Арзамас: ювенальное судилище.
Оригинал взят у anastasiya_g в Арзамас: ювенальное судилище.
Мы с товарищами из РВС съездили в Арзамас, чтобы присутствовать лично и оказать семье Шевалдиных общественную поддержку. Хочется рассказать о своих впечатлениях от процесса и вообще о ситуации с ювенальной юстицией и не только.
Приехав в город ранним утром 27 марта, небольшой делегацией РВС из Москвы (а большую делегацию просто не вместил бы зал, где проходили судебные слушания) мы пришли на Соборную площадь города, где наши товарищи из Нижнего Новгорода, Москвы и Дзержинска провели пикет в поддержку семьи Шевалдиных. Пообщавшись с соратниками, мы засобирались в здание суда. На открытые слушания пришли в общей сложности около 40 человек. За исключением ответчиков и истцов в зале суда были в основном представители общественности: члены РВС, журналисты, операторы.
Заседание началось с того, что после вступительного слова судьи истец (управление жилищной политики, опеки и попечительства по г. Арзамас) внезапно поменял исковые требования: вместо лишения родительских прав и алиментов в размере ½ зп каждого родителя они попросили суд вменить ответчикам ограничение родительских прав и алименты в размере ½ зп каждого родителя. Это, безусловно, вызвано общественным резонансом вокруг суда, который вызвали родители своим появлением на телепередаче накануне. Ведь, по факту, лишением родительских прав там и близко пахнуть не может, о чем далее. Суд взял перерыв на полчаса для внесения в материалы дела заявления от истца.
С одной стороны, это более чем хороший знак, так как ограничение родительских прав - это не лишение, и это временная мера. Но «на совете в Филях» ответчиками, адвокатом и общественными представителями ответчика решено было не принимать мировую на данном этапе и идти до конца.
О ходе судебного заседания еще неоднократно и подробно напишут журналисты и мои соратники по РВС, я бы хотела остановиться на своих личных впечатлениях. То есть, сформировать некую общую социальную картину, которая ярко предстала перед моим взором на суде.
Основные подробности по делу можно прочитать здесь. Я лишь буду вставлять некие детали суда, для иллюстрации своих мыслей.
Мне повезло сесть в центральном ряду, за скамьей с ответчиками. Оглядев зал, я сосредоточила свое внимание на действующих лицах процесса: органах опеки.
Первой выступала истец, сотрудник органов опеки и попечительства Киселева.
Она же внесла просьбу о замене статьи по иску. Рядом с ней на скамье сидела непосредственная начальница, начальник опеки и попечительства Арзамасского района Пимкина Татьяна Васильевна, которая громко комментировала процесс, «суфлировала» сотруднице, что вынудило судью сделать ей три замечания подряд, и в итоге попросила ее покинуть зал. В ответ Пимкина попросила суд принять ее заявление о введении ее в число представителей истца. Суд принял заявление и из зала ее не удалили. После перерыва на обед именно она взяла первое слово.
Итак, сформировалась скамья истцов: Пимкина, Киселева, и директор социально-реабилитационного центра для несовершеннолетних Елена Илюшина. Ответчики и их представители: семья Шевалдиных, их адвокат, которого, кстати, помогли найти члены РВС города Дзержинска, и председатель РВС Мамиконян Мария Рачиевна.
Истец начала свою речь с изложения обстоятельств иска, мол, и пьют, и дома грязно, и дети неухоженные, и не лечат, а калечат и так далее. Так как суть дела мне уже была известна, параллельно с внимательным заслушиванием речей, я разглядывала обе скамьи. Киселева оказалась молодой женщиной, что называется «в теле», но при этом стильно одетой, прекрасно постриженной и уложенной, с недешевой сумкой и сапожками.
Вообще, я бы хотела подробнее остановиться на скамье истцов, именно со своей точки зрения. Все три женщины, сидевшие там, прекрасно выглядели: ухоженные, с неплохими сумками и аксессуарами, даже по московским меркам они выглядели достойно. Напоминаю, это Арзамас, город с 106 000 жителей и совершенно другим уровнем жизни, нежели Москва. Я оцениваю «на глазок», но речь не про стоимость побрякушек и кожаных изделий, речь даже не совсем об их финансовом достатке.
Они уже совершенно по-другому разговаривают, ведут себя, это не те женщины из органов опеки и соцзащиты, которых я знала и знаю.
Поясню о чем речь. Моя мама в середине 90-х несколько лет работала в органах соцзащиты по нашему округу. Она покупала и разносила продукты немощным пенсионерам, которые уже не могли самостоятельно ходить в магазин. Так вот, почти 20 лет назад в соцзащите сидели совершенно другие тетки. Почему именно тетки? А это в хорошем смысле слова тетки, я имею в виду сотрудников со старой, советской, как ее еще называют «кондовой» закваской. Это они, презираемые либералами, с начесами (той самой «халой»), монументальными фигурами, быстрые на слово и дело, до крайней степени приличия надушенные неистребимой «Красной Москвой» (запах этих духов я, кстати, нежно люблю), составляли костяк тогдашних муниципальных и бюджетных учреждений.
