Самая короткая зимняя сказка
На каникулы мы, как и многие, поехали искать снег. Присмотрели заранее домик неподалеку от Онеги; решили - снег там всяко должен быть; печка есть, кроватей хватает - едем.
На всей дороге Москва - Ярославль - Вологда - Вытегра снег нашелся (немного, с водой пополам) - только в Ферапонтово; по снегу пробирались мы к Дионисию, вспоминали, как попали в этом музее на выставку картин и деревянных скульптур Юрия Коваля и друга его, художника Белова (он же - художник Орлов из «Самой легкой лодки в мире»). Потом, среди снега еще, ехали мимо указателя на Чистый Дор, только туда уж заворачивать не стали.
- Как называется ваша деревня? - спросил я.
- Чистый Дор.
- Чего Чистый?
- Дор.
Дор... Такого слова я раньше не слыхал.
- А что это такое - Чистый Дор?
- Это, батюшка, деревня наша, - толковала Пантелевна.
- Понятно, понятно. А что такое дор?
- А дор - это вот он весь, дор-то. Все, что вокруг деревни, - это все и есть дор.
Я глядел и видел поле вокруг деревни, а за полем - лес.
- Какой же это дор? Это поле, а вовсе не дор никакой.
- Это и есть дор. Чистый весь, глянь-ка. Это все дор, а уж там, где елочки, - это все бор.
Так вот и ехали заснеженным бором, а потом, ближе к Вытегре, снег кончился, и дальше уж и не начинался - пока мы ехали через темный Волго-Балт, и пока тряслись на скорости 12 километров в час по шоссе Вытегра-Лодейное Поле, которая проходит по Вологодской области, и пока мчались по трассе Вытегра-Лодейное Поле после таблички «Ленинградская область» (удивительное дело эта дорога, прям сказочная: пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем, махнула левым рукавом - стало озеро, махнула правым - поплыли по озеру белые лебеди; царь и все гости диву дались. А как пошли плясать жены старших царевичей, как махнули своими левыми рукавами - всех гостей забрызгали; как махнули правыми - костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили).
Дорога, короче, в Ленинградской области получшала, а снега не прибавилось.
Наши друзья ехали со стороны Питера, писали смски:
- А там, где вы едете, снег есть? В Лодейном Поле нет((
- И в Вытегре нет. Был возле Вологды. Поворачиваем?
- Нет уж, будем надеяться на чудо!
Домик наш был теплый, с кроватями порядок, а вот снега - ни крошки. Мокрая трава, +2.
Зато из окон было видно озеро. Нет, Озеро. Юксовское.
Утром нежный полярный свет затопил его перламутровые волны и валы. Оказалось - ледяные. Оказалось - Озеро полностью покрыто льдом!
Коньков у нас не нашлось, и мы пошли по береговой дороге - из деревни Родионово в деревню Соболевщина.
Совсем вокруг все капгеровское.
Косые избы, сирые поля, дожди - и те косые,
Мой отчий дом, унылая земля, бескрайняя Россия..
Офигенной красоты цвета желтых трав, черных деревьев, серых пустующих изб, седых покосившихся заборов, калины красной - под угрюмым небом у заледеневших дорог.
Вдруг - квартал одинаковых домиков, штукатренных, с большими стеклянными террасами, красивых и облупленных; троица мужиков курит возле гаража, откуда выглядывает нос синего жигуленка.
Они рассказали, что домики построили в шестидесятых, по финской технологии, накосячив, правда, из-за скорости - срочно нужно было жилье; вся Соболевщина тогда обслуживала кусок линии ЛЭП от Подпорожья до Вознесенья - заготавливали деревянные столбы, обрабатывали, пропитывали, меняли. А сейчас - бетонные, сейчас - чего уж, нет работы тут, да и людей нет почти..
Один - Василь Вильгельмович Минкин, - в треухе и модном плаще, в очках с толстенными линзами, привычно пьяный, улыбчивый, приговаривая «ну, проходи, как величать-то тебя, добрая душа» повел нас показывать, как оно там, в финских домиках.
- У меня там фортепьяно, Молотовской фабрики! Верите? Я сейчас-то играть не могу, вот, видишь, пальцы все отняли, отморозил - по пьянке, честно скажу, стыдно, дурак был. А так-то я на баяне играл, в Петербурге учился! А сейчас вот мечтаю - скрипку купить. На левой-то руке у меня два пальца осталось - этот держать.. ну да, смычок, а на левой - вон сколько еще осталось! Куплю, добрая душа!
И правда, в одной из комнатушек, среди бардака и рухляди, рядом с пустым топчаном стоит черное пианино, покрытое скатертью, расстроенное, правда..
