Общество будущего
Сегодня у меня сложная задача. Февральский стол заказов подкинул мне очень обширную, да еще и местами философскую тему. Но все же послушаем мадам renatar :
Известно, что в фантастических произведениях обкатываются модели будущего, каким оно будет. А вот сам общественный уклад обычно представляют в виде уже известных формаций - империализм, коммунизм или вообще первобытнообщинный или рабовладельческий строй на развалинах послевоенных лет. А есть ли произведения, в которых предлагается что-то новое, не похожее на уже известные общественно-экономические формации? Одно такое нашла - «Конфедерация Меганезия». Есть ли что-то еще в таком же духе?
Одно из направлений писателей фантастов - это моделирование общества, описание различных проектов идеального (утопия) или кошмарного (дистопия) общественного устройства. Сюда же относятся рассказы об истории различных обществ, существующих в современности, но в изолированных областях Земли: в заброшенных тибетских долинах, на островах и даже в перевернутом танкере на дне Тихого океана. К такого рода литературе можно отнести и «криптоисторические произведения», согласно которым современный мир развивается под влиянием тайных сил (чаще всего - секретных орденов). Авторы подобных текстов обычно не стремятся раскрыть загадки истории, а пытаются нарисовать некое общество, управляющееся «незримой властью» (криптократию).
Подавляющее большинство произведений современной научно-фантастической литературы (как иностранной, так и российской) относится к антиутопиям или, во всяком случае, несет в себе изрядный элемент антиутопии. В них либо переносятся в будущее многократно усиленные противоречия сегодняшнего дня, либо экстраполируются на будущее потенциальные проблемы, связанные с социальными последствиями зарождающихся сейчас тенденций научно-технического прогресса (один из самых популярных нынче приемов - разного рода спекуляции на тему последствий генно-инженерных экспериментов). В этих произведениях авторами переживаются либо очевидные проблемы современности, либо страх перед нарастанием и усугублением подобных же проблем в будущем.
Утопия - жанр, в современную эпоху гораздо более редкий. Казалось бы, в довольно недалеком прошлом можно было бы найти целый мешок утопий в произведениях советской фантастики. Но нет. За весьма небольшими исключениями советская фантастика представляла собой классический советский производственный (реже - приключенческий, шпионский, политический, исторический или воспитательный) роман (повесть, рассказ), перенесенный в «космические» декорации, или, во всяком случае, снабженный некоторым количеством фантастических элементов.
Однако и утопии тоже были. Целиком к этому жанру можно отнести, пожалуй, лишь «Туманность Андромеды» И.Ефремова и «Полдень. ХХII век» братьев Стругацких (и отчасти примыкающие сюда их же книги «Путь на Амальтею» и «Стажеры», хотя они скорее тяготеют к производственному роману). Как фактор контрастности художественных образов, отдельные штрихи утопии присутствуют и в некоторых антиутопиях этих же авторов - в «Часе Быка» И.Ефремова, в «Трудно быть богом», «Попытке к бегству» и «Обитаемом острове» братьев Стругацких.
Надо сказать, что и в таких книгах Стругацких, как «Жук в муравейнике» и «Волны гасят ветер», действие разворачивается на фоне общества, которое тоже может быть названо коммунистическим - в нем действуют люди, не обремененные соображениями корысти или борьбы за власть. Однако центральные конфликты этих произведений во многом не зависят от такого фона, и эти конфликты могут развертываться в любом технологическом (индустриальном и более позднем) обществе. Конечно, люди корыстные или одержимые властными амбициями иначе решали бы эти конфликты - но вот само-то содержание конфликтов, дебатируемых в этих романах (проблема допустимости и целей вмешательства в развитие более отсталых обществ, вопрос о пределах допустимого в борьбе с внешней угрозой, проблема раскола цивилизации на достигшие разного уровня развития и потому культурно чуждые друг другу слои) от этого не изменилось бы.
