Русские уроки: век двадцатый
Андрей Леонидович Анисин
доктор философских наук, доцент
В статье ставится проблема осмысления идеологических процессов в русской истории 20-го века. Перед российским обществом и государством стоит задача выработки некой русской идеи для успешного развития в этих новых исторических условиях. Автором дается принципиальная оценка как тем идеям, под знаменем которых была разрушена Российская империя, так и тем идеологическим моделям, которые послужили основой разрушения Советского Союза. Обосновывается мысль о том, что русский патриотизм не есть «третья сила» в споре либералов и коммунистов, речь в этом случае идет о противостоянии русских начал жизни идеологической парадигме «западнизма», проявлениями которой в равной мере являются и либерализм, и коммунизм.
Та историческая ситуация, в которой сегодня находится Россия, очевидно, представляет собой мощный цивилизационный вызов. Этот вызов, прежде всего, геополитический, речь идет об определении места России в современном мире и о перспективах ее истории. Стоять перед вызовом и перед выбором для России не впервой, однако в современной ситуации есть очень важная подробность. Сегодня речь идет о кризисе не только и не столько даже в политической, экономической и социальной сферах, не только и не столько о внешних угрозах, но, прежде всего, о кризисе идеологическом. Все перечисленные стороны у сегодняшнего кризиса, конечно, есть. Однако, несмотря на серьезные проблемы в этих областях, Россия остается в политическом отношении консолидирована, в экономическом отношении устойчива, в социальном - благополучна. На фоне охлаждения и даже некоторой конфронтации в отношениях с Западом отмечаются определенные трудности в экономике, снижение уровня благополучия населения, в политической сфере есть также есть нерешенные вопросы, но все это не представляет угрозы существованию народа и государства, - само по себе не представляет. Если же указанные проблемы накладываются на кризис национально-исторической идентичности народа и идейную аморфность власти, то само будущее России оказывается под вопросом.
Тот вызов, перед которым стоит сейчас Россия, - это необходимость настоящего осмысления нашей истории, истории последнего её столетия в особенности, и формулирования стратегического проекта, обращенного в будущее. Это является определяющим фактором исторического движения российской цивилизации. Здесь не место входить в подробное опровержение экономического детерминизма, но стоит сказать, что забота о тех первичных материальных потребностях, о которых говорит К. Маркс, начиная своё изложение материалистического понимания истории («пища и питьё, жилище, одежда и ещё кое-что» [1, C. 26]), никак не движет ни развитие материального производства, ни, тем более, историческое развитие человечества, а те потребности, которые, действительно, всё это движут, являются продуктом определенных мировоззренческих установок. История, в конечном счете, движима вовсе не потребностями материального производства, а борьбой и развитием идей, которые определяют, в частности и потребности материального производства, как мы хорошо это видим в современном мире.
История есть процесс не столько механически-внешний, сколько органически-внутренний. Ставшее популярным с XIX века уподобление народа живому организму, а истории цивилизаций - биологическим процессам жизни с ее стадиями детства, зрелости и старости, возможно, является некоторой натяжкой и упрощением, - но понимание истории как истории духа есть наиболее глубокий взгляд на нее. Касается ли дело жизни отдельного человека или исторической жизни народа, - суть заключается в том, что дух творит себе формы. Возможно, что при этом история, как это подозревал Н.А. Бердяев, оказывается, в конечном счете, неудачей духа, но для начала она есть - по его же словам - манифестация духа и «сама эта неудача в каком-то смысле есть священная неудача» [2, С. 219].
Мы сегодня стоим перед необходимостью выработки некой русской идеи для XXI века. Не получится, как того хотелось бы кому-то, найти ее в готовом виде где-то в прошлом. Прежде всего, потому, что всякое представление о прошлом всегда отражает сегодняшние мировоззренческие установки, и Россия в этом смысле, как никакая другая страна, имеет «непредсказуемое прошлое», а точнее - весьма неоднозначное прошлое. Опора на весь уникальный исторический опыт русской цивилизации, конечно, необходима, но Россия может иметь будущее только в том случае, если некая русская идея принадлежит этому будущему, если у России найдется, что окружающему миру и этому будущему сказать. Ведь, «в национальной идее выражается не только то, чем нация хочет быть для себя, но прежде всего то, чем она хочет стать для мира, для других народов» [3, C. 185]. Если же вся русская идея осталась в прошлом, то и у России будущего нет.
