Мемориал ЖПР-ей # Как режим реабилитированных мразей над 2017-м годом поглумился... / Эхо «Огонька»
Ещё идеологические памятники и ещё антисталинизм сегодня, в т.ч. Путина
Менеджмент истории
Поможет ли «Стена скорби» замирить расколотое общество? Ответ на этот вопрос искала Ольга Филина
В Москве появилась «Стена скорби» - монумент в память о жертвах политических репрессий. Кто думает, что все понял об отношениях российской власти с вечно актуальной российской историей, в очередной раз оказался посрамлен. Говорили, например, что власти мило советское, но вот же - в этом году с помпой празднуется не 7 ноября (о нем вообще забыли) и даже не 4 ноября (выходной - и только), а 30 октября - День памяти жертв политических репрессий. Еще говорили, у нас в чести только миф о «тысячелетней великой России», но вот монумент жертвам репрессий в разы больше и дороже того же памятника князю Владимиру. ©Ещё Мемориал ЖПР-ей
___Мемориал "Стена скорби" будет открыт на этой неделе. О своей работе над ним скульптор Георгий Франгулян рассказывал "Огоньку" (см. N 28 за 2017 год) / Фото: Антон Белицкий
Впору задавать циничные вопросы: зачем все это? Зачем такой памятник городу (заметим, из 460 млн рублей, которые стоила «Стена скорби», добровольными пожертвованиями удалось собрать меньше 1/10, остальное выделил столичный бюджет)? И может ли наглядная демонстрация почтения к памяти «замирить» расколотое уже многие десятилетия общество?
- Хотя государственная Концепция по увековечению памяти жертв политических репрессий была принята еще в 2015 году, именно установку "Стены скорби" можно считать точкой отсчета масштабной работы по созданию новой памяти о ХХ веке,- полагает Роман Романов, директор государственного Музея истории ГУЛАГа, руководитель Фонда памяти, собиравшего деньги на монумент и другие проекты в рамках концепции.- И это действительно громкое событие: нам звонили журналисты из Германии, Японии, Австралии с вопросом: а правда в Москве установят такой монумент?.. Неужели все по-настоящему?
Российских журналистов волновало свое: кто посетит официальную церемонию открытия монумента, какие речи произнесут 30 октября и как их получится связать с идеей всеобщего примирения, ставшей основной для празднования юбилея революции.
- В 2012 году в России произошел так назывемый консервативный поворот, но парадоксальным образом именно он открыл окно возможностей для нововведений в политике памяти,- поясняет Ольга Малинова, профессор НИУ ВШЭ, главный научный сотрудник ИНИОН РАН.- Да, в начале 2000-х стали говорить о непрерывной истории 1000-летней России, но тут же выяснилось, что эта концепция мало насыщена фактурой. Заимствовать советскую версию истории не получается хотя бы потому, что в этом случае все события до 1917 года становятся прологом к революции (а революция, заметим, осуждается). Стало понятно, что нам нужны новые узнаваемые образы и символы: возник своего рода дефицит символов. Но попытки расширения символического ряда сопряжены с неизбежными спорами - уж слишком разнятся наши представления о прошлом. Долгое время власть предпочитала пользоваться пусть скудным, но проверенным репертуаром бесспорно "положительных" событий и фигур. В контексте же "консервативного поворота" политикой памяти занялись более предметно (примеры тому - разработка концепции преподавания истории в школе, памятник князю Владимиру в Москве, другие инициативы такого рода). Это позволило "протащить" давнюю инициативу "Мемориала", поддержанную Фондом памяти.
Руководители Фонда представляют себе ситуацию так: они архитекторы, которым предстоит создать всю инфраструктуру "новой российской памяти" с нуля. "Стена скорби" - пробный камень, в ближайших планах - "сканировать пространство от Соловков до Колымы", чтобы сохранить и музеефицировать все, связанное с историей ГУЛАГа и его жертв.