Нередко в органы соцзащиты и опеки шли бывшие сотрудницы МВД, после выслуги лет, педагоги, женщины разных судеб, но примерно одного содержимого. И вот имею мнение (не только мое, кстати, его неоднократно высказывали сотрудники муниципальных учреждений, с кем приходилось общаться), что сохранись порода этих «теток» в их законсервированном виде - хрен бы прошла ювенальная юстиция, даже в зародыше, даже в пилотных проектах. В принципе бы не прошла, эти тетеньки паровым катком поперли бы на всех уровнях власти против новых инициатив, законов и инструкций. Да в гробу они эти инструкции видали. А уже если бы к ним сунулись представители международных фондов со своими грантами и зарубежными поездками - представляю, как далеко бы все эти европейские дамочки ушли. Если бы они составляли большинство, если бы не произошла катастрофа в сознании людей, если бы… да много этих «если бы», но тем не менее.
Ведь к концу 90-х они стали потихоньку становиться меньшинством, стали уходить, по разными причинам, в основном по естественным, конечно. Работа нервная, тяжелая, деньги платили крохотные, да и возраст. А в нулевых годах как раз и пришли на руководящие должности разных уровней «дамочки». Это уже вкусившие левых денюшек, выросшие в профессиональном смысле в 90-е годы, когда все продавалось и покупалось, впитавшие другую систему ценностей. Я их называю «матвиенки», и имя им легион. Это уже стильные костюмчики, уложенные стрижки, ухоженные ручки, певучие голоса, меняющие интонации по мере необходимости. Они тоже могут нахамить и унизить, не хуже теток, но расстелиться и пригнуться - более органичная для них линия поведения. Унизят слабого и прогнутся перед сильным, в отличие от теток, этим иной раз и сам черт был не брат. На смену стальным рельсам пришли тонкие веточки.
Если бы были только «дамочки» - это еще полбеды. В конце нулевых в органы соцзащиты и опеки хлынуло поколение «девочек», выпускниц всевозможных шарашкиных контор. Помните школьные сочинения, над цитатами из которых ухахатывалась вся страна в 90-е годы? Вот их авторы выросли, окончили свои социологические и психологические факультеты и вышли в жизнь совсем недавно. Я их вижу на собеседованиях, приходят, 24-25 лет, редко за плечами вменяемый опыт работы, глаза - пустые, интереса ни к чему нет, кроме зарплаты. «Девочки», выросшие без смыслов и ценностей, дети зоны социальной катастрофы - они органично влились в органы госвласти. Если «тетеньки» еще могли из них, как из пластилина слепить людей своими сильными ручищами, то «дамочки» мягонькими голосками с железными нотками лишь пояснили девочкам, что надо делать, чтобы хорошо жить. Хорошо, в смысле «норррррррмально!», а не хорошо, в смысле правильно. Да и в любом случае, «дамочки» уже протолкнули для них некие правила и инструкции, не сразу, лет за 10, тихой сапой. И любая «девочка» по этим инструкциям сделает то, что надо «дамочкам», учить даже не обязательно. Нюансы если только подсказать, но это нюансы. А девочке и не интересно учиться, помогать, оберегать и делать что-то важное и значимое - отработала по бумажке, зарплату получила и кое-что свыше, а там хоть трава не расти.
И вот в зале суда в Арзамасе стояла именно такая «девочка». А на скамейке справа от нее сидела «дамочка», которая шипела змеей, подсказывая и подзуживая. Запах неплохих духов вызывал тоску по «Красной Москве», их поведение вызывало желание достать обрез.
В чем их главное отличие от «теток»? В том, что Шевалдины для них - пустое место, нелюди, путающиеся под ногами. Они не «свои», не свой народ, не свои, пусть даже заблудшие «овцы». Их нет, Шевалдиных, это быдло, дети которых - расходный материал для галочек в нужных графах. Меня поразили жесты Киселевой, когда она отдавала супругам какие-либо документы для ознакомления по процедуре. Легкую гримаску брезгливости на молодом еще личике не скрыть никакой косметикой. И никакие слова о «детках», «заботе», «нашей помощи» не смогут перебить этот зловонный дух социального высокомерия.
Мы видим примеры такого поведения в так называемой «элите», «новой интеллигенции» (о которой я еще обязательно напишу), это Собчак, Быков, Рынска, Васильев, Новоженов и прочие и прочие. Несть им числа, но они лишь внешнее проявление глубоких внутренних сломов. Кто сказал, что социальный раскол не оформлен? Что «тутошние и тамошние» - это лишь фантазии некоего хоть и уже известного общественного деятеля, но все-таки творческого человека со своими перегибами? Вот они, «тамошние» сидят на скамейке и держат спинки прямо. А глазки - прячут. Потому что тут не Москва, не первый канал, и даже не общественный транспорт в крупном городе. В Арзамасе «дамочки» все-таки еще в меньшинстве, страшно. Но линию свою гнут. Еще не уверенно, но гнут. Слишком сильна у них группа поддержки из «центра». Зубки уже растут… Когда они сомкнутся на Вашем горле, не знаете?
Самое страшное то, что к этой линии поведения тянутся люди, она становится нормой. 20 лет капитализма выжгли из нас не только сострадание, понимание, взаимовыручку, но и коллективизм, чувство общности и «большого народа». То, что раньше было привилегией некоего узкого слоя «интеллигентщины» («фи, он не читал Гегеля в подлиннике!!!»), стало отражаться на лицах пассажиров московского метрополитена, на лицах учителей, врачей и соцработников. «С выраженьем на лице, мы сидели на крыльце», иллюстрируют они своим видом пословицу, видя просто одетую женщину, с не всегда правильной речью и поведением. Сначала выражение лица - а потом расстрельные рвы для «быдла»? Так?
