Детство Риты
В августе я поехал в Москву, чтобы повидаться с мамой. Каждый день я пересекал город, чтобы посидеть с ней, поговорить о том о сем, занять ее -- хотя бы на пару часов в день. Хотя к тому времени ей уже было физически тяжело долго общаться.
Она рассказывала о своем детстве, а я запоминал и записывал. И вот рассказ, который длился пять дней.
МОСКВА
Все началось с того, что маму украли.
Увел ее из дому собственный отец, Александр Никитич Завгородний. Сделал он это вскоре после того как развелся с маминой мамой, то есть, моей бабушкой Розалией Артемовной (или попросту Розой) и уехал в Москву. Там он довольно быстро женился. Вскоре выяснилось, что его жена Евгения не может иметь детей, и молодожены решили, что надо восстановить справедливость: как же так, у Розы двое детей - девочка и мальчик - а у них ни одного!
И Александр Никитич отправился в Ереван за дочерью.
Маме было шесть лет и подробностей она не помнила. Собственно, многого она просто не могла знать. Помнила она лишь, что папа увез ее в Москву к мачехе. Я же думаю, что это не могло не вызвать крупного скандала в Ереване - а как же иначе?! Допускаю, что ее мама - моя бабушка - даже обратилась в милицию. Не знаю. В мамином рассказе этих подробностей не было.
И откуда им взяться - ведь она не знала, что происходит в Ереване, тем более, что в то самое время, когда в Ереване кипели страсти, у нее были свои детские заботы: надо было привыкать к мачехе, к новой квартире и новым, московским, подругам.
А привезли ее в большую коммуналку, которая находилась в доме номер восемь по Садово-Каретной улице. Как она говорит, это был дом, комнаты в котором сдавались внаем. И Завгородние поселились в одной из таких комнат в квартире 61.
«Там был длинный коридор с комнатами, и мы жили в одной из них. Я очень хорошо, в деталях помню, как выглядела эта комната, где в углу стояла кроватка, в которой я спала», - вспоминала мама. К сожалению, она не смогла описать как именно выглядела комната. Наверно, она могла восстановить в памяти обстановку этой комнаты, внутренним взором видела обои на стенах, но рассказать об этом не могла.
Евгения - Женя - оказалась доброй женщиной, с удовольствием ухаживавшей за своей падчерицей. Она накупила маленькой Рите красивых платьев и игрушек, развлекала ее, создавала для девочки домашний уют. А поскольку Рита была послушным и веселым ребенком, проблем с ней особенных и не было.
Прошло совсем немного времени, как в Москву за дочерью приехала Роза. Начались сложные переговоры. Сначала бывший муж и его новая жена стали «давить на жалость».
- Смотри, - говорили они, - у тебя двое детей, Рита и Феликс, а у нас нет ни одного. Будет только справедливо, если ты оставишь нам Риту. Ведь тогда у тебя будет один ребенок, и у нас один. Во-вторых, одинокой женщине в наше время так трудно растить двоих, а так - тебе облегчение, а нам радость.
Когда Роза не согласилась, ей стали угрожать. Я, конечно, не знаю, насколько серьезными были угрозы, но поскольку Александр Никитич работал в КГБ, могло случиться, что угодно. И Роза вынужденно согласилась. Ее шестилетняя дочка осталась в Москве - с отцом и мачехой.
Это было весной 1941 года.
На фото: Маленькая Рита с игрушками. Москва.
В той коммуналке Завгородние прожили совсем недолго.
«Мой отец был гебешником и пользовался какими-то своими привилегиями. - рассказывала мама, - Не могу сказать, какими, но я помню эту атмосферу привилегий. А так как в те годы гебешники вычищали всех приличных людей, то вскоре мы переехали в профессорскую квартиру на Садово-Каретной улице. Это была большая квартира, с прекрасной библиотекой, замечательным письменным столом в кабинете профессора»…
Но и там они жили недолго.
«Мы часто переезжали, и это все были дома репрессированных. Квартиры были одна лучше другой, и нас оттуда вскоре изгоняли. Мой отец, конечно, не был никаким начальником, он был пешкой, исполнителем. Это единственное, что его извиняет».
На фото: Рита с отцом и мачехой. Москва.
