Дискуссия по статьям Земскова (1 - Маскудов и начало ответа Земскова)
Переношу в свой журнал текст с адреса:
http://www.pereplet.ru/history/Author/Russ/Z/Zemskov/Articles/DISPUT.HTM
Из-за кривизны кодировки на этой страничке.
Дискуссия по статьям Земскова
После опубликования работ Земскова на страницах журнала Социологические исследования. 1995, №3. (С.114-127.) произошла небольшая дискуссия о правомерности его оценок. Собственно дискуссия состоит из письма в редакцию С.Максудова и ответа на это письмо Земскова.
С.МАКСУДОВ
О ПУБЛИКАЦИЯХ В ЖУРНАЛЕ "СОЦИС"
С большим опозданием мне удались познакомиться с полемикой, развернувшейся в вашем журнале и других изданиях по проблеме численности репрессированных в советское время. Речь идет о публикациях Виктора Земскова в "Социс" (в частности, 1992, #6) и его же статье "Политические репрессии в СССР (1917-1990 гг.)" ("Россия XXI". 1994. #1) и о статье Льва Разгона "Ложь под видом статистики" ("Столица", 1992. #8). Занимаясь изучением этой проблемы довольно давно, я хочу высказать несколько замечаний относительно затронутых вопросов.
Начну с того, что публикация архивных данных о численности ГУЛАГа не была для меня большой неожиданностью, поскольку в самиздатовской статье, включенной Роем Медведевым в 1975 г. в его журнал "XX век" и оттуда перепечатанной в 1977 г. французским советологическим журналом "Cahiers du Munde Russe et Sovietique", я оценивал потери от репрессий в 1935-1938 гг. в 1-1,5 млн. и, к большому удивлению моих многочисленных оппонентов, оказался прав.
В свое время я много расспрашивал бывших узников ГУЛАГа о численности их лагерей и знаю, что большинство из них склонны сильно преувеличивать практическую роль Архипелага и его размеры. Разговоры о грузоподъемности транспортных средств или даже просто о численности мужчин в определенных возрастных группах вызывали у них, как правило, только раздражение или неприязнь. Без особого успеха пытался я объясниться с Александром Исаевичем Солженицыным относительно ошибочного толкования им расчетов И.Курганова. Великий писатель ответил примерно так: поскольку советская власть прячет сведения, мы имеем право на любые догадки. Возмущенные восклицания Льва Разгона, принадлежащего к сильно поредевшему племени узников Архипелага, напоминают мне эти давние встречи и разговоры.
С другой стороны, Виктор Земсков, допущенный одним из первых в спецчасть ЦГАОРа, для чего, как он нам рассказывает, необходимо было иметь по крайней мере вторую форму секретности. воспроизведя обобщенные данные КГБ, подготовленные в свое время для Хрущева, и множество других ранее неизвестных цифр, демонстрирует глубокую убежденность, что эти материалы НКВД-КГБ и есть искомая нами конечная истина или, как он выражается, "подлинная статистика".
Однако до истины нам еще очень и очень далеко; перед нами не более чем материал к размышлению и историческому изучению, в котором пока отнюдь не все ясно. Например, в таблице "Движение лагерного населения ГУЛАГа", воспроизведенной уже в нескольких публикациях ( "Социс". 1991. №6). имеется графа "прочая убыль". Заключенные не умерли, не вышли на свободу, не бежали, не переведены в другие места, но при этом исчезли, в наличии перестали быть, нет их, убыли. Куда? Как? Улетели? Взяты живыми на небо? Этого нам исследователь не сообщает, хотя. казалось бы. понимание воспроизводимого материала - первая обязанность ученого. Не является ли эта "прочая убыль" эвфемизмом, скрывающим уничтожение заключенных в лагерях, которое по каким-то причинам не захотели включить в графу "умершие"? Случайно ли эта "прочая убыль" резко возрастает в 1938 г. (16 тысяч), снижается в 1940 г. и вновь подпрыгивает в 1941 г.? А сколько из сотни тысяч бежавших и не вернувшихся из бегов в действительности ушли не далеко, а были застрелены рядом с колючей проволокой? По лагерным мемуарам мы знаем, что немало. Статистика Земскова не дает ответа на этот вопрос, хотя он прямо связан с проблемой убыли лагерного населения (в 1934-1937 гг. разница между численностью бежавших и вернувшихся из бегов примерно равна числу умерших в лагерях!) Загадочным представляется и число заключенных, перебрасываемых из лагерей в лагеря. Причины таких перевозок понятны, где-то начинается новое строительство, где-то не хватает рабочих на лесоповале и т.п. Но почему численность прибывших из лагерей НКВД в другие лагеря НКВД в 1938-1945 гг. почти на 200 тысяч меньше, чем число отправленных? Не прятали ли начальники лагерей за этими перебросками повышенную убыль заключенных? Ответа на этот вопрос мы напрасно будем искать в статьях Земскова. А без понимания этих и многих других проблем, без проверки этой обобщенной статистики на материалах движения зеков в отдельных лагерях, без сводных данных об арестованных, сидящих в тюрьмах, в колониях, оказавшихся в ссылке и так далее, мы не можем начинать серьезный разговор о размерах сталинских репрессий. Закончим же мы его, когда за сводными статистическими таблицами сумеем рассмотреть имена и судьбы отдельных людей, когда сможем позволить себе произнести сакраментальную фразу: "Никто не забыт", но до этого, увы, еще очень далеко.
Существенный недостаток работы Земскова заключается в том, что он принимает на веру любые архивные сведения, попавшиеся ему под руку, не пытаясь ни проверить их, ни представить картину происходящего в целом, не задаваясь вопросом о надежности и полноте используемой им группы документов. Дело обстоит сравнительно неплохо, когда речь идет об обобщенных данных, сводках, составленных сотрудниками ОГПУ-КГБ для начальства и будущего историка, но. к сожалению, они проделывали такую работу не слишком часто. Например, Земсков рассказывает нам, что случилось с кулаками: "в 1932-1940 в кулацкой ссылке родилось 230258, умерло 389521, бежало 629042 и возвращено из бегов 235125 человек". Необычайно точные цифры, но о положении кулаков они не говорят почти ничего. Во-первых, потому что учет движения населения был в тот период неточным по всей стране, а в кулацких поселках ЗАГСы открывались в последнюю очередь, качество учета было необычайно низким и все сведения носят крайне приблизительный характер. Во-вторых, депортации кулаков начались в 1929 г., массово развернулись в 1930-1931 гг. Именно для двух последних лет важно знать число бежавших, умерших и родившихся, число арестованных и затем переведенных из тюрем и лагерей в ссылку. Без этих данных никакое серьезное заключение о размерах потерь кулаков в ссылке невозможно, и рассуждения Земскова выглядят совершенно необоснованными.
Странной кажется и ссылка Земскова на архивные данные о рождаемости и смертности на Украине: "По данным Центрального управления народохозяйственного учета Госплана СССР в 1932 г. на Украине родилось 782 тыс. и умерло 668 тыс., в 1933 г. - соответственно 359 тыс. и 1309 тыс. человек". Эти цифры позволяют ученому сделать вывод, что оценки потерь украинского населения "сильно преувеличены". Исследователи из ЦСУ, серьезно занимающиеся демографической статистикой (Андреев, Дарский, Харькова. Население Советского Союза 1922-1991. М.: Наука, 1993. С.44.), показали, что в 1930-1933 гг. неполнота статистических сведений по СССР относительно рождаемости составила 41.5%, а по смертности - 93,5%. Совершенно очевидно, что в пострадавших районах Украины неполнота учета в голодные годы была много выше, чем в среднем по стране. Ссылка Земскова на заведомо неполные и потому ни о чем не говорящие данные, свидетельствует лишь о его неумении критически работать с источниками. Кощунственно звучит и его обобщающее утверждение о причинах гибели сельского населения в 30-е годы:
"В число жертв репрессий часто включаются умершие от голода в 1933 г. Безусловно. государство своей фискальной политикой совершило тогда чудовищное преступление перед миллионами крестьян. Однако включение их в категорию "жертвы политических репрессий" вряд ли правомерно. Это - жертвы экономической политики государства (аналог - миллионы неродившихся в результате шоковых реформ радикал-демократов российских младенцев)". Кощунственно само сопоставление умерших от нехватки еды и не появившихся на свет, незачатых в результате планирования семьи детей. Что касается вопроса: была ли смерть миллиона казахов, миллионов украинских и русских крестьян следствием экономической фискальной политики государства или результатом коллективизации (насильственного политического преобразования деревни), - это, несомненно, важная серьезная проблема, и легковесные рассуждения Земскова лишь свидетельство уровня его некомпетентности.