Шевалдины, сидевшие на соседней скамейке - именно такие. Хотелось бы подробнее описать их, ведь они сами по себе отдельное явление, яркий снимок нашего непростого настоящего и недавнего прошлого.
Наталья Шевалдина, если охарактеризовать ее совсем коротко - это женщина-трактор. Она в основном кормила и кормит семью, она работает как ломовая лошадь от зари до зари, чтобы вместе с мужем поднять и воспитать детей. Знаете, какая машина сгорела у них вместе с домом? Трехосный ЗИЛ-151, на котором Наталья возила дрова и сухостой в летний и частично в зимний сезон по дачникам и поселкам. Машина-кормилица, потерять которую - как корову потерять сто лет назад. Наталья так же ухаживала и ухаживает за пенсионером-соседом, который платит ей небольшие деньги из своей пенсии. Муж работает разнорабочим в поселке, плотничает, устраивался на временную работу в местные санатории и дома отдыха. Официальной работы в их поселке нет. И судья, и защита несколько раз уточняли этот момент у ответчиков.
Почему трактор? Да потому, что такие бабы вытащили страну в 90-е годы. Это они потянулись челноками в Турцию и Китай за дешевым товаром, рискуя не только с трудом собранными деньгами, но и головой. Это они открывали на трассах скромные ларьки и забегаловки, это они вытаскивали отчаявшихся мужей из запоев и кормили вкусненьким на последние деньги своих и соседских детей. Они не умеют по-другому, жизнь так повернулась, что в глазах - только как выжить. Выжить любой ценой, выстоять, вырастить. Они грубые и неухоженные, усталые и рано постаревшие, их мужья нередко слабее их и хорошо, что хоть как-то помогают.
Конкретно Шевалдина Наталья била лапами даже в самый отчаянный момент, когда хоть в петлю лезь: после пожара. Это она пошла к мэру за помощью погорельцам, это она, не получив помощи не только купила небольшой сруб на материнский капитал, не отчаялась и кое-как наскребла на Жигули «пятерку», на которой продолжила развозить дрова, это она объявила войну бюрократкам из органов опеки, и дошла до центрального телеканала. Ну на что рассчитывали «дамочки» - решительно непонятно. Ведь ясно же было, что этот бульдог будет биться до последнего и скорее умрет за своих детей, но не сдастся. И это она упросила директора Мотавиловской школы, Хмельникову Т.Л. принять ее дочь Марину, хоть на класс младше, но в самую лучшую школу. И именно Хмельникова явилась на суде во всей своей злобной красе, и именно Хмельникова заварила кашу по поводу детей Шевалдиных и отдельная большая тема, почему. Думаю, эта тема будет затронута нашими сторонниками и подробно исследована, мутное там дело с этой школой, сидящей на грантах, и органами опеки.
Муж Константин выглядит не так ярко, как его бойкая супруга. Выпивает, когда нет работы, судим в тяжелые 90-е в родном Пермском крае, говорит, с трудом подбирая слова, волнуясь и запинаясь. Судим он дважды и уже на новом месте жительства, в Нижегородской области. За экологические преступления - то есть скорее всего за тот самый сухостой. Может, и лес пилил втихаря, кто его знает, материалов дела я не видела. А в современном Лесном кодексе даже с вырубкой сухостоя все плохо - сначала штраф, потом и дело.
Если уж я выбрала линию сравнений и аллегорий, то их обоих я бы сравнила с полынью. Горькой, блеклой, сорной травой. Или с какой-нибудь колючкой, прибитой придорожной пылью , цепляющейся за брюки прохожих и за собственную жизнь. Да, они простые, да грубые, но кто их такими сделал, как они такими стали?
Мои родители в 1989 году купили деревенский дом в одну комнату и кухню в деревне в Тульской области, Плавском районе. Благодатные места, неплохая деревенька, окруженная совхозными полями и с чистой речкой - она была хорошим местом для летнего отдыха двух детей, а огород в 20 соток и гектар поля под картошку неплохо помогали в нелегкие 90-е годы. Мы с сестрой проводили там каждое лето до 1998 года, почти 10 лет. Я выросла в этой деревне, знала там каждый камешек и каждый изгиб тропинки в полях.
В этой деревне и в окрестных селах тогда еще было много ребятишек, моих ровесников и постарше. С ними я дружила, играла, ссорилась, дралась, мирилась, росла. Были, конечно, у меня свои компании и в Москве, в школе и во дворе, но разве они могли сравниться с летним раздольем и приключениями! Эти деревенские ребятишки были моими «корешами», дети вообще не ощущают разницу между собой. Хотя она, конечно, была. Одежда и игрушки у меня были получше, читала я другие книги и много, ходила на кружки и секции, лучше училась и посещала музеи и кино. Мы тогда не думали об этой разнице, она еще была не так ярко выражена, как сейчас. Не замечали еще и потому, что было нормой тащить все в компанию: одежду и первую косметику на девчачьи посиделки, игровую приставку, книжки и игрушки - в веселые компании ребят.
Потом мы все выросли, и я с грустью узнаю иногда новости от немногих оставшихся на связи подруг детства об остальных: кто спился, кто в тюрьме и не по первому разу, кого пристрелили или полоснули ножом, кто просто пропал. Девчонки либо наделали абортов по молодости, либо нарожали детей от разных мужей, так как мужья долго на этом свете не задерживались как в прямом, так и в переносном смысле.