Надо отметить, что именно в этом смысле понятие «русская идея» было впервые употреблено Ф.М. Достоевским: «Мы предугадываем, и предугадываем с благоговением, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях, что, может быть, все враждебное в этих идеях найдет свое примирение и дальнейшее развитие в русской народности» [4, C. 7]. Отвлекаясь от конкретных подробностей того, как представлялась Достоевскому роль России в европейском процессе, следует, на наш взгляд, согласиться с ключевыми положениями его позиции. Во-первых, Россия может иметь призвание только общечеловеческое и всемирно-историческое, она не способна жить только региональными интересами, хотя бы просто в силу своего геополитического положения. Во-вторых, «русская идея» это то, что будет, а не то, что было. Свои предчувствия и надежды о том, какова она будет, Достоевский высказывает, но это именно предчувствия и надежды, а не ностальгические зарисовки о былом.
С момента написания приведенных слов Ф.М. Достоевского прошло более полутора веков, за это время о «русской идее» писали многие яркие и глубокие русские мыслители, и Россия в эти полтора века имела, что сказать и что показать миру. Россия за это время стала другой. Самые радикальные изменения - идейного, прежде всего, характера - связаны, конечно, с XX веком: с революционной катастрофой в начале его, с семидесятилетней диктатурой коммунистической идеи, с возникновением и развитием на ее основе того исторического проекта, который именовался Советский Союз, и с концом этого проекта, едва ли не более катастрофическим, чем было начало.
Либеральные западнические идеи, под знаменем которых был похоронен Советский Союз, к настоящему моменту полностью дискредитировали себя в глазах большинства российских граждан плодами своей реализации не только у нас, но и на исторической родине. Эксцессы либеральных реформ в России можно было бы объяснить неопытностью реформаторов, впервые взявшихся налаживать правильную жизнь в неправильной стране, а также, разумеется, адепты либерализма охотно объясняют их неготовностью к этой правильной жизни народа, одичавшего за семьдесят лет тоталитаризма. Однако эксцессы современной евроатлантической цивилизации подобным образом не объяснить. Либерализм и демократия в Европе и Америке имеют непрерывную историю в течение веков (короткие приступы фашизма западные идеологи объясняют атавистическими пережитками, которые теперь уж точно ушли в прошлое), и то, что мы видим на Западе, есть, несомненно, плоды либерально-демократической идеологии. А видим мы возведение любых извращений в норму жизни, двойные стандарты на каждом шагу и уничтожение человека под флагом борьбы за права человека. Мы видим в западном мире отказ от фундаментальных ценностей собственной цивилизации под лозунгом толерантности и вместе с тем агрессивное навязывание другим народам и культурам собственных политических и экономических моделей, а как результат - разрушение экономик и государств при помощи этих моделей.
Либерализм есть извращение идеи свободы и, по существу, уничтожение настоящей свободы человека, но при этом нельзя забывать, что настоящая человеческая свобода есть непреходящая нравственная ценность и важнейший мировоззренческий ориентир. Отвергая либерализм, нельзя отдавать ему на откуп драгоценную идею свободы, которая должна быть понята во всей высоте своего смысла.
Коммунистическая идея, послужившая основой не только Советского Союза, но и мировой системы социализма, к настоящему моменту также практически полностью дискредитирована в глазах большинства россиян. Эта идея тоже эксплуатирует очень значимые нравственные понятия, - о высоком достоинстве простого человека труда, о братстве всех людей, о социальной справедливости, об общем служении общему делу, - однако все эти правильные ценности коммунизм нанизывает на гнилую нитку, в его основе лежит принципиальная ложь.
Все то хорошее, что содержала в себе советская действительность, существовало вопреки принципиальной установке марксистско-ленинской идеологии о том, что бытие определяет сознание. Во-первых, все человеческое бытие эта идеология сводила к социальности: всякая трагичность или величие личной судьбы есть только порождение и отражение социальных процессов, а сама личность есть «ансамбль общественных отношений» и, как писал К. Маркс, «действительное духовное богатство индивида всецело зависит от богатства его действительных отношений» [1, С. 36]. Причиной всех социальных бед были объявлены плохие материальные условия. И вот если мы сейчас (или через двадцать лет) устроим бесклассовое общество и материальное благосостояние подымем, - люди станут хорошие и будет всем счастье! Это и есть - очень соблазнительная, но грандиозная по своей сути и по своим последствиям ложь коммунизма. В ней смешано все: и слепое убожество в трактовке причин зла, и нивелировка личности, и отказ от абсолютных нравственных ценностей в пользу тактических интересов классовой борьбы, и прямое отрицание свободы, которая, якобы, есть всего лишь «осознанная необходимость».
Все реальные достижения Советского Союза стали возможны только потому, что люди вдохновлялись в своей жизни высокими нравственными принципами, которые чаще всего находились в противоречии с декларируемой коммунистической идеологией. Даже названные выше нравственные идеалы, которые этой идеологией сознательно эксплуатировались, никак не вытекали ни из марксистской теории экономического детерминизма и классовой борьбы, ни из той веры, что человек представляет собой высокоразвитое животное, - более того, они явно противоречили всем этим идеологическим постулатам. И там, где брали верх именно эти постулаты, там, где энергия обращалась на служение именно коммунистической идее, - там мы видим только кровь и разрушение, только унижение человеческого достоинства и деградацию всякой культуры.