Говоря о высылке крымских татар, Земсков также опровергает опубликованные сведения ссылкой на архивные материалы: "Из документов следует, что из 151720 крымских татар, направленных в мае 1944 г. в Узбекскую ССР. было принято по актам органами НКВД Узбекистана 151529, а в пути следования умер 191 человек (0,13%). Другое дело, что в первые годы жизни на спецпоселении в процессе мучительной адаптации смертность значительно превышала рождаемость. С момента первоначального вселения и до 1 октября 1948 г. ... у крымчан 6564 [родилось] и 44887 [умерло]. С 1949 г. рождаемость стала выше смертности".
Движение эшелонов с крымскими татарами продолжалось 15-20 дней. Смертность 0.13% (по 10 человек в день) для населения с повышенной долей стариков и детей - это меньше, чем была естественная убыль крымских татар в мирные предвоенные годы. Хотелось бы спросить руководителей операции Кобулова и Серова: как вам удалось при перевозке в вагонах по 70-100 человек, при отсутствии врачей, пищи и воды снизить норму смертности арестованных по сравнению с обычными условиями жизни? Но и так ясно, что они на это ответили бы: нет таких крепостей, которые мы - большевики - не смогли бы взять. Очевидно примерно так же думает наш ученый. Мы же заметим, что перед нами очевидная туфта, какой в отчетности НКВД. конечно, не мало. Убедиться в этом можно, познакомившись с воспоминаниями переселяемых и рассмотрев всю группу известных документов о высылке татар. Вот что рассказывал, например, в ЦК КПСС в 1957 г. известный крымско-татарский писатель участник войны Шамиль Алядин: "В 2 часа ночи 17 мая 1944 г. внезапно ворвались в квартиры татар оперативные работники и вооруженные автоматчики войск НКВД, вытащили спавших женщин, детей, стариков из постелей и, наставляя на их груди автоматы, приказали в течение 10 минут покинуть квартиры ... Выехали люди голые и голодные, ехали месяц, в закрытых душных вагонах возникли тифозные болезни: дети. старики стали умирать от голода и болезни. Солдаты войск НКВД хватали мертвецов, выбрасывали их в окна вагона" [выделено мною. - С.М.] (Цит. по: Александр Некрич. Наказанные народы. Нью-Йорк, 1978. С.96). Таких свидетельств собрано несколько тысяч. Об огромных потерях рассказывают и архивы. В апреле 1944 г. Серов и Кобулов сообщают Берии, что на 1 апреля 1940 г. в Крыму проживало 218 тысяч крымских татар, из них 20 тысяч были призваны в Красную Армию. В свою очередь Берия согласовывает со Сталиным выселение крымских татар и расселение их в Узбекистане. 19 мая Кобулов и Серов рапортуют, что "подвезено спецконтингента к станциям погрузки 165515 человек. Отправлено к местам назначения 50 эшелонов численностью 136412 человек. Операция продолжается". ("Моск. новости". 1990. 14 окт.). Из докладной записки первого секретаря Крымского обкома ВКП(б) Тюляева в ЦК ВКП(б) от 14 октября 1944 г. следует, что всего было вывезено 194111 крымских татар (Некрич. Цит. соч. С.96). Прибыло же к 1 июля 1944 г., как уже было известно из документов, демонстрировавшихся КГБ на процессах татар, многократно опубликованных на западе и теперь вновь "открытых" Земсковым в архивах, 151424 человека ("Ташкентский процесс". Амстердам, 1976. С.200). Для серьезной научной оценки потерь от переезда следует рассмотреть первичные материалы НКВД о депортации и расселении, воспоминания очевидцев, а не липовые расписки и ведомости. Но и сейчас достаточно очевидно, что речь идет не о 190, а о многих тысячах человек. По данным НКВД, представленным в докладе В.И.Мукомоль ("Депортированные народы в Средней Азии: проблемы и перспективы демографического развития". Ашхабад, 1991), за первые 4 года ссылки татары потеряли 20% населения. Данные о численности спецпоселенцев на 1 января 1957 года - 165259 крымских татар, опубликованные Земсковым ("АиФ". 1989. №39), свидетельствуют об убыли с 1940 г. 53 тысяч человек. Судя по численности детей, составлявших больше половины ссыльных (надо помнить о запрете абортов и об отсутствии каких-либо средств ограничения рождаемости), в нормальных условиях должен был быть некоторый прирост населения. В предвоенные годы (1937-1940) прирост крымских татар был 2% (4 тыс. человек) в год. Для 1941-1952 гг. можно было бы ожидать при нормальном уровне смертности прирост в 1% (2 тыс. человек) в год или 20-25 тысяч человек за весь период. Таким образом, суммарные потери крымских татар в 1940-1953 гг. составляют приблизительно 70 тысяч человек, то есть около 40% от средней за период численности населения. Следует, очевидно, подчеркнуть, что речь идет о погибших раньше времени людях, а не о снижении рождаемости. Эта оценка довольно близка к результатам расчетов самих татар, сделанных с помощью массового опроса населения в Узбекистане в 60-е годы (46%), и необычайно далека от 0,13%, о которых пожелал нам вдруг сообщить Виктор Земсков, опровергая "домыслы" демократической прессы.
Число раскулаченных - 10 млн. человек кажется Земскову преувеличенным, и он безапелляционно заявляет: "Их было 4 млн.". В действительности 4 млн. - это минимальная оценка тех, у кого имущество было отнято насильственным путем по решению специальных комиссий в 1930-1931 гг. Кроме того, примерно у 600 тысяч семей (около 3 млн. человек) имущество было конфисковано в 1929-1932 гг. по постановлению суда за неуплату вовремя непомерно высоких налогов. Наконец, 400-500 тысяч сельских семей (2-2,5 млн. человек) за годы коллективизации "самораскулачились", то есть бросили дома, землю и бежали в город, на стройки, в другие районы страны. Таким образом, общее число пострадавших от политики раскулачивания близко к 10 млн. и заведомо выше 4 млн. Земскова.
10 млн. репрессированных в 1941-1946 гг. для Земскова "уж совсем фантастика". Однако в лагерях, колониях и тюрьмах в 1941 г. находилось около 2,1 млн. человек, прибыло в лагеря за 1941-1945 г. из других мест заключения еще 2,3 млн. ("Социс". 1992. №6), отправлено в ссылку более 2,5 млн. (немцы, поляки, прибалтийцы, репрессированные народы, жители Украины и т.д.). подвергнуто судебному наказанию в армии (в основном штрафные роты) 900 тыс. человек ("Гриф секретности снят". М., 1993. С.140), потери партизан в борьбе с Красной Армией на Западной Украине и в Прибалтике около 200 тысяч. Через фильтрационные лагеря НКВД со сроком пребывания от нескольких недель до нескольких месяцев прошли почти 5 млн. советских граждан, побывавших в оккупации или плену. Итого заметно более 10 млн. жителей СССР столкнулись в годы войны с репрессивной машиной НКВД. Это, к сожалению, никак не фантастика, а политическая реальность. Кроме того, пострадали и иностранцы. Почти 2 млн. немцев и японцев были изгнаны из их домов в Кенигсберге и на Сахалине. 4 млн. немецких и японских военнопленных оказались в специальных лагерях.
Разоблачает Земсков и суммарные потери - 40 млн. человек, о которых говорил Рой Медведев, а цифра "50-60 млн. человек физически истребленных и умерших в результате террора, репрессий, голода, коллективизации и др." заставляет его усомниться в "научной добросовестности всех этих авторов. Здесь, скорее, речь можно вести о том, сколь добросовестно они потрудились над выполнением заказов политиков и спецслужб своих стран с целью дискредитировать в наукообразной форме своего противника по "холодной войне"". Эта навязшая в зубах декларация советской пропаганды о западных провокаторах и агентах убога и смешна и не сопровождается хоть сколько-нибудь убедительными аргументами. Их и не может быть, поскольку современные демографические расчеты московских ученых хорошо подтверждают оценки, сделанные в свое время на западе. Например, в своей работе 1977 г., опубликованной во Франции, я подсчитал, что повышенная убыль советского населения (то есть люди, умершие раньше своего часа) составила в годы гражданской войны 10,5 млн. и около 3,5 млн. эмигрировало, в 1930-1938 гг. - 7,5 млн., в 1939-1953 гг. - 24,5 млн. (еще около 3 млн. эмигрировало в послевоенные годы в Польшу). Эти 42, а с эмиграцией почти 50 млн. человек представлялись мне минимальной суммарной оценкой потерь. Сегодня похожие результаты получили русские демографы и историки. Для гражданской войны оценка потерь принимается 10-12 млн. ("Народонаселение". Демографический словарь. М., 1994. С.344). Потери коллективизации (1930-1941) демографы Андреев, Дарский и Харькова оценивают в 7 млн., а потери войны в 26,6 млн. (Цит. соч. С.60, 77). Таким образом, повышенная убыль советского населения оценивается сегодня в России в интервале 40-50 млн. Эта огромная цифра - цена чудовищного эксперимента власти над населением.
Земсков справедливо указывает, что не только в Институте истории, не только в КГБ, но и на западе были ученые, сомневавшиеся в подобных оценках.