И вот я увидела их, друзей детства, какими они стали. Наташа - это те самые девчонки с вечно грязными коленками, с которыми мы лазали по деревьям, бесконечно исследовали брошенные сельские дома. Увы, этих домов с каждым годом становилось все больше и больше. Это те девочки, с которыми мы примеряли наряды в дождливые дни, делились ими, а потом сильно красили глаза. Наташа - это та самая бойкая девочка с сельской дискотеки, которая звала меня, уже стройного 13-летнего подростка за угол «поговорить» на тему излишнего интереса сельских ребят ко мне. Почему надо было разговаривать со мной, а не с ребятами - до сих пор не могу понять. Как ни странно, драк не было, пили первый в нашей жизни алкоголь мы потом вместе.
Костя Шевалдин старше меня всего на 2 года, и родись он в другой деревушке - вполне мог бы стать моим приятелем в деревенской компании. Он вполне мог мастерски разводить нам костры у реки вечерами и носить большую теплую дедову телогрейку, в которую мы могли закутаться втроем, лузгать семечки и развлекать нас частушками собственного, не всегда цензурного сочинения.
И вот они, мои ровесники, сидят на лавочке передо мной и ждут решения суда. Они как будто остались там, в 90-х. Хотя, почему как будто, они там и остались. Их там бросили и забыли о них. Умирать бросили. А если и вспоминают о таких, как Шевалдины, то либо с удивлением «как, вы еще живы?», либо для того, чтобы добить.
А они выжили и живут в социальном аду. Они теперь пьющие, матерящиеся, работящие, дикие, утратившие потребность и навыки образования и, конечно, плохо занимающиеся образованием детей. Жизнь выбила у них эту потребность, а школа, в которой учатся их дети - глобально отреклась от этой потребности и жажды образования сама, у нее другие теперь интересы.
Я понимаю, почему на Шевалдину, именно на нее, поперли «дамочки» из опеки и из школы. Потому что она как бурьян, живет, такая, какая есть - неидеальная, простая и упорная. Такие мешают, из-за своего упорства и активности в своем стремлении жить. Дети такой матери должны исчезнуть и не портить показатели лучшей школы, а исчезнуть им лучше в направлении местного детского дома, где тоже не чужие люди работают. И всем хорошо. Но нет же, колючка вцепилась в юбку, не отдерешь.
Я отнюдь не болею идеализацией представителей простого народа, и не смотрю с умилением на происходящее с нами. Ни в коем случае не оправдывается падением в социальный ад жестокость к детям, преступления, алкоголизм и наркомания. Это отдельная большая тема. Но давайте честно, мать выпивает? А элитные дамочки, не сходящие со страниц журналов и телевидения - они какие матери? Сколько там историй страшнее, напомнить? А какие там отцы в этой элите, и уж тем более в интеллигенции - и говорить не стоит, настолько погано.
За что же их ненавидят так, что готовы топтать и давить? За непрокрашенные волосы? За жуткие стрелки на бровях? За несвязную речь отца? За резкость и бескультурье? За ту жизнь, которую ВЫ им устроили, а потом их же в этом обвинили?
Преувеличение? А больше их обвинять не в чем. Адвокат семьи Шевалдиных, взяв закон об органах опеки и попечительства, стал цитировать статью 77, где перечислены пункты, по которым можно отобрать ребенка из семьи. Ни по одному пункту истцы ответить не смогли, не то, что доказать факты! Алкоголизм ни у отца, ни у матери не установлен как медицинский факт, у детей заболеваний хронических нет, здоровы все были. Развитие детей - ну так вы же педагоги, занимайтесь! Только уточните сначала, есть ли у матери возможность материальная доехать и довезти детей на маршрутке до вашего центра. После нищенских, позорных подачек в виде «пособий» от государства у нее такой возможности может и не быть. Уцепились только за непосредственную угрозу жизни и здоровью, так как мать ударила дочь проводом от ДВД-проигрывателя (в доме есть ДВД, о какой нищете речь?), что было разбито в пух и прах адвокатом. Он процитировавшим заключение эксперта, что травмы девочки не несут вреда жизни и здоровью, то есть угрозы не только нет, но и не было.
Опека опускалась до прямой лжи, я уже молчу про передергивания и преувеличения. Например, Пимкина заявила, что Константин с последнего места работы был уволен через две недели за пьянку. На что он ответил, что работал там не две недели (на базе отдыха), а два раза по два месяца, оформлен был по краткосрочному трудовому договору и уволен был оба раза в связи с окончанием срока договора. И достал трудовую книжку, предъявил судье и адвокату, адвокат вслух зачитал две последние записи, буква в букву совпадающие со словами Константина. Копия трудовой книжки приобщена к делу. Это же уже подсудное дело, ложь и клевета. Чем, несомненно, защитники после процесса и займутся - восстановлением чести и достоинства родителей и ответом уже в другом суде представителей органов опеки.
Следующее заседание состоится 08 апреля. Мы обязательно будем ждать результатов этого судилища. Именно судилища, носящего ярко выраженный антисоциальный, антинародный, прямо фашистский характер. Его устроили органы опеки, действующие лица названы поименно.
Но общественность не дает и не даст им втихую осуществить свои планы. И мы будем на новом процессе, и на ему подобных, чтобы ни один факт несправедливого отъема детей и торжества социальной ненависти не состоялся!
