Интервью с Сюзан Коллинз по случаю десятилетия с выхода трилогии "Голодные игры" - Часть 1
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
По случаю десятилетия со дня выхода первой книги трилогии Сюзан Коллинз "Голодные игры", издательство Scholastic подготовило к изданию юбилейный бокс в мягком переплёте.
Первый том включает в себя дополнительные материалы - две стенограммы бесед с Сюзан Коллинз, что, на мой взгляд, является любопытным материалом для всех ценителей её таланта.
Сюзан Коллинз редко даёт интервью, тем более такие основательные. Одно из таких интервью было опубликовано на русском языке (по правде говоря, я вышел лишь на его первую часть, но надеюсь, что выложены также и остальные четыре), но мне не удалось найти перевода интервью из вышеупомянутого издания. Как говорится, если никто, тогда может тогда я сам.
Ниже приводится первая часть моего перевода первой из двух стенограмм. Вторая часть будет выложена отдельным (следующим) постом, а после неё последует перевод второй стенограммы. PDF-версия дополнительных материалов в оригинальном виде находится здесь.
По случаю десятой годовщины публикации «Голодных игр» автор Сюзан Коллинз и издатель Дэвид Левитан поговорили о том, как создавалась и воплощалась история, сделали обзор первых десяти лет трилогии - как книги, так и ее экранизации. Ниже приводится текст их разговора.
ПРИМЕЧАНИЕ. Следующее интервью содержит обсуждение всех трех книг трилогии «Голодные игры», поэтому, если вы еще не читали «И вспыхнет пламя» и «Сойка-пересмешница», вам может быть целесообразнее сначала прочитать их, а после уже вернуться к этому интервью.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Давайте перенесемся в тот момент, когда возникли «Голодные игры». Итак, однажды вечером вы переключали каналы...
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Да, как-то вечером я переключала телевизор с одного канала, транслировавшего реалити-шоу, на другой, показывавший реальные кадры войны в Ираке, и мне пришла в голову идея. В то время я заканчивала пятую книгу «Подземных хроник», и мои мысли переключились на осознание того, во что должен был вылиться новый проект. Все это время я пыталась совладать с другой историей, которая никак не могла обрести почву под ногами. Я была уверена в том, что хочу продолжать писать для юной аудитории о теории справедливой войны. В «Подземных хрониках» я исследовала идею о том, что несправедливая война перерастает в справедливую войну из-за жадности, ксенофобии и давней ненависти. Для новой же серии мне были нужны совершенно новый мир и новая точка зрения по вопросу о справедливых войнах.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Скажите пожалуйста, что вы подразумеваете под «теорией справедливой войны» и как это применимо к завязке трилогии?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Теория справедливой войны развивалась на протяжении тысячелетий в попытке определить, какие обстоятельства дают вам моральное право вести войну, какое поведение является приемлемым во время этой войны и каковы ее последствия. Иными словами, нужно разобраться во всех «почему» и «как». Это помогает обнаружить разницу между определениями того, что считается необходимой и ненужной войной. В трилогии «Голодные игры» районы восстают против собственного правительства из-за его коррумпированности. Граждане округов не обладают никакими из основных прав человека, с ними обращаются как с рабами и они вынужденно участвуют в ежегодных Голодных играх. Для большинства сегодняшней аудитории, я полагаю, это давало бы достаточно оснований для революции. У них есть на то справедливая причина, но природа конфликта вызывает множество вопросов. Имеют ли районы право вести войну? Каковы их шансы на успех? Как возрождение Дистрикта 13 меняет ситуацию? В момент, когда мы попадаем в историю, Панем - это пороховая бочка, а Китнисс - искра.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Как и у большинства известных мне писателей, как только у вас появляется этот начальный момент - обычно это связь двух элементов (в данном случае войны и развлечения) - количество связей быстро увеличивается, по ходу того как разные элементы истории становятся на свои места. Мне известно, что другая связь, которая была установлена, имела отношение к мифологии, в частности к мифу о Тесее. Как это произошло?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Зная, как сильно я любила в детстве все, связанное с греческой мифологией, было бы невозможно предположить, чтобы она не проявилась в моих историях. Будучи молодым афинским принцем, он принял участие в жеребьевке, на основании результатов которой семь девочек и семь мальчиков должны были быть доставлены на Крит и брошены в лабиринт дабы в конце концов быть уничтоженными Минотавром. По одной из версий мифа, такому чрезмерно жестокому наказанию афиняне были подвержены за то, что пошли войной против Крита. По одной версии «лабиринт» - это именно лабиринт, но иногда упоминалась и арена. Еще будучи подростком, я прочитала роман Мэри Рено «Король должен умереть», в котором трибьюты оказывались на Бычьем дворе. Они были обучены выступать с диким быком перед аудиторией, состоящей из элиты Крита, которая развлекалась тем, что делала ставки на исход игры. Тесей и его команда танцуют и совершают так называемые «прыжки через быка», которые сегодня можно увидеть в древних скульптурах и росписях на вазах. Представление заканчивалось, когда либо бык выматывался, либо один из членов команды был убит. Прочитав эту книгу, я уже никогда не могла вернуться к мысли о лабиринте в том виде, в каком мы его обычно понимаем, за исключением, может быть, этических соображений. Для меня он навсегда останется ареной.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Но в данном случае вы обошлись без Минотавра, не так ли? Арена теперь больше подходит для схемы гладиатор против гладиатора, чем на гладиатор против быка. Что повлияло на эту конструкцию?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Увлечение гладиаторскими фильмами моего детства, в особенности «Спартаком». Всякий раз, когда его показывали, меня невозможно было оторвать от экрана. Папа доставал «Жизнеописания» Плутарха и читал мне отрывки из «Жизни Красса», ведь Спартак, будучи рабом, не писал книг о себе самом [1]. В ней рассказывается о человеке, поневоле ставшим гладиатором, который вырывается из школы (арены) гладиаторов, возглавляет восстание и становится символом войны. В этом заключается драматическая линия как реального Третьего восстания рабов, так и вымышленной трилогии «Голодные игры».