Распрощавшись с Василь Вильгельмычем, решили идти до Конца (нашлась там неподалеку деревня Конец, за речкой Верандой). Ну и пошли. Табличка, где было название речки, изрешечено вмятинами (стреляли, что ли?), ни одной буквы не видать, а у деревни таблички и вовсе нет. Да и людей в Конце не видно. А домики наши - вон, прям напротив, через Озеро. Ну, что, рискнем, что ли? Конечно, рискнем. Вроде, у зелеченных трещин видно, что лед толстый - сантиметров пятнадцать.
И мы тихонько, поодаль друг от друга, пускаемся в ледовый поход. Прислушиваемся настороженно - что это потрескивает? А откуда этот странный хруст? Аа, это местами попадаешь в лужу на льду, сверху подернутую тонкой ледяной пленкой, как затянувшаяся ссадина. Видно, погода тут стояла переменчивая, то таяло, то морозило.
Постепенно шаг становится шире, прекращается болезненное прислушивание - шагаем себе по черному гладкому полю в окружении сплошного горизонта, и только ветер свистит в ушах.
По твёрдому льду Уверенно иду Фигурки висят за спиной
К тебе тороплюсь я Милая Люся Ты будешь, ты будешь со мной
Кататься-кататься..
Угрюмое небо нехотя покашливает мелким сухим снегом.
А вечером можно прямо из окна смотреть, как темнеет небо, как белеет Озеро, как ветер играет на нем волнами сухого снега, перекатывая их с места на место, оставляя черные ледяные проплешины. «И океан меняется в лице».
А следующим утром мы бежим на белое Озеро с лыжами, и по снежному нано-покрову катим коньком в Конец, а потом обратно, и проскальзываешь, если встать на кант, и палки не очень-то втыкаются в лед, но ведь едем же!! Едет с нами и ретривер Аргус, передними-то лапами как бы бежит, в задними все-таки едет, когти у него не самые ледорубные, так что он то и дело опрокидывается на вираже; а Танька включает плеер, и мы ритмично скользим по Озеру под вальс из свиридовской метели, так здорово, оказывается, с музыкой-то!
А потом мы попадаем в какой-то безветреный залив, белый-белый, где снег не сносило, не прибивало ветром, и он лежит, «рыхлый и беспечный»* среди желтых-желтых берегов (желтеет там, оказывается, треста - сухая осока). И опять начинается снегопад, и дальние берега постепенно выцветают в этой белой пелене, как старые фотографии, а над Концом разверзается небесная трещина, в которой виден срез облачного пирога, озаряемый лучами - чего? Неужто - солнца?
И какое все становится совершенное - косые избы, палые заборы, голые деревья - с белым снежным подчеркиванием! Каждую деталь в рамку - и любоваться.
А к вечеру яснеет и холодает, целых минус десять, и мы выходим с лыжами на лед, под свет Ориона**.
А Озеро - оо, оно живет! То хлесткий свист раздается вокруг и под ногами (- как если мокрое белье быстро вокруг себя крутить, - говорит Танька), то дальний грохот волной катится по берегам (Р-Р-Р-Р-О-К - волна грохочущего рокота во второй раз прокатилась по Морийским пещерам, и потом еще раз, и еще, и еще - Р-Р-Р-Р-О-К, Р-Р-Р-Р-О-К, Р-Р-Р-Р-О-К, Р-Р-Р-Р-О-К).
Мы выползаем на середину Озера - а кругом все стонет, подвывает, хрустит и гудит, и ох, как же страшно!! Ясно, что при такой температуре лед никуда не денется, но вдруг? Незнание физики не освобождает от ответственности. Или - не физики? Что вообще происходит вокруг нас, что за силы хтонические на волю рвутся?
- Это Папашка, - бормочет Таня.
А ведь точно! Озеро же!
« - Какой Папашка?
- Тот самый, с Илистого озера. Он не только щуками, он больше лосями питается.
Окуньки, что стояли под мостом, собрались в темный табунок. Тыкаясь в скользкие сваи, они подымали головы, повиливали хвостами против течения.
- А этих-то,- сказал я, указывая на окуньков,- Папашка жрет?
- Жрет помалу,- ответил Пашка.- Но этих-то сколько надо на три головы.
- Разве у него три головы?
- Одна - щучья, - сказал Пашка, загибая палец,- Другая - медвежья, третья - человечья. Щучьей-то он рыбу жрет, а медвежьей - лосей…
- А в Багровое озеро он заплывает? - с легкой тревогой спросил я.
- В Багровое ему не пролезть, макарка заросла совсем. Да и чего ему в Багровом делать? В Багровом ведь бесы хозяева. А бесов Папашка не жрет, они горькие..
Так что то ли Папашка, а то ли бесы под сочельник гуляли, но очень переживательная прогулка вышла.