Карт-бланш от власти получен, а вот успеха никто не гарантирует. Историческое поле в России крайне конфликтно, и раз общая память только формируется, то формируется она - как у нас принято - скорее по законам дикого рынка, нежели честной конкуренции. А значит, на всякий видимый успех коалиции социальных сил, связанных с "Мемориалом" или Музеем ГУЛАГа, тут же будут отвечать условные сталинисты и кургиняновцы. 31 октября, например, сразу после открытия памятника, в Перми состоится суд, на котором будет решаться, не наносит ли вреда здоровью детей методическое пособие для учителей "Изучение в школе истории сталинских репрессий" за авторством профессора Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета Андрея Суслова и его коллеги Марии Черемных.
- История абсурдная, но она создает прецедент,- рассказывает историк Андрей Суслов.- В 2015 году мы написали эту методичку в рамках реализации государственной концепции по увековечению памяти жертв политических репрессий; показали ее краевому Министерству образования, все было принято на ура, региональный Институт развития образования дал положительную рецензию. Но тут нашей работой заинтересовались "сталинисты". Они вышли на экспертов, аккредитованных Роскомнадзором,- учительницу географии из Новочеркасска и клинического психолога из Петербурга. И те написали на нашу методичку свое "экспертное заключение", утверждающее, что пособие... "отрицает семейные ценности", "призывает к антиобщественным действиям" и наносит вред здоровью детей. А алгоритм действий Роскомнадзора таков: ведомство обязано на своем сайте публиковать все заключения аккредитованных экспертов. Вот и все - наша работа дискредитирована. Теперь мы судимся с Роскомнадзором.
Что характерно, "заключение" не имеет юридической силы, но учителя растерялись: только стало понятно, куда ветер дует, и вот опять тень на плетень. В общем, опасной методичкой решили не пользоваться во избежание и в предупреждение. Эти общественные колебания еще раз подтверждают, что до примирения социальных сил в России далеко.
К историкам в условиях "военного времени" предъявляются новые требования: они должны не только разбираться в архивах и источниках, но и "сшивать" прошлое с настоящим, объяснять обществу, что это прошлое значит для нас здесь и сейчас. Профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Иван Курилла в своей книге "История, или Прошлое в настоящем", вошедшей в шорт-лист премии "Просветитель" 2017 года, предлагает признать, что объект истории - это уже не "прошлое "само по себе", а использование этого прошлого в современности и для манипулирования будущим". Поэтому историки - нравится им это или нет - превращаются в "менеджеров": менеджеров исторических травм, специалистов по урегулированию конфликтов, унаследованных из прошлого, и экспертов по "сшиванию противоречащих нарративов".
Появились даже новые термины "горячее прошлое", "обратимое время", чтобы как-то объяснить ситуацию, когда разговор о былом становится ожесточенной полемикой о самом насущном. Поиск фальсификаций в той или иной версии истории при таком подходе представляется почти бесполезной задачей. Спор ведь идет не о фактах, а о смыслах - о значении тех или иных фактов для современной России.
- В этой связи интересно преломление темы советских репрессий во многих современных кино- и телесюжетах, повестях, романах,- считает Илья Кукулин, доцент факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ.- Да, госконцепция принята, тема государственного террора не замалчивается, но в медиа об этом терроре рассказывается так, что вопрос о том, почему это все случилось и какое влияние оказывает на наше общество, после просмотра очередного документального фильма или сериала поставить невозможно. Сплошные мелодрамы: мы видим "хорошего следователя" и "хорошего заключенного", а почему один допрашивает другого - так это "трагическая ошибка", "излом истории", называйте как хотите, вопрос об объяснении все равно испаряется. Как справедливо заметил историк Николай Митрохин, сегодня мы сталкиваемся с новой актуализацией "теории единого потока", которая была популярна в 70-х годах в СССР в полуофициальных националистических кругах. Это даже не "теория", а скорее определенный способ описания истории, в котором высшая ценность - не человеческая жизнь, а государство, а стало быть, и красноармейцы, и энкавэдэшники, и белогвардейцы равны в своей заслуге: строительстве великого государства. Вопрос о том, как это государство относилось к людям, остается открытым. Тем, кого репрессировали, в логике "единого потока" просто досталась трагическая участь. Представление истории только как трагедии заставляет нас рассматривать историю с эстетической точки зрения как эффектную кровавую картинку. Но ведь этика, а не эстетика позволяет нам почувствовать связь с людьми, которые жили до нас. Тут же это отношение вытесняется, события ХХ века предстают как семейная мелодрама: члены одной и той же семьи убивали друг друга, теперь надо просто посокрушаться над их трагической участью, а думать о том, как мы с ними связаны и что сделать, чтобы убийства не повторились, не стоит. Зачем? "Только нервы себе портить".