В частности, С.Виткрофт "доказывал", что никакого голода в 1933 г. практически не было, а небольшая повышенная смертность была вызвана распространением на юге Украины малярии и других заболеваний (CREES Discussion Papers. Soviet Industrialisation Project Series. 1982. №20, №21). Сегодня он и его коллеги изменили позицию, усиленно работают в советских архивах и стараются не вспоминать о своих прежних утверждениях. Рассуждения же о том, что нанятые ЦРУ "ученые" выдумали большие цифры советских потерь, как и идея, что ответственность за потери несет не советское правительство, а его противники, несерьезны, да и не слишком этичны. В частности, Земсков напоминает нам. что "в свое время возглавляемая академиком Н.Н.Бурденко Чрезвычайная Государственная Комиссия по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников установила, что на оккупированной территории было убито и замучено 10,7 млн. советских граждан". Несомненно, нужно внимательно рассмотреть результаты работы этой комиссии, там может оказаться немало ценных материалов и свидетельств. Но не следует при этом забывать, чьи приказы послушно выполнял академик Бурденко. В частности, мы знаем, что комиссия провела в Катыни повторное вскрытие могил и "доказала", что польские офицеры были расстреляны немцами в 1941 г., соответствующие документы были представлены советской делегацией в Нюрнберге. Я думаю, одного этого факта достаточно, чтобы отнестись к свидетельствам комиссии Бурденко с определенной осторожностью.
Возвращаясь к содержанию дискуссии, развернувшейся вокруг публикаций архивных документов в журнале "Социс". следует заметить, что Лев Разгон и его единомышленники, включая А.И.Солженицына, не слишком хорошо представляли общую численность лагерей и заметно преувеличивали их размеры. При этом на своем опыте они знали об Архипелаге нечто необычайно существенное, его дьявольскую античеловеческую природу. С другой стороны, Виктор Земсков, опубликовавший множество документов НКВД-КГБ, насколько я могу судить, остается весьма далек от понимания сущности ГУЛАГа и характера социально-политических процессов, происходивших в стране. Не различая степени точности и достоверности отдельных цифр, не проводя критического анализа источников, не сопоставляя новых данных с уже известными сведениями, автор абсолютизирует публикуемые материалы, выдавая их за конечную истину. В результате его попытки обобщенных утверждений со ссылкой на тот или иной документ, как правило, не выдерживают критики. Поэтому, как это ни удивительно, в суждениях о характере и размерах потерь советского населения эмоциональные выкрики бывших лагерников оказываются более верными, чем рассуждения допущенного к архивам КГБ научного сотрудника.
В.Н.ЗЕМСКОВ
К ВОПРОСУ О МАСШТАБАХ РЕПРЕССИЙ В СССР
ЗЕМСКОВ Виктор Николаевич - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института Российской истории РАН. Наш постоянный автор.
Ознакомившись с письмом гражданина США С.Максудова в редколлегию журнала "Социологические исследования", в котором содержится критика серии моих опубликованных статей, в частности статьи "ГУЛАГ: историко-социологический аспект" ("Социол. исслед. 1991. (№6, 7), я считаю своим долгом сделать нижеследующие пояснения.
В течение десятилетий исследование репрессивной политики в СССР велось без использования такого важнейшего вида источников, как статистическая отчетность репрессивных органов. Эти документы были строго засекречены и являлись недоступными.
В конце 80-х годов на волне гласности и демократизации нам удалось получить к ним доступ и опубликовать ранее строго засекреченные статистические данные ОГПУ-НКВД-МГБ-МВД, касающиеся численности заключенных ГУЛАГа, спецпоселенцев и др. Публикация этой статистики (даже при наличии в ней ряда противоречий и неясностей) дала новые жизненные силы для дальнейшего плодотворного исследования проблемы. Именно в таком духе оценивалось значение моих публикаций многими отечественными и зарубежными исследователями, включая и тех из них, чьи прежние представления существенно расходились со сведениями, приводимыми в моих статьях.
На этом фоне реакцию г-на Максудова (отнюдь не дилетанта, а крупного специалиста) на публикацию моих статей трудно назвать иначе, как патологическим отклонением от общего правила. Вместо признательности за ввод в научный оборот целого комплекса новых источников, в которых историческая наука чрезвычайно нуждалась, мы наблюдаем реакцию, которую трудно назвать выражением чувства благодарности даже при самом дерзновенном полете фантазии.
Рейтинг С.Максудова в западном ученом мире достаточно высок. Но он держится на его прежних исследованиях 70-80-х годов, т.е. на старой источниковой базе, когда еще не стала достоянием исторической науки сводная статистика советских карательных органов. Избранную Максудовым тактику, направленную на доказательство недостоверности новых статистических источников и обвинение авторов, публикующих их, в непрофессионализме, некомпетентности и т.п., нельзя назвать разумной и дальновидной. Эта тактика заведомо бесперспективная и тупиковая. Она отнюдь не будет способствовать поддержанию его авторитета в ученом мире. Более дальновидно и разумно поступают те зарубежные исследователи, которые, отбросив груз прежних представлений, построенных во многих случаях на "старых" недостоверных источниках и расчетах, активно используют в своих трудах новые статистические источники. Именно этим исследователям будут обеспечены первые роли в данном направлении исторической науки. А г-н Максудов обрекает себя на неизбежную в обозримом будущем утерю первых ролей в плеяде исследователей данной проблемы. Г-н Максудов надеется, что ему удастся доказать недостоверность этих источников, но в конечном итоге его ожидает в этом деле неизбежное фиаско. Доказать недостоверность достоверных источников - заведомо безнадежная затея.
Непонятно иронизирование г-на Максудова по поводу употребляемого нами выражения "подлинная статистика". Эта статистика действительно подлинная, документально подтвержденная, и мы не видим оснований для иронии. Выражая согласие с мнением г-на Максудова, что эта статистика является материалом "к размышлению и историческому изучению, в котором пока отнюдь не все ясно", мы в то же время уверены, что все последующие уточнения и дополнения (если таковые будут иметь место) уже не смогут принципиально повлиять на приводимую в моих статьях статистику политических репрессий, заключенных, спецпоселенцев и т.д. Например, если по данным текущей и сводной статистики НКВД в лагерях, колониях и тюрьмах СССР в начале 1939 г. содержалось немногим более 2 млн.
заключенных, то никакие последующие уточнения и дополнения никогда не приведут к подтверждению ошибочной версии Л.Э.Разгона, согласно которой тогда якобы насчитывалось 9 млн. заключенных.
Конечно, в моих публикациях есть уязвимые моменты, по которым я до сих пор не готов дать исчерпывающий ответ. В частности, это касается пресловутой "прочей убыли", в отношении которой г-н Максудов совершенно справедливо задает недоуменные вопросы. На данном этапе исследования я могу только сказать, что под "прочей убылью" имелись в виду ошибочно включенные в списочный состав (за 20-летний период 1934-1953 гг. таковых по лагерям ГУЛАГа было учтено 116279, т.е. в среднем по 5814 человек в год). В свою очередь пока не найдено объяснений, какие именно люди подпадали под рубрику "ошибочно включенные в списочный состав", В документах, которые прошли через мои руки, нет никаких пояснений по этому поводу. Однако мы должны предостеречь г-на Маскудова от причисления этой категории заключенных к умершим или расстрелянным. Все расстрелянные в лагерях, включая убитых при попытке к бегству и по другим причинам, учитывались Санитарным отделом ГУЛАГА как "умершие от болезней органов кровообращения". В сводной лагерной статистике ГУЛАГа они включены в общее число умерших, которое приводится в моих публикациях.
В отношении этой "прочей убыли" пока можно только строить догадки. Я не исключаю и такого объяснения, что в данном случае речь идет о форме казнокрадства, когда лагерная администрация делала приписки, чтобы получить дополнительные денежные, продовольственные и материальные фонды в целях личного обогащения, а потом списывала несуществующих заключенных на "прочую убыль" или "ошибочно включенных в списочный состав".
Определяя повышенную убыль советского населения в 40-50 млн, г-н Максудов делает вывод: "Эта огромная цифра - цена чудовищного эксперимента власти над населением". Разумеется, мы не собираемся отрицать очевидный факт, что определенная часть этих людей стала жертвами репрессий и всякого рода "экспериментов" (коллективизация и др.). Но ведь мой оппонент включает в это число 10-12 млн. умерших и погибших во время гражданской войны и даже все людские потери в период Великой Отечественной войны (26,6 млн.). Интересно, с каких это пор людские потери в тяжелых и кровопролитных войнах стали зачисляться в разряд "цены чудовищного эксперимента власти над населением"?