* * *
Мама рассказывает о своем детстве, полулежа на подушках. Выглядит она плохо: исхудавшей, какой-то истончавшей и беспомощной. Такой я свою маму не видел никогда. Ее диагноз - рак в последней стадии - не оставлял никаких надежд. Она понимала, что выздороветь ей не суждено, а я через пару недель уеду в Ереван, и, наверно, это наше последнее общение. Это, конечно, очень цинично звучит, но понимал это и я.
Каждый день я садился у ее постели и просил рассказать о детстве. Кое-что я, конечно, уже давно знал, но мама вспоминала это время с удовольствием, а я слушал, запоминая и даже записывая ее слова.
Это продолжалось пять дней. Но с каждым днем мама уставала все раньше, а ее рассказы становились короче, фразы отрывистыми, словарь беднее и менее выразительным. Я готов был слушать и дальше, но к шестому дню наступил момент, когда рассказ перестал быть связным, превратившись в короткие, часто односложные, ответы на мои вопросы.
И я понял, что на этом придется ставить точку. И сейчас я просто пересказываю то, что узнал от мамы в те пять августовских дней.
ЭВАКУАЦИЯ
В сентябре 1941 года мама пошла в школу. Но проучиться ей пришлось недолго - прошла всего пара месяцев, и Евгению вместе с падчерицей отправили в эвакуацию.
Но Евгения была не одна.
«Их было трое - три сестры. Моя мачеха была младшей».
Старшую из трех сестер звали Роза (как много в маминой родне женщин по имени Роза), среднюю - София, Софа, а младшую - Евгения. Женя. Я ее помню как строгую женщину, любившую золотые украшения - кольца, перстни, цепочки… Кажется, золотой была тонкая изящная оправа ее очков». Как рассказывала мама, они были из большой семьи венгерских евреев, перебравшихся в Москву в первые годы советской власти.
«У них было шесть или семь детей, - вспоминала мама, - старшие родились еще в Венгрии, а младший уже в Москве, после смерти отца, которого убили, когда они скитались по Украине. Центром этой семьи была бабушка, мать Евгении, которую звали Роза (снова Роза!). Все крутилось вокруг нее, она каким-то образом ухитрялась управлять всей этой оравой детей, зарабатывать на жизнь и поднимать семью».
В эвакуацию отправились три сестры - и с ними шестеро детей. Трое было у старшей - Розы. Два мальчика - у средней сестры Софы, и неродная Рита у младшей, Евгении.
«Мы оправились в эвакуацию в теплушке. Это был такой грузовой вагон, на дно которой набросали солому. И в этом коровнике мы доехали до Казани. Там мы переплывали Волгу на пароме, когда нас начали бомбить. Паром рядом с нашим разбомбили, люди прыгали в воду… Это был ужас! Если бы мы оказались там, мы бы не выжили. Но наш паром каким-то образом причалил к берегу, и мы спаслись».
«Потом нас везли на санях в какую-то глушь. Это был то ли Узбекистан, то ли Казахстан. Мы там зимовали, и я помню верблюдов на снегу».
Насколько я понимаю, это был северный Казахстан. Трех сестер с детьми поселили в какой-то деревне, которая, скорее, была русским поселением, чем полукочевым казахским аулом: «Избы там были. Как войдешь, сразу видишь печку в центре избы. Она обогревает всю избу и делит ее на четыре части - как бы три комнаты и сени».
Так, табор из трех женщин и шестерых детей осел в этой неизвестной деревне. Работы там не было. Не было и еды.
«Как мы там питались, чем питались… Бог знает! Я сейчас не могу вспомнить, как они добывали пропитание и что мы там ели. Несчастные бабы - моя мачеха и две ее сестры», - вздыхала мама. - изворачивались как могли, кормились чем придется…»
«Сейчас, когда в доме не хватает хлеба, начинается паника. А тогда был сплошной ужас. Помню, мачеха и ее сестры были рукодельинцами и взяли с собой несколько мотков ниток мулине. Там, в эвакуации, они меняли эти нитки на съестное».
На севере Казахстана они прожили немногим больше года. Как-то раз к средней сестре Евгении - Софе - с фронта приехал муж, Сергей Филиппыч. Ему дали отпуск на десять суток, но он так долго добирался до деревни, затерянной в степях Казахстана, что смог побыть с женой всего одну ночь. И она забеременела.
