Карел Чапек
"Собака и кошка"
Я очень пристально наблюдал и могу утверждать с почти абсолютной уверенностью, что собака никогда не играет в одиночестве, нет. Собака, предоставленная самой себе, если можно так выразиться, прямо по-звериному серьезна; если у нее нет никакого дела, она смотрит вокруг, размышляет, спит, ловит на себе блох или что- нибудь грызет - скажем, щетку или ваш башмак. Но не играет. Оставшись одна, она не станет ни гоняться за собственным хвостом, ни носиться кругами по лугу, ни держать в пасти ветку, ни толкать носом камень; для всего этого ей необходим партнер, зритель, какой-нибудь соучастник, ради которого она будет лезть из кожи. Ее игра - неистовое проявление радостного чувства товарищества. Как она виляет хвостом только при встрече с родственной душой-человеком или собакой, - совершенно так же она может заняться игрой только в том случае, если кто-то играет с ней или хотя бы смотрит на нее. Есть такие чуткие
собаки, для которых игра теряет всякий интерес, как только вы перестанете обращать на нее внимание: видимо, игра доставляет им удовольствие только при условии, что она нравится и вам. Словом, собаке для игры требуется наличие возбуждающего контакта с другим играющим; таково характерное свойство ее общительной натуры.
Наоборот, кошка, которую вы тоже можете вовлечь в игру, будет, однако, играть и в одиночестве. Она играет только для себя, эгоистически, не общаясь ни с кем. Заприте ее одну - ей довольно клубка, бахромы, болтающейся бечевки, чтобы отдаться тихой грациозной игре. Играя, она этим вовсе не говорит человеку: "Как я рада, что и ты здесь". Она будет играть даже возле покойника, начнет шевелить лапой уголок покрывала. Собака этого не сделает. Кошка забавляет сама себя. Собака хочет как-нибудь позабавить еще и другого. Кошка занята собой. Собака стремится к тому, чтобы еще кто-нибудь был занят ею. Она живет полной, содержательной жизнью только в своре, - хотя бы свору эту составляли всего двое. Гоняясь за своим хвостом, она искоса смотрит, как к этому относятся присутствующие. Кошка этого делать не станет: ей довольно того, что она сама получает удовольствие. Быть может, именно поэтому она никогда не предается игре безоглядно, самозабвенно, со страстью, до изнеможения, как это делает собака. Кошка всегда - немного выше своей игры; она словно снисходительно и как бы горделиво соглашается развлечься. Собака участвует в игре вся целиком, а кошка - только так, уступая минутному капризу.
Я сказал бы, что кошка принадлежит к породе ироников, забавляющихся людьми и обстоятельствами, но молча, с некоторым высокомерием тая это удовольствие про себя; а собака - та из породы юмористов: она добродушна и вульгарна, как любитель анекдотов, который без публики помирает от скуки. Движимая чувством товарищества, собака из кожи лезет вон, чтобы показать себя с наилучшей стороны; в пылу совместной игры она не щадит себя. Кошка довольствуется сама собой, собака жаждет успеха. Кошка субьективистка; собака живет среди ближних - стало быть, в мире объективного. Кошка полна тайны как зверь; собака проста и наивна, как человек. Кошка - отчасти эстетка. Собака - натура обыкновенная. Или же творческая. В ней есть нечто, обращенное к кому-то другому, ко всем другим, она не может жить только собой. Как актер не мог бы играть только перед зеркалом, как поэт не мог бы слагать свои стихи только для себя, как художник не стал бы писать картины, для того чтобы ставить их лицом к стене...
Во всем, во что мы, люди, по-настоящему, с упоением играем, есть тот же пристальный взгляд, требующий интереса и участия от вас, других, от всей великой, дорогой человеческой своры...
И так же, в пылу игры, мы не щадим себя.
<1932>
"Человек, который никому не нравился"
- А в чем же дело? - спросил Колда.
- Господин Колда, - сказал Пацовский вахмистру Колде, - у меня тут кое что есть для вас.
