Журналистика в середине девяностых
Газета постепенно становилась на ноги. Наш коллектив (не люблю это слово, но другого подобрать не могу) пополнялся "приходящими авторами". То есть теми, кто получает гонорары за опубликованные материалы, но в редакции не работает.
И первым я должен назвать талантливого публициста Сергея Арустамяна. Он стал приносить нам свои статьи и открыл рубрику «Ходят слухи, что…». Некоторые из статей, которые мы публиковали, вошли потом в его книгу «Хроники смутного времени».
Сергей Борисович всегда приходил в редакцию в точно назначенное время - огромный (под два метра роста), седовласый (с развевающейся шевелюрой), громкоголосый (как может у такого большого человека быть тихий голос?) и злой. Злой, потому что не мог смириться с отсутствием света, отопления, не мог понять, почему он (ну, и все мы, конечно) должен покупать хлеб и сахар по карточкам, почему зимой в его квартире температура не поднимается выше пяти градусов… И все свое неприятие он выплескивал в блестящих публицистических статьях, которые приносил нам, отпечатанными на желтоватых листах бумаги.
Как-то раз цензор (это был уже не Машурян) указал на что-то в статье Арустамяна, что либо не понравилось ему либо показалось политически не совсем в духе линии партии. «Хорошо, - сказал Сергей Борисович. - Не печатайте эту статью. И вообще, я подумаю, стоит ли у вас печататься».
Статья пошла в печать без изменений, и цензоры больше его не трогали.
Стал писать для нас Рафик Акопянц. Интересен он тем, что долгие годы работал в оркестре оперного театра скрипачом.
«А что в этом интересного?» - резонно спросите вы и будете правы.
А то, что в один прекрасный день Рафик обнаружил, что у него есть голос. Обнаружив, прошел в консерватории курс вокала и, действительно, начал петь басом и стал вокалистом. И пел не где-нибудь в хоре, а солировал на оперной сцене.
Но в середине девяностых опера не работала, и поэтому Рафик стал писать для нас статьи про культуру. Он интервьюировал своих друзей: музыкантов, режиссеров, актеров… И даже сделал интервью со знаменитым футболистом Эдуардом Маркаровым, с которым, кажется, был одноклассником и играл в футбол. Оказалось, что Рафик довольно неплохо пишет.
Отец смог «добыть» отрывки из мемуаров Якова Зардаряна о художнике Минасе Аветисяне, потом мы публиковали главы из работы Карена Калантара о Параджанове… Эти книги потом были изданы, но, благодаря «Свободе», мы стали первыми их читателями. Редактировал я и текст Геворка Эмина, чем по сей день очень горжусь.
Месяца два у нас подрабатывали верстальщиками мои бывшие ученики Арсен (dabavog ) и Саша. А потом, когда они ушли, у нас появился самый настоящий ответственный секретарь, который знал таинственное, почти магическое редакторское значение слов «квадрат» и «сто строк». Я же до сих пор не умею пользоваться этой докомпьютерной газетной системой исчисления объема статей и считаю по словам (только не подумайте, что я "читаю по слогам" -- это разные вещи).
Ну и чтобы «обзор» нашей редакции был полным, скажу, что первое время у нас была машинистка, не знавшая русского языка, но набиравшая наши тексты на компьютере, не имевшем на клавиатуре русских букв. Да-да, она выучила расположение кириллических букв наизусть и печатала вслепую. А теперь представьте, сколько у нее бывало орфографических ошибок. Тем более, что почерк моего отца - бисерный, быстрый, ровный - читать не знакомому с ним (почерком) человеку было действительно очень трудно.
Так и получалось, что после того, как машинистка вводила тексты в компьютер, мы с отцом, засучив рукава, начинали в четыре руки вычитывать их. Но ошибки и опечатки все равно просачивались в газету, возникая, в самых разных местах текста, прочитанных, вычитанных и перечитанных, кажется, до дыр. Я уже хотел даже на последней странице поместить объявление, позаимствованное из газеты игроков «Что? Где? Когда?» и «КВН» «Игра» (цитирую по памяти): «Если вы заметили опечатку, потом еще одну и еще, то знайте: это наша общая беда».
Беда действительно была общей. Нам так и не удалось решить эту проблему. Но это ведь не очень страшно, правда? Я не знаю редакции, где бы опечатки были изжиты окончательно и бесповоротно. Наверно, ошибки - особенно орфографические - бессмертны.
Наконец, место машинистки, не знавшей русского языка, вскоре заняли две очень милые и интеллигентные женщины - Гаянэ и Нелли. Они правили тексты, набирали их и даже иногда писали небольшие статьи.