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Можете ли вы рассказать о том, как военные истории повлияли на вас как на молодого читателя, а затем и на писателя? Как именно знания о военных историях повлияли на ваш подход к написанию «Голодных игр»?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Сейчас можно найти много замечательных книг, написанных для юной аудитории и посвященных войне. В мое время все было совсем не так. Это было одной из причин, почему мне нравилась греческая мифология: сражающиеся герои, Троянская война. Война сильно повлияла на жизнь моей семьи в год, когда мой отец, служивший в ВВС, отправился во Вьетнам, но, не считая моих мифов, книги о ней я почти не встречала. Мне нравилась книга «Джонни Тремейн», но она заканчивалась на том, как начиналась война за независимость. Единственной по-настоящему запомнившейся книгой о войне, которая у меня была, была книга «Борис» Яапа тер Хаара, повествующая блокаде Ленинграда во время Второй мировой войны.
О войне мне рассказывал папа, историк и доктора политологии. За четыре года до его отъезда во Вьетнам армия позаимствовала его из ВВС для преподавания в Вест-Пойнте. Его последним назначением было авиационное командно-штабное училище. Будучи его детьми, мы уже с ранних лет учили историю, посещали вместе с ним поля битв и учились копаться в различногол рода философских дилеммах. Историю он нам преподавал в форме рассказов, а рассказчиком он, к счастью, был очень увлекательным. Вот почему в моих рассказах для детей военная тематика оказалась вполне естественной.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Другой ключевой частью «Голодных игр» выступают голос и точка зрения, которые в них привносит Китнисс. Я знаю, что некоторые романисты начинают с представления персонажа, а затем обретают историю через этого персонажа, но с «Голодными играми» (поправьте меня, если я ошибаюсь) я полагаю, что у вас сначала была идея истории, и уже позже в нее вмешалась Китнисс. Откуда она взялась? Я бы хотел, чтобы вы рассказали о происхождении ее имени, а также о происхождении ее очень характерного голоса.
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Китнисс, стоящая у кровати с луком и стрелами, появилась почти сразу после того, как мне пришла в голову сама идея. В «Подземных хрониках» я провела много времени, взвешивая характеристики различных видов оружия. Лучников я использовала очень экономно, потому что им требовался свет, а в Подземье естественного освещения мало. Но лук и стрелы можно сделать своими руками, стрелять можно издалека и использовать в качестве оружия, когда история перерастает в войну. Она была прирожденной лучницей.
Ее имя появилось позже, когда я исследовала практические пособия по выживанию, в особенности - съедобные растения. В одной из своих книг я нашла растение со стреловидными листьями, и чем больше я читала об нем, тем больше я видела, как оно отражало ее сущность. Его латинское название имеет те же корни, что и Стрелец, лучник. Она могла собирать съедобные корневища клубней, листья в форме наконечников стрел указывали на то, что служило ей защитой, а маленькие белые цветы сохраняли ее в традициях названий цветов, таких как рута и примула. Я обратилась к списку его альтернативных имен: болотный картофель, утиный картофель… Вариант «Китнисс» одержал легкую победу.
Что касается ее голоса, я не собирался писать от первого лица. Я думала, что рассказ будет идти от третьего лица, как это было в «Подземных хрониках». Затем я села за работу, и первая страница вылилась от первого лица, как будто она говорила мне: «Отойди-ка в сторону, кому как не мне рассказывать эту историю». И не мне было ей воспротивиться.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Сейчас я пытаюсь представить альтернативную вселенную, где Сойку-пересмешницу зовут Болотная картошка Эвердин. Смахивает на эдакий пиар-вызов... Но давайте все же остановимся на секунду на голосе - ведь это не обычный американский голос. В этом есть что-то провинциальное, вы не согласны? Было ли так с самого начала?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Было. Заметен небольшой провинциализм Дистрикта 12, да и некоторые трибьюты также используют фразы, свойственные их регионам. Для них важно то, как они говорят, и в частности то, как они не говорят подобно гражданам Капитолия. Никто в Дистрикте 12 не хочет звучать как Эффи Тринкет, разве что когда ее передразнивают. Поэтому они лелеют свой регионализм как тихую форму бунта. Их манера говорить - максимум той свободы слова, которой они могут обладать.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Семья Китнисс. Была ли она всегда такой, как мы ее видим, или вы все же подумывали о том, чтобы наделить ее родителей ролями поважнее? Насколько, на ваш взгляд, история семьи Эвердин предопределяет историю самой Китнисс во всей трилогии?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: У ее родителей есть свои истории жизни в Дистрикте 12, но я включила лишь то, что имеет отношение к истории Китнисс. Охотничьи навыки, музыкальность и смерть в шахтах от отца, дар исцеления и уязвимость - от матери. Ее глубокая любовь к Прим. Эти элементы я сочла важными.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Это поразительно для меня как автора, потому что я сам редко (сознательно) знаю о персонажах больше того, что есть в рассказе. Но похоже, что вы знаете о родителях Эвердин гораздо больше того, что легло на бумагу. Что же еще в них есть интересного, чего читатель может не знать?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Ваш способ мне кажется намного более эффективным. У меня есть целый мир информации о персонажах, которые не попали в книгу. Раскрытие некоторых из их историй могло бы пролить больше света, но в случае с «Голодными играми», я полагаю, это лишь будет отвлекать бы от основной, если, конечно же, это не станет частью новой истории в мире Панема.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Я должен спросить - знали ли вы с самого начала, чем закончится история Прим? (Я не могу вообразить, что можно написать сцену жатвы, зная об этом, хотя в то же самое время я не могу представить и обратное.)