Собственно говоря, нужно согласиться с А.А. Зиновьевым в том, что обе эти идеи - либеральная и коммунистическая - являются двумя полюсами, двумя ликами одного и того же явления, которое он назвал «западнизм»: «Капитализм и коммунизм суть крайние проявления и высший уровень развития … двух аспектов западнизма, причем в поляризованном виде в конкретно-исторических условиях XX века» [5, C. 48].
Российская история XX века, конечно, должна быть глубоко осмысленна, для того чтобы стало возможным сформулировать русскую идею в веке XXI. Эту необходимость не отрицает, пожалуй, никто. Разногласия, притом порой предельно жесткие, касаются содержательной стороны этого осмысления. Как пишет А.В. Давиденко, «в современном информационном поле… продолжается "холодная гражданская война" между тремя основными парадигмами массового исторического сознания: либеральное западничество, марксистский исторический материализм и ностальгический консерватизм монархического толка». При этом, заключает он, «ни одна из этих мировоззренческих матриц не может претендовать на системную целостность в анализе российского исторического процесса» [6, С. 6]. С констатацией факта «холодной гражданской войны» не согласиться нельзя. Однако, на наш взгляд, сведение третьей силы к «ностальгическому консерватизму монархического толка» не вполне корректно.
Прежде всего, русский патриотизм не есть «третья сила» в споре либералов и коммунистов. Речь идет о противостоянии русских начал жизни и идеологии «западнизма», как глубокой болезни европейской культуры, - симптомами которой в равной мере являются и либерализм, и коммунизм. Если какая-либо идейная система и может «претендовать на системную целостность в анализе российского исторического процесса», то именно русский патриотизм. О духовном смысле противостояния в послереволюционной гражданской войне начала XX века историк и богослов протоиерей Георгий Митрофанов пишет: «За Белым движением ощущается целая эпоха - 900-летняя история России, которая, собственно не нуждается в пропагандистском утверждении… Для большевиков не существует прошлого, да и настоящее для них ценно постольку, поскольку оно открывает дорогу в «светлое будущее»… Устремлённость Белого движения к прошлому не является каким-то узким консерватизмом. Это, наоборот, ощущение своей причастности к многовековой ретроспективе русской истории, без которой, собственно не существует русского народа как народа. Данная черта совершенно отсутствует у большевиков» [7, С. 12].
Можно согласиться и с указаниями на то, что «великокняжеская и царская власть в московский период, царско-имперская власть в XVIII - начале XX в. и советский авторитаризм - это разные исторические формы одного и того же объективно необходимого ответа на неизменные цивилизационные вызовы - холод, пространство, военную угрозу. Российская централизованная волевая власть - это отнюдь не патологическое отступление от западной либеральной «нормы», а естественно-историческое производное от российской цивилизационной почвы» [6, С. 8]. Но только речь должна не только о формах власти, но и о ее духовных основах и идейном содержании.
С точки зрения формы власти советский строй, возможно, способен в чем-то послужить положительным примером для нашего будущего, но именно по своим духовным основам и идейному содержанию он явился предельно антироссийским эксцессом «российского исторического процесса». Невозможно поставить на одну доску «плюсы и минусы» советского строя: позитивный опыт социальных гарантий, опыт государственного регулирования экономики для обеспечения реальных интересов людей и государства, а не голой прибыли, опыт социальных лифтов и социальной взаимопомощи несопоставимы с негативным опытом жесткого подавления свободы, особенно духовной, с опытом принудительного единомыслия, с опытом уничтожения десятков тысяч новомучеников за христианскую веру и миллионов носителей традиционной русской культуры.
В первом случае речь идет об устройстве внешних форм жизни, а во втором - о её внутреннем духовном содержании. В первом случае акцент делается на могуществе государства и «накормленности» людей, а в втором - на смысле жизни, на свободе и достоинстве личности, на духовных основах русской культуры. Можно вполне согласиться с А.В. Давиденко в том, что «российская централизованная волевая власть (в советский период тоже - А.А.) - это отнюдь не патологическое отступление от западной либеральной "нормы"». Проблема в том, что вся коммунистическая идеология с её насильственно насаждаемым безбожием и материализмом, с её подменой абсолютных нравственных императивов интересами классовой борьбы, с её культивированием классовой ненависти, - вся она является патологическим отступлением от «русской нормы», от той русской идеи, на которой исторически выросла российская православная цивилизация. Центральным нервом этой идеологии была борьба против духовной свободы и христианской веры, а ведь это есть нарушение и разрушение правды, притом именно русской правды, поскольку духовная свобода и христианская вера являются основополагающими ценностями русской цивилизации.