А к следующему утру еще подсыпало снегу, зато расчистили шагреневый каточек, и, когда мы вышли из дому, двое девчонок на коньках кружились, как бабочки-поденки, под розоватыми низкими лучами (солнышко даже проклюнулось на горизонте ради такого дела на каких-нибудь десять минут, и осветило глубины льда, которые оказались напичканными всякой плавленой и замерзшей ледяной всячиной, как туф или торт желейный).
Ну, надели лыжи и разбежались веером по Озеру кто куда. Мы коньком устремились в давешний залив, наперерез какому-то дедушке на финских санках (а на санках у него ворох сухих веток лежал).
Ловко летел дедушка на узких полозьях, отталкиваясь от снега свободной ногою в обширном валенке. Иногда останавливался возле вмерзшей в лед бутылки, долбил лед (тогда опять густой гул катился по подледным пространствам), временами украшал дырку сухой веточкой.
- Здрасте! С праздником! Чего это вы делаете тут?
- И вам здравствуйте! Сетку мечу вот.
- Это она у вас через все озеро идет-то?
- Ну, да, вон с того берега. Щас ветки поставлю, дак хоть не заметет.
- А чего ловится-то?
- Так-то - лещ, окунь, щука вот. Только сейчас я ничего не ловлю, мечу. Тянуть нельзя, лед тонкой еще. Встал только тридцатого.
- А ничего, что мы-то тут ездим?
- Да вы-то на лыжах, конечно, ничего, а мне как тянуть? Мне ж еще надо вал тракторный поднять-то со дна. Провалюсь только.
- А чего это вчера так все гудело вокруг?
- Аа, это лед стаёт. Вчера-то слабо совсем, мороз небольшой, а так иногда целую неделю так-то трешшит.
Дед улыбается, глаза у него синие-пресиние, никогда не видала таких, кажется, сивая борода, на седой голове - валяный колпак, а санки ржавыиии - как будто с финской войны остались..
Он укатывает в сторону деревни, а Танька опять бормочет - а вот и Папашка.
- Вот это верно,- засмеялся шурин.- Но, по правде говоря, Папашка вас давно уже нашел. - Как это? - не понял капитан.
- А так,- ответил шурин.- Папашка - это я.
А мы себе едем дальше, в залив, в сторону урочища Габаново, а там на льду куча лунок, над которыми стоят странные конструкции из веток и пластиковых бутылок, а возле одной проруби бродит чувак каком-то в синем рабочем комбезе и пуховке, колет лед, и гул от его ударов тоже разносится как-то исподволь.
Он рассказывает, что они с женой из Питера, живут постоянно, хотя и не прописаны тут, работа удаленная, а жить тут им нравится. Не жили бы, если б не нравилось. Постоянно они тут одни, но приезжает пара человек из Подпорожья пару раз в неделю, за рыбой или поохотиться, пушнина тут. Еще из Питера летом постоянно много народу живет, сейчас реже, но тоже заезжают. И с Петрозаводска приезжает один.. Нам не скушно, все время кто-то есть, мы б рады, если б поменьше бы гостей ездило даже.
А то поработать надо, за рыбой надо - плотва тут, окуни, щуки, лещи, налим ходит. За водой надо - колодец у нас тут. За дровами - нет, мы закупаем машины две, на зиму хватает. Если надо что - созваниваемся с автолавкой, они привозят из Подпорожья, из Питера. Да, сегодня понедельник, автолавка как раз должна быть, она из Соболевщины в Конец - и потом обратно. Но у нас и так все время кто-то едет, что-то везет. А так нам тут хорошо, все нравится.
А вы к берегам не ходите, тут майны - ну, промоины у нас, возле речек, там вода живая.. И далеко не пройдете все равно, ну, разве что по тресте, да лучше не надо.
«Чарусьи остерегайтесь!» - вспомнилось нам.
Мы побродили вокруг майны, среди шуршащего рогоза и трескучего дудника, и побежали в Конец - автолавку ловить, а то хлеб кончился. Свежие неглубокие трещины пересекают путь; это, видно, лопалась вчера со стоном тонкая ледяная кожурка, когда под ней начала застывать талая вода. И так звонко, и просторно, и весело нестись по льду без дороги, куда глаза глядят!
А потом дооолго ходили мы по Концу, ни одной автолавки не встретили, да и людей не было тоже, и только собаки ругались на нас. Мы нашли огромную усадьбу, с воротами, открытыми настежь. Там валялись пантоны, мангалы, снегокаты, моторки, внедорожники, на крыльце наизготовку застыло кресло-качалка - и ни-ко-го.
