Иногда банан это просто банан
Появился ещё один инфоповод порассуждать о “современном искусстве” - задорого проданный банан, прилепленный к стене.
Почитал мнение искусствоведа:
И почему же этот банан так дорого стоит?
Представьте, сколько стоит двухкомнатная квартира без ремонта в обычном кирпичном доме XIX века в центре Москвы. Почему так дорого? Ведь когда-то ее цена была гораздо ниже. Ответ - потому что жить в центре престижно. Экономика искусства очень похожа - пока есть люди, готовые заплатить за шутку миллионы долларов, шутка будет продаваться за эти деньги.
Искусством этот банан делает так же и тот факт, что за него заплатили такие деньги. Каттеллан демонстрирует механизм работы арт-рынка и отчасти насмехается над ним.
Значит, искусство становится искусством в тот момент, когда его продают?
Нет! Искусство становится искусством, когда его создает художник или художница. Продажи, хотя и очень важны для капиталистического мира, все же совершенно не имеют отношения к определению объективной ценности тех или иных предметов - и никогда не имели. Вспомните Рембрандта, который умер чуть ли не в нищете.
Сначала искусствовед признаёт, что игры с накручиванием цены “на банан” делают его “более ценным произведением искусства”, а потом от этого решительно открещивается, выбирая “объективную ценность”. Реально не может определиться, где проходит граница между ценностью объекта и его ценой.
Эту границу провести непросто. И главная причина, на мой взгляд, в том, что произведение изобразительного искусства - потенциальный объект для коллекционера. Это некоторый материальный предмет, который существует в единственном экземпляре, и поэтому им можно эксклюзивно владеть. Это привлекает к себе определённый круг людей - любителей редкостей. К нему примыкает, пересекаясь, другой круг - ценителей (оценщиков) редкостей, специалистов по накручиванию цены, кормящихся на проценты от этой накрученной цены. И, наконец, устоявшаяся среда коллекционеров и оценщиков привлекает к себе ещё одну группу людей - инвесторов. Располагающие огромными средствами богатеи ищут удобный актив для вложения и в результате вздувают цены на “арт-объекты” до совершенно немыслимых.
Начиная разговор вроде бы об искусстве, люди такого склада быстро выносят искусство за скобки. Видят в предмете их интереса не воплощение идеи художника, а ценный артефакт, единицу хранения, предмет торговли.
В итоге идея коллекционирования заслоняет и вытесняет, иногда полностью, те идеи, которые представляют собой искусство: способность увидеть и донести до зрителя красивое, неожиданное, берущее за душу, кричащее, вызывающее разнообразные мысли и эмоции. Конечно, интрига накручивания цены тоже может быть сама по себе остросюжетной драмой, но всё-таки это ограниченная ниша полу-детективных “историй из жизни коллекционеров”, расцвеченных блеском злата.
Почему Рембрандт умер в нищете? Именно поэтому. Ему не посчастливилось встретить коллекционера, который бы увидел в его картинах удачное вложение средств. А когда такие коллекционеры нашлись, для самого Рембрандта было уже поздно. Ценность для искусства, для культуры, для человечества не менялась, а цена шарахалась из крайности в крайность.
Если квартира в центре не отличается удобством и качеством, а вся цена её в “престиже”, то владение такой квартирой сродни коллекционированию. Коллекционеру “престижно” владеть редкой вещью. Сравнивать ценообразование квартиры и предмета искусства - признавать, что именно “престиж” - главный ценообразующий фактор.
Эпатирующий автор прекрасно понимает искусственность игры в искусство и разыгрывает, насмехаясь, спектакль с прилепленным бананом. И хотя он предельно наглядно демонстрирует абсурдность этой игры, господа коллекционеры упорно делают вид, что абсурда тут нет, и радостно исполняют в этом спектакле свои роли. Шоу будет продолжаться, пока участники готовы друг другу подыгрывать.
Человек, купивший приклеенный банан, будет с гордостью показывать его гостям, потому что это “тот самый банан, о котором было столько шума в прессе”. Только этот факт будет им всем доказывать, что они не лохи. Мне не доказывает. Правда, если он продаст банан с прибылью другому, он докажет, что не лох. Почётное звание лоха перейдёт к новому владельцу.