Вот один из примеров старой фантастики:
О дивный новый мир (1932)
Автор: Олдос Хаксли
Один из самых знаменитых романов-антиутопий. Своего рода антипод «1984» Оруэлла. Никаких пыточных застенков - все счастливы и довольны. На страницах романа описывается мир далёкого будущего (действие происходит в Лондоне), в котором люди выращиваются на специальных заводах-эмбрионариумах и заранее (воздействием на эмбрион на различных стадиях развития) поделены на пять различных по умственным и физическим способностям каст, которые выполняют разную работу. От «альф» - крепких и красивых работников умственного труда до «эпсилонов» - полукретинов, которым доступна только самая простая физическая работа. В зависимости от касты младенцы воспитываются по-разному. Так, с помощью гипнопедии, у каждой касты воспитывается пиетет перед более высокой кастой и презрение к кастам низшим. Костюмы у каждой касты определённого цвета. Например, альфы ходят в сером, гаммы - в зелёном, дельты - в хаки, эпсилоны - в чёрном.
В этом обществе нет места чувствам, и считается неприличным не иметь регулярных половых контактов с разными партнёрами (основной лозунг «каждый принадлежит всем остальным»), однако беременность считается страшнейшим позором. Люди в этом «Мировом Государстве» не стареют, хотя средняя продолжительность жизни - 60 лет. Регулярно, чтобы всегда иметь хорошее настроение, они употребляют наркотик «сому», у которого нет негативных действий («сомы грамм - и нету драм»). Богом же в этом мире является Генри Форд, его так и называют - «Господь наш Форд», а летоисчисление идёт от создания автомобиля «Форд T», то есть с 1908 года н. э. (в романе действие происходит в 632 году «эры стабильности», то есть в 2540 году н. э.).
Чем вам не общество будущего ? Слишком сказачно ? Ну ладно …
1991 год. Первые кровавые плоды Свободы. Одесский фантаст Лев Вершинин предложил неожиданный поворот «русской темы». В фантастической повести о декабристах «Первый год Республики», он рассматривает вариант победы восстания декабристов. В основе сюжета - история революции, которая вполне могла бы произойти на юге России в 1826 году. Борьба за идею свободы для всех униженных заканчивается, вопреки «исторической достоверности», победой и образованием Республики… Но зло, совершенное даже ради благородных целей, имеет свойство размножаться. И вот тогда «белое» как-то незаметно оборачивается «черным». «Первый год Республики» - страшный, беспощадный и очень своевременный роман о тайнах «русской Свободы». Кстати, написан он был еще в 1980-х годах: хороший фантаст не пишет о будущем, он живет в настоящем проблемами будущего.
И первой «мечтой» постсоветской фантастики оказалось - построение (возрождение) просвещенной монархии. Василий Звягинцев, автор фантастической эпопеи «Одиссей покидает Итаку» (1990 -), «подарил» России православно-монархическую утопию. Можно сказать, что ставропольский фантаст открыл жанр «альтернативной утопии». Его герои, получив возможность перемещаться во времени, перекраивают российскую историю в соответствии со своими идеалами, заново творят историю - по «монархическому образцу»
Каким-то чудом в начале 90-х прорвалась-таки единственная во всей постсоветской литературе утопия в чистом виде… Вышедшая в Калининграде в 1993 году повесть Владимира Зуева «Кровосмешение» написана в соответствии с классическими канонами этого жанра. Из звездной экспедиции, стартовавшей в конце ХХ века, возвращается на Землю Владимир Навлинцев, но на планете прошло уже целое столетие, сменились не только поколения. И вот пришелец из прошлого знакомится с миром будущего.
«Неравномерность экономического развития на Земле еще сохраняется, она явилась основой существования нескольких политических конгломератов. Самый могущественный - Североатлантическое Сообщество, включающее Европейскую Федерацию, Североамериканскую Федерацию и Южноамериканскую Конфедерацию.