Прошло около полугода, и на мужа пришла похоронка. Софа поплакала, погоревала, вместе с ней поплакали и ее сестры, а потом стали решать, как жить дальше. Софе уже приходилось довольно тяжело с двумя детьми, а тут еще третий… Будь Сергей Филлипыч жив-здоров, можно было бы на что-то надеяться. А так… И сестры решили вытравить плод, хотя и беременность была уже на довольно позднем сроке.
Сестры решили действовать по-старинке. Сварили на керосинке йод с мылом - простым, хозяйственным. Впрыснули… И бедняжка Софа умерла.
Роза и Евгения остались вдвоем воспитывать шестерых детей. Но так как у Розы уже были трое, мальчиков Софы - Эдика и Андрея взяла Евгения.
Прошла еще пара месяцев, и выяснилось, что Сергей Филиппович жив. Случилась какая-то ошибка, и похоронка пришла на вполне живого человека.
* * *
Но все в этом мире заканчивается. Закончилась и эвакуация. Сестры вернулись в Москву, причем Евгения - с тремя детьми.
«Мы вернулись в квартиру профессора на Садово-Каретной, - рассказывала мама, - и некоторое время там жили. Андрея и Эдика усыновили, и мой папочка здорово на этом выиграл, так как у него оказалось уже четверо детей, и его не взяли на фронт. Мало того, он получал какое-то пособие на детей, и когда я подросла, меня часто посылали за пайком».
Вернувшийся с фронта Сергей Филиппович стал работать директором магазина рыбы в районе Белорусского вокзала и помогал воспитывать сыновей. Как мог - присылал продукты, деньги…
Но маленькая Рита вернулась из эвакуации в очень плохом состоянии. От недоедания она исхудала, а от связанного с этим авитаминоза и недостатка кальция, у нее не выросли коренные зубы, после того как выпали молочные. Восьмилетняя девочка была на грани истощения.
И тогда отец с мачехой решили отправить Риту к маме в Ереван. Посадили на поезд, поручив заботу о ней возвращавшейся на родину группе молодых армянских композиторов… Поезд шел восемь суток. Один из этих композиторов - Александр Арутюнян - всю жизнь потом называл Риту «моя маленькая грелка», так как всю дорогу они спали на одной полке, согревая друг друга. Так мама снова оказалась на родине.
Продолжение следует. Завтра вы сможете прочитать о жизни в Ереване и Карабахе.
Она рассказывала о своем детстве, а я запоминал и записывал. И вот рассказ, который длился пять дней.
МОСКВА
Все началось с того, что маму украли.
Увел ее из дому собственный отец, Александр Никитич Завгородний. Сделал он это вскоре после того как развелся с маминой мамой, то есть, моей бабушкой Розалией Артемовной (или попросту Розой) и уехал в Москву. Там он довольно быстро женился. Вскоре выяснилось, что его жена Евгения не может иметь детей, и молодожены решили, что надо восстановить справедливость: как же так, у Розы двое детей - девочка и мальчик - а у них ни одного!
И Александр Никитич отправился в Ереван за дочерью.
Маме было шесть лет и подробностей она не помнила. Собственно, многого она просто не могла знать. Помнила она лишь, что папа увез ее в Москву к мачехе. Я же думаю, что это не могло не вызвать крупного скандала в Ереване - а как же иначе?! Допускаю, что ее мама - моя бабушка - даже обратилась в милицию. Не знаю. В мамином рассказе этих подробностей не было.
И откуда им взяться - ведь она не знала, что происходит в Ереване, тем более, что в то самое время, когда в Ереване кипели страсти, у нее были свои детские заботы: надо было привыкать к мачехе, к новой квартире и новым, московским, подругам.
А привезли ее в большую коммуналку, которая находилась в доме номер восемь по Садово-Каретной улице. Как она говорит, это был дом, комнаты в котором сдавались внаем. И Завгородние поселились в одной из таких комнат в квартире 61.
«Там был длинный коридор с комнатами, и мы жили в одной из них. Я очень хорошо, в деталях помню, как выглядела эта комната, где в углу стояла кроватка, в которой я спала», - вспоминала мама. К сожалению, она не смогла описать как именно выглядела комната. Наверно, она могла восстановить в памяти обстановку этой комнаты, внутренним взором видела обои на стенах, но рассказать об этом не могла.