Такой "менеджмент" исторической травмы вполне способен примирить и жертв политических репрессий, и любовь к советскому строю, и тоску по 1000-летней России, и породить кадавров, вроде "Обители" Прилепина. Вопрос несогласия с ним - это в конечном итоге вопрос предложения альтернативы.
- На самом деле история политических репрессий в ХХ веке состоит из двух историй: истории жертв, о которой сейчас стали говорить, и истории преступлений, о которой говорить куда труднее,- замечает Андрей Суслов.
Память об "истории преступлений" считается очень неудобной и раскалывающей российское общество, при этом осуждение советского режима подается чуть ли не как предательство своих родителей, так что какой-либо госконцепции на этот счет ждать не стоит. Образ человека добродетельного, соответственно, в последнее время предполагает восторженное согласие со всем прошлым (и с жертвами, и с палачами) и моральный конформизм во имя "теплых чувств". Можно заключить, что со времени Достоевского (да что там - Карамзина) русский человек удивительно опростился - никакого раскаяния, пересмотра своей судьбы, возрождения и качественного изменения за ним больше не предвидится. Главное, чтоб не расстроился или, чего доброго, не обиделся.
- Разговор об опыте ХХ века вскрывает еще один факт: наше общество сегодня в большинстве своем состоит из людей, привычно верящих, что от них ничего не зависит,- заключает Илья Кукулин.- Если люди так думают, то получается, что с "трудным прошлым" как оно есть, со всем злом этого прошлого нам, маленьким, думающим только о куске хлеба, усталым от безденежья, просто не справиться. Очень многие считают, что не вынесут ответственности, возникающей из переживания связи с прошлым. Но это не так. Понимание того, что произошло с Россией после большевистского переворота, может сделать людей сильнее, а не слабее. Новый язык для разговора о советском прошлом, который иногда проглядывает в актуальной поэзии и даже детской литературе, должен прежде всего вернуть обществу силу и готовность к изменениям, искоренению "зубов дракона". Вопрос о том, что мы должны делать, чтобы катастрофа ХХ века не повторилась, исключительно важен: и сама "Стена скорби" станет действенной именно тогда, когда будет напоминать об этом вопросе.
_______
Мемориал Совести
Архив
Именно "Огонек" первым выступил с инициативой создания Мемориала Совести (N 47, 1988 год)
"Все увереннее ощущаем мы потребность утвердить Мемориал Совести,- писал журнал.- Слышите, как стотысячным эхом отдаются в этих словах проклятия, тревоги, надежда. Счеты со сталинщиной еще не сведены до конца и рано думать о забвении темы... Мемориал не только памятник. Он предостережение. Он нужен нам всем для нравственного очищения, чтобы активным стало сознание и решительным действие. Давайте же соберемся вместе, вспомним всех поименно, почтим память тех, кто стал жертвой сталинских репрессий, и задумаемся о том, как жить дальше".