Именно концепцию «православной цивилизации» А. Тойнби предлагает А.В. Давиденко в качестве основы для «формирования системно-целостного исторического мировоззрения у обучающихся в образовательных учреждениях МВД России». И как же можно при этом игнорировать то, что именно православную цивилизацию России целенаправленно разрушал коммунистический режим? Игнорировать этот факт упорно пытаются те, кто настаивает на необходимости «примирения красных и белых».
Вопрос ведь стоит именно о том, что считать нашей настоящей историей. Начинается ли наша настоящая история с 1991 года, как всерьез полагают некоторые, а всё, что было до того является лишь варварской предысторией к цивилизованной демократии? Начинается ли наша настоящая история с 1917 года, как считают до сих пор очень многие, а все предшествующие века это только красивые сказки и реальное уродство крепостничества? Или же настоящая Россия делает свою настоящую историю уже тысячу лет, и тогда нам следует повторить вслед за Пушкиным: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя… но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме той истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал» [8, С. 310].
За десятилетия своей власти в России коммунисты, как кажется, научились видеть что-то хорошее и в дореволюционной российской истории, однако принципиально в их позиции ничего не изменилось. И подход их к «пониманию» российской истории принципиально ничем не отличается от либерального. Как наши либералы видят всю российскую историю в том «свете», который исходит для них из 90-х годов XX века, так и для наших коммунистов вся она освещается из семидесятилетнего советского периода. И тот, и другой взгляд, по существу, предлагают: «отречемся от старого мира, отрясем его прах с наших ног!» Как и либералы, коммунисты тоже призывают к упразднению России, а призыв к «примирению красных и белых» означает на деле стремление узаконить это упразднение и сообща смириться с ним.
Задача состоит в том, чтобы понять XX век русской истории, исходя из всей целостной тысячелетней истории России. При этом русскому народу придется осознать и собственную вину за собственные страдания в XX веке. Антирусская и богоборческая власть установилась в России не только с молчаливого согласия, но при участии народных масс, соблазнившихся большевистской демагогией, дававшей индульгенцию на любые преступления во имя «светлого будущего». Белое движение, воевавшее за историческую Россию, не было поддержано народом России, - этот факт страшен и его трудно принять, однако осознать его необходимо для обретения себя в истории. Никакого счастья это отречение от исторической России российскому народу, конечно, не принесло. В результате этого отречения всё по-настоящему русское оказалось антисоветским. Если оно было при этом было ещё живым и активным, то оно было просто уничтожено, а остальное - подавлялось и высмеивалось как «отсталость».
В результате идеологического насилия на протяжении жизни трех поколений коммунистической пропаганде удалось добиться того, что её герои, предававшие интересы России, ненавидевшие и разрушавшие Россию, стали восприниматься массовым сознанием как патриоты. И вот уже привычны стали рассуждения потомков этих героев о том, что критиковать коммунизм и советскую власть могут только русофобы, что без коммунистов Россия бы погибла или была бы отречена ходить в лаптях доныне.
Из того, что революционная катастрофа России начала XX века была неслучайна, что она вытекала из глубоких внутренних проблем российской истории предшествующих, по крайней мере, двухсот лет, вовсе не следует, что она была благом или хотя бы естественным законным этапом развития российской истории. Она была борьбой двух нравственно и духовно противоположных сил русской истории и она оказалась победой только одной из них. Нельзя не согласиться с тем выводом, который делает из своего духовно-исторического анализа о. Георгий Митрофанов: «И Белое движение, и большевизм выступают в нашей истории как явления, органичные для русского национального характера. Каждое из них являет нам лишь одну из сторон этого характера. При этом парадигма белого сознания преодолевает недостатки русского национального характера, утверждая его достоинства, а парадигма красного сознания, по существу, предполагает усугубление, утверждение недостатков русского национального характера и нивелирование, попрание его достоинств» [7, С. 14].
Революция явилась следствием глубокого духовно-нравственного кризиса русского национального сознания и в этом смысле она есть наша собственная трагедия, все внешние факторы в ней могли играть роль только поводов и катализаторов. Революция начала XX века есть порождение русской истории, - как это ни печально констатировать, - и в этом смысле она, конечно, есть русская революция.
Но при этом революция стала торжеством самых низменных тенденций истории русского духа, тенденций саморазрушительных, как и всякое вообще зло. Революция начала XX века есть не просто апофеоз «бессмысленного и беспощадного русского бунта», она есть апофеоз безродности и отречения от собственной истории, и в этом смысле она, конечно, есть революция антирусская. Ее прямым следствием стал XX век, в котором русский народ перенес такие испытания, что, пожалуй, всякий иной народ в результате был бы гарантированно стёрт с лица земли. Удалось ли русскому народу выжить в этих испытаниях, имеет ли наш народ будущее - это ещё вопрос. Российская действительность XXI века дает на это надежду, но не дает твердой в этом уверенности.