Мы с товарищами из РВС съездили в Арзамас, чтобы присутствовать лично и оказать семье Шевалдиных общественную поддержку. Хочется рассказать о своих впечатлениях от процесса и вообще о ситуации с ювенальной юстицией и не только.
Приехав в город ранним утром 27 марта, небольшой делегацией РВС из Москвы (а большую делегацию просто не вместил бы зал, где проходили судебные слушания) мы пришли на Соборную площадь города, где наши товарищи из Нижнего Новгорода, Москвы и Дзержинска провели пикет в поддержку семьи Шевалдиных. Пообщавшись с соратниками, мы засобирались в здание суда. На открытые слушания пришли в общей сложности около 40 человек. За исключением ответчиков и истцов в зале суда были в основном представители общественности: члены РВС, журналисты, операторы.
Заседание началось с того, что после вступительного слова судьи истец (управление жилищной политики, опеки и попечительства по г. Арзамас) внезапно поменял исковые требования: вместо лишения родительских прав и алиментов в размере ½ зп каждого родителя они попросили суд вменить ответчикам ограничение родительских прав и алименты в размере ½ зп каждого родителя. Это, безусловно, вызвано общественным резонансом вокруг суда, который вызвали родители своим появлением на телепередаче накануне. Ведь, по факту, лишением родительских прав там и близко пахнуть не может, о чем далее. Суд взял перерыв на полчаса для внесения в материалы дела заявления от истца.
С одной стороны, это более чем хороший знак, так как ограничение родительских прав - это не лишение, и это временная мера. Но «на совете в Филях» ответчиками, адвокатом и общественными представителями ответчика решено было не принимать мировую на данном этапе и идти до конца.
О ходе судебного заседания еще неоднократно и подробно напишут журналисты и мои соратники по РВС, я бы хотела остановиться на своих личных впечатлениях. То есть, сформировать некую общую социальную картину, которая ярко предстала перед моим взором на суде.
Основные подробности по делу можно прочитать здесь. Я лишь буду вставлять некие детали суда, для иллюстрации своих мыслей.
Мне повезло сесть в центральном ряду, за скамьей с ответчиками. Оглядев зал, я сосредоточила свое внимание на действующих лицах процесса: органах опеки.
Первой выступала истец, сотрудник органов опеки и попечительства Киселева.
Она же внесла просьбу о замене статьи по иску. Рядом с ней на скамье сидела непосредственная начальница, начальник опеки и попечительства Арзамасского района Пимкина Татьяна Васильевна, которая громко комментировала процесс, «суфлировала» сотруднице, что вынудило судью сделать ей три замечания подряд, и в итоге попросила ее покинуть зал. В ответ Пимкина попросила суд принять ее заявление о введении ее в число представителей истца. Суд принял заявление и из зала ее не удалили. После перерыва на обед именно она взяла первое слово.
Итак, сформировалась скамья истцов: Пимкина, Киселева, и директор социально-реабилитационного центра для несовершеннолетних Елена Илюшина. Ответчики и их представители: семья Шевалдиных, их адвокат, которого, кстати, помогли найти члены РВС города Дзержинска, и председатель РВС Мамиконян Мария Рачиевна.
Истец начала свою речь с изложения обстоятельств иска, мол, и пьют, и дома грязно, и дети неухоженные, и не лечат, а калечат и так далее. Так как суть дела мне уже была известна, параллельно с внимательным заслушиванием речей, я разглядывала обе скамьи. Киселева оказалась молодой женщиной, что называется «в теле», но при этом стильно одетой, прекрасно постриженной и уложенной, с недешевой сумкой и сапожками.
Вообще, я бы хотела подробнее остановиться на скамье истцов, именно со своей точки зрения. Все три женщины, сидевшие там, прекрасно выглядели: ухоженные, с неплохими сумками и аксессуарами, даже по московским меркам они выглядели достойно. Напоминаю, это Арзамас, город с 106 000 жителей и совершенно другим уровнем жизни, нежели Москва. Я оцениваю «на глазок», но речь не про стоимость побрякушек и кожаных изделий, речь даже не совсем об их финансовом достатке.
Они уже совершенно по-другому разговаривают, ведут себя, это не те женщины из органов опеки и соцзащиты, которых я знала и знаю.
Поясню о чем речь. Моя мама в середине 90-х несколько лет работала в органах соцзащиты по нашему округу. Она покупала и разносила продукты немощным пенсионерам, которые уже не могли самостоятельно ходить в магазин. Так вот, почти 20 лет назад в соцзащите сидели совершенно другие тетки. Почему именно тетки? А это в хорошем смысле слова тетки, я имею в виду сотрудников со старой, советской, как ее еще называют «кондовой» закваской. Это они, презираемые либералами, с начесами (той самой «халой»), монументальными фигурами, быстрые на слово и дело, до крайней степени приличия надушенные неистребимой «Красной Москвой» (запах этих духов я, кстати, нежно люблю), составляли костяк тогдашних муниципальных и бюджетных учреждений.