Содружество Евразия - самый мощный соперник Североатлантического Сообщества. Сюда входят Славяно-Тюркский Союз, Китай, Индокитайский Союз».
Это и есть бывший СССР, который «состоит из самостоятельных государств, имеющих тесные экономические и политические связи. Это бывшие союзные республики СССР и автономные, объявившие себя независимыми в период Великого Распада, кроме Молдовы, убежавшей в Румынию, и стран Балтии, а также Сербия, Черногория, Чехия, Словакия, Болгария и Польша. Административный центр - Ирпень, недалеко от Киева. Рабочий язык - русский».
Преобразилась не только политическая карта мира, но и Россия. Столица перебралась в западносибирский город Чаинск, а Москва стала «обычным краевым городом без льгот и привилегий». Представительная демократия самоудалилась, уступив место Народным Советам, «на которых все граждане поголовно имеют возможность высказывать свое решающее мнение по самым кардинальным вопросам государственной и общественной жизни». Существенные перемены произошли и в других сферах человеческой жизни. Например, исчезла форма обращения на «вы», а заодно и отчество. Теперь принято… матьчество. «Это в связи с обвальным ростом населения - во-первых, с культом матери - во-вторых», - поясняют утописты ошалевшему космонавту. Институт брака практически отсутствует, россияне будущего более раскрепощены в межполовых отношениях. Педагогика будущего близка идеям Ефремова - здесь тоже принята система общественно-семейного воспитания. Автор рассматривает многие стороны жизни будущих россиян (от нацвопроса до сексуальных развлечений и культурной программы).
Показателен роман Вячеслава Рыбакова «На чужом пиру» (2000). Это скорее трактат о выборе оптимального пути в будущее для России, нежели художественное произведение. Интеллигентный китаист «провозглашает» государственность, следование православным ценностям, противодействие «экономическому и культурному подавлению со стороны Запада», даже и ценой подавления собственных демократических институтов. Близкие идеи лежат и в основе романов Андрея Столярова «Жаворонок» и Дмитрия Янковского «Рапсодия гнева» - бескомпромиссно-публицистической отповеди «западному варианту» эволюции России.
К яркой «антиевропейской» антиутопии следует отнести другой роман В. Рыбакова «На следующий год в Москве». (2003 г.) В нем дана жесткая критика «либерально-рыночной» ориентации страны. «Добрый и бескорыстный - плохой потребитель, а при современных темпах производства каждый потребитель на счету! Даже просто порядочный творческий человек - уже проблема, потому, что во-первых, у него всегда меньше денег для покупок, ведь он порядочный. Порядочный журналист всегда беднее непорядочного журналиста, и порядочный миллионер всегда беднее непорядочного миллионера, это печально, но это среднестатистический факт.» В этом мире, под мудрым руководством ОБСЕ наука занимается изучением тонкой сущности Бога, построением торсионных генераторов и прикладной астрологией. Все ученые, хоть как-то причастные к ВПК бывшего СССР объявлены военными преступниками и преследуются Гаагским трибуналом. Для поездки в другие регионы нужны «веские основания», виза в ОВИРе и подорожная. В общем, демократия на марше.
Александр Громов от произведения к произведению утверждается в мысли, что только жесткая до цинизма власть способна организовать российское общество, удержать его от самоуничтожения. Эдуард Геворкян и Лев Вершинин последовательно рекламируют организующее начало имперского общества.
Практически все сценарии движения российского общества середины-конца 90-х - это Империя. Разница только в цвете государственных знамен. Один из самых парадоксальных вариантов предложил мэтр отечественной НФ Владимир Михайлов: в романе «Вариант И» (1997) он декларирует свой идеал России - монархия под зеленым знаменами Пророка.
«Да бросьте вы, - сказал я. - Россию ислам не перекорежит. Как и православие с ней в конечном итоге ничего не сделало. Нутро как было языческим - так и осталось. Вот Россия наверняка ислам переиначит, подгонит по своей мерке. Она всегда все переваривала, переварит и это. Зато по новой ситуации место, которое она вскорости займет в мире, вернее всего будет назвать первым».