Созданию Мемориала предшествовало проведение Недели Совести во дворце культуры Московского электролампового завода - именно здесь Сталин предпочитал избираться в органы верховной власти. Журналисты "Огонька" волновались - вдруг придет немного народу. Но уже к полудню у входа образовалась очередь:
"У многих в руках цветы. Их возлагают на лагерную тачку, перед картой-схемой страны с дислокацией лагерей ГУЛАГа. Нельзя сказать, что приходят только те, кто кровными узами связан с людьми, подвергшимися репрессиям. Много молодых. Им особенно нужно знать правду.
Люди подолгу стоят у Стены памяти. На ее затянутом белым холстом полукружье фотографии, справки о реабилитации, газетные вырезки, скупые биографические сведения. Плотно рядом шесть фотографий. "Никто из моих родных не вернулся". И подпись К.А. Дудинской из города Горького. А кажется - крик. Еще несколько уничтоженных семей: Кирьянен - тринадцать человек, Пюстонен из деревни под Ленинградом - десять. Смотрят на нас со снимков счастливые супружеские пары. Потом он станет "врагом народа", она - женой "изменника родины".
Зал, где размещался информационный центр, оказался тесным. Сюда приносят то, что сохранилось, материалы, сведения о репрессированных. К каждому столику молчаливая очередь. Жены, дети, внуки, родственники, друзья.
А на соседнем стенде то, что пока еще никогда не выставлялось. Тоже имена, но уже чекистов, генералов НКВД и начальников областных управлений, тех, кто руководил репрессиями и вдохновлял "тройки" на местах.
Вот интервью с теми, кому будет посвящен Мемориал.
- Помпезный памятник не нужен. Лучше иметь мемориальный комплекс с музеем, архивом, библиотекой и просмотровыми залами. Это должен быть просветительский и научный центр по изучению сталинского периода.
- Я вижу памятник скромным. Группа людей, и в ней обязательно подросток. Потому что по сталинским законам можно было сажать и пытать почти совсем детей. Обязательно должен присутствовать обрубок рельса. Вся лагерная жизнь была им регламентирована.
- Сооружение Мемориала - только начало. Он необходим для нашего самосознания, для осмысления того, что произошло со страной".
Ольга Филина
«Коммерсантъ-Огонёк», №43, стр. 14, 30 октября 2017
Менеджмент истории
Поможет ли «Стена скорби» замирить расколотое общество? Ответ на этот вопрос искала Ольга Филина
В Москве появилась «Стена скорби» - монумент в память о жертвах политических репрессий. Кто думает, что все понял об отношениях российской власти с вечно актуальной российской историей, в очередной раз оказался посрамлен. Говорили, например, что власти мило советское, но вот же - в этом году с помпой празднуется не 7 ноября (о нем вообще забыли) и даже не 4 ноября (выходной - и только), а 30 октября - День памяти жертв политических репрессий. Еще говорили, у нас в чести только миф о «тысячелетней великой России», но вот монумент жертвам репрессий в разы больше и дороже того же памятника князю Владимиру. ©Ещё Мемориал ЖПР-ей
___Мемориал "Стена скорби" будет открыт на этой неделе. О своей работе над ним скульптор Георгий Франгулян рассказывал "Огоньку" (см. N 28 за 2017 год) / Фото: Антон Белицкий
Впору задавать циничные вопросы: зачем все это? Зачем такой памятник городу (заметим, из 460 млн рублей, которые стоила «Стена скорби», добровольными пожертвованиями удалось собрать меньше 1/10, остальное выделил столичный бюджет)? И может ли наглядная демонстрация почтения к памяти «замирить» расколотое уже многие десятилетия общество?
- Хотя государственная Концепция по увековечению памяти жертв политических репрессий была принята еще в 2015 году, именно установку "Стены скорби" можно считать точкой отсчета масштабной работы по созданию новой памяти о ХХ веке,- полагает Роман Романов, директор государственного Музея истории ГУЛАГа, руководитель Фонда памяти, собиравшего деньги на монумент и другие проекты в рамках концепции.- И это действительно громкое событие: нам звонили журналисты из Германии, Японии, Австралии с вопросом: а правда в Москве установят такой монумент?.. Неужели все по-настоящему?