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Чтобы писать убедительно вы почти обязаны одновременно и знать ответ на драматический вопрос «Сможет ли Китнисс спасти Прим?», и пребывать в неведении, ведь он вводится в первой главе первой книги, а ответ остается скрытым почти до самого конца из трилогии. Сначала мы получает облегчение от того, что она вызывается добровольцем вместо Прим. Затем Рута, которая напоминает ей Прим, присоединяется к ней на арене, и она не может ее спасти, и эта трагедия вновь делает этот вопрос насущным. На протяжении большей части второй книги Прим в значительной степени находится вне опасности, хотя ощущение угрозы того, что Капитолий может навредить ей, чтобы навредить Китнисс, не покидает нас. Говоруны - явное напоминание об этом. Как только она оказывается в Дистрикте 13 и война перемещается в Капитолий, Китнисс начинает надеяться на то, что Прим не только пребывает в безопасности, но и что ее ждет светлое будущее в качестве врача. Но это лишь иллюзия. Опасность, которая вначале делала Прим уязвимой - арена - все еще существует. В первой книге это место проведения Игр, во второй - платформа революции, в третьей - поле битвы в Панеме, достигающее своей кульминации в Капитолии. Арена никуда не исчезает, он лишь трансформируется, и на самом деле даже расширяется, чтобы охватить всех жителей страны. Сможет ли Китнисс спасти Прим? Нет. Потому что пока существует арена, опасность грозит каждому.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Если Китнисс была первым персонажем, заявившим о себе в истории, то когда в уравнении появились Пит и Гейл? Знали ли вы с самого начала, как будут развиваться их истории по отношению к Китнисс?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Пит и Гейл появились быстро, и скорее не как две точки любовного треугольника, а как две точки зрения в споре о справедливой войне. Гейл в силу своего опыта и темперамента склонен к насильственным действиям. Для Пита же естественным является склоняться к дипломатии. Китнисс не просто выбирает партнера: она определяет свое собственное мировоззрение.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: А вы всегда знали, какое из мировоззрений победит? Довольно интересно видеть, как четко все представлено, ведь когда я думаю о Китнисс, я определенно думаю о силе, а не о дипломатии.
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: И все же Китнисс не склонна к насилию и не получает от этого никакого удовольствия. Обстоятельства неоднократно подталкивают ее к принятию решений, составной частью которых становится применение силы. Но если вы внимательно посмотрите на то, что происходит на арене, то обнаружите, что ее выживание определяется именно ее сострадательным выбором. Заключение союза с Рутой приводит к тому, что Треш сохраняет ей жизнь. Поиски Пита и уход за ним его, когда она обнаруживает тяжесть его ранения, в конечном итоге приводит к ее победе в Играх. Она применяет силу только в случаях самообороны или защиты третьей стороны, к числу которых я также отношу милосердное убийство Катона. По мере развития трилогии становится все труднее избегать применения силы, потому что общее насилие обостряется вместе с войной. Становится сложнее отвечать на вопросы «как» и «почему».
Да, я знала, какое из мировоззрений победит, но в интересах изучения теории справедливой войны нужно привести как можно более сильные аргументы с обеих сторон. Хотя Китнисс в конечном итоге выбирает Пита, помните, что для того, чтобы положить конец Голодным играм, ее последним действием будет убийство безоружной женщины. И наоборот, в «Хрониках Подземелья» последним действием Грегора было уничтожение своего меча с целью прервать цикл насилия. Смысл обеих историй заключается в том, чтобы провести читателей через путешествие, заставить его столкнуться с проблемами вместе с главным героем, в надежде в конце концов вдохновить их на размышления и обсуждения. Что бы они сделали на месте Китнисс или Грегора? Как бы они сами определили справедливую или несправедливую войну и какое поведение, на их взгляд, приемлемо во время войны? Какова человеческая цена жизни, здоровья и здравомыслия? Как развитие технологий влияет на дебаты? Хочется надеяться на то, что чем основательнее будут проходить обсуждения, тем более ненасильственные формы разрешения конфликтов могут быть достигнуты, и вариант войны попросту отпадет.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Какое место занимает Хеймитч в этом исследовании войны? С каким мировоззрением предстает он?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Хеймитч сильно пострадал во время своей собственной войны - второй Квартальной Бойни, в которой он стал свидетелем ужасных вещей и сам участвовал в них, чтобы выжить, а затем увидел, как его близкие были убиты за его стратегию. Борясь с тяжелым посттравматическим стрессовым расстройством, он «лечится» с помощью белого ликера. Однако его шансы на выздоровление под угрозой, потому что он вынужден ежегодно участвовать в Играх в качестве наставника (ментора). Если Голодные игры будут продолжаться, он - один из вариантов того, во что может превратиться Китнисс. Пит указывает на эту схожесть, и это правда. Они оба реально борются со своим мировоззрением. Ему словами удается разрядить эскалацию насилия во время порки Гейла, но он участвует и в заговоре с целью свержения правительства, что повлечет за собой гражданскую войну.
И словно луч света пробивает темное облако в его мозгу, когда Китнисс добровольно занимает место Прим. Он, как и многие люди Панема, видят силу ее жертвы. И когда все это переносится на Игры, с Рутой и Питом, он постепенно начинает верить, что с Китнисс можно будет положить конец Голодным играм.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Мне так же любопытно, как сбалансировано личное и политическое в описании отношений между Китнисс и Гейлом. У них такая совместная история - и я думаю, вы убедительно раскрываете конфликт, который возникает, когда любят кого-то, но не любят то, во что они верят. (Я думаю, это особенно явно проявляется сейчас, когда политика повлияла на такое количество семейных, дружеских и личных отношений.)
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Конечно же, все проходит болезненно, в особенности потому, что они так чувствуют друг друга во многих отношениях. Разногласия между Китнисс и Гейлом основаны на теории справедливой войны. Восстаем ли мы? Как мы ведем себя на войне? Этические и личные линии достигают кульминации в один и тот же момент - когда в двойном взрыве погибает Прим. Но вряд ли все так однозначно. Тут есть множество серых зон. Ситуация усложняется тем, что Пит, соперничая за ее сердце, часто придерживается иных взглядов, и поэтому эмоциональное и этическое напряжения становятся настолько переплетенными, что их бывает невозможно разделить. Что вы делаете, когда кто-то, кого вы любите, кого вы знаете как хорошего человека, имеет точку зрения, полностью противоположную вашей? Вы пытаетесь понять, что привело к такому различию между вами и думаете, можно ли его преодолеть. Может быть, а может и нет. Мне кажется, что многие конфликты возникают из-за страха, и в попытке противостоять этому страху люди ищут решения, которые может и дают какое-то временное облегчение, но лишь повышают их уязвимость в долгосрочной перспективе и приводят к ещё большим разрушениям.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Рисуя роли Гейла и Пита в истории, насколько осознанной была гендерная инверсия традиционного повествования? Как вы заметили выше, важность обоих распространяется далеко за пределы территории романтических сюжетов, но мне кажется, что есть что-то захватывающее в том, как они оба перераспределяют роли, которые обычно приписываются подругам. Гейл, в частности, становится чем-то вроде «домашней девушки» из вестернов и приключенческих фильмов, хотя на самом деле его роль намного более важная. Да и Пит, будучи самим по себе очень сильным персонажем, часто вынужден уступать Китнисс и ее стратегии, как на арене, так и за ее пределами. Думали ли вы о них с точки зрения полов и образов, или это произошло само собой, когда персонажи делали то, что собирались делать на странице?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Все происходило само собой, ведь пусть даже Гейл и Пит - очень важные персонажи, это все же история Китнисс.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Почему Питу выпала... выпечка?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Хлеб часто появляется в «Голодных играх». Это основной источник пищи в районах, как это было исторически для многих людей. Бросив однажды голодной Китнисс хлеб, Пит дал ей возможность продержаться в живых достаточно долго, чтобы научиться выживать. Быть пекарем оказалось очень созвучным его образу - дарителю жизни.