В романе Андрея Плеханова «Сверхдержава» (2000) Россия и в самом деле становится таковой - неагрессивной империей с высоким уровнем жизни. Автор дал вволю насладиться читателю мечтой о великой России, чтобы затем грубо разрушить благостную утопическую картинку, сообщив, что «золотого века» страна достигла благодаря… научной переделки личности россиян!
В романе Евгения Лукина «Алая аура протопарторга» (2000) образно прорисован затяжной конфликт районного масштаба, сочетая в себе элементы антиутопии и политического памфлета. «Соперниками Лыцк и Баклужино чувствовали себя с незапамятных времен. Хаживали бесперечь стенка на стенку, а то и учиняли прелютые дрекольные бои, доходящие во дни гражданских распрей до сабельных. Однако уже за годы первых пятилеток грамотность населения заметно возросла, кулачных и прочих физических расправ стало поменьше, сведение счетов приняло форму доносительства в письменном виде, а там и вовсе переродилось в социалистическое соревнование… Теперь же, после распада Сусловской области, противостояние двух бывших районов, а ныне - держав, обрело четко выраженный идеологический характер. Если в Лыцке к власти пришли православные коммунисты, то на выборах в Баклужино победу одержало общественно-политическое движение «Колдуны за демократию»… «Единственное, что объединяло подчас давних соперников, - это глубокая неприязнь к областному центру»… «Реакционный и богопротивный блок НАТО, науськанный баклужинской демократией, настойчиво искал повод нанести удар по православному социалистическому Лыцку».
И вот, не так давно в отечественной фантастической литературе появилась утопия, в которой создана картина подобного общества, уже длительное время развивающегося на своей собственной основе и уже далеко прошедшего по пути устранения пределов для развития человека. Я имею в виду роман Михаила Ахманова «Ливиец».
Автор - что, в общем-то, достаточно предсказуемо, - полностью избегает термина «коммунизм» и вообще каких-либо терминов из области общественных наук, способных тем или иным образом квалифицировать то общество, которое он изображает. В любом случае, новая структура будет похожа на что то уже существовавшее , будет брать какие то элементы из нескольких общественных формаций.
Однако либо в силу невероятного творческого чутья, либо, помимо этого, еще и некоторого (тщательно скрываемого даже в его комментариях к своему роману) знакомства с соответствующими социальными концепциями, Михаил Ахманов изображает общество, полностью соответствующее всем критериям полного коммунизма (назовем это так), которые были приведены выше.
По словам самого автора (в его кратком послесловии в книге), он задался целью смоделировать общество, где снято большинство материальных ограничений, с которыми сталкиваются общества современного типа. В его будущем нет проблемы средств существования, т.е. получение этих средств не представляет собой какую бы то ни было проблему, а их достаток представляется просто естественным состоянием (и, соответственно, устранена всякая борьба между людьми за жизненные средства).
«Любые» количества жизненных средств человеку будущего не нужны. Для него не существует проблемы погони за благами, а потому нет и проблемы накопления пирамиды излишних благ. Нет в этом обществе и потребностей, искусственно навязываемых ради расширения сбыта. Поскольку главной сферой интересов становится творческая деятельность, то и потребление определяется тем, что необходимо для беспрепятственного участия в такой деятельности. Человеку будущего в романе Ахманова (и это соответствует научному прогнозу) нужно многое, весьма многое, но вот что ему точно не нужно, так это потребление ради потребления и поиск самоудовлетворения в количестве потребляемых благ.