Подробнее здесь
доктор философских наук, доцент
В статье ставится проблема осмысления идеологических процессов в русской истории 20-го века. Перед российским обществом и государством стоит задача выработки некой русской идеи для успешного развития в этих новых исторических условиях. Автором дается принципиальная оценка как тем идеям, под знаменем которых была разрушена Российская империя, так и тем идеологическим моделям, которые послужили основой разрушения Советского Союза. Обосновывается мысль о том, что русский патриотизм не есть «третья сила» в споре либералов и коммунистов, речь в этом случае идет о противостоянии русских начал жизни идеологической парадигме «западнизма», проявлениями которой в равной мере являются и либерализм, и коммунизм.
Та историческая ситуация, в которой сегодня находится Россия, очевидно, представляет собой мощный цивилизационный вызов. Этот вызов, прежде всего, геополитический, речь идет об определении места России в современном мире и о перспективах ее истории. Стоять перед вызовом и перед выбором для России не впервой, однако в современной ситуации есть очень важная подробность. Сегодня речь идет о кризисе не только и не столько даже в политической, экономической и социальной сферах, не только и не столько о внешних угрозах, но, прежде всего, о кризисе идеологическом. Все перечисленные стороны у сегодняшнего кризиса, конечно, есть. Однако, несмотря на серьезные проблемы в этих областях, Россия остается в политическом отношении консолидирована, в экономическом отношении устойчива, в социальном - благополучна. На фоне охлаждения и даже некоторой конфронтации в отношениях с Западом отмечаются определенные трудности в экономике, снижение уровня благополучия населения, в политической сфере есть также есть нерешенные вопросы, но все это не представляет угрозы существованию народа и государства, - само по себе не представляет. Если же указанные проблемы накладываются на кризис национально-исторической идентичности народа и идейную аморфность власти, то само будущее России оказывается под вопросом.
Тот вызов, перед которым стоит сейчас Россия, - это необходимость настоящего осмысления нашей истории, истории последнего её столетия в особенности, и формулирования стратегического проекта, обращенного в будущее. Это является определяющим фактором исторического движения российской цивилизации. Здесь не место входить в подробное опровержение экономического детерминизма, но стоит сказать, что забота о тех первичных материальных потребностях, о которых говорит К. Маркс, начиная своё изложение материалистического понимания истории («пища и питьё, жилище, одежда и ещё кое-что» [1, C. 26]), никак не движет ни развитие материального производства, ни, тем более, историческое развитие человечества, а те потребности, которые, действительно, всё это движут, являются продуктом определенных мировоззренческих установок. История, в конечном счете, движима вовсе не потребностями материального производства, а борьбой и развитием идей, которые определяют, в частности и потребности материального производства, как мы хорошо это видим в современном мире.
История есть процесс не столько механически-внешний, сколько органически-внутренний. Ставшее популярным с XIX века уподобление народа живому организму, а истории цивилизаций - биологическим процессам жизни с ее стадиями детства, зрелости и старости, возможно, является некоторой натяжкой и упрощением, - но понимание истории как истории духа есть наиболее глубокий взгляд на нее. Касается ли дело жизни отдельного человека или исторической жизни народа, - суть заключается в том, что дух творит себе формы. Возможно, что при этом история, как это подозревал Н.А. Бердяев, оказывается, в конечном счете, неудачей духа, но для начала она есть - по его же словам - манифестация духа и «сама эта неудача в каком-то смысле есть священная неудача» [2, С. 219].
Мы сегодня стоим перед необходимостью выработки некой русской идеи для XXI века. Не получится, как того хотелось бы кому-то, найти ее в готовом виде где-то в прошлом. Прежде всего, потому, что всякое представление о прошлом всегда отражает сегодняшние мировоззренческие установки, и Россия в этом смысле, как никакая другая страна, имеет «непредсказуемое прошлое», а точнее - весьма неоднозначное прошлое. Опора на весь уникальный исторический опыт русской цивилизации, конечно, необходима, но Россия может иметь будущее только в том случае, если некая русская идея принадлежит этому будущему, если у России найдется, что окружающему миру и этому будущему сказать. Ведь, «в национальной идее выражается не только то, чем нация хочет быть для себя, но прежде всего то, чем она хочет стать для мира, для других народов» [3, C. 185]. Если же вся русская идея осталась в прошлом, то и у России будущего нет.
Надо отметить, что именно в этом смысле понятие «русская идея» было впервые употреблено Ф.М. Достоевским: «Мы предугадываем, и предугадываем с благоговением, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях, что, может быть, все враждебное в этих идеях найдет свое примирение и дальнейшее развитие в русской народности» [4, C. 7]. Отвлекаясь от конкретных подробностей того, как представлялась Достоевскому роль России в европейском процессе, следует, на наш взгляд, согласиться с ключевыми положениями его позиции. Во-первых, Россия может иметь призвание только общечеловеческое и всемирно-историческое, она не способна жить только региональными интересами, хотя бы просто в силу своего геополитического положения. Во-вторых, «русская идея» это то, что будет, а не то, что было. Свои предчувствия и надежды о том, какова она будет, Достоевский высказывает, но это именно предчувствия и надежды, а не ностальгические зарисовки о былом.