Поглощение искусства коллекционированием становится очевидным, если сравнить изобразительное искусство с другими, например, литературой и музыкой. В них тоже случаются эпатажные эксперименты. Скажем, Джон Кэйдж создал своё бессмертное произведение “4’33”” - четыре с половиной минуты тишины. Музыканты рассаживаются с инструментами и не извлекают из них звуков. Хороший эксперимент, не хуже эксперимента с бананом. Но есть важная разница. На “тишине” не заработаешь миллионов долларов. Можно её “сыграть”, но ажиотажа она не вызывает, никто не ломится её слушать и платить за это большие деньги. Она остаётся просто дешёвым курьёзом. Есть много гениальной музыки, её играют выдающиеся музыканты в шикарных залах, но это не вздувает цены до миллионов. А всё потому что нет предмета коллекционирования. Цены растут только, когда возникает намёк на эксклюзив. Скажем, билеты на концерты Тэйлор Свифт во время её мирового тура подскакивали до тысяч долларов. Но всё-таки многотысячные залы это не единственный экземпляр. Некоторый эксклюзив есть, но не полный. Поэтому тысячи, а не миллионы.
Или, скажем, гениальный роман или томик стихов. Будь это красивое подарочное издание, или просто книжка в мягкой обложке, или даже электронная копия, количество авторского вдохновения везде одинаково, и это не даёт накручивать цену. Тиражируемость ставит предел для цены. Разве что, если это очень редкое или древнее издание, или с автографом автора. Короче, если есть что-то, что делает эту книгу уникальным предметом. То есть… предметом интереса для коллекционеров. Упс. Мы всё время возвращаемся к тому же.
Чем каракули ребенка отличаются от творчества какого-нибудь выдающегося художника?
Ребенок рисует так, как может, а взрослый - так, как хочет.
Ещё одно спорное утверждение. Во-первых, ребёнок очень часто рисует, потому что хочет. Если, конечно, на него не давят родители. А, значит, он рисует, как хочет и как у него получается в пределах способностей и умения. То же можно сказать и о взрослом. Бывает, конечно, что способный художник уходит, экспериментируя, в примитивизм, как это делал Пикассо. Тому доказательством его работы, где он демонстрировал умение рисовать. Но вот, что касается, скажем, Сая Твомбли, чьи “картины” торгуются за десятки миллионов, я не смог найти примеров его владения рисунком. Может, он рисует, “как может”?
Как отличить плохого современного художника от хорошего?
Хороший художник всегда отличается от плохого смелостью в выражении, четкостью идей, цельностью концепций. Но если это звучит слишком абстрактно, можно просто задать себе вопрос - хороший и плохой для кого и чего?
Не существует централизованного института Правильной Репутации, где записывают и оценивают людей, чтобы потом повесить на них ярлыки. Художник может начинать с простых работ, копирующих чужие, а потом развить свой визуальный язык, который будут копировать уже его собственные ученики. В какой момент он станет хорошим или плохим? Это просто не очень правильные категории для разговора об искусстве.
Для кого и чего? Очевидно, для социальной группы искусствоведов, имеющих эксклюзивное право ранжировать художников. Только обратясь к ним, можно отличить плохого художника от хорошего. Ну, или для себя выработать свои собственные критерии и судить по ним, но тогда ни в коем случае не выносить их на публику - засмеют.
“Институтом Правильной Репутации” с некоторой натяжкой можно считать систему аукционов. На них художники оцениваются по одной единственной шкале - цене за арт-объект. Банан за шесть миллионов - это круто. Автор явно развил свой визуальный язык намного выше, чем рядовой художник, продающий свою картину за пять-семь тысяч.
Mise à jour 2024/12/06. “Искусство и поэзия завтрашнего дня в главнейших своих чертах будут тем же, чем были сегодня и вчера, и судорожное искание новых форм составляет не что иное, как истеричное тщеславие, задорную глупость и шарлатанство.”