Российских журналистов волновало свое: кто посетит официальную церемонию открытия монумента, какие речи произнесут 30 октября и как их получится связать с идеей всеобщего примирения, ставшей основной для празднования юбилея революции.
- В 2012 году в России произошел так назывемый консервативный поворот, но парадоксальным образом именно он открыл окно возможностей для нововведений в политике памяти,- поясняет Ольга Малинова, профессор НИУ ВШЭ, главный научный сотрудник ИНИОН РАН.- Да, в начале 2000-х стали говорить о непрерывной истории 1000-летней России, но тут же выяснилось, что эта концепция мало насыщена фактурой. Заимствовать советскую версию истории не получается хотя бы потому, что в этом случае все события до 1917 года становятся прологом к революции (а революция, заметим, осуждается). Стало понятно, что нам нужны новые узнаваемые образы и символы: возник своего рода дефицит символов. Но попытки расширения символического ряда сопряжены с неизбежными спорами - уж слишком разнятся наши представления о прошлом. Долгое время власть предпочитала пользоваться пусть скудным, но проверенным репертуаром бесспорно "положительных" событий и фигур. В контексте же "консервативного поворота" политикой памяти занялись более предметно (примеры тому - разработка концепции преподавания истории в школе, памятник князю Владимиру в Москве, другие инициативы такого рода). Это позволило "протащить" давнюю инициативу "Мемориала", поддержанную Фондом памяти.
Руководители Фонда представляют себе ситуацию так: они архитекторы, которым предстоит создать всю инфраструктуру "новой российской памяти" с нуля. "Стена скорби" - пробный камень, в ближайших планах - "сканировать пространство от Соловков до Колымы", чтобы сохранить и музеефицировать все, связанное с историей ГУЛАГа и его жертв.
Карт-бланш от власти получен, а вот успеха никто не гарантирует. Историческое поле в России крайне конфликтно, и раз общая память только формируется, то формируется она - как у нас принято - скорее по законам дикого рынка, нежели честной конкуренции. А значит, на всякий видимый успех коалиции социальных сил, связанных с "Мемориалом" или Музеем ГУЛАГа, тут же будут отвечать условные сталинисты и кургиняновцы. 31 октября, например, сразу после открытия памятника, в Перми состоится суд, на котором будет решаться, не наносит ли вреда здоровью детей методическое пособие для учителей "Изучение в школе истории сталинских репрессий" за авторством профессора Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета Андрея Суслова и его коллеги Марии Черемных.
- История абсурдная, но она создает прецедент,- рассказывает историк Андрей Суслов.- В 2015 году мы написали эту методичку в рамках реализации государственной концепции по увековечению памяти жертв политических репрессий; показали ее краевому Министерству образования, все было принято на ура, региональный Институт развития образования дал положительную рецензию. Но тут нашей работой заинтересовались "сталинисты". Они вышли на экспертов, аккредитованных Роскомнадзором,- учительницу географии из Новочеркасска и клинического психолога из Петербурга. И те написали на нашу методичку свое "экспертное заключение", утверждающее, что пособие... "отрицает семейные ценности", "призывает к антиобщественным действиям" и наносит вред здоровью детей. А алгоритм действий Роскомнадзора таков: ведомство обязано на своем сайте публиковать все заключения аккредитованных экспертов. Вот и все - наша работа дискредитирована. Теперь мы судимся с Роскомнадзором.
Что характерно, "заключение" не имеет юридической силы, но учителя растерялись: только стало понятно, куда ветер дует, и вот опять тень на плетень. В общем, опасной методичкой решили не пользоваться во избежание и в предупреждение. Эти общественные колебания еще раз подтверждают, что до примирения социальных сил в России далеко.