В будущем «Ливийца» нет проблемы ограниченности средств сообщения - человек практически мгновенно переносится в любую точку освоенного пространства. В этом мире нет проблемы занятия нетворческим, тяжелым, монотонным, непривлекательным трудом - в нем давно уже нет необходимости и потому таковой попросту исключен из реалий мира. Отсутствует деятельность, подчиненная соображениям материальной выгоды или приказу свыше. Сферой деятельности людей остается только творчество - воспитание, художественное творчество, целительство, гуманитарные, естественнонаучные и галактические исследования. Наконец, снята проблема ограниченной продолжительности жизни - теперь она лимитируется лишь способностью человека вынести длительность своего собственного существования (но и за этим пределом найден способ сохранить личность человека).
Совершенно логично, что в этом мире нет денег, нет государства (и, соответственно, средств государственного насилия), нет преступности как социального явления, нет войн, нет религии и даже сколько-нибудь значимых суеверий, а распределение осуществляется по потребностям - что касается как распределения средств существования, так и самой творческой деятельности. В данном обществе не существует никакого классового деления. Разумеется, сохраняется масса индивидуальных различий - по личным склонностям, по чертам характера, по сфере деятельности, по возрасту, полу и т.д. Но ни одно из этих различий не становится основанием для тех или иных преимуществ в экономическом отношении, или с точки зрения власти (ибо само это понятие по существу отмирает), или даже символического социального статуса.
Люди в романе Михаила Ахманова объединяются в ассоциации (койны) по принципу общности интересов и видов деятельности. Эти общности являются добровольными, самоуправляющимися и саморегулирующимися. Деятельность в рамках этих общностей регулируется взаимным согласием участвующих в ней людей. Существуют также сообщества людей, объединенных личной склонностью (любовью, дружбой) - варны. Семья в современном ее понимании отсутствует.
Михаил Ахманов вводит в описываемом им будущем предпосылку разрыва связи биологического воспроизведения потомства с семейно-брачными отношениями. Вероятно, это необходимо автору в качестве дополнительного фактора для придания большей убедительности рассматриваемой им возможности общественного воспитания детей, поскольку в этой сфере приходится сталкиваться с дремучими предубеждениями современного обывателя. Ведь в «Ливийце» предполагается резкое возрастание роли общественного воспитания детей, основанного, главным образом, на добровольном сотрудничестве воспитуемых и воспитателей, а также профессиональных воспитателей и родителей (которые в буквальном смысле родителями не являются, а скорее выступают как индивидуальные воспитатели и личные опекуны).
Однако самым интересным в утопии Михаила Ахманова являются не эти (как предсказанные ранее, так и сконструированные им самим) характерные черты коммунизма, составляющие хотя и значимый, но все же фон повествования, а попытка реконструировать те социальные противоречия, которые движут жизнью описываемого им общества будущего. На мой взгляд, эта попытка предпринята в правильном направлении - он ищет противоречия в области морально-этических конфликтов (а говоря на более точном философском языке - в области субъект-субъектных отношений), вырастающих как из динамики личных отношений людей, так и из той деятельности, в которую они включены.
Конфликты, сопутствующие творческой деятельности, выступают ведущими социальными противоречиями такого общества. Проблемы столкновения личных амбиций в реализации творческих проектов, социальных последствий и, соответственно, допустимости тех или иных научных экспериментов, влияния исследовательской деятельности на личность человека, который ею занят - вот те проблемы, с которыми сталкивается в своей повседневной жизни человек того мира. И это проблемы переживаются людьми как не менее жгучие и животрепещущие, чем для нас конкурентная борьба, необходимость дотянуть до получки, терроризм или исход очередных выборов.
Что относится к несомненной удаче романа «Ливиец», так это живые образы людей будущего - людей, не обремененных корыстными и суетными страстями нашего сегодняшнего дня, но от этого не менее глубоко чувствующих и переживающих те жизненные коллизии, которые выступают на передний план в днях грядущих. Образы «Ливийца» бесконечно далеки от тех ходульных, рафинированно-правильных героев, которыми нас в изобилии снабжала массовая советская фантастика. Они более живые, чем в «Туманности Андромеды» (хотя И.Ефремов старательно пытался смоделировать не только «производственные», но и личные конфликты своего общества), и чем в «Полдне» Стругацких, где, кстати говоря, авторы старательно избегали живописания любых проблем личных взаимоотношений людей, возникающих не на почве их основной деятельности.