Нередко в органы соцзащиты и опеки шли бывшие сотрудницы МВД, после выслуги лет, педагоги, женщины разных судеб, но примерно одного содержимого. И вот имею мнение (не только мое, кстати, его неоднократно высказывали сотрудники муниципальных учреждений, с кем приходилось общаться), что сохранись порода этих «теток» в их законсервированном виде - хрен бы прошла ювенальная юстиция, даже в зародыше, даже в пилотных проектах. В принципе бы не прошла, эти тетеньки паровым катком поперли бы на всех уровнях власти против новых инициатив, законов и инструкций. Да в гробу они эти инструкции видали. А уже если бы к ним сунулись представители международных фондов со своими грантами и зарубежными поездками - представляю, как далеко бы все эти европейские дамочки ушли. Если бы они составляли большинство, если бы не произошла катастрофа в сознании людей, если бы… да много этих «если бы», но тем не менее.
Ведь к концу 90-х они стали потихоньку становиться меньшинством, стали уходить, по разными причинам, в основном по естественным, конечно. Работа нервная, тяжелая, деньги платили крохотные, да и возраст. А в нулевых годах как раз и пришли на руководящие должности разных уровней «дамочки». Это уже вкусившие левых денюшек, выросшие в профессиональном смысле в 90-е годы, когда все продавалось и покупалось, впитавшие другую систему ценностей. Я их называю «матвиенки», и имя им легион. Это уже стильные костюмчики, уложенные стрижки, ухоженные ручки, певучие голоса, меняющие интонации по мере необходимости. Они тоже могут нахамить и унизить, не хуже теток, но расстелиться и пригнуться - более органичная для них линия поведения. Унизят слабого и прогнутся перед сильным, в отличие от теток, этим иной раз и сам черт был не брат. На смену стальным рельсам пришли тонкие веточки.
Если бы были только «дамочки» - это еще полбеды. В конце нулевых в органы соцзащиты и опеки хлынуло поколение «девочек», выпускниц всевозможных шарашкиных контор. Помните школьные сочинения, над цитатами из которых ухахатывалась вся страна в 90-е годы? Вот их авторы выросли, окончили свои социологические и психологические факультеты и вышли в жизнь совсем недавно. Я их вижу на собеседованиях, приходят, 24-25 лет, редко за плечами вменяемый опыт работы, глаза - пустые, интереса ни к чему нет, кроме зарплаты. «Девочки», выросшие без смыслов и ценностей, дети зоны социальной катастрофы - они органично влились в органы госвласти. Если «тетеньки» еще могли из них, как из пластилина слепить людей своими сильными ручищами, то «дамочки» мягонькими голосками с железными нотками лишь пояснили девочкам, что надо делать, чтобы хорошо жить. Хорошо, в смысле «норррррррмально!», а не хорошо, в смысле правильно. Да и в любом случае, «дамочки» уже протолкнули для них некие правила и инструкции, не сразу, лет за 10, тихой сапой. И любая «девочка» по этим инструкциям сделает то, что надо «дамочкам», учить даже не обязательно. Нюансы если только подсказать, но это нюансы. А девочке и не интересно учиться, помогать, оберегать и делать что-то важное и значимое - отработала по бумажке, зарплату получила и кое-что свыше, а там хоть трава не расти.
И вот в зале суда в Арзамасе стояла именно такая «девочка». А на скамейке справа от нее сидела «дамочка», которая шипела змеей, подсказывая и подзуживая. Запах неплохих духов вызывал тоску по «Красной Москве», их поведение вызывало желание достать обрез.
В чем их главное отличие от «теток»? В том, что Шевалдины для них - пустое место, нелюди, путающиеся под ногами. Они не «свои», не свой народ, не свои, пусть даже заблудшие «овцы». Их нет, Шевалдиных, это быдло, дети которых - расходный материал для галочек в нужных графах. Меня поразили жесты Киселевой, когда она отдавала супругам какие-либо документы для ознакомления по процедуре. Легкую гримаску брезгливости на молодом еще личике не скрыть никакой косметикой. И никакие слова о «детках», «заботе», «нашей помощи» не смогут перебить этот зловонный дух социального высокомерия.
Мы видим примеры такого поведения в так называемой «элите», «новой интеллигенции» (о которой я еще обязательно напишу), это Собчак, Быков, Рынска, Васильев, Новоженов и прочие и прочие. Несть им числа, но они лишь внешнее проявление глубоких внутренних сломов. Кто сказал, что социальный раскол не оформлен? Что «тутошние и тамошние» - это лишь фантазии некоего хоть и уже известного общественного деятеля, но все-таки творческого человека со своими перегибами? Вот они, «тамошние» сидят на скамейке и держат спинки прямо. А глазки - прячут. Потому что тут не Москва, не первый канал, и даже не общественный транспорт в крупном городе. В Арзамасе «дамочки» все-таки еще в меньшинстве, страшно. Но линию свою гнут. Еще не уверенно, но гнут. Слишком сильна у них группа поддержки из «центра». Зубки уже растут… Когда они сомкнутся на Вашем горле, не знаете?
Самое страшное то, что к этой линии поведения тянутся люди, она становится нормой. 20 лет капитализма выжгли из нас не только сострадание, понимание, взаимовыручку, но и коллективизм, чувство общности и «большого народа». То, что раньше было привилегией некоего узкого слоя «интеллигентщины» («фи, он не читал Гегеля в подлиннике!!!»), стало отражаться на лицах пассажиров московского метрополитена, на лицах учителей, врачей и соцработников. «С выраженьем на лице, мы сидели на крыльце», иллюстрируют они своим видом пословицу, видя просто одетую женщину, с не всегда правильной речью и поведением. Сначала выражение лица - а потом расстрельные рвы для «быдла»? Так?