С момента написания приведенных слов Ф.М. Достоевского прошло более полутора веков, за это время о «русской идее» писали многие яркие и глубокие русские мыслители, и Россия в эти полтора века имела, что сказать и что показать миру. Россия за это время стала другой. Самые радикальные изменения - идейного, прежде всего, характера - связаны, конечно, с XX веком: с революционной катастрофой в начале его, с семидесятилетней диктатурой коммунистической идеи, с возникновением и развитием на ее основе того исторического проекта, который именовался Советский Союз, и с концом этого проекта, едва ли не более катастрофическим, чем было начало.
Либеральные западнические идеи, под знаменем которых был похоронен Советский Союз, к настоящему моменту полностью дискредитировали себя в глазах большинства российских граждан плодами своей реализации не только у нас, но и на исторической родине. Эксцессы либеральных реформ в России можно было бы объяснить неопытностью реформаторов, впервые взявшихся налаживать правильную жизнь в неправильной стране, а также, разумеется, адепты либерализма охотно объясняют их неготовностью к этой правильной жизни народа, одичавшего за семьдесят лет тоталитаризма. Однако эксцессы современной евроатлантической цивилизации подобным образом не объяснить. Либерализм и демократия в Европе и Америке имеют непрерывную историю в течение веков (короткие приступы фашизма западные идеологи объясняют атавистическими пережитками, которые теперь уж точно ушли в прошлое), и то, что мы видим на Западе, есть, несомненно, плоды либерально-демократической идеологии. А видим мы возведение любых извращений в норму жизни, двойные стандарты на каждом шагу и уничтожение человека под флагом борьбы за права человека. Мы видим в западном мире отказ от фундаментальных ценностей собственной цивилизации под лозунгом толерантности и вместе с тем агрессивное навязывание другим народам и культурам собственных политических и экономических моделей, а как результат - разрушение экономик и государств при помощи этих моделей.
Либерализм есть извращение идеи свободы и, по существу, уничтожение настоящей свободы человека, но при этом нельзя забывать, что настоящая человеческая свобода есть непреходящая нравственная ценность и важнейший мировоззренческий ориентир. Отвергая либерализм, нельзя отдавать ему на откуп драгоценную идею свободы, которая должна быть понята во всей высоте своего смысла.
Коммунистическая идея, послужившая основой не только Советского Союза, но и мировой системы социализма, к настоящему моменту также практически полностью дискредитирована в глазах большинства россиян. Эта идея тоже эксплуатирует очень значимые нравственные понятия, - о высоком достоинстве простого человека труда, о братстве всех людей, о социальной справедливости, об общем служении общему делу, - однако все эти правильные ценности коммунизм нанизывает на гнилую нитку, в его основе лежит принципиальная ложь.
Все то хорошее, что содержала в себе советская действительность, существовало вопреки принципиальной установке марксистско-ленинской идеологии о том, что бытие определяет сознание. Во-первых, все человеческое бытие эта идеология сводила к социальности: всякая трагичность или величие личной судьбы есть только порождение и отражение социальных процессов, а сама личность есть «ансамбль общественных отношений» и, как писал К. Маркс, «действительное духовное богатство индивида всецело зависит от богатства его действительных отношений» [1, С. 36]. Причиной всех социальных бед были объявлены плохие материальные условия. И вот если мы сейчас (или через двадцать лет) устроим бесклассовое общество и материальное благосостояние подымем, - люди станут хорошие и будет всем счастье! Это и есть - очень соблазнительная, но грандиозная по своей сути и по своим последствиям ложь коммунизма. В ней смешано все: и слепое убожество в трактовке причин зла, и нивелировка личности, и отказ от абсолютных нравственных ценностей в пользу тактических интересов классовой борьбы, и прямое отрицание свободы, которая, якобы, есть всего лишь «осознанная необходимость».
Все реальные достижения Советского Союза стали возможны только потому, что люди вдохновлялись в своей жизни высокими нравственными принципами, которые чаще всего находились в противоречии с декларируемой коммунистической идеологией. Даже названные выше нравственные идеалы, которые этой идеологией сознательно эксплуатировались, никак не вытекали ни из марксистской теории экономического детерминизма и классовой борьбы, ни из той веры, что человек представляет собой высокоразвитое животное, - более того, они явно противоречили всем этим идеологическим постулатам. И там, где брали верх именно эти постулаты, там, где энергия обращалась на служение именно коммунистической идее, - там мы видим только кровь и разрушение, только унижение человеческого достоинства и деградацию всякой культуры.