Любопытно, что Ахманов явным образом противостоит практически общепринятому в современной литературе (в том числе и фантастической) тезису о неизменной эгоистической природе человека. В «Ливийце», напротив, подчеркнуто, что личность человека настолько изменилась, что, например, крайне трудно найти желающих участвовать в исследовательских экспериментах по погружению в далекое прошлое - именно потому, что нравственные нормы человека будущего вступают в очевидный конфликт с общепринятыми нормами прошлого.
Ахманов перенес действие своего романа в весьма и весьма хронологически отдаленное будущее. Как было подмечено еще в Древней Руси, «довлеет дневи злоба его» - то есть каждый день гнетут свои заботы. И для нашего читателя образы столь далекого будущего даже не сказка, позволяющая забыть о заботах дня (ибо в сказке каждый, заранее соглашаясь с тем, что это небывальщина, именно поэтому обычно с удовольствием следит за хитросплетениями судьбы героя, будучи частенько не прочь подставить себя на его месте), а несбыточная мечта - а значит и тоска о несбыточном. Тоски же нам и в нашей нынешней жизни более чем хватает.
Вот что говорит сам писатель об этом:
Я хотел изобразить своего рода «абсолютную утопию», время, когда человечество достигнет божественного всемогущества без всяких оговорок. В моем понимании это означает полную власть над Вселенной, над собственным телом, судьбой и сроком жизни, и в этом отличие моего романа от книг Ефремова и Стругацких. Мне было интересно подумать над тем, чем будут занимать люди той эпохи - если, конечно, они останутся людьми. Я не знаю, приблизимся ли мы когда-нибудь к обществу, описанному в «Ливийце», но я глубоко убежден, что мы не должны жить так, как живем сейчас, и что проекция нашего нынешнего мира, со всеми его конфликтами, жестокостью, нетерпимостью, в будущее - бесперспективна. По этой причине я полагаю, что фантасты, пугающие нас грядущими зверствами, должны призадуматься, вспомнить про утопию и выдать хотя бы один раз что-то оптимистичное и светлое. Слово имеет великую силу, и если писать о будущем как о временах негодяев (Геворкян) или эпохе поножовщины (Клен, Володихин), то вдруг такие времена наступят в самом деле.
Давайте еще немного дальше разовьем примерный образец общества будущего …
Утопия, чреватая опасностями - это потребительская утопия или, вернее, утопия для потребителя. Потребитель это не просто тот, кто потребляет. Потребитель это тот, кто осуществляется как личность через потребление. Чем больше удается ему потребить, тем больше он себя чувствует личностью. Это как раз и делает проблему опасностей благоденствия такой актуальной.
На первый взгляд, дело обстоит как раз наоборот. «Слишком еще много сегодня на земном шаре голода, нищеты, эксплуатации, чтобы мы могли признать «задачей № 1» борьбу с чрезмерной комфортабельностью жизни, с ее слишком повсеместной и безупречной беззаботностью, которую несет развитие техники», - пишет Станислав Лем в той же статье «Безопасна ли техника без опасности?» Да и вряд ли кто из читателей этой статьи согласится признать, что ему грозят опасности благоденствия.
Станислав Лем объясняет свой интерес к проблеме опасностей благоденствия единственно тем, что он пишет о будущем. Для писателя-фантаста, говорит он, «эта проблема в известном смысле начинает превращаться в одну из самых трудных и наиболее существенных, ведь он вместе со своими героями живет уже именно в завтрашнем дне земной цивилизации». Проблема в самом деле, вероятно, очень трудна, если даже крупнейшему современному фантасту разрешение ее видится в борьбе с чрезмерной комфортабельностью жизни. Но главное не в этом. Проблема опасностей благоденствия привлекла и привлекает фантастов не только и не столько потому, что они занимаются будущим, сколько потому, что они экстраполируют в будущее тенденции настоящего. Иногда даже не очень богатого, с точки зрения последующих десятилетий, настоящего.