Но и у хлеба есть темная сторона. Это и имеет в виду Плутарх Хэвенсби, говоря о Panem et Circenses, хлебе и зрелищах, когда еда и развлечения убаюкивают людей, заставляя их отказаться от своей политической силы. В Голодных играх хлеб способствует как жизни, так и смерти.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: В некотором роде вы с Плутархом оба занимаетесь одним и тем же (хотя в вашем случае умирают только вымышленные люди). Что именно повлияло на создание арены, когда вы работали над первой книгой? Спроектировали ли вы арену с самого начала, а после уже заставили участников реагировать на нее, или же определенные реакции и сюжетные повороты сказали свое весомое слово?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: На первой арене много чего играет против Китнисс: она неопытна, ниже ростом в сравнении со многими конкурентами, и она никогда не проходила профессиональной подготовки, поэтому арена должна была как-то способствовать ей. Ее ландшафт напоминает леса вокруг Дистрикта 12 с похожей флорой и фауной. Она и прокормиться может, и ядовитый морник распознать. Девушка в огне тематически должна была в какой-то момент сойтись с огнем, поэтому я и это встроила в сюжет. Мне не хотелось, чтобы это происходило чрезмерно кричащим образом, потому что аудитория должна сосредоточиться на человеческой динамике, на бедственном положении несчастных влюбленных, на союзе с Рутой, на том сюжетном повороте, когда объявляют, что два трибьюта из одного и того же дистрикта могут выжить. Кроме того, создатели игр хотели бы иметь определенный задел для заметного повышения зрелищности, когда Игры переместятся на арену Квартальной Бойни в «И вспыхнет пламя» с более замысловатым дизайном арены в виде циферблата часов.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Где находится Плутарх в спектре справедливой войны? Его причастность к происходящему поистине многослойна.
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Тезка биографа Плутарха, он один из немногих персонажей, которые обладают чувством дуги истории. Он никогда не жил в мире без Голодных игр. Когда он родился, игры уже шли полным ходом. За свою карьеру он дослужился до Главного Распорядителя игр. В какой-то момент он отошел от убеждения в необходимости Игр и стал сторонником их ненужности, приступив к действиям, направленных а их упразднение. У Плутарха есть и личные планы. Видя, какое количество таких его соратников, как Сенека Крейн, было устранено он задается вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем безумный король решит, что он сам представляет собой угрозу, а не актив. Сама жизнь теряет смысл, и, будучи Распорядителем распорядителей игр, ему приходится по душе идея о революционный вызов. Но и после того, как победа будет одержана, он задается новым вопросом: как долго продлится достигнутый мир. Он довольно невысокого мнения о людях, но в конечном итоге не исключает, что они могут измениться.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Говоря о построении большого мира, как много было вам известно о Панеме до того, как вы начали писать? Смогли бы вы дать четкий ответ на вопрос «Сюзан, какая основная отрасль в Пятом округе?» в то время, когда вы писали первые страницы, или детали такого рода были обретены по ходу написания истории?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Прежде чем я начала писать, я знала и о существовании тринадцати районов - это дань уважения Тринадцати Колониям, и о том, что каждый из них известен своей конкретной отраслью. Я знала, что 12 будет угольным, да и по большинству остальных я также определилась. Было лишь несколько пробелов, которые естественным образом заполнились по мере развития сюжета. Когда я была маленькой, у нас была настольная игра «Игра штатов», в которой каждый штат определялся своим экспортом. И даже сегодня мы ассоциируем различные территории страны с какими-то продуктами, например, с морепродуктами, с вином, с технологиями. Конечно же, это довольно упрощенный взгляд на Панем. Ни один район не существует исключительно за счет предназначенной для него торговли. Однако в плане Голодных игр это выступает как еще один способ разделения и определения районов.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Как, на ваш взгляд, факт происхождения из Дистрикта 12 определяет Китнисс, Пита и Гейла? Могли ли они быть из какого-либо другого района, или их проживание в 12 формирует те личные качества, которые движут историей?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Конечно же формирует. Дистрикт 12 никто никогда не воспринимал всерьез, он мал и беден, и почти никогда не дает победителей в Голодных играх. В результате Капитолий попросту игнорирует его. Законы здесь соблюдают далеко не строго, отношения с Миротворцами менее враждебны. Это позволяет детям расти гораздо менее стесненными, чем в других районах. Китнисс и Гейл, регулярно ускользая в лес на охоту, становятся опытными лучниками. Такая возможность тренироваться с оружием немыслима, скажем, в Дистрикте 11 с его гнетущим военным присутствием. Навыки владения трезубцем Финника и топором Джоанны развиты в силу специфики промышленности их округов, но им никогда бы не дали доступ к оружию вне работы. Кроме того, Китнисс, Пит и Гейл иначе смотрят на Капитолий в силу того, что лучше знают своих миротворцев. Дарий, тот что в Котле, считается другом, и он не раз доказывает, что таковым и является. Это делает Капитолий несколько более доступным, более осязаемым, чтобы быть в состоянии подружиться с ним и иметь шанс победить его. Делает его более человечным.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ)
[1] В оригинале: “[…] didn’t rate his own book” (англ.), что переводится как «не оценивал свою собственную книгу». Не видя смысл в такой фразе, я предположил, что в стенограмме могло быть ошибочно записано слово “write” (писать), созвучное слову “rate” (оценивать), что и дало вполне понятную фразу “didn’t write his own book”.