Собственно говоря, нужно согласиться с А.А. Зиновьевым в том, что обе эти идеи - либеральная и коммунистическая - являются двумя полюсами, двумя ликами одного и того же явления, которое он назвал «западнизм»: «Капитализм и коммунизм суть крайние проявления и высший уровень развития … двух аспектов западнизма, причем в поляризованном виде в конкретно-исторических условиях XX века» [5, C. 48].
Российская история XX века, конечно, должна быть глубоко осмысленна, для того чтобы стало возможным сформулировать русскую идею в веке XXI. Эту необходимость не отрицает, пожалуй, никто. Разногласия, притом порой предельно жесткие, касаются содержательной стороны этого осмысления. Как пишет А.В. Давиденко, «в современном информационном поле… продолжается "холодная гражданская война" между тремя основными парадигмами массового исторического сознания: либеральное западничество, марксистский исторический материализм и ностальгический консерватизм монархического толка». При этом, заключает он, «ни одна из этих мировоззренческих матриц не может претендовать на системную целостность в анализе российского исторического процесса» [6, С. 6]. С констатацией факта «холодной гражданской войны» не согласиться нельзя. Однако, на наш взгляд, сведение третьей силы к «ностальгическому консерватизму монархического толка» не вполне корректно.
Прежде всего, русский патриотизм не есть «третья сила» в споре либералов и коммунистов. Речь идет о противостоянии русских начал жизни и идеологии «западнизма», как глубокой болезни европейской культуры, - симптомами которой в равной мере являются и либерализм, и коммунизм. Если какая-либо идейная система и может «претендовать на системную целостность в анализе российского исторического процесса», то именно русский патриотизм. О духовном смысле противостояния в послереволюционной гражданской войне начала XX века историк и богослов протоиерей Георгий Митрофанов пишет: «За Белым движением ощущается целая эпоха - 900-летняя история России, которая, собственно не нуждается в пропагандистском утверждении… Для большевиков не существует прошлого, да и настоящее для них ценно постольку, поскольку оно открывает дорогу в «светлое будущее»… Устремлённость Белого движения к прошлому не является каким-то узким консерватизмом. Это, наоборот, ощущение своей причастности к многовековой ретроспективе русской истории, без которой, собственно не существует русского народа как народа. Данная черта совершенно отсутствует у большевиков» [7, С. 12].
Можно согласиться и с указаниями на то, что «великокняжеская и царская власть в московский период, царско-имперская власть в XVIII - начале XX в. и советский авторитаризм - это разные исторические формы одного и того же объективно необходимого ответа на неизменные цивилизационные вызовы - холод, пространство, военную угрозу. Российская централизованная волевая власть - это отнюдь не патологическое отступление от западной либеральной «нормы», а естественно-историческое производное от российской цивилизационной почвы» [6, С. 8]. Но только речь должна не только о формах власти, но и о ее духовных основах и идейном содержании.
С точки зрения формы власти советский строй, возможно, способен в чем-то послужить положительным примером для нашего будущего, но именно по своим духовным основам и идейному содержанию он явился предельно антироссийским эксцессом «российского исторического процесса». Невозможно поставить на одну доску «плюсы и минусы» советского строя: позитивный опыт социальных гарантий, опыт государственного регулирования экономики для обеспечения реальных интересов людей и государства, а не голой прибыли, опыт социальных лифтов и социальной взаимопомощи несопоставимы с негативным опытом жесткого подавления свободы, особенно духовной, с опытом принудительного единомыслия, с опытом уничтожения десятков тысяч новомучеников за христианскую веру и миллионов носителей традиционной русской культуры.
В первом случае речь идет об устройстве внешних форм жизни, а во втором - о её внутреннем духовном содержании. В первом случае акцент делается на могуществе государства и «накормленности» людей, а в втором - на смысле жизни, на свободе и достоинстве личности, на духовных основах русской культуры. Можно вполне согласиться с А.В. Давиденко в том, что «российская централизованная волевая власть (в советский период тоже - А.А.) - это отнюдь не патологическое отступление от западной либеральной "нормы"». Проблема в том, что вся коммунистическая идеология с её насильственно насаждаемым безбожием и материализмом, с её подменой абсолютных нравственных императивов интересами классовой борьбы, с её культивированием классовой ненависти, - вся она является патологическим отступлением от «русской нормы», от той русской идеи, на которой исторически выросла российская православная цивилизация. Центральным нервом этой идеологии была борьба против духовной свободы и христианской веры, а ведь это есть нарушение и разрушение правды, притом именно русской правды, поскольку духовная свобода и христианская вера являются основополагающими ценностями русской цивилизации.