Социология знает понятие аспирации. В определенных условиях, когда самые непосредственные человеческие нужды удовлетворены, представление о богатстве и бедности становится относительным. Человек чувствует себя богатым или бедным смотря по тому, насколько его уровень жизни приближается к его представлению о богатстве (или отдаляется от него). Это и называется аспирациями. Европеец прошлого века не чувствовал себя обделенным, если у него не было электрического холодильника, - он не знал, что таковой ему нужен…
Поэтому проблема опасностей благоденствия по-своему стоит на каждом этапе истории.
Они отчетливей всего видны в обществе с контрастирующими жизненными уровнями для разных социальных классов. Это очень разные вещи - всеобщее благоденствие или благоденствие на фоне нищеты, и уэллсовская «Машина времени» была продиктована именно таким подходом к проблеме. В этом фантастическом романе, действие которого отнесено к 802 701 году, многое воплощало проблемы, волновавшие совестливого буржуа девяностых годов прошлого века.
Вопрос об опасностях благоденствия сводился в прошлом веке к вопросу о буржуазности - о том состоянии, когда материальное благополучие на фоне бедности приводит (иногда в результате инстинктивной нравственной самозащиты) к убиению совести и подмене искусства, развивающего душу (а следовательно, опасного для того, кто хочет притушить совесть), искусством, помогающим отгородиться от мира. (Совсем без искусства нельзя. Буржуа должен иметь все, из сферы его потребления ничто не должно быть исключено, в том числе и искусство.)
Другим полюсом, к которому начинала тянуться душа совестливого человека, живущего лучше других, и человека, желающего найти в себе силы вынести свою нищету, был культ страдания, давешняя уверенность в том, что горе, беды, душевная неустроенность только и делают человека человеком. Кому недостало страданий, должен сам позаботиться, чтоб их было вдоволь. Или за него его близкие…
Девятнадцатому веку казалось, что опасности благоденствия кроются в контрасте между роскошью и нищетой. Двадцатый век, заботливо сохранив эти опасности, прибавил к ним новые, все нарастающие - опасности массовидного благоденствия, благоденствия исступленного, подобного кликушеству, ведьмовству и другим коллективным психозам, когда количество участников только увеличивает интенсивность заболевания.
В двадцатом веке вопрос об опасностях благоденствия крепко связан с вопросом о самой массовой породе буржуа - о мещанине, о том «идеальном потребителе» из романа Аркадия и Бориса Стругацких «Понедельник начинается в субботу», который в первый же момент, когда был сотворен, присвоил все материальные ценности, до которых успел дотянуться, а потом попытался завернуть на себя мировое пространство и остановить время.
Человек думает и чувствует. Мещанин потребляет. Ему кажется, что сейчас - его время. Что ж, в какой-то мере он прав. Современная наука с удивительной быстротой создает объективные предпосылки всеобщего благоденствия, не создавая сама по себе их нравственного эквивалента, а опасности благоденствия, созданные несправедливым обществом,- это опасности приоритета материального над духовным. Но он, бедняга, по тупости и ограниченности своей не знает, что век его недолог. Он существует лишь постольку, поскольку существует общество, ставящее себе ограниченно-материальные цели. Продолжительное же существование подобного общества грозит ему самоуничтожением. Потребителю тоже хочется выжить - но выжить он может, только став человеком.
Мы знаем, что материальный прогресс в конечном счете всегда приводил к радикальным, социальным переменам. Ну, а духовный прогресс, приходится ли на него рассчитывать? В чем может он состоять?
Обратимся опять к мнению Стругацких, высказанному в другом их романе «Хищные вещи века» - романе о стране, «где изобилие было когда-то целью, да так и не стало средством».