По случаю десятилетия со дня выхода первой книги трилогии Сюзан Коллинз "Голодные игры", издательство Scholastic подготовило к изданию юбилейный бокс в мягком переплёте.
Первый том включает в себя дополнительные материалы - две стенограммы бесед с Сюзан Коллинз, что, на мой взгляд, является любопытным материалом для всех ценителей её таланта.
Сюзан Коллинз редко даёт интервью, тем более такие основательные. Одно из таких интервью было опубликовано на русском языке (по правде говоря, я вышел лишь на его первую часть, но надеюсь, что выложены также и остальные четыре), но мне не удалось найти перевода интервью из вышеупомянутого издания. Как говорится, если никто, тогда может тогда я сам.
Ниже приводится первая часть моего перевода первой из двух стенограмм. Вторая часть будет выложена отдельным (следующим) постом, а после неё последует перевод второй стенограммы. PDF-версия дополнительных материалов в оригинальном виде находится здесь.
По случаю десятой годовщины публикации «Голодных игр» автор Сюзан Коллинз и издатель Дэвид Левитан поговорили о том, как создавалась и воплощалась история, сделали обзор первых десяти лет трилогии - как книги, так и ее экранизации. Ниже приводится текст их разговора.
ПРИМЕЧАНИЕ. Следующее интервью содержит обсуждение всех трех книг трилогии «Голодные игры», поэтому, если вы еще не читали «И вспыхнет пламя» и «Сойка-пересмешница», вам может быть целесообразнее сначала прочитать их, а после уже вернуться к этому интервью.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Давайте перенесемся в тот момент, когда возникли «Голодные игры». Итак, однажды вечером вы переключали каналы...
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Да, как-то вечером я переключала телевизор с одного канала, транслировавшего реалити-шоу, на другой, показывавший реальные кадры войны в Ираке, и мне пришла в голову идея. В то время я заканчивала пятую книгу «Подземных хроник», и мои мысли переключились на осознание того, во что должен был вылиться новый проект. Все это время я пыталась совладать с другой историей, которая никак не могла обрести почву под ногами. Я была уверена в том, что хочу продолжать писать для юной аудитории о теории справедливой войны. В «Подземных хрониках» я исследовала идею о том, что несправедливая война перерастает в справедливую войну из-за жадности, ксенофобии и давней ненависти. Для новой же серии мне были нужны совершенно новый мир и новая точка зрения по вопросу о справедливых войнах.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Скажите пожалуйста, что вы подразумеваете под «теорией справедливой войны» и как это применимо к завязке трилогии?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Теория справедливой войны развивалась на протяжении тысячелетий в попытке определить, какие обстоятельства дают вам моральное право вести войну, какое поведение является приемлемым во время этой войны и каковы ее последствия. Иными словами, нужно разобраться во всех «почему» и «как». Это помогает обнаружить разницу между определениями того, что считается необходимой и ненужной войной. В трилогии «Голодные игры» районы восстают против собственного правительства из-за его коррумпированности. Граждане округов не обладают никакими из основных прав человека, с ними обращаются как с рабами и они вынужденно участвуют в ежегодных Голодных играх. Для большинства сегодняшней аудитории, я полагаю, это давало бы достаточно оснований для революции. У них есть на то справедливая причина, но природа конфликта вызывает множество вопросов. Имеют ли районы право вести войну? Каковы их шансы на успех? Как возрождение Дистрикта 13 меняет ситуацию? В момент, когда мы попадаем в историю, Панем - это пороховая бочка, а Китнисс - искра.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Как и у большинства известных мне писателей, как только у вас появляется этот начальный момент - обычно это связь двух элементов (в данном случае войны и развлечения) - количество связей быстро увеличивается, по ходу того как разные элементы истории становятся на свои места. Мне известно, что другая связь, которая была установлена, имела отношение к мифологии, в частности к мифу о Тесее. Как это произошло?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Зная, как сильно я любила в детстве все, связанное с греческой мифологией, было бы невозможно предположить, чтобы она не проявилась в моих историях. Будучи молодым афинским принцем, он принял участие в жеребьевке, на основании результатов которой семь девочек и семь мальчиков должны были быть доставлены на Крит и брошены в лабиринт дабы в конце концов быть уничтоженными Минотавром. По одной из версий мифа, такому чрезмерно жестокому наказанию афиняне были подвержены за то, что пошли войной против Крита. По одной версии «лабиринт» - это именно лабиринт, но иногда упоминалась и арена. Еще будучи подростком, я прочитала роман Мэри Рено «Король должен умереть», в котором трибьюты оказывались на Бычьем дворе. Они были обучены выступать с диким быком перед аудиторией, состоящей из элиты Крита, которая развлекалась тем, что делала ставки на исход игры. Тесей и его команда танцуют и совершают так называемые «прыжки через быка», которые сегодня можно увидеть в древних скульптурах и росписях на вазах. Представление заканчивалось, когда либо бык выматывался, либо один из членов команды был убит. Прочитав эту книгу, я уже никогда не могла вернуться к мысли о лабиринте в том виде, в каком мы его обычно понимаем, за исключением, может быть, этических соображений. Для меня он навсегда останется ареной.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Но в данном случае вы обошлись без Минотавра, не так ли? Арена теперь больше подходит для схемы гладиатор против гладиатора, чем на гладиатор против быка. Что повлияло на эту конструкцию?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Увлечение гладиаторскими фильмами моего детства, в особенности «Спартаком». Всякий раз, когда его показывали, меня невозможно было оторвать от экрана. Папа доставал «Жизнеописания» Плутарха и читал мне отрывки из «Жизни Красса», ведь Спартак, будучи рабом, не писал книг о себе самом [1]. В ней рассказывается о человеке, поневоле ставшим гладиатором, который вырывается из школы (арены) гладиаторов, возглавляет восстание и становится символом войны. В этом заключается драматическая линия как реального Третьего восстания рабов, так и вымышленной трилогии «Голодные игры».