Или, может быть, г-н Максудов полагает, что в 1941 г. правящие круги СССР специально развязали войну с Германией и ее союзниками, чтобы таким образом побольше истребить собственного населения? Только при допущении этой нелепой мысли можно всерьез говорить о включении людских потерь в Великой Отечественной в разряд жертв режима. Однако советское руководство, разумеется, никогда такой цели не ставило. Можно дискутировать по вопросу о возможной экспансии Советского Союза под видом раздувания пожара "мировой пролетарской революции" (в противовес можно провести ряд высказываний Ленина и его сподвижников, свидетельствующих об их отрицательном отношении к идее экспорта революции, а что касается Сталина, то он вообще избегал употреблять термин "мировая революция"). Факт остается фактом: не Советский Союз развязал эту войну.
Напоминание о масштабах фашистского геноцида на территории СССР, подвергавшейся в 1941-1945 гг. вражеской оккупации, я не считаю "несерьезным, да и не слишком этичным". Г-н Максудов проявляет, так сказать, осторожное недоверие к данным Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников (ЧГК). Его, по-видимому, смутило очень высокое число советских граждан - жертв фашистского геноцида на оккупированной территории СССР (10.7 млн.). Однако нет серьезных оснований не доверять этим цифрам. Ведь война фашистской Германии против СССР имела истребительный характер. Этим она принципиально отличалась от предыдущих военных кампаний 1939-1941 гг. в Европе. Хотя гитлеровцы формально и не распространили методы "решения еврейского и цыганского вопросов" на "решение русского, украинского и белорусского", но на практике приближались к этому.
На оккупированных советских землях они целенаправленно истребляли миллионы людей.
Следует иметь в виду, что приведенные выше данные ЧГК касаются только оккупированной советской территории. Здесь не учтены миллионы депортированных советских граждан (гражданских и военнопленных), убитых и замученных в фашистской неволе за пределами СССР. В общей сложности жертвы фашистского геноцида прочно занимают первое место среди всех составляющих людских потерь СССР в Великой Отечественной войне. Они намного превосходят даже безвозвратные потери советских вооруженных сил, тоже отнюдь немалые.
Сводные данные ЧГК построены на основе первичных и сводных материалов широкой сети районных, областных, краевых, республиканских ЧГК, которые провели поистине титаническую работу по определению убитых и замученных советских граждан на оккупированной территории. Раньше у меня было сомнение, не скрываются ли под термином "убито и замучено" суммарные людские потери.
Однако в процессе работы с актами и протоколами районных и областных ЧГК это сомнение отпало. Термин "убито и замучено фашистскими захватчиками и их пособниками" адекватен своему содержанию, так как в акты районных и областных ЧГК не вносились умершие естественной смертью, потери коллаборационистов и т.д.
Суммарные итоги этой работы - 10,7 млн. жертв фашистского геноцида на оккупированной советской территории - подтверждаются многочисленными документами и свидетельствами. Это означает, что именно эта цифра является документально подтвержденной. Не исключено, что часть убитых и замученных советских граждан, относительно гибели которых ничего не было известно, выпала из поля зрения районных и областных ЧГК. Так что здесь возможен недоучет, хотя, скорее всего, незначительный.
Следует иметь в виду, что при установлении общего количества жертв фашистского геноцида на оккупированной территории, не вызывающего особых сомнений, ЧГК допустила явно неверное распределение этого количества на гражданских и военнопленных. По данным ЧГК, в этом числе было 6,8 млн. гражданских и 3,9 млн. военнопленных. Здесь нужна существенная корректировка в сторону увеличения доли гражданских и соответственно уменьшения доли военнопленных.
Оккупированная советская территория была покрыта довольно густой сетью лагерей военнопленных, в которых смертность имела поистине громадные масштабы (особенно зимой 1941-1942 гг.). ЧГК учитывала почти всех убитых и замученных в этих лагерях как военнопленных, но в действительности там содержалось и большое число гражданских. В основном по этой причине получилось неверное соотношение между гражданскими и военнопленными.
Польские офицеры, расстрелянные в Катыни, тоже включены ЧГК в общее число жертв фашистского геноцида, поскольку это преступление высшего советского руководства было тогда приписано гитлеровцам. Однако здесь речь идет о нескольких тысячах человек, и их исключение из числа жертв фашистского геноцида практически .никак не влияет на приведенные выше данные ЧГК о масштабах физического истребления людей на оккупированной советской территории.
Хотелось бы обратить внимание на странную односторонность в определении понятий "этичность" и "неэтичность" при напоминании о неприглядных событиях прошлого. Например, расстрел польских офицеров в Катыни - преступление, которое не при каких обстоятельствах ни оправдать, ни простить нельзя.
И в напоминании об этой трагедии, естественно, нет ничего неэтичного. Однако как-то так получилось, что вроде бы неэтично напоминать, если жертвами подобных злодеяний являются наши соотечественники. Многие тысячи советских военнослужащих, попавших в плен в ходе польско-советской войны 1920 г. погибли. Упомянув об этом факте, я рискую быть обвиненным в неэтичности за то, что поставил в один ряд катынскую трагедию с трагедией советских военнопленных в польском плену в 1920-1921 гг.
Мы не можем согласиться и с включением в число жертв репрессий суммарных людских потерь во время гражданской войны. Нет оснований утверждать, что Советское правительство специально развязало гражданскую войну именно с целью истребления собственного народа. Напротив, факты говорят о том, что политические силы, пришедшие к власти в октябре 1917 г., старались избежать любой войны - как с Германией или странами Антанты, так и внутри страны. Крупномасштабная гражданская война началась через 2-3 месяца после заключения Брестского мира с серии белогвардейских мятежей. В результате гражданской войны население страны (в границах СССР до 17 сентября 1939 г.) сократилось к 1922 г. почти на 13 млн. Подавляющее большинство этих потерь составляли умершие от голода, холода, болезней (особенно от сыпного тифа), погибшие на фронтах войны у всех противоборствующих сторон. В число составляющих убыли населения страны входит и белая эмиграция. Все эти потери были следствием войны со всеми ее издержками. По нашему мнению, считать жертвами большевистского режима (красного террора) можно только арестованных и осужденных карательными органами Советской власти по политическим мотивам, включая жертв самосудов над "контрреволюционерами". Жертвы красного террора исчислялись многими десятками тысяч, но в общей массе людских потерь они занимали далеко не первое место и значительно уступали указанным выше компонентам убыли.
Г-н Максудов иронизирует по поводу разоблачения мною суммарных потерь (40 млн.), о которых говорил Рой Медведев. В данном случае автор "Письма в редакцию" оказал Р.А.Медведеву медвежью услугу. Дело в том, что последний опубликовал в "Аргументах и фактах" (1989. №5) статью по статистике сталинских репрессий за период с конца 20-х годов до 1953 г., в которой приводились эти 40 млн. и ряд других цифр (ни одна из них не соответствовала действительности). В дальнейшем редколлегия издания из различных источников выяснила, что допустила оплошность, опубликовав эту статью, так как вся роймедведевская цифирь (включая, естественно, упомянутые 40 млн.) - сплошная "туфта". Чтобы как-то реабилитироваться в глазах более-менее компетентных читателей, редколлегия "Аргументов и фактов" опубликовала (№№38, 39, 40, 45 за 1989 г. и №5 за 1990 г.) серию моих статей с содержанием подлинной, документально подтвержденной статистики осужденных за контрреволюционные преступления, заключенных, спецпоселенцев, ссыльнопоселенцев и др. Сам же Рой Медведев еще до публикации моих статей поместил в одном из номеров "Аргументов и фактов" за 1989 г. пояснение, что его статья в №5 за тот же год является недействительной. Г-н Максудов, вероятно, не совсем в курсе этой истории, иначе вряд ли взялся бы защищать далекие от истины расчеты, от которых сам их автор, осознав свою ошибку, публично отрекся.
Нельзя назвать справедливым обвинение, что Земсков якобы не сопоставляет новые данные с уже известными сведениями. Вот, например, выдержка из моей статьи, опубликованной в "Социс" (1991. №6): "Вот что, например, пишет С.Коэн (со ссылкой на книгу Р.Конквеста "Большой террор", изданной в 1968 г. в США): "... К концу 1939 года число заключенных в тюрьмах и отдельных концентрационных лагерях выросло до 9 млн. человек (по сравнению с 30 тыс. в 1928 году и 5 млн. в 1933-1935)" ... В действительности же в январе 1940 г. в лагерях ГУЛАГа содержалось 1334408 заключенных, в колониях ГУЛАГа - 315584 и в тюрьмах - 190266 человек. Всего в лагерях, колониях и тюрьмах находилось тогда 1850258 заключенных ..., т.е. приведенные Р.Конквестом и С.Коэном статистические данные преувеличены почти в пять раз".
Неужели и после этого г-н Максудов будет уверять, что Земсков якобы не делает соответствующих сопоставлений? Вся беда большинства западных авторов в том, что подобные сопоставления не в их пользу. Если я стараюсь не злоупотреблять сопоставлением новых и "старых" сведений, то только из чувства деликатности, чтобы лишний раз психологически не травмировать исследователей, оперировавших в своих трудах, как выяснилось после публикации статистики ОГПУ-НКВД-МГБ-МВД, неверными цифрами.