И пошли мы тогда тихонько к дальнему родионовскому берегу - «помнишь церковь, что легко взбежала на пригорок?» - где на крутом берегу, среди сосен, серый стоял храм. Оказалось, это церковь Святого Георгия, 1493 года постройки, один из трех самых древних деревянных храмов России. Правда, эти многие крыши, и крылья, и крыльца, и луковичная главка достроены позже, веке в семнадцатом. Но какое же офигенное тесовое созвучие, белым снегом убранное.
Рядом со старой - новая церковь, Сретенская, и службы какие-то - тоже деревянные, но оранжевые, апельсинные, нарядные. Запертые, пустые.
Мимо по дороге прогуливал собаку элегантный седой старик, в очках, пуховике и теплых ботинках.
- Здравствуйте! А не знаете, будет тут праздничная служба сегодня?
- Да нет, к сожалению, не будет. Летом тут бывают службы, еще на Егорьев день, на Сретенье, престольные праздники - да. А на Рождество - нет. Паствы мало. Даже те, кто живет - не ходят. Если хотите на службу - я вот поеду в Подпорожье, иногда еще в Вознесенье бывает, но сейгод нет, а в Подпорожье местечко Погра есть, а там храм Алексия, человека Божия..
И пошли мы обратно по Озеру, двое против ветра, и снег опять некоторый сыпал, и заметал трещины и наши следы, а пришли домой, насмотрелись на погружающееся во мрак Озеро - и стали пробовать в печке пряники печь. А те и испеклись.
Утром все обошлось без розовых рассветов; теплые волглые облака навалились на верхушки сосен, снег стал мягким и масляным каким-то, и мы надели лыжи и пошли в деревню в магазин номер 4, который целых три часа должен был быть открыт сегодня.
А дорога к нему от берега шла через подворье Александро-Свирского монастыря, и корпус там был разрисован святыми разными; например, прп. Зосима и Савватий стоят среди скачущих и улыбающихся летучих рыб.
И мы поулыбались тоже, дошли до магазина, и купили там хлеба, и молока, и масла бутылку, и спрятали тяжести под перевернутую лодку на берегу, а сами пошли вдаль, по Озеру, где дальний берег дробился на узкие какие-то протоки, макарки или акаимки, теряющиеся в тресте, когда непонятно, то ли берег там, вдали, а то ли вот он уже.
А в одном заливчике дядька в сапогах рыбака, и ватном костюме танкиста стоял над лункою с крошечной удочкой в руке, и все время, пока он нам объяснял, что неправильно мы ходим, что лед тонок еще, и там, где реки втекают или, напротив, вытекают, лед и вовсе хилый, и что наша-то часть Озера, родионовская, вообще едва встала, так что пусть мы поосторожнее будем - и все время разговора таскал крошечных окуньков и бросал в пластиковые санки-тазик.
- Это у вас все тут только такие?
- Зачем все, вот, подальше от берега щуку взял (и вытащил из санок щуку с локоть длиной).
- А на что ловите? Наши вон на опарыша собрались..
- Ну, зачем, Опарыш, мотыль.. Я-то на глаз ловлю - и хорошо идет..
А потом распрощались мы, и катили и катили во все стороны с разговорами и Танькиными песнями, а вдали-впереди сосредоточенно бежал к Концу Витька, а у островка мелькала Лена, а мы вернулись к лодке, прихватили масло и молоко и побрели под хлипким снежком домой.
Поздним вечером вышли мы побродить по Озеру просто так (лыжи упаковали уже), никаких тебе Орионов над нами, а пухлые облака, подсвеченные фонарями, а под ногами осевший снег, и ветер, ветер, мокрый, совершенно весенний.
А утром, затемно, когда мы вскочили, чтобы ехать в город, и посмотрели на Озеро - увидели отраженье огней далекого Конца в черной зеркальной глади.
За одну ночь снег сошел весь, покрыв лед тонким слоем воды.
Так Озеро выпроводило нас на работу. Стремительная Нарния зашкафная какая-то получилась, двенадцать месяцев, чудо, которое обещала Ленка, а оно и сбылось. Воот.
И поехали мы в свою неистовую нерезиновую, а люди все эти там остались. Такие человеческие и правильные какие-то - среди довольно печальной этой и пустынной жизни. Это вот совсем уходящая натура - или нет все-таки? Очень бы не хотелось.
А я теперь думаю, что вот если начинать жить, как хочется, то придется жить в доме у озера.
* - рыхло и беспечно - это старый слоган чешских железных дорог, в переводе «быстро и безопасно»
** - «Не знаю отчего, но я всегда радуюсь и волнуюсь, когда увижу созвездье Орион. Мне кажется отчего-то, что созвездье это связано с моей жизнью. Как будто даже Орион -- о, небесный охотник! -- наблюдает за мной, хоть и маленьким, а живым, и я ни перед кем, а только перед ним отвечаю за все, что делаю на Земле,-- за себя, за свою лодку, за плаванье в сердце тумана».