Шевалдины, сидевшие на соседней скамейке - именно такие. Хотелось бы подробнее описать их, ведь они сами по себе отдельное явление, яркий снимок нашего непростого настоящего и недавнего прошлого.
Наталья Шевалдина, если охарактеризовать ее совсем коротко - это женщина-трактор. Она в основном кормила и кормит семью, она работает как ломовая лошадь от зари до зари, чтобы вместе с мужем поднять и воспитать детей. Знаете, какая машина сгорела у них вместе с домом? Трехосный ЗИЛ-151, на котором Наталья возила дрова и сухостой в летний и частично в зимний сезон по дачникам и поселкам. Машина-кормилица, потерять которую - как корову потерять сто лет назад. Наталья так же ухаживала и ухаживает за пенсионером-соседом, который платит ей небольшие деньги из своей пенсии. Муж работает разнорабочим в поселке, плотничает, устраивался на временную работу в местные санатории и дома отдыха. Официальной работы в их поселке нет. И судья, и защита несколько раз уточняли этот момент у ответчиков.
Почему трактор? Да потому, что такие бабы вытащили страну в 90-е годы. Это они потянулись челноками в Турцию и Китай за дешевым товаром, рискуя не только с трудом собранными деньгами, но и головой. Это они открывали на трассах скромные ларьки и забегаловки, это они вытаскивали отчаявшихся мужей из запоев и кормили вкусненьким на последние деньги своих и соседских детей. Они не умеют по-другому, жизнь так повернулась, что в глазах - только как выжить. Выжить любой ценой, выстоять, вырастить. Они грубые и неухоженные, усталые и рано постаревшие, их мужья нередко слабее их и хорошо, что хоть как-то помогают.
Конкретно Шевалдина Наталья била лапами даже в самый отчаянный момент, когда хоть в петлю лезь: после пожара. Это она пошла к мэру за помощью погорельцам, это она, не получив помощи не только купила небольшой сруб на материнский капитал, не отчаялась и кое-как наскребла на Жигули «пятерку», на которой продолжила развозить дрова, это она объявила войну бюрократкам из органов опеки, и дошла до центрального телеканала. Ну на что рассчитывали «дамочки» - решительно непонятно. Ведь ясно же было, что этот бульдог будет биться до последнего и скорее умрет за своих детей, но не сдастся. И это она упросила директора Мотавиловской школы, Хмельникову Т.Л. принять ее дочь Марину, хоть на класс младше, но в самую лучшую школу. И именно Хмельникова явилась на суде во всей своей злобной красе, и именно Хмельникова заварила кашу по поводу детей Шевалдиных и отдельная большая тема, почему. Думаю, эта тема будет затронута нашими сторонниками и подробно исследована, мутное там дело с этой школой, сидящей на грантах, и органами опеки.
Муж Константин выглядит не так ярко, как его бойкая супруга. Выпивает, когда нет работы, судим в тяжелые 90-е в родном Пермском крае, говорит, с трудом подбирая слова, волнуясь и запинаясь. Судим он дважды и уже на новом месте жительства, в Нижегородской области. За экологические преступления - то есть скорее всего за тот самый сухостой. Может, и лес пилил втихаря, кто его знает, материалов дела я не видела. А в современном Лесном кодексе даже с вырубкой сухостоя все плохо - сначала штраф, потом и дело.
Если уж я выбрала линию сравнений и аллегорий, то их обоих я бы сравнила с полынью. Горькой, блеклой, сорной травой. Или с какой-нибудь колючкой, прибитой придорожной пылью , цепляющейся за брюки прохожих и за собственную жизнь. Да, они простые, да грубые, но кто их такими сделал, как они такими стали?
Мои родители в 1989 году купили деревенский дом в одну комнату и кухню в деревне в Тульской области, Плавском районе. Благодатные места, неплохая деревенька, окруженная совхозными полями и с чистой речкой - она была хорошим местом для летнего отдыха двух детей, а огород в 20 соток и гектар поля под картошку неплохо помогали в нелегкие 90-е годы. Мы с сестрой проводили там каждое лето до 1998 года, почти 10 лет. Я выросла в этой деревне, знала там каждый камешек и каждый изгиб тропинки в полях.
В этой деревне и в окрестных селах тогда еще было много ребятишек, моих ровесников и постарше. С ними я дружила, играла, ссорилась, дралась, мирилась, росла. Были, конечно, у меня свои компании и в Москве, в школе и во дворе, но разве они могли сравниться с летним раздольем и приключениями! Эти деревенские ребятишки были моими «корешами», дети вообще не ощущают разницу между собой. Хотя она, конечно, была. Одежда и игрушки у меня были получше, читала я другие книги и много, ходила на кружки и секции, лучше училась и посещала музеи и кино. Мы тогда не думали об этой разнице, она еще была не так ярко выражена, как сейчас. Не замечали еще и потому, что было нормой тащить все в компанию: одежду и первую косметику на девчачьи посиделки, игровую приставку, книжки и игрушки - в веселые компании ребят.
Потом мы все выросли, и я с грустью узнаю иногда новости от немногих оставшихся на связи подруг детства об остальных: кто спился, кто в тюрьме и не по первому разу, кого пристрелили или полоснули ножом, кто просто пропал. Девчонки либо наделали абортов по молодости, либо нарожали детей от разных мужей, так как мужья долго на этом свете не задерживались как в прямом, так и в переносном смысле.