>>>продолжение ответа Земскова
http://www.pereplet.ru/history/Author/Russ/Z/Zemskov/Articles/DISPUT.HTM
Из-за кривизны кодировки на этой страничке.
Дискуссия по статьям Земскова
После опубликования работ Земскова на страницах журнала Социологические исследования. 1995, №3. (С.114-127.) произошла небольшая дискуссия о правомерности его оценок. Собственно дискуссия состоит из письма в редакцию С.Максудова и ответа на это письмо Земскова.
С.МАКСУДОВ
О ПУБЛИКАЦИЯХ В ЖУРНАЛЕ "СОЦИС"
С большим опозданием мне удались познакомиться с полемикой, развернувшейся в вашем журнале и других изданиях по проблеме численности репрессированных в советское время. Речь идет о публикациях Виктора Земскова в "Социс" (в частности, 1992, #6) и его же статье "Политические репрессии в СССР (1917-1990 гг.)" ("Россия XXI". 1994. #1) и о статье Льва Разгона "Ложь под видом статистики" ("Столица", 1992. #8). Занимаясь изучением этой проблемы довольно давно, я хочу высказать несколько замечаний относительно затронутых вопросов.
Начну с того, что публикация архивных данных о численности ГУЛАГа не была для меня большой неожиданностью, поскольку в самиздатовской статье, включенной Роем Медведевым в 1975 г. в его журнал "XX век" и оттуда перепечатанной в 1977 г. французским советологическим журналом "Cahiers du Munde Russe et Sovietique", я оценивал потери от репрессий в 1935-1938 гг. в 1-1,5 млн. и, к большому удивлению моих многочисленных оппонентов, оказался прав.
В свое время я много расспрашивал бывших узников ГУЛАГа о численности их лагерей и знаю, что большинство из них склонны сильно преувеличивать практическую роль Архипелага и его размеры. Разговоры о грузоподъемности транспортных средств или даже просто о численности мужчин в определенных возрастных группах вызывали у них, как правило, только раздражение или неприязнь. Без особого успеха пытался я объясниться с Александром Исаевичем Солженицыным относительно ошибочного толкования им расчетов И.Курганова. Великий писатель ответил примерно так: поскольку советская власть прячет сведения, мы имеем право на любые догадки. Возмущенные восклицания Льва Разгона, принадлежащего к сильно поредевшему племени узников Архипелага, напоминают мне эти давние встречи и разговоры.
С другой стороны, Виктор Земсков, допущенный одним из первых в спецчасть ЦГАОРа, для чего, как он нам рассказывает, необходимо было иметь по крайней мере вторую форму секретности. воспроизведя обобщенные данные КГБ, подготовленные в свое время для Хрущева, и множество других ранее неизвестных цифр, демонстрирует глубокую убежденность, что эти материалы НКВД-КГБ и есть искомая нами конечная истина или, как он выражается, "подлинная статистика".
Однако до истины нам еще очень и очень далеко; перед нами не более чем материал к размышлению и историческому изучению, в котором пока отнюдь не все ясно. Например, в таблице "Движение лагерного населения ГУЛАГа", воспроизведенной уже в нескольких публикациях ( "Социс". 1991. №6). имеется графа "прочая убыль". Заключенные не умерли, не вышли на свободу, не бежали, не переведены в другие места, но при этом исчезли, в наличии перестали быть, нет их, убыли. Куда? Как? Улетели? Взяты живыми на небо? Этого нам исследователь не сообщает, хотя. казалось бы. понимание воспроизводимого материала - первая обязанность ученого. Не является ли эта "прочая убыль" эвфемизмом, скрывающим уничтожение заключенных в лагерях, которое по каким-то причинам не захотели включить в графу "умершие"? Случайно ли эта "прочая убыль" резко возрастает в 1938 г. (16 тысяч), снижается в 1940 г. и вновь подпрыгивает в 1941 г.? А сколько из сотни тысяч бежавших и не вернувшихся из бегов в действительности ушли не далеко, а были застрелены рядом с колючей проволокой? По лагерным мемуарам мы знаем, что немало. Статистика Земскова не дает ответа на этот вопрос, хотя он прямо связан с проблемой убыли лагерного населения (в 1934-1937 гг. разница между численностью бежавших и вернувшихся из бегов примерно равна числу умерших в лагерях!) Загадочным представляется и число заключенных, перебрасываемых из лагерей в лагеря. Причины таких перевозок понятны, где-то начинается новое строительство, где-то не хватает рабочих на лесоповале и т.п. Но почему численность прибывших из лагерей НКВД в другие лагеря НКВД в 1938-1945 гг. почти на 200 тысяч меньше, чем число отправленных? Не прятали ли начальники лагерей за этими перебросками повышенную убыль заключенных? Ответа на этот вопрос мы напрасно будем искать в статьях Земскова. А без понимания этих и многих других проблем, без проверки этой обобщенной статистики на материалах движения зеков в отдельных лагерях, без сводных данных об арестованных, сидящих в тюрьмах, в колониях, оказавшихся в ссылке и так далее, мы не можем начинать серьезный разговор о размерах сталинских репрессий. Закончим же мы его, когда за сводными статистическими таблицами сумеем рассмотреть имена и судьбы отдельных людей, когда сможем позволить себе произнести сакраментальную фразу: "Никто не забыт", но до этого, увы, еще очень далеко.
Существенный недостаток работы Земскова заключается в том, что он принимает на веру любые архивные сведения, попавшиеся ему под руку, не пытаясь ни проверить их, ни представить картину происходящего в целом, не задаваясь вопросом о надежности и полноте используемой им группы документов. Дело обстоит сравнительно неплохо, когда речь идет об обобщенных данных, сводках, составленных сотрудниками ОГПУ-КГБ для начальства и будущего историка, но. к сожалению, они проделывали такую работу не слишком часто. Например, Земсков рассказывает нам, что случилось с кулаками: "в 1932-1940 в кулацкой ссылке родилось 230258, умерло 389521, бежало 629042 и возвращено из бегов 235125 человек". Необычайно точные цифры, но о положении кулаков они не говорят почти ничего. Во-первых, потому что учет движения населения был в тот период неточным по всей стране, а в кулацких поселках ЗАГСы открывались в последнюю очередь, качество учета было необычайно низким и все сведения носят крайне приблизительный характер. Во-вторых, депортации кулаков начались в 1929 г., массово развернулись в 1930-1931 гг. Именно для двух последних лет важно знать число бежавших, умерших и родившихся, число арестованных и затем переведенных из тюрем и лагерей в ссылку. Без этих данных никакое серьезное заключение о размерах потерь кулаков в ссылке невозможно, и рассуждения Земскова выглядят совершенно необоснованными.
Странной кажется и ссылка Земскова на архивные данные о рождаемости и смертности на Украине: "По данным Центрального управления народохозяйственного учета Госплана СССР в 1932 г. на Украине родилось 782 тыс. и умерло 668 тыс., в 1933 г. - соответственно 359 тыс. и 1309 тыс. человек". Эти цифры позволяют ученому сделать вывод, что оценки потерь украинского населения "сильно преувеличены". Исследователи из ЦСУ, серьезно занимающиеся демографической статистикой (Андреев, Дарский, Харькова. Население Советского Союза 1922-1991. М.: Наука, 1993. С.44.), показали, что в 1930-1933 гг. неполнота статистических сведений по СССР относительно рождаемости составила 41.5%, а по смертности - 93,5%. Совершенно очевидно, что в пострадавших районах Украины неполнота учета в голодные годы была много выше, чем в среднем по стране. Ссылка Земскова на заведомо неполные и потому ни о чем не говорящие данные, свидетельствует лишь о его неумении критически работать с источниками. Кощунственно звучит и его обобщающее утверждение о причинах гибели сельского населения в 30-е годы:
"В число жертв репрессий часто включаются умершие от голода в 1933 г. Безусловно. государство своей фискальной политикой совершило тогда чудовищное преступление перед миллионами крестьян. Однако включение их в категорию "жертвы политических репрессий" вряд ли правомерно. Это - жертвы экономической политики государства (аналог - миллионы неродившихся в результате шоковых реформ радикал-демократов российских младенцев)". Кощунственно само сопоставление умерших от нехватки еды и не появившихся на свет, незачатых в результате планирования семьи детей. Что касается вопроса: была ли смерть миллиона казахов, миллионов украинских и русских крестьян следствием экономической фискальной политики государства или результатом коллективизации (насильственного политического преобразования деревни), - это, несомненно, важная серьезная проблема, и легковесные рассуждения Земскова лишь свидетельство уровня его некомпетентности.
Говоря о высылке крымских татар, Земсков также опровергает опубликованные сведения ссылкой на архивные материалы: "Из документов следует, что из 151720 крымских татар, направленных в мае 1944 г. в Узбекскую ССР. было принято по актам органами НКВД Узбекистана 151529, а в пути следования умер 191 человек (0,13%). Другое дело, что в первые годы жизни на спецпоселении в процессе мучительной адаптации смертность значительно превышала рождаемость. С момента первоначального вселения и до 1 октября 1948 г. ... у крымчан 6564 [родилось] и 44887 [умерло]. С 1949 г. рождаемость стала выше смертности".