На всей дороге Москва - Ярославль - Вологда - Вытегра снег нашелся (немного, с водой пополам) - только в Ферапонтово; по снегу пробирались мы к Дионисию, вспоминали, как попали в этом музее на выставку картин и деревянных скульптур Юрия Коваля и друга его, художника Белова (он же - художник Орлов из «Самой легкой лодки в мире»). Потом, среди снега еще, ехали мимо указателя на Чистый Дор, только туда уж заворачивать не стали.
- Как называется ваша деревня? - спросил я.
- Чистый Дор.
- Чего Чистый?
- Дор.
Дор... Такого слова я раньше не слыхал.
- А что это такое - Чистый Дор?
- Это, батюшка, деревня наша, - толковала Пантелевна.
- Понятно, понятно. А что такое дор?
- А дор - это вот он весь, дор-то. Все, что вокруг деревни, - это все и есть дор.
Я глядел и видел поле вокруг деревни, а за полем - лес.
- Какой же это дор? Это поле, а вовсе не дор никакой.
- Это и есть дор. Чистый весь, глянь-ка. Это все дор, а уж там, где елочки, - это все бор.
Так вот и ехали заснеженным бором, а потом, ближе к Вытегре, снег кончился, и дальше уж и не начинался - пока мы ехали через темный Волго-Балт, и пока тряслись на скорости 12 километров в час по шоссе Вытегра-Лодейное Поле, которая проходит по Вологодской области, и пока мчались по трассе Вытегра-Лодейное Поле после таблички «Ленинградская область» (удивительное дело эта дорога, прям сказочная: пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем, махнула левым рукавом - стало озеро, махнула правым - поплыли по озеру белые лебеди; царь и все гости диву дались. А как пошли плясать жены старших царевичей, как махнули своими левыми рукавами - всех гостей забрызгали; как махнули правыми - костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили).
Дорога, короче, в Ленинградской области получшала, а снега не прибавилось.
Наши друзья ехали со стороны Питера, писали смски:
- А там, где вы едете, снег есть? В Лодейном Поле нет((
- И в Вытегре нет. Был возле Вологды. Поворачиваем?
- Нет уж, будем надеяться на чудо!
Домик наш был теплый, с кроватями порядок, а вот снега - ни крошки. Мокрая трава, +2.
Зато из окон было видно озеро. Нет, Озеро. Юксовское.
Утром нежный полярный свет затопил его перламутровые волны и валы. Оказалось - ледяные. Оказалось - Озеро полностью покрыто льдом!
Коньков у нас не нашлось, и мы пошли по береговой дороге - из деревни Родионово в деревню Соболевщина.
Совсем вокруг все капгеровское.
Косые избы, сирые поля, дожди - и те косые,
Мой отчий дом, унылая земля, бескрайняя Россия..
Офигенной красоты цвета желтых трав, черных деревьев, серых пустующих изб, седых покосившихся заборов, калины красной - под угрюмым небом у заледеневших дорог.
Вдруг - квартал одинаковых домиков, штукатренных, с большими стеклянными террасами, красивых и облупленных; троица мужиков курит возле гаража, откуда выглядывает нос синего жигуленка.
Они рассказали, что домики построили в шестидесятых, по финской технологии, накосячив, правда, из-за скорости - срочно нужно было жилье; вся Соболевщина тогда обслуживала кусок линии ЛЭП от Подпорожья до Вознесенья - заготавливали деревянные столбы, обрабатывали, пропитывали, меняли. А сейчас - бетонные, сейчас - чего уж, нет работы тут, да и людей нет почти..
Один - Василь Вильгельмович Минкин, - в треухе и модном плаще, в очках с толстенными линзами, привычно пьяный, улыбчивый, приговаривая «ну, проходи, как величать-то тебя, добрая душа» повел нас показывать, как оно там, в финских домиках.
- У меня там фортепьяно, Молотовской фабрики! Верите? Я сейчас-то играть не могу, вот, видишь, пальцы все отняли, отморозил - по пьянке, честно скажу, стыдно, дурак был. А так-то я на баяне играл, в Петербурге учился! А сейчас вот мечтаю - скрипку купить. На левой-то руке у меня два пальца осталось - этот держать.. ну да, смычок, а на левой - вон сколько еще осталось! Куплю, добрая душа!
И правда, в одной из комнатушек, среди бардака и рухляди, рядом с пустым топчаном стоит черное пианино, покрытое скатертью, расстроенное, правда..