Макс Нордау, «Вырождение» (1892 год)
Почитал мнение искусствоведа:
И почему же этот банан так дорого стоит?
Представьте, сколько стоит двухкомнатная квартира без ремонта в обычном кирпичном доме XIX века в центре Москвы. Почему так дорого? Ведь когда-то ее цена была гораздо ниже. Ответ - потому что жить в центре престижно. Экономика искусства очень похожа - пока есть люди, готовые заплатить за шутку миллионы долларов, шутка будет продаваться за эти деньги.
Искусством этот банан делает так же и тот факт, что за него заплатили такие деньги. Каттеллан демонстрирует механизм работы арт-рынка и отчасти насмехается над ним.
Значит, искусство становится искусством в тот момент, когда его продают?
Нет! Искусство становится искусством, когда его создает художник или художница. Продажи, хотя и очень важны для капиталистического мира, все же совершенно не имеют отношения к определению объективной ценности тех или иных предметов - и никогда не имели. Вспомните Рембрандта, который умер чуть ли не в нищете.
Сначала искусствовед признаёт, что игры с накручиванием цены “на банан” делают его “более ценным произведением искусства”, а потом от этого решительно открещивается, выбирая “объективную ценность”. Реально не может определиться, где проходит граница между ценностью объекта и его ценой.
Эту границу провести непросто. И главная причина, на мой взгляд, в том, что произведение изобразительного искусства - потенциальный объект для коллекционера. Это некоторый материальный предмет, который существует в единственном экземпляре, и поэтому им можно эксклюзивно владеть. Это привлекает к себе определённый круг людей - любителей редкостей. К нему примыкает, пересекаясь, другой круг - ценителей (оценщиков) редкостей, специалистов по накручиванию цены, кормящихся на проценты от этой накрученной цены. И, наконец, устоявшаяся среда коллекционеров и оценщиков привлекает к себе ещё одну группу людей - инвесторов. Располагающие огромными средствами богатеи ищут удобный актив для вложения и в результате вздувают цены на “арт-объекты” до совершенно немыслимых.
Начиная разговор вроде бы об искусстве, люди такого склада быстро выносят искусство за скобки. Видят в предмете их интереса не воплощение идеи художника, а ценный артефакт, единицу хранения, предмет торговли.
В итоге идея коллекционирования заслоняет и вытесняет, иногда полностью, те идеи, которые представляют собой искусство: способность увидеть и донести до зрителя красивое, неожиданное, берущее за душу, кричащее, вызывающее разнообразные мысли и эмоции. Конечно, интрига накручивания цены тоже может быть сама по себе остросюжетной драмой, но всё-таки это ограниченная ниша полу-детективных “историй из жизни коллекционеров”, расцвеченных блеском злата.
Почему Рембрандт умер в нищете? Именно поэтому. Ему не посчастливилось встретить коллекционера, который бы увидел в его картинах удачное вложение средств. А когда такие коллекционеры нашлись, для самого Рембрандта было уже поздно. Ценность для искусства, для культуры, для человечества не менялась, а цена шарахалась из крайности в крайность.
Если квартира в центре не отличается удобством и качеством, а вся цена её в “престиже”, то владение такой квартирой сродни коллекционированию. Коллекционеру “престижно” владеть редкой вещью. Сравнивать ценообразование квартиры и предмета искусства - признавать, что именно “престиж” - главный ценообразующий фактор.
Эпатирующий автор прекрасно понимает искусственность игры в искусство и разыгрывает, насмехаясь, спектакль с прилепленным бананом. И хотя он предельно наглядно демонстрирует абсурдность этой игры, господа коллекционеры упорно делают вид, что абсурда тут нет, и радостно исполняют в этом спектакле свои роли. Шоу будет продолжаться, пока участники готовы друг другу подыгрывать.
Человек, купивший приклеенный банан, будет с гордостью показывать его гостям, потому что это “тот самый банан, о котором было столько шума в прессе”. Только этот факт будет им всем доказывать, что они не лохи. Мне не доказывает. Правда, если он продаст банан с прибылью другому, он докажет, что не лох. Почётное звание лоха перейдёт к новому владельцу.