Движение эшелонов с крымскими татарами продолжалось 15-20 дней. Смертность 0.13% (по 10 человек в день) для населения с повышенной долей стариков и детей - это меньше, чем была естественная убыль крымских татар в мирные предвоенные годы. Хотелось бы спросить руководителей операции Кобулова и Серова: как вам удалось при перевозке в вагонах по 70-100 человек, при отсутствии врачей, пищи и воды снизить норму смертности арестованных по сравнению с обычными условиями жизни? Но и так ясно, что они на это ответили бы: нет таких крепостей, которые мы - большевики - не смогли бы взять. Очевидно примерно так же думает наш ученый. Мы же заметим, что перед нами очевидная туфта, какой в отчетности НКВД. конечно, не мало. Убедиться в этом можно, познакомившись с воспоминаниями переселяемых и рассмотрев всю группу известных документов о высылке татар. Вот что рассказывал, например, в ЦК КПСС в 1957 г. известный крымско-татарский писатель участник войны Шамиль Алядин: "В 2 часа ночи 17 мая 1944 г. внезапно ворвались в квартиры татар оперативные работники и вооруженные автоматчики войск НКВД, вытащили спавших женщин, детей, стариков из постелей и, наставляя на их груди автоматы, приказали в течение 10 минут покинуть квартиры ... Выехали люди голые и голодные, ехали месяц, в закрытых душных вагонах возникли тифозные болезни: дети. старики стали умирать от голода и болезни. Солдаты войск НКВД хватали мертвецов, выбрасывали их в окна вагона" [выделено мною. - С.М.] (Цит. по: Александр Некрич. Наказанные народы. Нью-Йорк, 1978. С.96). Таких свидетельств собрано несколько тысяч. Об огромных потерях рассказывают и архивы. В апреле 1944 г. Серов и Кобулов сообщают Берии, что на 1 апреля 1940 г. в Крыму проживало 218 тысяч крымских татар, из них 20 тысяч были призваны в Красную Армию. В свою очередь Берия согласовывает со Сталиным выселение крымских татар и расселение их в Узбекистане. 19 мая Кобулов и Серов рапортуют, что "подвезено спецконтингента к станциям погрузки 165515 человек. Отправлено к местам назначения 50 эшелонов численностью 136412 человек. Операция продолжается". ("Моск. новости". 1990. 14 окт.). Из докладной записки первого секретаря Крымского обкома ВКП(б) Тюляева в ЦК ВКП(б) от 14 октября 1944 г. следует, что всего было вывезено 194111 крымских татар (Некрич. Цит. соч. С.96). Прибыло же к 1 июля 1944 г., как уже было известно из документов, демонстрировавшихся КГБ на процессах татар, многократно опубликованных на западе и теперь вновь "открытых" Земсковым в архивах, 151424 человека ("Ташкентский процесс". Амстердам, 1976. С.200). Для серьезной научной оценки потерь от переезда следует рассмотреть первичные материалы НКВД о депортации и расселении, воспоминания очевидцев, а не липовые расписки и ведомости. Но и сейчас достаточно очевидно, что речь идет не о 190, а о многих тысячах человек. По данным НКВД, представленным в докладе В.И.Мукомоль ("Депортированные народы в Средней Азии: проблемы и перспективы демографического развития". Ашхабад, 1991), за первые 4 года ссылки татары потеряли 20% населения. Данные о численности спецпоселенцев на 1 января 1957 года - 165259 крымских татар, опубликованные Земсковым ("АиФ". 1989. №39), свидетельствуют об убыли с 1940 г. 53 тысяч человек. Судя по численности детей, составлявших больше половины ссыльных (надо помнить о запрете абортов и об отсутствии каких-либо средств ограничения рождаемости), в нормальных условиях должен был быть некоторый прирост населения. В предвоенные годы (1937-1940) прирост крымских татар был 2% (4 тыс. человек) в год. Для 1941-1952 гг. можно было бы ожидать при нормальном уровне смертности прирост в 1% (2 тыс. человек) в год или 20-25 тысяч человек за весь период. Таким образом, суммарные потери крымских татар в 1940-1953 гг. составляют приблизительно 70 тысяч человек, то есть около 40% от средней за период численности населения. Следует, очевидно, подчеркнуть, что речь идет о погибших раньше времени людях, а не о снижении рождаемости. Эта оценка довольно близка к результатам расчетов самих татар, сделанных с помощью массового опроса населения в Узбекистане в 60-е годы (46%), и необычайно далека от 0,13%, о которых пожелал нам вдруг сообщить Виктор Земсков, опровергая "домыслы" демократической прессы.
Число раскулаченных - 10 млн. человек кажется Земскову преувеличенным, и он безапелляционно заявляет: "Их было 4 млн.". В действительности 4 млн. - это минимальная оценка тех, у кого имущество было отнято насильственным путем по решению специальных комиссий в 1930-1931 гг. Кроме того, примерно у 600 тысяч семей (около 3 млн. человек) имущество было конфисковано в 1929-1932 гг. по постановлению суда за неуплату вовремя непомерно высоких налогов. Наконец, 400-500 тысяч сельских семей (2-2,5 млн. человек) за годы коллективизации "самораскулачились", то есть бросили дома, землю и бежали в город, на стройки, в другие районы страны. Таким образом, общее число пострадавших от политики раскулачивания близко к 10 млн. и заведомо выше 4 млн. Земскова.
10 млн. репрессированных в 1941-1946 гг. для Земскова "уж совсем фантастика". Однако в лагерях, колониях и тюрьмах в 1941 г. находилось около 2,1 млн. человек, прибыло в лагеря за 1941-1945 г. из других мест заключения еще 2,3 млн. ("Социс". 1992. №6), отправлено в ссылку более 2,5 млн. (немцы, поляки, прибалтийцы, репрессированные народы, жители Украины и т.д.). подвергнуто судебному наказанию в армии (в основном штрафные роты) 900 тыс. человек ("Гриф секретности снят". М., 1993. С.140), потери партизан в борьбе с Красной Армией на Западной Украине и в Прибалтике около 200 тысяч. Через фильтрационные лагеря НКВД со сроком пребывания от нескольких недель до нескольких месяцев прошли почти 5 млн. советских граждан, побывавших в оккупации или плену. Итого заметно более 10 млн. жителей СССР столкнулись в годы войны с репрессивной машиной НКВД. Это, к сожалению, никак не фантастика, а политическая реальность. Кроме того, пострадали и иностранцы. Почти 2 млн. немцев и японцев были изгнаны из их домов в Кенигсберге и на Сахалине. 4 млн. немецких и японских военнопленных оказались в специальных лагерях.
Разоблачает Земсков и суммарные потери - 40 млн. человек, о которых говорил Рой Медведев, а цифра "50-60 млн. человек физически истребленных и умерших в результате террора, репрессий, голода, коллективизации и др." заставляет его усомниться в "научной добросовестности всех этих авторов. Здесь, скорее, речь можно вести о том, сколь добросовестно они потрудились над выполнением заказов политиков и спецслужб своих стран с целью дискредитировать в наукообразной форме своего противника по "холодной войне"". Эта навязшая в зубах декларация советской пропаганды о западных провокаторах и агентах убога и смешна и не сопровождается хоть сколько-нибудь убедительными аргументами. Их и не может быть, поскольку современные демографические расчеты московских ученых хорошо подтверждают оценки, сделанные в свое время на западе. Например, в своей работе 1977 г., опубликованной во Франции, я подсчитал, что повышенная убыль советского населения (то есть люди, умершие раньше своего часа) составила в годы гражданской войны 10,5 млн. и около 3,5 млн. эмигрировало, в 1930-1938 гг. - 7,5 млн., в 1939-1953 гг. - 24,5 млн. (еще около 3 млн. эмигрировало в послевоенные годы в Польшу). Эти 42, а с эмиграцией почти 50 млн. человек представлялись мне минимальной суммарной оценкой потерь. Сегодня похожие результаты получили русские демографы и историки. Для гражданской войны оценка потерь принимается 10-12 млн. ("Народонаселение". Демографический словарь. М., 1994. С.344). Потери коллективизации (1930-1941) демографы Андреев, Дарский и Харькова оценивают в 7 млн., а потери войны в 26,6 млн. (Цит. соч. С.60, 77). Таким образом, повышенная убыль советского населения оценивается сегодня в России в интервале 40-50 млн. Эта огромная цифра - цена чудовищного эксперимента власти над населением.
Земсков справедливо указывает, что не только в Институте истории, не только в КГБ, но и на западе были ученые, сомневавшиеся в подобных оценках.