Таким образом, наша укомплектованная редакция продолжала путь. Начав с тиража в 1000 экземпляров, мы постепенно добрались до пяти тысяч. Было очень приятно по средам, то есть в день выхода «Свободы», идти на работу, спрашивая ее в киосках. Как правило, киоскеры отвечали, что она уже распродана. А газеты-конкуренты толстыми стопками лежали на прилавках.
Нелирическое отступление. Инфляция
Все это было бы очень хорошо, если бы не происходило на фоне тяжелого периода в жизни Армении. Да и не только Армении - все молодые страны, входившие когда-то в СССР, переживали затяжной экономический спад. Но проблемы, связанные с развалом плановой экономики, и возникшие у всех молодых постсоветских стран, усугублялись у нас войной, блокадой и непрофессионализмом многих новых лидеров новой страны. В результате - отсутствие электричества, газа, часто воды, хлеб и сахар по карточкам, безработица, бедность, переходящая в нищету…
Зарплаты нам выдавали в рублях. В офисе партии была пара работников, которым доверяли покупать эти рубли у уличных менял - официальные обменные пункты (с грабительскими курсами) были, кажется, только в банках и нужно было заполнять массу бумажек, чтобы обменять пару долларовых десяток. Цена этих десяток росла буквально на глазах: пока пишешь номер паспорта, доллар вырастает на пару сотен рублей, которые ты само-собой теряешь.
А с менялами можно было торговаться и договариваться: «Я же твой постоянный клиент. И всегда приношу новенькие пятидесятидолларовые купюры. Все - красивые, без подвоха, настоящие, проверенные, американские. А ты даже не хочешь дать за них приличную цену. Найду себе другого партнера…»
Вот в этих стремительно обесценивающихся рублях нам и давали зарплату. Инфляция той осени и зимы осталась у меня в памяти, как дурной сон. Я бегал с одной работы на другую, преподавал в нескольких местах и занимался газетой, но все мои зарплаты превращались в пыль еще до того, как я получал их. И если бы не вечерние англо-русско-армянские переводы, которые я делал под светом керосиновой лампы, нам было бы совсем тяжело.
А так было просто очень тяжело. Но стало хуже, когда Россия, отказавшись от советской валюты, перешла на свои собственные рубли. Сразу установились два курса рубля к доллару: «старых» и «новых»,
Ситуацию не изменило и введение национальной валюты - драма. Это случилось 23 ноября, и наша газета в полном соответствии с партийными указаниями приветствовала это как еще один знак настоящей армянской независимости.
Сначала доллар стоил 14 драм. Не спрашивайте, почему именно 14, а не 15, 16 или 20 - это мистическая тайна, разгадать которую рациональными средствами, кажется, невозможно. Но это продлилось недолго. К началу февраля доллар стоил уже около ста драм, и цена его стабильно повышалась.
Но это еще ничего, в сравнении с тем, что происходило в Грузии, где национальную валюту не ввели, а вместо нее использовали купоны, обесценивающиеся с необыкновенной быстротой - зарплату выдавали авоськами (так много было денежных бумажек), но купоны нигде не принимали, кроме нескольких хлебных магазинов. Российские рубли были главным платежным средством. У нас они тоже ходили, но постепенно вытеснялись драмами.
Моему сыну той осенью исполнилось семь лет. Он играл в разные игры, среди которых была, как и у многих детей, игра в "деньги". Он нарезал бумагу, нарисовал на своих "купюрах" загогулину, которая должна была изображать профиль Ленина, и написал: 3 рубля, 5, 12, 25 рублей. Чем сильнее была инфляция, тем больше суммы. Сын зачеркивал предыдущие цифры на своих бумажках и писал: 68 рублей, 127 рублей, 630 рублей... Потом счет пошел на тысячи.
А потом появились драмы. И сын нарезал новые прямоугольники и написал на них: 10 драм, 15, драм... К февралю его игрушечные драмы перевалили за сотню. Я храню эти бумажки как музейные экспонаты, предметно рассказывающие о том -- очень тяжелом -- времени.
Той осенью мне удалось купить дрова. Все, что можно было сжечь в небольшой буржуйке, стоявшей у нас на кухне, мы сожгли предыдущими зимами: тяжелые деревянные ставни, сундук, большой черный дедовский шкаф… Но я воспользовался своим депутатским мандатом и по государственной цене купил несколько кубометров дров. А если учитывать, что цену устанавливали в начале октября, а дрова я купил в середине ноября, то благодаря инфляции они мне достались практически даром. Я до сих пор считаю эту покупку дров своей самой удачной валютной сделкой. Из этого вы можете составить представление о моей «деловой хватке».
Продолжение -- завтра.