Распрощавшись с Василь Вильгельмычем, решили идти до Конца (нашлась там неподалеку деревня Конец, за речкой Верандой). Ну и пошли. Табличка, где было название речки, изрешечено вмятинами (стреляли, что ли?), ни одной буквы не видать, а у деревни таблички и вовсе нет. Да и людей в Конце не видно. А домики наши - вон, прям напротив, через Озеро. Ну, что, рискнем, что ли? Конечно, рискнем. Вроде, у зелеченных трещин видно, что лед толстый - сантиметров пятнадцать.
И мы тихонько, поодаль друг от друга, пускаемся в ледовый поход. Прислушиваемся настороженно - что это потрескивает? А откуда этот странный хруст? Аа, это местами попадаешь в лужу на льду, сверху подернутую тонкой ледяной пленкой, как затянувшаяся ссадина. Видно, погода тут стояла переменчивая, то таяло, то морозило.
Постепенно шаг становится шире, прекращается болезненное прислушивание - шагаем себе по черному гладкому полю в окружении сплошного горизонта, и только ветер свистит в ушах.
По твёрдому льду Уверенно иду Фигурки висят за спиной
К тебе тороплюсь я Милая Люся Ты будешь, ты будешь со мной
Кататься-кататься..
Угрюмое небо нехотя покашливает мелким сухим снегом.
А вечером можно прямо из окна смотреть, как темнеет небо, как белеет Озеро, как ветер играет на нем волнами сухого снега, перекатывая их с места на место, оставляя черные ледяные проплешины. «И океан меняется в лице».
А следующим утром мы бежим на белое Озеро с лыжами, и по снежному нано-покрову катим коньком в Конец, а потом обратно, и проскальзываешь, если встать на кант, и палки не очень-то втыкаются в лед, но ведь едем же!! Едет с нами и ретривер Аргус, передними-то лапами как бы бежит, в задними все-таки едет, когти у него не самые ледорубные, так что он то и дело опрокидывается на вираже; а Танька включает плеер, и мы ритмично скользим по Озеру под вальс из свиридовской метели, так здорово, оказывается, с музыкой-то!
А потом мы попадаем в какой-то безветреный залив, белый-белый, где снег не сносило, не прибивало ветром, и он лежит, «рыхлый и беспечный»* среди желтых-желтых берегов (желтеет там, оказывается, треста - сухая осока). И опять начинается снегопад, и дальние берега постепенно выцветают в этой белой пелене, как старые фотографии, а над Концом разверзается небесная трещина, в которой виден срез облачного пирога, озаряемый лучами - чего? Неужто - солнца?
И какое все становится совершенное - косые избы, палые заборы, голые деревья - с белым снежным подчеркиванием! Каждую деталь в рамку - и любоваться.
А к вечеру яснеет и холодает, целых минус десять, и мы выходим с лыжами на лед, под свет Ориона**.
А Озеро - оо, оно живет! То хлесткий свист раздается вокруг и под ногами (- как если мокрое белье быстро вокруг себя крутить, - говорит Танька), то дальний грохот волной катится по берегам (Р-Р-Р-Р-О-К - волна грохочущего рокота во второй раз прокатилась по Морийским пещерам, и потом еще раз, и еще, и еще - Р-Р-Р-Р-О-К, Р-Р-Р-Р-О-К, Р-Р-Р-Р-О-К, Р-Р-Р-Р-О-К).
Мы выползаем на середину Озера - а кругом все стонет, подвывает, хрустит и гудит, и ох, как же страшно!! Ясно, что при такой температуре лед никуда не денется, но вдруг? Незнание физики не освобождает от ответственности. Или - не физики? Что вообще происходит вокруг нас, что за силы хтонические на волю рвутся?
- Это Папашка, - бормочет Таня.
А ведь точно! Озеро же!
« - Какой Папашка?
- Тот самый, с Илистого озера. Он не только щуками, он больше лосями питается.
Окуньки, что стояли под мостом, собрались в темный табунок. Тыкаясь в скользкие сваи, они подымали головы, повиливали хвостами против течения.
- А этих-то,- сказал я, указывая на окуньков,- Папашка жрет?
- Жрет помалу,- ответил Пашка.- Но этих-то сколько надо на три головы.
- Разве у него три головы?
- Одна - щучья, - сказал Пашка, загибая палец,- Другая - медвежья, третья - человечья. Щучьей-то он рыбу жрет, а медвежьей - лосей…
- А в Багровое озеро он заплывает? - с легкой тревогой спросил я.
- В Багровое ему не пролезть, макарка заросла совсем. Да и чего ему в Багровом делать? В Багровом ведь бесы хозяева. А бесов Папашка не жрет, они горькие..
Так что то ли Папашка, а то ли бесы под сочельник гуляли, но очень переживательная прогулка вышла.