В частности, С.Виткрофт "доказывал", что никакого голода в 1933 г. практически не было, а небольшая повышенная смертность была вызвана распространением на юге Украины малярии и других заболеваний (CREES Discussion Papers. Soviet Industrialisation Project Series. 1982. №20, №21). Сегодня он и его коллеги изменили позицию, усиленно работают в советских архивах и стараются не вспоминать о своих прежних утверждениях. Рассуждения же о том, что нанятые ЦРУ "ученые" выдумали большие цифры советских потерь, как и идея, что ответственность за потери несет не советское правительство, а его противники, несерьезны, да и не слишком этичны. В частности, Земсков напоминает нам. что "в свое время возглавляемая академиком Н.Н.Бурденко Чрезвычайная Государственная Комиссия по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников установила, что на оккупированной территории было убито и замучено 10,7 млн. советских граждан". Несомненно, нужно внимательно рассмотреть результаты работы этой комиссии, там может оказаться немало ценных материалов и свидетельств. Но не следует при этом забывать, чьи приказы послушно выполнял академик Бурденко. В частности, мы знаем, что комиссия провела в Катыни повторное вскрытие могил и "доказала", что польские офицеры были расстреляны немцами в 1941 г., соответствующие документы были представлены советской делегацией в Нюрнберге. Я думаю, одного этого факта достаточно, чтобы отнестись к свидетельствам комиссии Бурденко с определенной осторожностью.
Возвращаясь к содержанию дискуссии, развернувшейся вокруг публикаций архивных документов в журнале "Социс". следует заметить, что Лев Разгон и его единомышленники, включая А.И.Солженицына, не слишком хорошо представляли общую численность лагерей и заметно преувеличивали их размеры. При этом на своем опыте они знали об Архипелаге нечто необычайно существенное, его дьявольскую античеловеческую природу. С другой стороны, Виктор Земсков, опубликовавший множество документов НКВД-КГБ, насколько я могу судить, остается весьма далек от понимания сущности ГУЛАГа и характера социально-политических процессов, происходивших в стране. Не различая степени точности и достоверности отдельных цифр, не проводя критического анализа источников, не сопоставляя новых данных с уже известными сведениями, автор абсолютизирует публикуемые материалы, выдавая их за конечную истину. В результате его попытки обобщенных утверждений со ссылкой на тот или иной документ, как правило, не выдерживают критики. Поэтому, как это ни удивительно, в суждениях о характере и размерах потерь советского населения эмоциональные выкрики бывших лагерников оказываются более верными, чем рассуждения допущенного к архивам КГБ научного сотрудника.
В.Н.ЗЕМСКОВ
К ВОПРОСУ О МАСШТАБАХ РЕПРЕССИЙ В СССР
ЗЕМСКОВ Виктор Николаевич - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института Российской истории РАН. Наш постоянный автор.
Ознакомившись с письмом гражданина США С.Максудова в редколлегию журнала "Социологические исследования", в котором содержится критика серии моих опубликованных статей, в частности статьи "ГУЛАГ: историко-социологический аспект" ("Социол. исслед. 1991. (№6, 7), я считаю своим долгом сделать нижеследующие пояснения.
В течение десятилетий исследование репрессивной политики в СССР велось без использования такого важнейшего вида источников, как статистическая отчетность репрессивных органов. Эти документы были строго засекречены и являлись недоступными.
В конце 80-х годов на волне гласности и демократизации нам удалось получить к ним доступ и опубликовать ранее строго засекреченные статистические данные ОГПУ-НКВД-МГБ-МВД, касающиеся численности заключенных ГУЛАГа, спецпоселенцев и др. Публикация этой статистики (даже при наличии в ней ряда противоречий и неясностей) дала новые жизненные силы для дальнейшего плодотворного исследования проблемы. Именно в таком духе оценивалось значение моих публикаций многими отечественными и зарубежными исследователями, включая и тех из них, чьи прежние представления существенно расходились со сведениями, приводимыми в моих статьях.
На этом фоне реакцию г-на Максудова (отнюдь не дилетанта, а крупного специалиста) на публикацию моих статей трудно назвать иначе, как патологическим отклонением от общего правила. Вместо признательности за ввод в научный оборот целого комплекса новых источников, в которых историческая наука чрезвычайно нуждалась, мы наблюдаем реакцию, которую трудно назвать выражением чувства благодарности даже при самом дерзновенном полете фантазии.
Рейтинг С.Максудова в западном ученом мире достаточно высок. Но он держится на его прежних исследованиях 70-80-х годов, т.е. на старой источниковой базе, когда еще не стала достоянием исторической науки сводная статистика советских карательных органов. Избранную Максудовым тактику, направленную на доказательство недостоверности новых статистических источников и обвинение авторов, публикующих их, в непрофессионализме, некомпетентности и т.п., нельзя назвать разумной и дальновидной. Эта тактика заведомо бесперспективная и тупиковая. Она отнюдь не будет способствовать поддержанию его авторитета в ученом мире. Более дальновидно и разумно поступают те зарубежные исследователи, которые, отбросив груз прежних представлений, построенных во многих случаях на "старых" недостоверных источниках и расчетах, активно используют в своих трудах новые статистические источники. Именно этим исследователям будут обеспечены первые роли в данном направлении исторической науки. А г-н Максудов обрекает себя на неизбежную в обозримом будущем утерю первых ролей в плеяде исследователей данной проблемы. Г-н Максудов надеется, что ему удастся доказать недостоверность этих источников, но в конечном итоге его ожидает в этом деле неизбежное фиаско. Доказать недостоверность достоверных источников - заведомо безнадежная затея.
Непонятно иронизирование г-на Максудова по поводу употребляемого нами выражения "подлинная статистика". Эта статистика действительно подлинная, документально подтвержденная, и мы не видим оснований для иронии. Выражая согласие с мнением г-на Максудова, что эта статистика является материалом "к размышлению и историческому изучению, в котором пока отнюдь не все ясно", мы в то же время уверены, что все последующие уточнения и дополнения (если таковые будут иметь место) уже не смогут принципиально повлиять на приводимую в моих статьях статистику политических репрессий, заключенных, спецпоселенцев и т.д. Например, если по данным текущей и сводной статистики НКВД в лагерях, колониях и тюрьмах СССР в начале 1939 г. содержалось немногим более 2 млн.
заключенных, то никакие последующие уточнения и дополнения никогда не приведут к подтверждению ошибочной версии Л.Э.Разгона, согласно которой тогда якобы насчитывалось 9 млн. заключенных.
Конечно, в моих публикациях есть уязвимые моменты, по которым я до сих пор не готов дать исчерпывающий ответ. В частности, это касается пресловутой "прочей убыли", в отношении которой г-н Максудов совершенно справедливо задает недоуменные вопросы. На данном этапе исследования я могу только сказать, что под "прочей убылью" имелись в виду ошибочно включенные в списочный состав (за 20-летний период 1934-1953 гг. таковых по лагерям ГУЛАГа было учтено 116279, т.е. в среднем по 5814 человек в год). В свою очередь пока не найдено объяснений, какие именно люди подпадали под рубрику "ошибочно включенные в списочный состав", В документах, которые прошли через мои руки, нет никаких пояснений по этому поводу. Однако мы должны предостеречь г-на Маскудова от причисления этой категории заключенных к умершим или расстрелянным. Все расстрелянные в лагерях, включая убитых при попытке к бегству и по другим причинам, учитывались Санитарным отделом ГУЛАГА как "умершие от болезней органов кровообращения". В сводной лагерной статистике ГУЛАГа они включены в общее число умерших, которое приводится в моих публикациях.
В отношении этой "прочей убыли" пока можно только строить догадки. Я не исключаю и такого объяснения, что в данном случае речь идет о форме казнокрадства, когда лагерная администрация делала приписки, чтобы получить дополнительные денежные, продовольственные и материальные фонды в целях личного обогащения, а потом списывала несуществующих заключенных на "прочую убыль" или "ошибочно включенных в списочный состав".
Определяя повышенную убыль советского населения в 40-50 млн, г-н Максудов делает вывод: "Эта огромная цифра - цена чудовищного эксперимента власти над населением". Разумеется, мы не собираемся отрицать очевидный факт, что определенная часть этих людей стала жертвами репрессий и всякого рода "экспериментов" (коллективизация и др.). Но ведь мой оппонент включает в это число 10-12 млн. умерших и погибших во время гражданской войны и даже все людские потери в период Великой Отечественной войны (26,6 млн.). Интересно, с каких это пор людские потери в тяжелых и кровопролитных войнах стали зачисляться в разряд "цены чудовищного эксперимента власти над населением"?