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Можете ли вы рассказать о том, как военные истории повлияли на вас как на молодого читателя, а затем и на писателя? Как именно знания о военных историях повлияли на ваш подход к написанию «Голодных игр»?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Сейчас можно найти много замечательных книг, написанных для юной аудитории и посвященных войне. В мое время все было совсем не так. Это было одной из причин, почему мне нравилась греческая мифология: сражающиеся герои, Троянская война. Война сильно повлияла на жизнь моей семьи в год, когда мой отец, служивший в ВВС, отправился во Вьетнам, но, не считая моих мифов, книги о ней я почти не встречала. Мне нравилась книга «Джонни Тремейн», но она заканчивалась на том, как начиналась война за независимость. Единственной по-настоящему запомнившейся книгой о войне, которая у меня была, была книга «Борис» Яапа тер Хаара, повествующая блокаде Ленинграда во время Второй мировой войны.
О войне мне рассказывал папа, историк и доктора политологии. За четыре года до его отъезда во Вьетнам армия позаимствовала его из ВВС для преподавания в Вест-Пойнте. Его последним назначением было авиационное командно-штабное училище. Будучи его детьми, мы уже с ранних лет учили историю, посещали вместе с ним поля битв и учились копаться в различногол рода философских дилеммах. Историю он нам преподавал в форме рассказов, а рассказчиком он, к счастью, был очень увлекательным. Вот почему в моих рассказах для детей военная тематика оказалась вполне естественной.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Другой ключевой частью «Голодных игр» выступают голос и точка зрения, которые в них привносит Китнисс. Я знаю, что некоторые романисты начинают с представления персонажа, а затем обретают историю через этого персонажа, но с «Голодными играми» (поправьте меня, если я ошибаюсь) я полагаю, что у вас сначала была идея истории, и уже позже в нее вмешалась Китнисс. Откуда она взялась? Я бы хотел, чтобы вы рассказали о происхождении ее имени, а также о происхождении ее очень характерного голоса.
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Китнисс, стоящая у кровати с луком и стрелами, появилась почти сразу после того, как мне пришла в голову сама идея. В «Подземных хрониках» я провела много времени, взвешивая характеристики различных видов оружия. Лучников я использовала очень экономно, потому что им требовался свет, а в Подземье естественного освещения мало. Но лук и стрелы можно сделать своими руками, стрелять можно издалека и использовать в качестве оружия, когда история перерастает в войну. Она была прирожденной лучницей.
Ее имя появилось позже, когда я исследовала практические пособия по выживанию, в особенности - съедобные растения. В одной из своих книг я нашла растение со стреловидными листьями, и чем больше я читала об нем, тем больше я видела, как оно отражало ее сущность. Его латинское название имеет те же корни, что и Стрелец, лучник. Она могла собирать съедобные корневища клубней, листья в форме наконечников стрел указывали на то, что служило ей защитой, а маленькие белые цветы сохраняли ее в традициях названий цветов, таких как рута и примула. Я обратилась к списку его альтернативных имен: болотный картофель, утиный картофель… Вариант «Китнисс» одержал легкую победу.
Что касается ее голоса, я не собирался писать от первого лица. Я думала, что рассказ будет идти от третьего лица, как это было в «Подземных хрониках». Затем я села за работу, и первая страница вылилась от первого лица, как будто она говорила мне: «Отойди-ка в сторону, кому как не мне рассказывать эту историю». И не мне было ей воспротивиться.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Сейчас я пытаюсь представить альтернативную вселенную, где Сойку-пересмешницу зовут Болотная картошка Эвердин. Смахивает на эдакий пиар-вызов... Но давайте все же остановимся на секунду на голосе - ведь это не обычный американский голос. В этом есть что-то провинциальное, вы не согласны? Было ли так с самого начала?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Было. Заметен небольшой провинциализм Дистрикта 12, да и некоторые трибьюты также используют фразы, свойственные их регионам. Для них важно то, как они говорят, и в частности то, как они не говорят подобно гражданам Капитолия. Никто в Дистрикте 12 не хочет звучать как Эффи Тринкет, разве что когда ее передразнивают. Поэтому они лелеют свой регионализм как тихую форму бунта. Их манера говорить - максимум той свободы слова, которой они могут обладать.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Семья Китнисс. Была ли она всегда такой, как мы ее видим, или вы все же подумывали о том, чтобы наделить ее родителей ролями поважнее? Насколько, на ваш взгляд, история семьи Эвердин предопределяет историю самой Китнисс во всей трилогии?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: У ее родителей есть свои истории жизни в Дистрикте 12, но я включила лишь то, что имеет отношение к истории Китнисс. Охотничьи навыки, музыкальность и смерть в шахтах от отца, дар исцеления и уязвимость - от матери. Ее глубокая любовь к Прим. Эти элементы я сочла важными.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Это поразительно для меня как автора, потому что я сам редко (сознательно) знаю о персонажах больше того, что есть в рассказе. Но похоже, что вы знаете о родителях Эвердин гораздо больше того, что легло на бумагу. Что же еще в них есть интересного, чего читатель может не знать?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Ваш способ мне кажется намного более эффективным. У меня есть целый мир информации о персонажах, которые не попали в книгу. Раскрытие некоторых из их историй могло бы пролить больше света, но в случае с «Голодными играми», я полагаю, это лишь будет отвлекать бы от основной, если, конечно же, это не станет частью новой истории в мире Панема.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Я должен спросить - знали ли вы с самого начала, чем закончится история Прим? (Я не могу вообразить, что можно написать сцену жатвы, зная об этом, хотя в то же самое время я не могу представить и обратное.)
