Дома на Поварской и Остоженке в Москве
Московскую городскую усадьбу на улице Поварской последние дни постоянно вспоминают и показывают по телевидению в связи с Дедом Хасаном, ставшим жертвой киллера. Неожиданный интерес к роману «Война и мир» Толстого подвиг и меня на размышления об этом месте и его обитателях. Памятная доска на здании сообщает, что «эта усадьба послужила прообразом дома Ростовых…»
Дом на ул. Поварской в Москве. Фото 1915 г. Источник - семейный архив Шервинских
(взято отсюда: http://deadokey.livejournal.com/20619.html)
В советское время любили связывать революционные и литературные истории со значимыми зданиями. Может быть, в этом была своя логика. Привязывая здание к известному лицу или событию, для него легче было выхлопотать статус памятника истории и культуры, который требовался для его спасения от разрушений. Такая история вполне могла произойти и с усадьбой на Поварской улице в Москве, за которой, несмотря на отсутствие документальных подтверждений, закрепилась слава «дома Ростовых». Причем Долгоруковы, которым в начале XIX века действительно принадлежал этот особняк, в романе Льва Толстого есть. А вот их здание, согласно сюжету, оказалось занято другими жильцами - Ростовыми.
Известно, что в то время, когда писался роман, указанным домом владел барон Михаил Львович Боде-Колычев.
Несколько лет назад я готовила к изданию воспоминания Михаила Андреевича Боратынского (1855-1923), мать которого, Елена Львовна, была родной сестрой барона М.Л. Боде-Колычева. В 1860-х годах Михаил Боратынский бывал в гостях у своего дяди и оставил о том воспоминания, описав обстановку особняка на Поварской, которая была далека от жизни Ростовых, представленной в романе. В мемуарах рассказывается, что дети рода Боратынских, находясь в этом доме, его немного побаивались. Наоборот, в здании на Остоженке, который Боратынские снимали вместе с Оболенскими в 1850-1871 годах, как раз кипела настоящая московская жизнь (ныне в этом доме располагается музей И. Тургенева).
Книга М.А. Боратынского "Из истории рода дворянского рода Боратынских"
(Тамбов, 2007)
Михаил Андреевич Боратынский. Фото 1880-х гг.
Кстати, в то время, когда писался роман, Лев Толстой навещал своего друга - профессора Московского университета Сергея Рачинского (племянника поэта Е.А. Боратынского), который бывал на вечерах в доме на Остоженке у своих родственников. Рачинский тогда жил рядом - в Штатном переулке.
Дом на Остоженке в Москве. Фото 2007 г.
Фрагмент воспоминаний Михаила Андреевича Боратынского о жизни в Москве см.:
Дом на Остоженке. Боратынские в Москве (1850-1860-е годы) / Московский журнал. М., 2009. № 10.
Сокращенную версию статьи см.: http://www.mosjour.ru/index.php?id=412
«Наш дом, как мне кажется, во многом напоминал дом Ростовых в «Войне и мире» Толстого. Иногда некоторые из молодых людей оставались обедать. Обед был всегда простой, но обильный, и всякий знал, что, оставшись обедать, не причиняет никаких хлопот. Провизия была большей частью своя, деревенская - индейки, гуси, утки, поросята и пр., которые привозились в громадных количествах из тамбовского имения Ильиновки на подводах, так как тогда еще не было прямой железной дороги до Кирсанова. Когда же прошла дорога, то и тогда первое время живность привозили на подводах. Подводы и лошади оставались у нас, а рабочие отправлялись назад по железной дороге. Всех удивляли большие прочные телеги и крупные хорошие лошади тамбовские, которые тут же отправлялись в подмосковное имение «Ямищево».
Хотя мы жили сравнительно просто и скромно и не считались богатыми, но все-таки, особенно первое время нашей совместной жизни с тетенькой [Александрой Львовной Оболенской], у нас было порядочно прислуги. Кроме женской прислуги, были: два камердинера (один моего отца, а другой дяди); буфетчик, выездной лакей; повара, кухонный мужик; два кучера (один моего отца, другой тетенькин), конюх при конюшне - мальчишка, который впоследствии сделался кучером, Егор; и, наконец, швейцар - бездомный, очень старый старик, живущий у отца как в богадельне из милости. Швейцар и выездной лакей имели ливреи с гербовыми пуговицами. Было две кареты, из которых одна - двухместная, с местечками спереди, - принадлежала тетеньке, у которой был свой кучер Дмитрий, старик, любящий выпить; и пара очень старых сильных лошадей, которых звали Степка и Стелька. Другая, четырехместная, принадлежала отцу. Кроме карет, из колесных экипажей помню только эгоистку на стоячих рессорах (была ли коляска - не помню). Для зимы были одиночные и парные сани на четверых. Дамам в это время не дозволялось ездить иначе, как в каретах, а отец большей частью ездил в санях.
Андрей Ильич Боратынский. Фото конца
1860-х гг.
У моего отца выезд был совсем другой - лошади были молодые, маленькие, ярко вороные, очень бойкие и горячие, вроде вяток, с большими густыми гривами; карета и другие экипажи в полной исправности; кучер молодой с усами без бороды. Отец всегда ездил без лакея.
Главная же особенность нашего дома была музыка. В то время музыка очень мало была распространена в высшем московском обществе - консерватория только что еще недавно была открыта в Москве по инициативе Н.Г. Рубинштейна. А любовь к серьезной музыке мало проникала в этот круг. Больше интересовались итальянской оперой, которая тогда очень процветала в Москве. Дамы и девицы ездили только в ложи; иногда брали литерную ложу и нас детей тоже тогда брали. Тогда выдающимися итальянскими певцами считались Босси - бас, Марини - тенор и Вольпини - сопрано.
Неизвестный художник. Портрет Елены Львовны Боратынской (урожд. Боде).
1860-е гг.
Сам барон Михаил Львович был удивительно красив и хорошо сложен, хотя я его помню уже пожилым человеком. Он был громадного роста, очень высоко гордо держал голову, брился по придворному, т.е. не носил ни усов, ни бороды; волосы имел белокурые, мягкие и были зачесаны назад. С нами он был очень ласков, но строг: если мы что-нибудь не так поступали, как полагалось (иногда просто от смущения), он себя так сумел поставить, что все перед ним преклонялись. У него была домашняя церковь в честь св. Филиппа, митрополита, которого считал своим предком по матери, рожденной Колычевой. Михаил Львович любил музыку, сам имел очень приятный густой тенор, немного играл на виолончели. Его очень недурная виолончель, несомненно, итальянского мастера. Много лет спустя после смерти брата я купил этот инструмент для моего старшего сына от второго брака Володи».
Гербы родов Боратынских и Боде. Рис. из альбома.
Втор. пол. 19 в.
О тамбовской усадьбе Ильиновка, упоминавшейся в этих воспоминаниях, см. здесь.