Поглощение искусства коллекционированием становится очевидным, если сравнить изобразительное искусство с другими, например, литературой и музыкой. В них тоже случаются эпатажные эксперименты. Скажем, Джон Кэйдж создал своё бессмертное произведение “4’33”” - четыре с половиной минуты тишины. Музыканты рассаживаются с инструментами и не извлекают из них звуков. Хороший эксперимент, не хуже эксперимента с бананом. Но есть важная разница. На “тишине” не заработаешь миллионов долларов. Можно её “сыграть”, но ажиотажа она не вызывает, никто не ломится её слушать и платить за это большие деньги. Она остаётся просто дешёвым курьёзом. Есть много гениальной музыки, её играют выдающиеся музыканты в шикарных залах, но это не вздувает цены до миллионов. А всё потому что нет предмета коллекционирования. Цены растут только, когда возникает намёк на эксклюзив. Скажем, билеты на концерты Тэйлор Свифт во время её мирового тура подскакивали до тысяч долларов. Но всё-таки многотысячные залы это не единственный экземпляр. Некоторый эксклюзив есть, но не полный. Поэтому тысячи, а не миллионы.
Или, скажем, гениальный роман или томик стихов. Будь это красивое подарочное издание, или просто книжка в мягкой обложке, или даже электронная копия, количество авторского вдохновения везде одинаково, и это не даёт накручивать цену. Тиражируемость ставит предел для цены. Разве что, если это очень редкое или древнее издание, или с автографом автора. Короче, если есть что-то, что делает эту книгу уникальным предметом. То есть… предметом интереса для коллекционеров. Упс. Мы всё время возвращаемся к тому же.
Чем каракули ребенка отличаются от творчества какого-нибудь выдающегося художника?
Ребенок рисует так, как может, а взрослый - так, как хочет.
Ещё одно спорное утверждение. Во-первых, ребёнок очень часто рисует, потому что хочет. Если, конечно, на него не давят родители. А, значит, он рисует, как хочет и как у него получается в пределах способностей и умения. То же можно сказать и о взрослом. Бывает, конечно, что способный художник уходит, экспериментируя, в примитивизм, как это делал Пикассо. Тому доказательством его работы, где он демонстрировал умение рисовать. Но вот, что касается, скажем, Сая Твомбли, чьи “картины” торгуются за десятки миллионов, я не смог найти примеров его владения рисунком. Может, он рисует, “как может”?
Как отличить плохого современного художника от хорошего?
Хороший художник всегда отличается от плохого смелостью в выражении, четкостью идей, цельностью концепций. Но если это звучит слишком абстрактно, можно просто задать себе вопрос - хороший и плохой для кого и чего?
Не существует централизованного института Правильной Репутации, где записывают и оценивают людей, чтобы потом повесить на них ярлыки. Художник может начинать с простых работ, копирующих чужие, а потом развить свой визуальный язык, который будут копировать уже его собственные ученики. В какой момент он станет хорошим или плохим? Это просто не очень правильные категории для разговора об искусстве.
Для кого и чего? Очевидно, для социальной группы искусствоведов, имеющих эксклюзивное право ранжировать художников. Только обратясь к ним, можно отличить плохого художника от хорошего. Ну, или для себя выработать свои собственные критерии и судить по ним, но тогда ни в коем случае не выносить их на публику - засмеют.
“Институтом Правильной Репутации” с некоторой натяжкой можно считать систему аукционов. На них художники оцениваются по одной единственной шкале - цене за арт-объект. Банан за шесть миллионов - это круто. Автор явно развил свой визуальный язык намного выше, чем рядовой художник, продающий свою картину за пять-семь тысяч.
Mise à jour 2024/12/06. “Искусство и поэзия завтрашнего дня в главнейших своих чертах будут тем же, чем были сегодня и вчера, и судорожное искание новых форм составляет не что иное, как истеричное тщеславие, задорную глупость и шарлатанство.”
Макс Нордау, «Вырождение» (1892 год)