Буржуазная система воспитания, пишут они, «ставила и ставит своей целью прежде всего и по преимуществу подготовить для общества квалифицированного, но оболваненного участника производственного процесса. Эту систему не интересуют все остальные потенции человеческого мозга, и поэтому вне производственного процесса человек в массе остается психологически человеком пещерным. Человеком Невоспитанным… Человек Невоспитанный воспринимает мир как некий по сути своей тривиальный, рутинный, традиционно простой процесс, из которого только ценой больших усилий удается выколотить удовольствия, тоже в конце концов достаточно рутинные и традиционные. Но и неиспользованные потенции остаются, по-видимому, скрытой реальностью человеческого мозга. Задача… как раз и состоит в том, чтобы привести в движение эти потенции, научить человека фантазии, привести множественность и разнообразие потенциальных связей человеческой психики в качественное и количественное соответствие с множественностью и разнообразием связей реального мира». «Богатство и бедность одинаково порождают пороки», - говорили просветители.
Это верно. Бедность порождает пороки. Богатство порождает пороки - богатство на фоне бедности, богатство, достигнутое предательством и разбоем, богатство нравственного тупицы и богатство потенциального мазохиста. Но есть один вид богатства, который не порождает пороков, - богатство духа. И в обществе будущего ему будет соответствовать не «среднее состояние», а общественное изобилие.
Это хорошо понимал Норберт Винер. В интервью, данном незадолго перед смертью, он, отвечая на вопрос корреспондента о том, что делать, когда машины отнимут у людей еще больше работы, чем сейчас, сказал: «…мы больше не можем оценивать человека по работе, которую он делает. Мы должны оценивать его как человека.В этом вся суть.
Этому человеку будущего не будет предписываться обязательный курс страданий, тем более что какая-то мера страдания навсегда останется его уделом. Он всегда будет знать потерю близких, неразделенную любовь и вряд ли сразу будет находить свое место в мире. Но, стараясь победить страдание, человек никогда не будет уклоняться от борьбы. Не борьбы-страдания, а радостной и упоенной борьбы за познание мира и раскрытие себя в этом мире. Машина поможет ему обрести свободу, но это будет не свобода ничегонеделанья, а полная свобода выбора. Изобилие и освобождение для человека и общества помогут им осуществлять задачи, свободно выбранные, а не продиктованные необходимостью выжить.
Может быть, только сейчас мы в состоянии в полную меру оценить мысль К. Маркса о том, что при коммунизме исчезнет противоречие между отдыхом и работой и человечество будет жить по законам свободного времени. Оно не будет работать, чтоб заработать себе право на безделье. Напротив, каждое дело, им избранное, будет для него источником наслаждения.
Но откуда возьмутся у него дела в автоматически действующей цивилизации?
Автоматически действующая цивилизация не исчерпает собой всей цивилизации будущего. Автоматически действующая - значит стабильная, а мир будущего - динамический мир. Автоматически действующая цивилизация обеспечит человечеству надежный плацдарм для дальнейшего развития, она освободит ему руки, но он найдет, к чему их приложить. Человек - удивительно беспокойное существо. Мы еще не создали цивилизации будущего, мы еще основательно заняты повседневными и порою достаточно неприятными делами, а уже беспокоимся о том, что будет, когда мы освободимся от них.
Хочу вам посоветовать прочитать еще одну интересную статью немного на эту же тему: Ефремов Иван - Как создавался «Час Быка»
[источники]
источники
http://akhmanov.ru
http://www.oldsf.ru/mastera-zarubezhnoi-fantastiki/sborniki/chelovek-i-budushchee-chelovechestva.html
Политическая борьба и политические партии в фантастике - Боровиков С.Е., Переслегин С.Б.
Хотелось бы вам напомнить, что как бы там ни было, но будущее постепенно приближается. Вот например как РФ работает над ядерным двигателем для ракет
Оригинал статьи находится на сайте ИнфоГлаз.рф Ссылка на статью, с которой сделана эта копия - http://infoglaz.ru/?p=12006