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Чтобы писать убедительно вы почти обязаны одновременно и знать ответ на драматический вопрос «Сможет ли Китнисс спасти Прим?», и пребывать в неведении, ведь он вводится в первой главе первой книги, а ответ остается скрытым почти до самого конца из трилогии. Сначала мы получает облегчение от того, что она вызывается добровольцем вместо Прим. Затем Рута, которая напоминает ей Прим, присоединяется к ней на арене, и она не может ее спасти, и эта трагедия вновь делает этот вопрос насущным. На протяжении большей части второй книги Прим в значительной степени находится вне опасности, хотя ощущение угрозы того, что Капитолий может навредить ей, чтобы навредить Китнисс, не покидает нас. Говоруны - явное напоминание об этом. Как только она оказывается в Дистрикте 13 и война перемещается в Капитолий, Китнисс начинает надеяться на то, что Прим не только пребывает в безопасности, но и что ее ждет светлое будущее в качестве врача. Но это лишь иллюзия. Опасность, которая вначале делала Прим уязвимой - арена - все еще существует. В первой книге это место проведения Игр, во второй - платформа революции, в третьей - поле битвы в Панеме, достигающее своей кульминации в Капитолии. Арена никуда не исчезает, он лишь трансформируется, и на самом деле даже расширяется, чтобы охватить всех жителей страны. Сможет ли Китнисс спасти Прим? Нет. Потому что пока существует арена, опасность грозит каждому.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Если Китнисс была первым персонажем, заявившим о себе в истории, то когда в уравнении появились Пит и Гейл? Знали ли вы с самого начала, как будут развиваться их истории по отношению к Китнисс?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Пит и Гейл появились быстро, и скорее не как две точки любовного треугольника, а как две точки зрения в споре о справедливой войне. Гейл в силу своего опыта и темперамента склонен к насильственным действиям. Для Пита же естественным является склоняться к дипломатии. Китнисс не просто выбирает партнера: она определяет свое собственное мировоззрение.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: А вы всегда знали, какое из мировоззрений победит? Довольно интересно видеть, как четко все представлено, ведь когда я думаю о Китнисс, я определенно думаю о силе, а не о дипломатии.
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: И все же Китнисс не склонна к насилию и не получает от этого никакого удовольствия. Обстоятельства неоднократно подталкивают ее к принятию решений, составной частью которых становится применение силы. Но если вы внимательно посмотрите на то, что происходит на арене, то обнаружите, что ее выживание определяется именно ее сострадательным выбором. Заключение союза с Рутой приводит к тому, что Треш сохраняет ей жизнь. Поиски Пита и уход за ним его, когда она обнаруживает тяжесть его ранения, в конечном итоге приводит к ее победе в Играх. Она применяет силу только в случаях самообороны или защиты третьей стороны, к числу которых я также отношу милосердное убийство Катона. По мере развития трилогии становится все труднее избегать применения силы, потому что общее насилие обостряется вместе с войной. Становится сложнее отвечать на вопросы «как» и «почему».
Да, я знала, какое из мировоззрений победит, но в интересах изучения теории справедливой войны нужно привести как можно более сильные аргументы с обеих сторон. Хотя Китнисс в конечном итоге выбирает Пита, помните, что для того, чтобы положить конец Голодным играм, ее последним действием будет убийство безоружной женщины. И наоборот, в «Хрониках Подземелья» последним действием Грегора было уничтожение своего меча с целью прервать цикл насилия. Смысл обеих историй заключается в том, чтобы провести читателей через путешествие, заставить его столкнуться с проблемами вместе с главным героем, в надежде в конце концов вдохновить их на размышления и обсуждения. Что бы они сделали на месте Китнисс или Грегора? Как бы они сами определили справедливую или несправедливую войну и какое поведение, на их взгляд, приемлемо во время войны? Какова человеческая цена жизни, здоровья и здравомыслия? Как развитие технологий влияет на дебаты? Хочется надеяться на то, что чем основательнее будут проходить обсуждения, тем более ненасильственные формы разрешения конфликтов могут быть достигнуты, и вариант войны попросту отпадет.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Какое место занимает Хеймитч в этом исследовании войны? С каким мировоззрением предстает он?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Хеймитч сильно пострадал во время своей собственной войны - второй Квартальной Бойни, в которой он стал свидетелем ужасных вещей и сам участвовал в них, чтобы выжить, а затем увидел, как его близкие были убиты за его стратегию. Борясь с тяжелым посттравматическим стрессовым расстройством, он «лечится» с помощью белого ликера. Однако его шансы на выздоровление под угрозой, потому что он вынужден ежегодно участвовать в Играх в качестве наставника (ментора). Если Голодные игры будут продолжаться, он - один из вариантов того, во что может превратиться Китнисс. Пит указывает на эту схожесть, и это правда. Они оба реально борются со своим мировоззрением. Ему словами удается разрядить эскалацию насилия во время порки Гейла, но он участвует и в заговоре с целью свержения правительства, что повлечет за собой гражданскую войну.
И словно луч света пробивает темное облако в его мозгу, когда Китнисс добровольно занимает место Прим. Он, как и многие люди Панема, видят силу ее жертвы. И когда все это переносится на Игры, с Рутой и Питом, он постепенно начинает верить, что с Китнисс можно будет положить конец Голодным играм.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Мне так же любопытно, как сбалансировано личное и политическое в описании отношений между Китнисс и Гейлом. У них такая совместная история - и я думаю, вы убедительно раскрываете конфликт, который возникает, когда любят кого-то, но не любят то, во что они верят. (Я думаю, это особенно явно проявляется сейчас, когда политика повлияла на такое количество семейных, дружеских и личных отношений.)
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Конечно же, все проходит болезненно, в особенности потому, что они так чувствуют друг друга во многих отношениях. Разногласия между Китнисс и Гейлом основаны на теории справедливой войны. Восстаем ли мы? Как мы ведем себя на войне? Этические и личные линии достигают кульминации в один и тот же момент - когда в двойном взрыве погибает Прим. Но вряд ли все так однозначно. Тут есть множество серых зон. Ситуация усложняется тем, что Пит, соперничая за ее сердце, часто придерживается иных взглядов, и поэтому эмоциональное и этическое напряжения становятся настолько переплетенными, что их бывает невозможно разделить. Что вы делаете, когда кто-то, кого вы любите, кого вы знаете как хорошего человека, имеет точку зрения, полностью противоположную вашей? Вы пытаетесь понять, что привело к такому различию между вами и думаете, можно ли его преодолеть. Может быть, а может и нет. Мне кажется, что многие конфликты возникают из-за страха, и в попытке противостоять этому страху люди ищут решения, которые может и дают какое-то временное облегчение, но лишь повышают их уязвимость в долгосрочной перспективе и приводят к ещё большим разрушениям.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Рисуя роли Гейла и Пита в истории, насколько осознанной была гендерная инверсия традиционного повествования? Как вы заметили выше, важность обоих распространяется далеко за пределы территории романтических сюжетов, но мне кажется, что есть что-то захватывающее в том, как они оба перераспределяют роли, которые обычно приписываются подругам. Гейл, в частности, становится чем-то вроде «домашней девушки» из вестернов и приключенческих фильмов, хотя на самом деле его роль намного более важная. Да и Пит, будучи самим по себе очень сильным персонажем, часто вынужден уступать Китнисс и ее стратегии, как на арене, так и за ее пределами. Думали ли вы о них с точки зрения полов и образов, или это произошло само собой, когда персонажи делали то, что собирались делать на странице?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Все происходило само собой, ведь пусть даже Гейл и Пит - очень важные персонажи, это все же история Китнисс.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Почему Питу выпала... выпечка?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Хлеб часто появляется в «Голодных играх». Это основной источник пищи в районах, как это было исторически для многих людей. Бросив однажды голодной Китнисс хлеб, Пит дал ей возможность продержаться в живых достаточно долго, чтобы научиться выживать. Быть пекарем оказалось очень созвучным его образу - дарителю жизни.