К историкам в условиях "военного времени" предъявляются новые требования: они должны не только разбираться в архивах и источниках, но и "сшивать" прошлое с настоящим, объяснять обществу, что это прошлое значит для нас здесь и сейчас. Профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Иван Курилла в своей книге "История, или Прошлое в настоящем", вошедшей в шорт-лист премии "Просветитель" 2017 года, предлагает признать, что объект истории - это уже не "прошлое "само по себе", а использование этого прошлого в современности и для манипулирования будущим". Поэтому историки - нравится им это или нет - превращаются в "менеджеров": менеджеров исторических травм, специалистов по урегулированию конфликтов, унаследованных из прошлого, и экспертов по "сшиванию противоречащих нарративов".
Появились даже новые термины "горячее прошлое", "обратимое время", чтобы как-то объяснить ситуацию, когда разговор о былом становится ожесточенной полемикой о самом насущном. Поиск фальсификаций в той или иной версии истории при таком подходе представляется почти бесполезной задачей. Спор ведь идет не о фактах, а о смыслах - о значении тех или иных фактов для современной России.
- В этой связи интересно преломление темы советских репрессий во многих современных кино- и телесюжетах, повестях, романах,- считает Илья Кукулин, доцент факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ.- Да, госконцепция принята, тема государственного террора не замалчивается, но в медиа об этом терроре рассказывается так, что вопрос о том, почему это все случилось и какое влияние оказывает на наше общество, после просмотра очередного документального фильма или сериала поставить невозможно. Сплошные мелодрамы: мы видим "хорошего следователя" и "хорошего заключенного", а почему один допрашивает другого - так это "трагическая ошибка", "излом истории", называйте как хотите, вопрос об объяснении все равно испаряется. Как справедливо заметил историк Николай Митрохин, сегодня мы сталкиваемся с новой актуализацией "теории единого потока", которая была популярна в 70-х годах в СССР в полуофициальных националистических кругах. Это даже не "теория", а скорее определенный способ описания истории, в котором высшая ценность - не человеческая жизнь, а государство, а стало быть, и красноармейцы, и энкавэдэшники, и белогвардейцы равны в своей заслуге: строительстве великого государства. Вопрос о том, как это государство относилось к людям, остается открытым. Тем, кого репрессировали, в логике "единого потока" просто досталась трагическая участь. Представление истории только как трагедии заставляет нас рассматривать историю с эстетической точки зрения как эффектную кровавую картинку. Но ведь этика, а не эстетика позволяет нам почувствовать связь с людьми, которые жили до нас. Тут же это отношение вытесняется, события ХХ века предстают как семейная мелодрама: члены одной и той же семьи убивали друг друга, теперь надо просто посокрушаться над их трагической участью, а думать о том, как мы с ними связаны и что сделать, чтобы убийства не повторились, не стоит. Зачем? "Только нервы себе портить".
Такой "менеджмент" исторической травмы вполне способен примирить и жертв политических репрессий, и любовь к советскому строю, и тоску по 1000-летней России, и породить кадавров, вроде "Обители" Прилепина. Вопрос несогласия с ним - это в конечном итоге вопрос предложения альтернативы.
- На самом деле история политических репрессий в ХХ веке состоит из двух историй: истории жертв, о которой сейчас стали говорить, и истории преступлений, о которой говорить куда труднее,- замечает Андрей Суслов.
Память об "истории преступлений" считается очень неудобной и раскалывающей российское общество, при этом осуждение советского режима подается чуть ли не как предательство своих родителей, так что какой-либо госконцепции на этот счет ждать не стоит. Образ человека добродетельного, соответственно, в последнее время предполагает восторженное согласие со всем прошлым (и с жертвами, и с палачами) и моральный конформизм во имя "теплых чувств". Можно заключить, что со времени Достоевского (да что там - Карамзина) русский человек удивительно опростился - никакого раскаяния, пересмотра своей судьбы, возрождения и качественного изменения за ним больше не предвидится. Главное, чтоб не расстроился или, чего доброго, не обиделся.