Евгения - Женя - оказалась доброй женщиной, с удовольствием ухаживавшей за своей падчерицей. Она накупила маленькой Рите красивых платьев и игрушек, развлекала ее, создавала для девочки домашний уют. А поскольку Рита была послушным и веселым ребенком, проблем с ней особенных и не было.
Прошло совсем немного времени, как в Москву за дочерью приехала Роза. Начались сложные переговоры. Сначала бывший муж и его новая жена стали «давить на жалость».
- Смотри, - говорили они, - у тебя двое детей, Рита и Феликс, а у нас нет ни одного. Будет только справедливо, если ты оставишь нам Риту. Ведь тогда у тебя будет один ребенок, и у нас один. Во-вторых, одинокой женщине в наше время так трудно растить двоих, а так - тебе облегчение, а нам радость.
Когда Роза не согласилась, ей стали угрожать. Я, конечно, не знаю, насколько серьезными были угрозы, но поскольку Александр Никитич работал в КГБ, могло случиться, что угодно. И Роза вынужденно согласилась. Ее шестилетняя дочка осталась в Москве - с отцом и мачехой.
Это было весной 1941 года.
На фото: Маленькая Рита с игрушками. Москва.
В той коммуналке Завгородние прожили совсем недолго.
«Мой отец был гебешником и пользовался какими-то своими привилегиями. - рассказывала мама, - Не могу сказать, какими, но я помню эту атмосферу привилегий. А так как в те годы гебешники вычищали всех приличных людей, то вскоре мы переехали в профессорскую квартиру на Садово-Каретной улице. Это была большая квартира, с прекрасной библиотекой, замечательным письменным столом в кабинете профессора»…
Но и там они жили недолго.
«Мы часто переезжали, и это все были дома репрессированных. Квартиры были одна лучше другой, и нас оттуда вскоре изгоняли. Мой отец, конечно, не был никаким начальником, он был пешкой, исполнителем. Это единственное, что его извиняет».
На фото: Рита с отцом и мачехой. Москва.
* * *
Мама рассказывает о своем детстве, полулежа на подушках. Выглядит она плохо: исхудавшей, какой-то истончавшей и беспомощной. Такой я свою маму не видел никогда. Ее диагноз - рак в последней стадии - не оставлял никаких надежд. Она понимала, что выздороветь ей не суждено, а я через пару недель уеду в Ереван, и, наверно, это наше последнее общение. Это, конечно, очень цинично звучит, но понимал это и я.
Каждый день я садился у ее постели и просил рассказать о детстве. Кое-что я, конечно, уже давно знал, но мама вспоминала это время с удовольствием, а я слушал, запоминая и даже записывая ее слова.
Это продолжалось пять дней. Но с каждым днем мама уставала все раньше, а ее рассказы становились короче, фразы отрывистыми, словарь беднее и менее выразительным. Я готов был слушать и дальше, но к шестому дню наступил момент, когда рассказ перестал быть связным, превратившись в короткие, часто односложные, ответы на мои вопросы.
И я понял, что на этом придется ставить точку. И сейчас я просто пересказываю то, что узнал от мамы в те пять августовских дней.
ЭВАКУАЦИЯ
В сентябре 1941 года мама пошла в школу. Но проучиться ей пришлось недолго - прошла всего пара месяцев, и Евгению вместе с падчерицей отправили в эвакуацию.
Но Евгения была не одна.
«Их было трое - три сестры. Моя мачеха была младшей».
Старшую из трех сестер звали Роза (как много в маминой родне женщин по имени Роза), среднюю - София, Софа, а младшую - Евгения. Женя. Я ее помню как строгую женщину, любившую золотые украшения - кольца, перстни, цепочки… Кажется, золотой была тонкая изящная оправа ее очков». Как рассказывала мама, они были из большой семьи венгерских евреев, перебравшихся в Москву в первые годы советской власти.
«У них было шесть или семь детей, - вспоминала мама, - старшие родились еще в Венгрии, а младший уже в Москве, после смерти отца, которого убили, когда они скитались по Украине. Центром этой семьи была бабушка, мать Евгении, которую звали Роза (снова Роза!). Все крутилось вокруг нее, она каким-то образом ухитрялась управлять всей этой оравой детей, зарабатывать на жизнь и поднимать семью».
В эвакуацию отправились три сестры - и с ними шестеро детей. Трое было у старшей - Розы. Два мальчика - у средней сестры Софы, и неродная Рита у младшей, Евгении.