И вот я увидела их, друзей детства, какими они стали. Наташа - это те самые девчонки с вечно грязными коленками, с которыми мы лазали по деревьям, бесконечно исследовали брошенные сельские дома. Увы, этих домов с каждым годом становилось все больше и больше. Это те девочки, с которыми мы примеряли наряды в дождливые дни, делились ими, а потом сильно красили глаза. Наташа - это та самая бойкая девочка с сельской дискотеки, которая звала меня, уже стройного 13-летнего подростка за угол «поговорить» на тему излишнего интереса сельских ребят ко мне. Почему надо было разговаривать со мной, а не с ребятами - до сих пор не могу понять. Как ни странно, драк не было, пили первый в нашей жизни алкоголь мы потом вместе.
Костя Шевалдин старше меня всего на 2 года, и родись он в другой деревушке - вполне мог бы стать моим приятелем в деревенской компании. Он вполне мог мастерски разводить нам костры у реки вечерами и носить большую теплую дедову телогрейку, в которую мы могли закутаться втроем, лузгать семечки и развлекать нас частушками собственного, не всегда цензурного сочинения.
И вот они, мои ровесники, сидят на лавочке передо мной и ждут решения суда. Они как будто остались там, в 90-х. Хотя, почему как будто, они там и остались. Их там бросили и забыли о них. Умирать бросили. А если и вспоминают о таких, как Шевалдины, то либо с удивлением «как, вы еще живы?», либо для того, чтобы добить.
А они выжили и живут в социальном аду. Они теперь пьющие, матерящиеся, работящие, дикие, утратившие потребность и навыки образования и, конечно, плохо занимающиеся образованием детей. Жизнь выбила у них эту потребность, а школа, в которой учатся их дети - глобально отреклась от этой потребности и жажды образования сама, у нее другие теперь интересы.
Я понимаю, почему на Шевалдину, именно на нее, поперли «дамочки» из опеки и из школы. Потому что она как бурьян, живет, такая, какая есть - неидеальная, простая и упорная. Такие мешают, из-за своего упорства и активности в своем стремлении жить. Дети такой матери должны исчезнуть и не портить показатели лучшей школы, а исчезнуть им лучше в направлении местного детского дома, где тоже не чужие люди работают. И всем хорошо. Но нет же, колючка вцепилась в юбку, не отдерешь.
Я отнюдь не болею идеализацией представителей простого народа, и не смотрю с умилением на происходящее с нами. Ни в коем случае не оправдывается падением в социальный ад жестокость к детям, преступления, алкоголизм и наркомания. Это отдельная большая тема. Но давайте честно, мать выпивает? А элитные дамочки, не сходящие со страниц журналов и телевидения - они какие матери? Сколько там историй страшнее, напомнить? А какие там отцы в этой элите, и уж тем более в интеллигенции - и говорить не стоит, настолько погано.
За что же их ненавидят так, что готовы топтать и давить? За непрокрашенные волосы? За жуткие стрелки на бровях? За несвязную речь отца? За резкость и бескультурье? За ту жизнь, которую ВЫ им устроили, а потом их же в этом обвинили?
Преувеличение? А больше их обвинять не в чем. Адвокат семьи Шевалдиных, взяв закон об органах опеки и попечительства, стал цитировать статью 77, где перечислены пункты, по которым можно отобрать ребенка из семьи. Ни по одному пункту истцы ответить не смогли, не то, что доказать факты! Алкоголизм ни у отца, ни у матери не установлен как медицинский факт, у детей заболеваний хронических нет, здоровы все были. Развитие детей - ну так вы же педагоги, занимайтесь! Только уточните сначала, есть ли у матери возможность материальная доехать и довезти детей на маршрутке до вашего центра. После нищенских, позорных подачек в виде «пособий» от государства у нее такой возможности может и не быть. Уцепились только за непосредственную угрозу жизни и здоровью, так как мать ударила дочь проводом от ДВД-проигрывателя (в доме есть ДВД, о какой нищете речь?), что было разбито в пух и прах адвокатом. Он процитировавшим заключение эксперта, что травмы девочки не несут вреда жизни и здоровью, то есть угрозы не только нет, но и не было.
Опека опускалась до прямой лжи, я уже молчу про передергивания и преувеличения. Например, Пимкина заявила, что Константин с последнего места работы был уволен через две недели за пьянку. На что он ответил, что работал там не две недели (на базе отдыха), а два раза по два месяца, оформлен был по краткосрочному трудовому договору и уволен был оба раза в связи с окончанием срока договора. И достал трудовую книжку, предъявил судье и адвокату, адвокат вслух зачитал две последние записи, буква в букву совпадающие со словами Константина. Копия трудовой книжки приобщена к делу. Это же уже подсудное дело, ложь и клевета. Чем, несомненно, защитники после процесса и займутся - восстановлением чести и достоинства родителей и ответом уже в другом суде представителей органов опеки.
Следующее заседание состоится 08 апреля. Мы обязательно будем ждать результатов этого судилища. Именно судилища, носящего ярко выраженный антисоциальный, антинародный, прямо фашистский характер. Его устроили органы опеки, действующие лица названы поименно.
Но общественность не дает и не даст им втихую осуществить свои планы. И мы будем на новом процессе, и на ему подобных, чтобы ни один факт несправедливого отъема детей и торжества социальной ненависти не состоялся!