Но и у хлеба есть темная сторона. Это и имеет в виду Плутарх Хэвенсби, говоря о Panem et Circenses, хлебе и зрелищах, когда еда и развлечения убаюкивают людей, заставляя их отказаться от своей политической силы. В Голодных играх хлеб способствует как жизни, так и смерти.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: В некотором роде вы с Плутархом оба занимаетесь одним и тем же (хотя в вашем случае умирают только вымышленные люди). Что именно повлияло на создание арены, когда вы работали над первой книгой? Спроектировали ли вы арену с самого начала, а после уже заставили участников реагировать на нее, или же определенные реакции и сюжетные повороты сказали свое весомое слово?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: На первой арене много чего играет против Китнисс: она неопытна, ниже ростом в сравнении со многими конкурентами, и она никогда не проходила профессиональной подготовки, поэтому арена должна была как-то способствовать ей. Ее ландшафт напоминает леса вокруг Дистрикта 12 с похожей флорой и фауной. Она и прокормиться может, и ядовитый морник распознать. Девушка в огне тематически должна была в какой-то момент сойтись с огнем, поэтому я и это встроила в сюжет. Мне не хотелось, чтобы это происходило чрезмерно кричащим образом, потому что аудитория должна сосредоточиться на человеческой динамике, на бедственном положении несчастных влюбленных, на союзе с Рутой, на том сюжетном повороте, когда объявляют, что два трибьюта из одного и того же дистрикта могут выжить. Кроме того, создатели игр хотели бы иметь определенный задел для заметного повышения зрелищности, когда Игры переместятся на арену Квартальной Бойни в «И вспыхнет пламя» с более замысловатым дизайном арены в виде циферблата часов.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Где находится Плутарх в спектре справедливой войны? Его причастность к происходящему поистине многослойна.
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Тезка биографа Плутарха, он один из немногих персонажей, которые обладают чувством дуги истории. Он никогда не жил в мире без Голодных игр. Когда он родился, игры уже шли полным ходом. За свою карьеру он дослужился до Главного Распорядителя игр. В какой-то момент он отошел от убеждения в необходимости Игр и стал сторонником их ненужности, приступив к действиям, направленных а их упразднение. У Плутарха есть и личные планы. Видя, какое количество таких его соратников, как Сенека Крейн, было устранено он задается вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем безумный король решит, что он сам представляет собой угрозу, а не актив. Сама жизнь теряет смысл, и, будучи Распорядителем распорядителей игр, ему приходится по душе идея о революционный вызов. Но и после того, как победа будет одержана, он задается новым вопросом: как долго продлится достигнутый мир. Он довольно невысокого мнения о людях, но в конечном итоге не исключает, что они могут измениться.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Говоря о построении большого мира, как много было вам известно о Панеме до того, как вы начали писать? Смогли бы вы дать четкий ответ на вопрос «Сюзан, какая основная отрасль в Пятом округе?» в то время, когда вы писали первые страницы, или детали такого рода были обретены по ходу написания истории?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Прежде чем я начала писать, я знала и о существовании тринадцати районов - это дань уважения Тринадцати Колониям, и о том, что каждый из них известен своей конкретной отраслью. Я знала, что 12 будет угольным, да и по большинству остальных я также определилась. Было лишь несколько пробелов, которые естественным образом заполнились по мере развития сюжета. Когда я была маленькой, у нас была настольная игра «Игра штатов», в которой каждый штат определялся своим экспортом. И даже сегодня мы ассоциируем различные территории страны с какими-то продуктами, например, с морепродуктами, с вином, с технологиями. Конечно же, это довольно упрощенный взгляд на Панем. Ни один район не существует исключительно за счет предназначенной для него торговли. Однако в плане Голодных игр это выступает как еще один способ разделения и определения районов.
ДЭВИД ЛЕВИТАН: Как, на ваш взгляд, факт происхождения из Дистрикта 12 определяет Китнисс, Пита и Гейла? Могли ли они быть из какого-либо другого района, или их проживание в 12 формирует те личные качества, которые движут историей?
СЬЮЗАН КОЛЛИНЗ: Конечно же формирует. Дистрикт 12 никто никогда не воспринимал всерьез, он мал и беден, и почти никогда не дает победителей в Голодных играх. В результате Капитолий попросту игнорирует его. Законы здесь соблюдают далеко не строго, отношения с Миротворцами менее враждебны. Это позволяет детям расти гораздо менее стесненными, чем в других районах. Китнисс и Гейл, регулярно ускользая в лес на охоту, становятся опытными лучниками. Такая возможность тренироваться с оружием немыслима, скажем, в Дистрикте 11 с его гнетущим военным присутствием. Навыки владения трезубцем Финника и топором Джоанны развиты в силу специфики промышленности их округов, но им никогда бы не дали доступ к оружию вне работы. Кроме того, Китнисс, Пит и Гейл иначе смотрят на Капитолий в силу того, что лучше знают своих миротворцев. Дарий, тот что в Котле, считается другом, и он не раз доказывает, что таковым и является. Это делает Капитолий несколько более доступным, более осязаемым, чтобы быть в состоянии подружиться с ним и иметь шанс победить его. Делает его более человечным.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ)
[1] В оригинале: “[…] didn’t rate his own book” (англ.), что переводится как «не оценивал свою собственную книгу». Не видя смысл в такой фразе, я предположил, что в стенограмме могло быть ошибочно записано слово “write” (писать), созвучное слову “rate” (оценивать), что и дало вполне понятную фразу “didn’t write his own book”.