Или, может быть, г-н Максудов полагает, что в 1941 г. правящие круги СССР специально развязали войну с Германией и ее союзниками, чтобы таким образом побольше истребить собственного населения? Только при допущении этой нелепой мысли можно всерьез говорить о включении людских потерь в Великой Отечественной в разряд жертв режима. Однако советское руководство, разумеется, никогда такой цели не ставило. Можно дискутировать по вопросу о возможной экспансии Советского Союза под видом раздувания пожара "мировой пролетарской революции" (в противовес можно провести ряд высказываний Ленина и его сподвижников, свидетельствующих об их отрицательном отношении к идее экспорта революции, а что касается Сталина, то он вообще избегал употреблять термин "мировая революция"). Факт остается фактом: не Советский Союз развязал эту войну.
Напоминание о масштабах фашистского геноцида на территории СССР, подвергавшейся в 1941-1945 гг. вражеской оккупации, я не считаю "несерьезным, да и не слишком этичным". Г-н Максудов проявляет, так сказать, осторожное недоверие к данным Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников (ЧГК). Его, по-видимому, смутило очень высокое число советских граждан - жертв фашистского геноцида на оккупированной территории СССР (10.7 млн.). Однако нет серьезных оснований не доверять этим цифрам. Ведь война фашистской Германии против СССР имела истребительный характер. Этим она принципиально отличалась от предыдущих военных кампаний 1939-1941 гг. в Европе. Хотя гитлеровцы формально и не распространили методы "решения еврейского и цыганского вопросов" на "решение русского, украинского и белорусского", но на практике приближались к этому.
На оккупированных советских землях они целенаправленно истребляли миллионы людей.
Следует иметь в виду, что приведенные выше данные ЧГК касаются только оккупированной советской территории. Здесь не учтены миллионы депортированных советских граждан (гражданских и военнопленных), убитых и замученных в фашистской неволе за пределами СССР. В общей сложности жертвы фашистского геноцида прочно занимают первое место среди всех составляющих людских потерь СССР в Великой Отечественной войне. Они намного превосходят даже безвозвратные потери советских вооруженных сил, тоже отнюдь немалые.
Сводные данные ЧГК построены на основе первичных и сводных материалов широкой сети районных, областных, краевых, республиканских ЧГК, которые провели поистине титаническую работу по определению убитых и замученных советских граждан на оккупированной территории. Раньше у меня было сомнение, не скрываются ли под термином "убито и замучено" суммарные людские потери.
Однако в процессе работы с актами и протоколами районных и областных ЧГК это сомнение отпало. Термин "убито и замучено фашистскими захватчиками и их пособниками" адекватен своему содержанию, так как в акты районных и областных ЧГК не вносились умершие естественной смертью, потери коллаборационистов и т.д.
Суммарные итоги этой работы - 10,7 млн. жертв фашистского геноцида на оккупированной советской территории - подтверждаются многочисленными документами и свидетельствами. Это означает, что именно эта цифра является документально подтвержденной. Не исключено, что часть убитых и замученных советских граждан, относительно гибели которых ничего не было известно, выпала из поля зрения районных и областных ЧГК. Так что здесь возможен недоучет, хотя, скорее всего, незначительный.
Следует иметь в виду, что при установлении общего количества жертв фашистского геноцида на оккупированной территории, не вызывающего особых сомнений, ЧГК допустила явно неверное распределение этого количества на гражданских и военнопленных. По данным ЧГК, в этом числе было 6,8 млн. гражданских и 3,9 млн. военнопленных. Здесь нужна существенная корректировка в сторону увеличения доли гражданских и соответственно уменьшения доли военнопленных.
Оккупированная советская территория была покрыта довольно густой сетью лагерей военнопленных, в которых смертность имела поистине громадные масштабы (особенно зимой 1941-1942 гг.). ЧГК учитывала почти всех убитых и замученных в этих лагерях как военнопленных, но в действительности там содержалось и большое число гражданских. В основном по этой причине получилось неверное соотношение между гражданскими и военнопленными.
Польские офицеры, расстрелянные в Катыни, тоже включены ЧГК в общее число жертв фашистского геноцида, поскольку это преступление высшего советского руководства было тогда приписано гитлеровцам. Однако здесь речь идет о нескольких тысячах человек, и их исключение из числа жертв фашистского геноцида практически .никак не влияет на приведенные выше данные ЧГК о масштабах физического истребления людей на оккупированной советской территории.
Хотелось бы обратить внимание на странную односторонность в определении понятий "этичность" и "неэтичность" при напоминании о неприглядных событиях прошлого. Например, расстрел польских офицеров в Катыни - преступление, которое не при каких обстоятельствах ни оправдать, ни простить нельзя.
И в напоминании об этой трагедии, естественно, нет ничего неэтичного. Однако как-то так получилось, что вроде бы неэтично напоминать, если жертвами подобных злодеяний являются наши соотечественники. Многие тысячи советских военнослужащих, попавших в плен в ходе польско-советской войны 1920 г. погибли. Упомянув об этом факте, я рискую быть обвиненным в неэтичности за то, что поставил в один ряд катынскую трагедию с трагедией советских военнопленных в польском плену в 1920-1921 гг.
Мы не можем согласиться и с включением в число жертв репрессий суммарных людских потерь во время гражданской войны. Нет оснований утверждать, что Советское правительство специально развязало гражданскую войну именно с целью истребления собственного народа. Напротив, факты говорят о том, что политические силы, пришедшие к власти в октябре 1917 г., старались избежать любой войны - как с Германией или странами Антанты, так и внутри страны. Крупномасштабная гражданская война началась через 2-3 месяца после заключения Брестского мира с серии белогвардейских мятежей. В результате гражданской войны население страны (в границах СССР до 17 сентября 1939 г.) сократилось к 1922 г. почти на 13 млн. Подавляющее большинство этих потерь составляли умершие от голода, холода, болезней (особенно от сыпного тифа), погибшие на фронтах войны у всех противоборствующих сторон. В число составляющих убыли населения страны входит и белая эмиграция. Все эти потери были следствием войны со всеми ее издержками. По нашему мнению, считать жертвами большевистского режима (красного террора) можно только арестованных и осужденных карательными органами Советской власти по политическим мотивам, включая жертв самосудов над "контрреволюционерами". Жертвы красного террора исчислялись многими десятками тысяч, но в общей массе людских потерь они занимали далеко не первое место и значительно уступали указанным выше компонентам убыли.
Г-н Максудов иронизирует по поводу разоблачения мною суммарных потерь (40 млн.), о которых говорил Рой Медведев. В данном случае автор "Письма в редакцию" оказал Р.А.Медведеву медвежью услугу. Дело в том, что последний опубликовал в "Аргументах и фактах" (1989. №5) статью по статистике сталинских репрессий за период с конца 20-х годов до 1953 г., в которой приводились эти 40 млн. и ряд других цифр (ни одна из них не соответствовала действительности). В дальнейшем редколлегия издания из различных источников выяснила, что допустила оплошность, опубликовав эту статью, так как вся роймедведевская цифирь (включая, естественно, упомянутые 40 млн.) - сплошная "туфта". Чтобы как-то реабилитироваться в глазах более-менее компетентных читателей, редколлегия "Аргументов и фактов" опубликовала (№№38, 39, 40, 45 за 1989 г. и №5 за 1990 г.) серию моих статей с содержанием подлинной, документально подтвержденной статистики осужденных за контрреволюционные преступления, заключенных, спецпоселенцев, ссыльнопоселенцев и др. Сам же Рой Медведев еще до публикации моих статей поместил в одном из номеров "Аргументов и фактов" за 1989 г. пояснение, что его статья в №5 за тот же год является недействительной. Г-н Максудов, вероятно, не совсем в курсе этой истории, иначе вряд ли взялся бы защищать далекие от истины расчеты, от которых сам их автор, осознав свою ошибку, публично отрекся.
Нельзя назвать справедливым обвинение, что Земсков якобы не сопоставляет новые данные с уже известными сведениями. Вот, например, выдержка из моей статьи, опубликованной в "Социс" (1991. №6): "Вот что, например, пишет С.Коэн (со ссылкой на книгу Р.Конквеста "Большой террор", изданной в 1968 г. в США): "... К концу 1939 года число заключенных в тюрьмах и отдельных концентрационных лагерях выросло до 9 млн. человек (по сравнению с 30 тыс. в 1928 году и 5 млн. в 1933-1935)" ... В действительности же в январе 1940 г. в лагерях ГУЛАГа содержалось 1334408 заключенных, в колониях ГУЛАГа - 315584 и в тюрьмах - 190266 человек. Всего в лагерях, колониях и тюрьмах находилось тогда 1850258 заключенных ..., т.е. приведенные Р.Конквестом и С.Коэном статистические данные преувеличены почти в пять раз".
Неужели и после этого г-н Максудов будет уверять, что Земсков якобы не делает соответствующих сопоставлений? Вся беда большинства западных авторов в том, что подобные сопоставления не в их пользу. Если я стараюсь не злоупотреблять сопоставлением новых и "старых" сведений, то только из чувства деликатности, чтобы лишний раз психологически не травмировать исследователей, оперировавших в своих трудах, как выяснилось после публикации статистики ОГПУ-НКВД-МГБ-МВД, неверными цифрами.
>>>продолжение ответа Земскова