- Разговор об опыте ХХ века вскрывает еще один факт: наше общество сегодня в большинстве своем состоит из людей, привычно верящих, что от них ничего не зависит,- заключает Илья Кукулин.- Если люди так думают, то получается, что с "трудным прошлым" как оно есть, со всем злом этого прошлого нам, маленьким, думающим только о куске хлеба, усталым от безденежья, просто не справиться. Очень многие считают, что не вынесут ответственности, возникающей из переживания связи с прошлым. Но это не так. Понимание того, что произошло с Россией после большевистского переворота, может сделать людей сильнее, а не слабее. Новый язык для разговора о советском прошлом, который иногда проглядывает в актуальной поэзии и даже детской литературе, должен прежде всего вернуть обществу силу и готовность к изменениям, искоренению "зубов дракона". Вопрос о том, что мы должны делать, чтобы катастрофа ХХ века не повторилась, исключительно важен: и сама "Стена скорби" станет действенной именно тогда, когда будет напоминать об этом вопросе.
_______
Мемориал Совести
Архив
Именно "Огонек" первым выступил с инициативой создания Мемориала Совести (N 47, 1988 год)
"Все увереннее ощущаем мы потребность утвердить Мемориал Совести,- писал журнал.- Слышите, как стотысячным эхом отдаются в этих словах проклятия, тревоги, надежда. Счеты со сталинщиной еще не сведены до конца и рано думать о забвении темы... Мемориал не только памятник. Он предостережение. Он нужен нам всем для нравственного очищения, чтобы активным стало сознание и решительным действие. Давайте же соберемся вместе, вспомним всех поименно, почтим память тех, кто стал жертвой сталинских репрессий, и задумаемся о том, как жить дальше".
Созданию Мемориала предшествовало проведение Недели Совести во дворце культуры Московского электролампового завода - именно здесь Сталин предпочитал избираться в органы верховной власти. Журналисты "Огонька" волновались - вдруг придет немного народу. Но уже к полудню у входа образовалась очередь:
"У многих в руках цветы. Их возлагают на лагерную тачку, перед картой-схемой страны с дислокацией лагерей ГУЛАГа. Нельзя сказать, что приходят только те, кто кровными узами связан с людьми, подвергшимися репрессиям. Много молодых. Им особенно нужно знать правду.
Люди подолгу стоят у Стены памяти. На ее затянутом белым холстом полукружье фотографии, справки о реабилитации, газетные вырезки, скупые биографические сведения. Плотно рядом шесть фотографий. "Никто из моих родных не вернулся". И подпись К.А. Дудинской из города Горького. А кажется - крик. Еще несколько уничтоженных семей: Кирьянен - тринадцать человек, Пюстонен из деревни под Ленинградом - десять. Смотрят на нас со снимков счастливые супружеские пары. Потом он станет "врагом народа", она - женой "изменника родины".
Зал, где размещался информационный центр, оказался тесным. Сюда приносят то, что сохранилось, материалы, сведения о репрессированных. К каждому столику молчаливая очередь. Жены, дети, внуки, родственники, друзья.
А на соседнем стенде то, что пока еще никогда не выставлялось. Тоже имена, но уже чекистов, генералов НКВД и начальников областных управлений, тех, кто руководил репрессиями и вдохновлял "тройки" на местах.
Вот интервью с теми, кому будет посвящен Мемориал.
- Помпезный памятник не нужен. Лучше иметь мемориальный комплекс с музеем, архивом, библиотекой и просмотровыми залами. Это должен быть просветительский и научный центр по изучению сталинского периода.
- Я вижу памятник скромным. Группа людей, и в ней обязательно подросток. Потому что по сталинским законам можно было сажать и пытать почти совсем детей. Обязательно должен присутствовать обрубок рельса. Вся лагерная жизнь была им регламентирована.
- Сооружение Мемориала - только начало. Он необходим для нашего самосознания, для осмысления того, что произошло со страной".
Ольга Филина
«Коммерсантъ-Огонёк», №43, стр. 14, 30 октября 2017