Потворствующие и сочувствующие
Данная песня - не вопль отчаянья. Это - следствие одичания.
И.Бродский
В "Граде обреченном" Стругацких среди участников длительной военизированной экспедиции назревает бунт: цель неясна, болезни, опасности со всех сторон и т.д. Среднее начальство, которое давно уже ропщет на высшее и заигрывает с рядовым составом, вываливает на совещании у руководства правду-матку на хорошо знакомую всякому русскому читателю тему: низы не хотят. Среди этого обличительного сумбура слово берет английский полковник ("В возникшей тишине послышался легкий скрип кожаного кресла: полковник сел очень прямо") и говорит: "среди некоторой части командного состава обнаружилось сегодня явное сочувствие и, более того, потворство вполне понятным, обычным, но совершенно нежелательным настроениям среди нижних чинов армии". Дальше полковник говорит, как именно следует поступать с потворствующими и сочувствующими в полевых условиях, но эту часть мы опустим.
Друзья мои! Вера в то, что милиция и судебная система действует персонально против тебя и в интересах твоих врагов - это обычное дело для обывателей с неразвитым правосознанием, каковых у нас (надеюсь, все поймут правильно) большинство. В России всякий лучше судьи знает как судить. Стремление молодежи реализовать избыток гормонов в боях с чужаками - тоже вещь совершенно обычная и заурядная. Ничего нового. Проблема не в погромщиках, вопящих, что кавказцев отпустили, а русских сажают. Проблема в вас, потворствующих и сочувствующих.
Хотите, воспринимайте это как оскорбление, но у нас почти нет взрослых людей. Выросшие при Брежневе и позднее - это поколение потребителей, уверенных, что им все должны. Эти люди (наверное, здесь уж точно будет лучше сказать "мы"), так вот мы не любим себя ни в чем ограничивать, и уж если нам кто-то мешает, мы не постесняемся прямо об этом сказать: "чурки оборзели", "Россия для русских" и т.п. Сказать по правде, я сам не только ксенофоб, но и человеконенавистник: мне мешают все, кто живет и действует не так, как я хочу. Терпимость у меня ниже среднего уровня. Видя это в себе, я понимаю, что сколько-нибудь массовые проявления таких настроений должны быть исключены. В здоровом обществе они действительно исключены благодаря тому, что бесшабашная публика составляет лишь небольшой процент от общего числа людей. Для этого большинства часть действий должна быть табуирована (насилие, насмешка над слабым и т.п.), а какие-то реакции, наоборот, должны выполняться на уровне социального инстинкта: посочувствовать чужому несчастью, подать руку упавшему и т.д. Эти табу и эти облигатные реакции не нужны на индивидуальном уровне, но они необходимы для общества в целом.
Что же мы видим сейчас? Мы видим вполне респектабельных обывателей, которые поддерживают произошедшее на Манежной "волеизъявление масс". И дело даже не в том, что эти люди видят "гражданственность" в обычной силовой акции тех, кто привык доверять только силе, а в том, что мордобой и нацистская символика для них уже не табуированы. Эти взрослые дяди ведут себя как подростки. Диакон Кураев (с недавних времен - протодиакон) легко приходит к выводу, что протест на Манежной "лишь по виду национализм", а по сути это "крик боли и отчаяния от того, что те, кто призваны нас защищать, нас же и предают". Слова протодиакона, их смысл и сама лексика - это типичная жалоба тинэйджера на непонимание со стороны родителей. Еще немного и маститый богослов повторил бы жалобу арабских подростков на директора французской школы из фильма "Последний урок": "Как он с нами разговаривает! У нас психологическая травма!" (интересно, что у нас на ту инфантильную роль столь же непонятых, сколь и незаконопослушных подростков, которую в Европе играют мигранты, все настойчивее начинает претендовать титульная нация, и погром на Манежной вполне симметричен парижскому бунту 2005, начавшегося с гибели двух убегавших от полиции мусульманских подростков).
Давайте вспомним, как у нас в последние годы обстояло дело с сопротивлением культу силы с одной стороны, и с сохранением гуманных реакций социума - с другой. А никак. Мода развернулась против альтруизма. Впереди общественного блага теперь ставится свое эго. Одно из самых страшных открытий 90-х - это вовсе не то, что "страну разворовали", а то, что у нас 70 лет за базаром следила государственная цензура, а не внутренний нравственный закон. Те, кто клянет реформаторов за безответственность, даже не понимают, что сами в основной массе не отличаются от них. Всероссийские рыдания: "верните нам Гагарина, суки, только чтоб с интернетом, иномарками и пивом в каждом киоске" лучше всего свидетельствуют об инфантилизации общества. Границы понятий "хорошо" и "плохо" уже никто не охраняет. Никто не хочет себя ограничивать, только других. Идеология целого поколения образованных людей выстроилась на осуждении "письма сорока двух", на вере в то, что главную угрозу для страны и человечества представляют покойные Окуджава и Ахмадуллина, а также абстрактный русский интеллигент, а не какие-нибудь подростки с арматурой. Более того, демонстрация своей открытой неприязни к таким "социально близким" подросткам будет воспринята сегодняшними взрослыми людьми, как признак слабости, немужественности, "хомячковости", то есть так, как воспринимают такие вещи тинэйджеры. А главный консервативный публицист страны лет десять сочиняет тексты про нарочито неразумную старушку, которая, к годам своим нимало уважения не имея, косу девичью нацепив, на площадь отправилась, где в сем удивления достойном наряде дюжими охранителями изрядно помята была.
Этот инфантильный эгоизм пустил корни повсюду. Его следы можно найти не только там, где хвалят погромщиков. Когда взрослые люди, получившие высшее образование еще в СССР, требуют сделать так, чтобы правоохранительная система перестала подыгрывать кавказцам, я вспоминаю, что любой значимый судебный процесс (хоть по Ходорковскому, хоть по Антонине Федоровой) сопровождается у нас выступлениями общественности, которая разъясняет суду, как ему судить. Теперь борьба за справедливое правосудие оказалась, наконец, в правильных мускулистых руках. Президент уже пообещал погромщикам, что дело об убийстве Егора Свиридова не останется без его внимания. Впредь ему придется обращать внимание на любое уголовное дело, которое укажет толпа. Это единственное практическое следствие, которое будет иметь данная история. Никаких выводов никто, конечно, не сделает.
Сколько сейчас будет сказано о глубинных причинах проблемы.... А не потворствуйте, не ведите себя, как подростки, не несите пургу про "крик боли и отчаяния" - проблемы и не будет уже через пять минут.