещё при Николае I о возможной отмене крепостного права, не захотели, как славянофилы, выделять часть своих земель в крестьянскую общину. Даже за деньги. Ведь землю, как подозревал Лев Толстой, правительство может оценить дёшево. Но откровенно признаться в том, что их элементарно жаба душит, западники тоже не могли и сочинили легенду о том, что им не нравится сама крестьянская община как рудимент «неевропейскости» и средневековья. Это была, что называется, идея о дырке от бублика. Спор как бы переводился из чисто экономической в абстрактно-историческую плоскость, хотя если вы действительно верите в то, что община исторически обречена, то пусть она и отмирает сама собой, не так ли? Нет, надо как в Европе. А как было в Европе? Ну, в Англии, например, помещики, нуждавшиеся в овечьих пастбищах, взашей вытолкали крестьян с земли, не дожидаясь, когда община исторически отомрёт, а власти, запретившие бродяжничество, согнали бедолаг в работные дома, и получился рабочий класс. Очень прогрессивно. А главное, креативно. Лорды-помещики продают фабрикантам овечью шерсть, а те за похлёбку заставляют вкалывать на ткацких станках бывших крестьян. Вот это дело! Высокий класс! А то - подавай земли сиволапым общинам…
Что ж, получается, оппозиционность западников - это была показная фронда неискренних крепостников? Ну, не без этого. Разве, помимо Огарёва, кто-то из пламенных западников (а они почти все были крупными помещиками) освободил своих крестьян? Знаменитую клятву на Воробьёвых горах давали двое - Герцен и Огарёв, но Герцен-то крестьян не освобождал: напротив, из эмиграции с помощью банкира Ротшильда выгодно продал земельку и людишек (глава «Царь Иудейский» в «Былом и думах»). Да что там Герцен, а Некрасов, певец горькой крестьянской доли? Сам-то он хотел освободить своих крестьян? И если хотел, то как: с землёй, без земли, с выкупом, без выкупа, с оброком, без оброка? Мы не знаем, а сам Некрасов преспокойно подождал с этим делом до 1861 года. А как Лев Толстой, бывший в 1858 году западником, отреагировал на известие о скорой отмене крепостного права? Необычные для этого апостола бескорыстия слова мы обнаружим в его «Записке о дворянском вопросе»: «Вместо общего негодования и озлобления, которым, надо было ожидать, будет встречен дворянством рескрипт, лишающий его не только безвозмездно ценного права собственности на крестьян, но и значительной части земли, не определяя за неё никакого обеспечения…»; «нашлись люди, которые даже стали подводить историю под меру правительства и доказывать право крестьян на землю»… Вы представляете? «Доказывать право крестьян на землю»! Ужас! В «Записке» этой - та правда, которую не осмеливались высказать открыто помещики-западники (спасибо Толстому за искренность, которая и отличала его от большинства писателей того времени!). Я думаю, она осталась неоконченной и неотправленной по очень простой причине: анализируя четыре обсуждаемых обществом варианта освобождения крестьян с землёй, Толстой последовательно отверг их все и пришёл к выводу (может быть, для него и неожиданному), что ни земли отдавать, ни крепостного права отменять не надо. Но этого написать он уже не мог - «прогрессивный писатель» как-никак… Наверное, по той же причине безмолвствовали в 1858-1861 годах и другие помещики-западники, зато потом сказали, что бюрократы всё сделали «не так».
И впрямь, кто из известных нам западников, кроме Кавелина, практически участвовал в отмене крепостного права? Куда они все подевались, когда настало время? Шумели-шумели в гостиных - и вдруг испарились? А вот славянофилы (Самарин, Кошелев, Кокорев, Черкасский и другие) были активными деятелями подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 года. Поэтому даже И.С. Тургенев, когда в 1858 году парижская газета «Норд» напечатала анонимную корреспонденцию из Москвы, искажающую роль славянофилов в борьбе за освобождение крестьян, возразил в открытом письме редактору газеты: «Славяне никогда не оставались чужды подготовляющемуся движению: более того, они принимали в нём участие и продолжают это делать в меру своих сил; и, конечно, в России никому не придёт в голову отказывать им в этой заслуге». На самом-то деле, это пришло в голову многим и многим единомышленникам анонимного автора «Норда», молчаливо бездействовавшим во время подготовки и проведения крестьянской реформы по причине душившей их жабы.
А знаменитые демократические «апелляции к городовому»? Как известно, славянофилы не менее, а может быть, и более западников подвергались при Николае I цензурным и полицейским гонениям. Но вот что интересно: нередко они были вызваны упомянутыми «апелляциями к городовому», едва завуалированными доносами о нелояльности властям в западнических изданиях. Такой вот способ «идейной борьбы», у нас возлюбленный и ныне. При этом сами западники не уставали попрекать Сергея Тимофеевича Аксакова за его трёхлетнюю службу цензором в Москве, хотя более справедливого и объективного цензора, чем он, трудно было сыскать. Например, летом 1830 года он отказался курировать журнал «Московский телеграф» своего идейного противника Н. Полевого, чтобы его не обвинили в предвзятости. Когда же Аксаков в 1831 году получил выговор за то, что пропустил в журнале «Телескоп» статью соратника Белинского Надеждина «Современное направление просвещения», то написал весьма резкую объяснительную записку Бенкендорфу. Но он же приостановил публикацию трагедии «Марфа, посадница Новгородская» своего единомышленника Погодина из-за «неблагоприятной политической ситуации».