«Мы оправились в эвакуацию в теплушке. Это был такой грузовой вагон, на дно которой набросали солому. И в этом коровнике мы доехали до Казани. Там мы переплывали Волгу на пароме, когда нас начали бомбить. Паром рядом с нашим разбомбили, люди прыгали в воду… Это был ужас! Если бы мы оказались там, мы бы не выжили. Но наш паром каким-то образом причалил к берегу, и мы спаслись».
«Потом нас везли на санях в какую-то глушь. Это был то ли Узбекистан, то ли Казахстан. Мы там зимовали, и я помню верблюдов на снегу».
Насколько я понимаю, это был северный Казахстан. Трех сестер с детьми поселили в какой-то деревне, которая, скорее, была русским поселением, чем полукочевым казахским аулом: «Избы там были. Как войдешь, сразу видишь печку в центре избы. Она обогревает всю избу и делит ее на четыре части - как бы три комнаты и сени».
Так, табор из трех женщин и шестерых детей осел в этой неизвестной деревне. Работы там не было. Не было и еды.
«Как мы там питались, чем питались… Бог знает! Я сейчас не могу вспомнить, как они добывали пропитание и что мы там ели. Несчастные бабы - моя мачеха и две ее сестры», - вздыхала мама. - изворачивались как могли, кормились чем придется…»
«Сейчас, когда в доме не хватает хлеба, начинается паника. А тогда был сплошной ужас. Помню, мачеха и ее сестры были рукодельинцами и взяли с собой несколько мотков ниток мулине. Там, в эвакуации, они меняли эти нитки на съестное».
На севере Казахстана они прожили немногим больше года. Как-то раз к средней сестре Евгении - Софе - с фронта приехал муж, Сергей Филиппыч. Ему дали отпуск на десять суток, но он так долго добирался до деревни, затерянной в степях Казахстана, что смог побыть с женой всего одну ночь. И она забеременела.
Прошло около полугода, и на мужа пришла похоронка. Софа поплакала, погоревала, вместе с ней поплакали и ее сестры, а потом стали решать, как жить дальше. Софе уже приходилось довольно тяжело с двумя детьми, а тут еще третий… Будь Сергей Филлипыч жив-здоров, можно было бы на что-то надеяться. А так… И сестры решили вытравить плод, хотя и беременность была уже на довольно позднем сроке.
Сестры решили действовать по-старинке. Сварили на керосинке йод с мылом - простым, хозяйственным. Впрыснули… И бедняжка Софа умерла.
Роза и Евгения остались вдвоем воспитывать шестерых детей. Но так как у Розы уже были трое, мальчиков Софы - Эдика и Андрея взяла Евгения.
Прошла еще пара месяцев, и выяснилось, что Сергей Филиппович жив. Случилась какая-то ошибка, и похоронка пришла на вполне живого человека.
* * *
Но все в этом мире заканчивается. Закончилась и эвакуация. Сестры вернулись в Москву, причем Евгения - с тремя детьми.
«Мы вернулись в квартиру профессора на Садово-Каретной, - рассказывала мама, - и некоторое время там жили. Андрея и Эдика усыновили, и мой папочка здорово на этом выиграл, так как у него оказалось уже четверо детей, и его не взяли на фронт. Мало того, он получал какое-то пособие на детей, и когда я подросла, меня часто посылали за пайком».
Вернувшийся с фронта Сергей Филиппович стал работать директором магазина рыбы в районе Белорусского вокзала и помогал воспитывать сыновей. Как мог - присылал продукты, деньги…
Но маленькая Рита вернулась из эвакуации в очень плохом состоянии. От недоедания она исхудала, а от связанного с этим авитаминоза и недостатка кальция, у нее не выросли коренные зубы, после того как выпали молочные. Восьмилетняя девочка была на грани истощения.
И тогда отец с мачехой решили отправить Риту к маме в Ереван. Посадили на поезд, поручив заботу о ней возвращавшейся на родину группе молодых армянских композиторов… Поезд шел восемь суток. Один из этих композиторов - Александр Арутюнян - всю жизнь потом называл Риту «моя маленькая грелка», так как всю дорогу они спали на одной полке, согревая друг друга. Так мама снова оказалась на родине.
Продолжение следует. Завтра вы сможете прочитать о жизни в Ереване и Карабахе.