Созвездие Каторжников
-… если я тяжелой цепью привяжу себя к скале, то все равно буду точно так же летать, потому что мое тело не имеет с этим полетом ничего общего?
Дон Хуан скептически взглянул на меня.
- Если ты привяжешь себя к скале, - сказал он, - то боюсь, что тебе придется летать вместе со скалой и с ее тяжелой цепью.
Теперь мы оба знаем про каторжную нежность, связывающую нас, про тот большой камень, что таскаем за собой, не дающий окончательно уйти к ней, к нему, к ним. Сначала я думала, это любовь, потом ты думал, что секс, потом некоторое время считалось, что это и есть дружба. Так вот, теперь мы оба поняли, и стало, наконец, спокойно. Когда человек уверен, что ему нечего терять, он иногда впадает в берсеркский задор, но если точно знает, что ничего больше не получит, наступает вот такое спокойствие.
Ничего. Ничего, кроме этого тяжелого камня.
Он не прорастёт цветами, не рассыплется искрами, не родит нам даже трольчонка. Потому что наши страсти прогорали и спекались в эту нежность под слишком высоким градусом.
Такая нежность прилична старикам, давним супругам, спаянным долгой жизнью и медленным совместным умиранием. Она состоит из обид, тоски, потраченной юности: смотришь на свой второй номер и думаешь, «сколько же крови выпито», так что выходит, на две трети в нём твоей, а в тебе - его, и когда он умрёт, тебе жить с кровью мертвеца. Или ему.
Такая нежность бывает к маме, через много лет после того, как истратится детская любовь, угаснет подростковая ненависть, растает юношеское безразличие, когда осознаешь, что вся твоя кровь - от неё, и когда она умрёт, её кровь останется живой в тебе.
Но откуда у нас право на эту нежность, которую мы тащим за собой всюду на длинных цепях, пересекающих Москву и сопредельные миры, так, что куда бы ни отправился один из нас, второй услышит позвякивание и почувствует, как потянуло. Мы не нажили её, не унаследовали, а, видно, у кого-то украли. С какой нездешней справедливостью наказали нас, будто мы живём по законам греческих мифов, где чуть что - сразу то в камень, то в золото, то в созвездие, то в корову, а то в говорящий куст.
И когда нам всё-таки случится взлететь, мы полетим не как птицы, а как одурманенные травой дьявола - вместе с нашей нежностью и с её тяжёлой цепью
Дон Хуан скептически взглянул на меня.
- Если ты привяжешь себя к скале, - сказал он, - то боюсь, что тебе придется летать вместе со скалой и с ее тяжелой цепью.
Теперь мы оба знаем про каторжную нежность, связывающую нас, про тот большой камень, что таскаем за собой, не дающий окончательно уйти к ней, к нему, к ним. Сначала я думала, это любовь, потом ты думал, что секс, потом некоторое время считалось, что это и есть дружба. Так вот, теперь мы оба поняли, и стало, наконец, спокойно. Когда человек уверен, что ему нечего терять, он иногда впадает в берсеркский задор, но если точно знает, что ничего больше не получит, наступает вот такое спокойствие.
Ничего. Ничего, кроме этого тяжелого камня.
Он не прорастёт цветами, не рассыплется искрами, не родит нам даже трольчонка. Потому что наши страсти прогорали и спекались в эту нежность под слишком высоким градусом.
Такая нежность прилична старикам, давним супругам, спаянным долгой жизнью и медленным совместным умиранием. Она состоит из обид, тоски, потраченной юности: смотришь на свой второй номер и думаешь, «сколько же крови выпито», так что выходит, на две трети в нём твоей, а в тебе - его, и когда он умрёт, тебе жить с кровью мертвеца. Или ему.
Такая нежность бывает к маме, через много лет после того, как истратится детская любовь, угаснет подростковая ненависть, растает юношеское безразличие, когда осознаешь, что вся твоя кровь - от неё, и когда она умрёт, её кровь останется живой в тебе.
Но откуда у нас право на эту нежность, которую мы тащим за собой всюду на длинных цепях, пересекающих Москву и сопредельные миры, так, что куда бы ни отправился один из нас, второй услышит позвякивание и почувствует, как потянуло. Мы не нажили её, не унаследовали, а, видно, у кого-то украли. С какой нездешней справедливостью наказали нас, будто мы живём по законам греческих мифов, где чуть что - сразу то в камень, то в золото, то в созвездие, то в корову, а то в говорящий куст.
И когда нам всё-таки случится взлететь, мы полетим не как птицы, а как одурманенные травой дьявола - вместе с нашей нежностью и с её тяжёлой цепью