С литературной деятельностью С.Т. Аксакова и вообще славянофилов связан другой запущенный западниками миф, что они будто бы ратовали писать и сами писали на каком-то архаичном, чуть ли не церковнославянском языке, согласно заветам Александра Семёновича Шишкова. И многие этому до сих пор верят. Но возьмём прозаический дебют Аксакова - миниатюру «Буран» (1834). Разве это какая-то архаичная проза? «Всё слилось, всё смешалось: земля, воздух, небо превратились в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистел, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу обвивался, как змей, и душил всё, что ему ни попадалось». Ничего не архаичная, а современная даже по нынешним меркам проза, напоминающая картину метели в «Капитанской дочке» Пушкина и рассказе Л. Толстого «Метель» (отметим, что оба этих произведения написаны позже «Бурана»). А когда в 1852 году вышли в свет «Записки ружейного охотника» С.Т. Аксакова, Гоголь написал ему, что хотел бы видеть героев второго тома «Мёртвых душ» такими же живыми, как его птицы. По мнению же Чернышевского, не относившегося к почитателям писателей аксаковского круга, «ни одна западная литература не похвалится чем-либо, подобным «Запискам ружейного охотника». Скажу больше: если бы кто-то в европейской литературе создал не то что нечто похожее на «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука» (произведений на эти темы в Европе писалось немало), а равное по уровню, то его бы возвели в ранг бессмертных. А у нас - ну, Аксаков… Неплох, конечно, но ведь были уже в то время Гоголь, Тургенев, Достоевский, Лев Толстой… Однако они, как отмечалось выше, были в том числе и потому, что до них и одновременно с ними в русской прозе трудились Аксаков, Бестужев-Марлинский, Гончаров, Григорович, Одоевский, Павлов, Писемский, Соллогуб… Фон-то был совсем не средненький! Это они подняли пресловутую планку, которую приходилось преодолевать будущим титанам нашей литературы! Добавьте к этому неугомонную деятельность С.Т. Аксакова и его сподвижников по организации всяких альманахов и журналов, - было где печататься, причём уже не задаром, как прежде, а за гонорар! А где, собственно, велись жаркие споры славянофилов и западников? Преимущественно у Аксакова и в других славянофильских гостиных, причём оппонентами западников были не какие-то заскорузлые, карикатурные русопяты, а образованнейшие, знающие по несколько европейских языков люди. Западники того времени, даже самые умные, преимущественно пробавлялись брюзгливым нытьём, а славянофилы создали в дореформенном русском обществе ту атмосферу, что ныне лаконично выражена баннером «Россия, вперёд!». А позитивное влияние Аксакова и его окружения на молодую русскую музыку? Славянские и русские темы преобладают в репертуаре композиторов «Могучей кучки», были им близки и идеи славянофилов, судя по переписке, например, Мусоргского. А драматургия Островского? А «русский стиль» в живописи и архитектуре второй половины XIX века?
Правда, надо отметить и то, что диапазон разнообразнейших интересов славянофилов часто не позволял им сосредоточиться на собственном творчестве. Вот и Аксаков: в молодости помимо службы занимался художественным переводом, театральной и литературной критикой, публицистикой, а уже в довольно преклонных годах стал писать большую прозу. В этом были и свои преимущества (в каждой аксаковской строчке сквозит замечательное знание жизни), и свои минусы, которые он сам не скрывал. На закате лет всё меньше даётся нам вымысел - я имею в виду «не нас возвышающий обман», а ту художественную правду, что создаёт воображение прозаика. Аксаков и прежде, во времена «Бурана», не склонен был к вымыслу, а уж миновав порог 50-летия, черпал творческое вдохновение исключительно в реальных событиях, запечатлённых его феноменальной памятью. Исключение - знаменитая сказка «Аленький цветочек». Но её Аксаков, видимо, тоже вспомнил, а не придумал, ибо она была напечатана с подзаголовком «Сказка ключницы Пелагеи» в приложении к первому изданию «Детских лет Багрова-внука».
Однако же, конечно, скучный термин «мемуарно-описательный стиль», который литературоведы часто применяют к прозе Аксакова, не отражает и десятой доли её достоинств. С.И. Машинский писал, что манера Аксакова почти совершенно свободна от ощущения книжности, от внешней изысканности и обладает той простотой, которая свойственна мастерскому изустному рассказу. Мысль в его повествовании как бы выступает сама по себе, совершенно прозрачной, словно лишённой словесной оболочки. А иные описания в «Детских годах Багрова-внука» живо напоминают гоголевские и наводят на мысль, что персонажи «Мёртвых душ» не столь уж выдуманы: «… в глухой стороне сада стоял красивый домик. В передней комнате жил скотник и скотница, а в двух больших комнатах жили две чудовищные свиньи, каждая величиною с небольшую корову. Хозяин ласкал их и называл какими-то именами. Он особенно обращал наше внимание на их уши, говоря: «Посмотрите на уши, точно печные заслоны!» Подивившись на свиней, которые мне не понравились, а показались страшными, пошли мы по теплицам и оранжереям…»
В молодости, будучи пижоном, читывал я Пруста по несколько страниц в день, как советовал Андре Моруа (видимо, чтобы не отравиться), теперь же что-то тоска меня берёт от этого Пруста, и читаю я, если испытываю потребность в густой, неторопливой прозе, по несколько страниц Аксакова, потому что погружаюсь при этом не в препарированное, остановившееся время Пруста, а волшебным образом, не двигаясь с места, вхожу в широко распахнутый мир, многокрасочный и благоухающий степью, где время никогда не останавливается.
Олег Саленко, Андрей Воронцов
«Литературная газета», №38(6568), 29 сентября 2016Из комментариев:
Борис Потапов пишет: - А западники никуда не делись. Они победили в замятне 80-90 гг., их легко отличить по чаадаевскому взгляду на прошлое и будущее России, по бездушной и злобной критике русской истории и всего русского. Их основная идея: нечего париться и что-то выдумывать - делай как на западе, слушай запад, подражай ему; запад - наше будущее.