А к следующему утру еще подсыпало снегу, зато расчистили шагреневый каточек, и, когда мы вышли из дому, двое девчонок на коньках кружились, как бабочки-поденки, под розоватыми низкими лучами (солнышко даже проклюнулось на горизонте ради такого дела на каких-нибудь десять минут, и осветило глубины льда, которые оказались напичканными всякой плавленой и замерзшей ледяной всячиной, как туф или торт желейный).
Ну, надели лыжи и разбежались веером по Озеру кто куда. Мы коньком устремились в давешний залив, наперерез какому-то дедушке на финских санках (а на санках у него ворох сухих веток лежал).
Ловко летел дедушка на узких полозьях, отталкиваясь от снега свободной ногою в обширном валенке. Иногда останавливался возле вмерзшей в лед бутылки, долбил лед (тогда опять густой гул катился по подледным пространствам), временами украшал дырку сухой веточкой.
- Здрасте! С праздником! Чего это вы делаете тут?
- И вам здравствуйте! Сетку мечу вот.
- Это она у вас через все озеро идет-то?
- Ну, да, вон с того берега. Щас ветки поставлю, дак хоть не заметет.
- А чего ловится-то?
- Так-то - лещ, окунь, щука вот. Только сейчас я ничего не ловлю, мечу. Тянуть нельзя, лед тонкой еще. Встал только тридцатого.
- А ничего, что мы-то тут ездим?
- Да вы-то на лыжах, конечно, ничего, а мне как тянуть? Мне ж еще надо вал тракторный поднять-то со дна. Провалюсь только.
- А чего это вчера так все гудело вокруг?
- Аа, это лед стаёт. Вчера-то слабо совсем, мороз небольшой, а так иногда целую неделю так-то трешшит.
Дед улыбается, глаза у него синие-пресиние, никогда не видала таких, кажется, сивая борода, на седой голове - валяный колпак, а санки ржавыиии - как будто с финской войны остались..
Он укатывает в сторону деревни, а Танька опять бормочет - а вот и Папашка.
- Вот это верно,- засмеялся шурин.- Но, по правде говоря, Папашка вас давно уже нашел. - Как это? - не понял капитан.
- А так,- ответил шурин.- Папашка - это я.
А мы себе едем дальше, в залив, в сторону урочища Габаново, а там на льду куча лунок, над которыми стоят странные конструкции из веток и пластиковых бутылок, а возле одной проруби бродит чувак каком-то в синем рабочем комбезе и пуховке, колет лед, и гул от его ударов тоже разносится как-то исподволь.
Он рассказывает, что они с женой из Питера, живут постоянно, хотя и не прописаны тут, работа удаленная, а жить тут им нравится. Не жили бы, если б не нравилось. Постоянно они тут одни, но приезжает пара человек из Подпорожья пару раз в неделю, за рыбой или поохотиться, пушнина тут. Еще из Питера летом постоянно много народу живет, сейчас реже, но тоже заезжают. И с Петрозаводска приезжает один.. Нам не скушно, все время кто-то есть, мы б рады, если б поменьше бы гостей ездило даже.
А то поработать надо, за рыбой надо - плотва тут, окуни, щуки, лещи, налим ходит. За водой надо - колодец у нас тут. За дровами - нет, мы закупаем машины две, на зиму хватает. Если надо что - созваниваемся с автолавкой, они привозят из Подпорожья, из Питера. Да, сегодня понедельник, автолавка как раз должна быть, она из Соболевщины в Конец - и потом обратно. Но у нас и так все время кто-то едет, что-то везет. А так нам тут хорошо, все нравится.
А вы к берегам не ходите, тут майны - ну, промоины у нас, возле речек, там вода живая.. И далеко не пройдете все равно, ну, разве что по тресте, да лучше не надо.
«Чарусьи остерегайтесь!» - вспомнилось нам.
Мы побродили вокруг майны, среди шуршащего рогоза и трескучего дудника, и побежали в Конец - автолавку ловить, а то хлеб кончился. Свежие неглубокие трещины пересекают путь; это, видно, лопалась вчера со стоном тонкая ледяная кожурка, когда под ней начала застывать талая вода. И так звонко, и просторно, и весело нестись по льду без дороги, куда глаза глядят!
А потом дооолго ходили мы по Концу, ни одной автолавки не встретили, да и людей не было тоже, и только собаки ругались на нас. Мы нашли огромную усадьбу, с воротами, открытыми настежь. Там валялись пантоны, мангалы, снегокаты, моторки, внедорожники, на крыльце наизготовку застыло кресло-качалка - и ни-ко-го.
И пошли мы тогда тихонько к дальнему родионовскому берегу - «помнишь церковь, что легко взбежала на пригорок?» - где на крутом берегу, среди сосен, серый стоял храм. Оказалось, это церковь Святого Георгия, 1493 года постройки, один из трех самых древних деревянных храмов России. Правда, эти многие крыши, и крылья, и крыльца, и луковичная главка достроены позже, веке в семнадцатом. Но какое же офигенное тесовое созвучие, белым снегом убранное.