Именно концепцию «православной цивилизации» А. Тойнби предлагает А.В. Давиденко в качестве основы для «формирования системно-целостного исторического мировоззрения у обучающихся в образовательных учреждениях МВД России». И как же можно при этом игнорировать то, что именно православную цивилизацию России целенаправленно разрушал коммунистический режим? Игнорировать этот факт упорно пытаются те, кто настаивает на необходимости «примирения красных и белых».
Вопрос ведь стоит именно о том, что считать нашей настоящей историей. Начинается ли наша настоящая история с 1991 года, как всерьез полагают некоторые, а всё, что было до того является лишь варварской предысторией к цивилизованной демократии? Начинается ли наша настоящая история с 1917 года, как считают до сих пор очень многие, а все предшествующие века это только красивые сказки и реальное уродство крепостничества? Или же настоящая Россия делает свою настоящую историю уже тысячу лет, и тогда нам следует повторить вслед за Пушкиным: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя… но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме той истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал» [8, С. 310].
За десятилетия своей власти в России коммунисты, как кажется, научились видеть что-то хорошее и в дореволюционной российской истории, однако принципиально в их позиции ничего не изменилось. И подход их к «пониманию» российской истории принципиально ничем не отличается от либерального. Как наши либералы видят всю российскую историю в том «свете», который исходит для них из 90-х годов XX века, так и для наших коммунистов вся она освещается из семидесятилетнего советского периода. И тот, и другой взгляд, по существу, предлагают: «отречемся от старого мира, отрясем его прах с наших ног!» Как и либералы, коммунисты тоже призывают к упразднению России, а призыв к «примирению красных и белых» означает на деле стремление узаконить это упразднение и сообща смириться с ним.
Задача состоит в том, чтобы понять XX век русской истории, исходя из всей целостной тысячелетней истории России. При этом русскому народу придется осознать и собственную вину за собственные страдания в XX веке. Антирусская и богоборческая власть установилась в России не только с молчаливого согласия, но при участии народных масс, соблазнившихся большевистской демагогией, дававшей индульгенцию на любые преступления во имя «светлого будущего». Белое движение, воевавшее за историческую Россию, не было поддержано народом России, - этот факт страшен и его трудно принять, однако осознать его необходимо для обретения себя в истории. Никакого счастья это отречение от исторической России российскому народу, конечно, не принесло. В результате этого отречения всё по-настоящему русское оказалось антисоветским. Если оно было при этом было ещё живым и активным, то оно было просто уничтожено, а остальное - подавлялось и высмеивалось как «отсталость».
В результате идеологического насилия на протяжении жизни трех поколений коммунистической пропаганде удалось добиться того, что её герои, предававшие интересы России, ненавидевшие и разрушавшие Россию, стали восприниматься массовым сознанием как патриоты. И вот уже привычны стали рассуждения потомков этих героев о том, что критиковать коммунизм и советскую власть могут только русофобы, что без коммунистов Россия бы погибла или была бы отречена ходить в лаптях доныне.
Из того, что революционная катастрофа России начала XX века была неслучайна, что она вытекала из глубоких внутренних проблем российской истории предшествующих, по крайней мере, двухсот лет, вовсе не следует, что она была благом или хотя бы естественным законным этапом развития российской истории. Она была борьбой двух нравственно и духовно противоположных сил русской истории и она оказалась победой только одной из них. Нельзя не согласиться с тем выводом, который делает из своего духовно-исторического анализа о. Георгий Митрофанов: «И Белое движение, и большевизм выступают в нашей истории как явления, органичные для русского национального характера. Каждое из них являет нам лишь одну из сторон этого характера. При этом парадигма белого сознания преодолевает недостатки русского национального характера, утверждая его достоинства, а парадигма красного сознания, по существу, предполагает усугубление, утверждение недостатков русского национального характера и нивелирование, попрание его достоинств» [7, С. 14].
Революция явилась следствием глубокого духовно-нравственного кризиса русского национального сознания и в этом смысле она есть наша собственная трагедия, все внешние факторы в ней могли играть роль только поводов и катализаторов. Революция начала XX века есть порождение русской истории, - как это ни печально констатировать, - и в этом смысле она, конечно, есть русская революция.
Но при этом революция стала торжеством самых низменных тенденций истории русского духа, тенденций саморазрушительных, как и всякое вообще зло. Революция начала XX века есть не просто апофеоз «бессмысленного и беспощадного русского бунта», она есть апофеоз безродности и отречения от собственной истории, и в этом смысле она, конечно, есть революция антирусская. Ее прямым следствием стал XX век, в котором русский народ перенес такие испытания, что, пожалуй, всякий иной народ в результате был бы гарантированно стёрт с лица земли. Удалось ли русскому народу выжить в этих испытаниях, имеет ли наш народ будущее - это ещё вопрос. Российская действительность XXI века дает на это надежду, но не дает твердой в этом уверенности.
Подробнее здесь