Рядом со старой - новая церковь, Сретенская, и службы какие-то - тоже деревянные, но оранжевые, апельсинные, нарядные. Запертые, пустые.
Мимо по дороге прогуливал собаку элегантный седой старик, в очках, пуховике и теплых ботинках.
- Здравствуйте! А не знаете, будет тут праздничная служба сегодня?
- Да нет, к сожалению, не будет. Летом тут бывают службы, еще на Егорьев день, на Сретенье, престольные праздники - да. А на Рождество - нет. Паствы мало. Даже те, кто живет - не ходят. Если хотите на службу - я вот поеду в Подпорожье, иногда еще в Вознесенье бывает, но сейгод нет, а в Подпорожье местечко Погра есть, а там храм Алексия, человека Божия..
И пошли мы обратно по Озеру, двое против ветра, и снег опять некоторый сыпал, и заметал трещины и наши следы, а пришли домой, насмотрелись на погружающееся во мрак Озеро - и стали пробовать в печке пряники печь. А те и испеклись.
Утром все обошлось без розовых рассветов; теплые волглые облака навалились на верхушки сосен, снег стал мягким и масляным каким-то, и мы надели лыжи и пошли в деревню в магазин номер 4, который целых три часа должен был быть открыт сегодня.
А дорога к нему от берега шла через подворье Александро-Свирского монастыря, и корпус там был разрисован святыми разными; например, прп. Зосима и Савватий стоят среди скачущих и улыбающихся летучих рыб.
И мы поулыбались тоже, дошли до магазина, и купили там хлеба, и молока, и масла бутылку, и спрятали тяжести под перевернутую лодку на берегу, а сами пошли вдаль, по Озеру, где дальний берег дробился на узкие какие-то протоки, макарки или акаимки, теряющиеся в тресте, когда непонятно, то ли берег там, вдали, а то ли вот он уже.
А в одном заливчике дядька в сапогах рыбака, и ватном костюме танкиста стоял над лункою с крошечной удочкой в руке, и все время, пока он нам объяснял, что неправильно мы ходим, что лед тонок еще, и там, где реки втекают или, напротив, вытекают, лед и вовсе хилый, и что наша-то часть Озера, родионовская, вообще едва встала, так что пусть мы поосторожнее будем - и все время разговора таскал крошечных окуньков и бросал в пластиковые санки-тазик.
- Это у вас все тут только такие?
- Зачем все, вот, подальше от берега щуку взял (и вытащил из санок щуку с локоть длиной).
- А на что ловите? Наши вон на опарыша собрались..
- Ну, зачем, Опарыш, мотыль.. Я-то на глаз ловлю - и хорошо идет..
А потом распрощались мы, и катили и катили во все стороны с разговорами и Танькиными песнями, а вдали-впереди сосредоточенно бежал к Концу Витька, а у островка мелькала Лена, а мы вернулись к лодке, прихватили масло и молоко и побрели под хлипким снежком домой.
Поздним вечером вышли мы побродить по Озеру просто так (лыжи упаковали уже), никаких тебе Орионов над нами, а пухлые облака, подсвеченные фонарями, а под ногами осевший снег, и ветер, ветер, мокрый, совершенно весенний.
А утром, затемно, когда мы вскочили, чтобы ехать в город, и посмотрели на Озеро - увидели отраженье огней далекого Конца в черной зеркальной глади.
За одну ночь снег сошел весь, покрыв лед тонким слоем воды.
Так Озеро выпроводило нас на работу. Стремительная Нарния зашкафная какая-то получилась, двенадцать месяцев, чудо, которое обещала Ленка, а оно и сбылось. Воот.
И поехали мы в свою неистовую нерезиновую, а люди все эти там остались. Такие человеческие и правильные какие-то - среди довольно печальной этой и пустынной жизни. Это вот совсем уходящая натура - или нет все-таки? Очень бы не хотелось.
А я теперь думаю, что вот если начинать жить, как хочется, то придется жить в доме у озера.
* - рыхло и беспечно - это старый слоган чешских железных дорог, в переводе «быстро и безопасно»
** - «Не знаю отчего, но я всегда радуюсь и волнуюсь, когда увижу созвездье Орион. Мне кажется отчего-то, что созвездье это связано с моей жизнью. Как будто даже Орион -- о, небесный охотник! -- наблюдает за мной, хоть и маленьким, а живым, и я ни перед кем, а только перед ним отвечаю за все, что делаю на Земле,-- за себя, за свою лодку, за плаванье в сердце тумана».