Пацовский во времена Австро Венгерской монархии тоже был полицейским и даже служил в конной полиции, но после войны никак не мог приспособиться к новым порядкам и ушел на пенсию. Малость поосмотревшись, он наконец арендовал деревенскую гостиницу под названием «На вышке». Гостиница была, конечно, где то на отшибе, но теперь это как раз начинает нравиться людям: всякие там загородные прогулки, сельский пейзаж, купание в озерах и разные такие вещи.
- Господин Колда, - сказал Пацовский, - я тут чего то не возьму в толк. Остановился у меня один гость, некий Ройдл, живет уже две недели, и ничего ты о нем не скажешь: платит исправно, не пьянствует, в карты не играет, но… Знаете что, - вырвалось у Пацовского, - зайдите как нибудь взглянуть на него.
- В том то и загвоздка, - продолжал Пацовский огорченно, - что я и сам не знаю. Ничего, кажется, особенного в нем нет, но как бы это вам сказать? Этот человек мне не нравится, и баста.
- Ройдл, Ройдл, - вслух размышлял вахмистр Колда. - Это имя мне ничего не говорит. Кто он?
- Не знаю, - сказал Пацовский. - Говорит, банковский служащий, но я не могу из него вытянуть название банка. Не нравится мне это. С виду такой учтивый, а… И почта ему не приходит. Мне кажется, он избегает людей. И это мне тоже не нравится.
- Как это - избегает людей? - заинтересовался Колда.
- Он не то чтобы избегает, - как то неуверенно продолжал Пацовский, - но… скажите, пожалуйста, кому охота в сентябре сидеть в деревне? А если перед гостиницей остановится машина, так он вскочит даже во время еды и спрячется в свою комнату. Вот Оно как! Говорю вам, не нравится мне этот человек.
Вахмистр Колда на минутку задумался.
- Знаете, господин Пацовский, - мудро решил он. - Скажите ка ему, что на осень вы свою гостиницу закрываете. Пусть себе едет в Прагу или куда нибудь еще. Зачем нам держать его здесь? И дело с концом.
На следующий день, в воскресенье, молодой жандарм Гурих, по прозвищу Маринка или Паненка, возвращался с обхода; по дороге решил он заглянуть в гостиницу. И прямо из леса черным ходом направился во двор. Подойдя к двери, Паненка остановился, чтобы прочистить трубку, и тут услышал, как во втором этаже растворилось со звоном окно и из него с шумом что то вывалилось. Паненка выскочил во двор и схватил за плечо человека, который ни с того ни с чего вздумал прыгать из окна.
- Что это вы делаете? - укоризненно спросил жандарм. У человека, которого он держал за плечо, лицо было бледно и невыразительно.
- Разве нельзя прыгать? - спросил он робко. - Я ведь здесь живу.
Жандарм Паненка не долго обдумывал ситуацию. - Может быть, вы тут и живете, - сказал он, - но мне не нравится, что вы прыгаете из окна.
- Я не знал, что это запрещено, - оправдывался человек с невыразительным лицом. - Спросите господина Пацовского, он подтвердит, что я здесь живу. Я Ройдл.
- Может быть, - произнес жандарм. - Тогда предъявите мне ваши документы.
- Документы? - неуверенно спросил Ройдл. - У меня нет с собой никаких документов. Я попрошу их прислать.
- Мы уж сами их запросим, - сказал Паненка не без удовольствия. - Пройдемте со мной, господин Ройдл.
- Куда? - воспротивился Ройдл, и лицо его стало просто серым. - По какому праву… На каком основании вы хотите меня арестовать?
- Потому что вы мне не нравитесь, господин Ройдл, - заявил Паненка. - Хватит болтать, пошли.
В жандармском участке сидел вахмистр Колда в теплых домашних туфлях, курил длинную трубку и читал ведомственную газету. Увидев Паненку с Ройдлом, он разразился страшным криком:
- Мать честная, Маринка, что же вы делаете? Даже в воскресенье покоя не даете! Почему именно в воскресенье вы тащите ко мне людей?
- Господин вахмистр, - отрапортовал Паненка, - этот человек мне не понравился. Когда он увидел, что я подхожу к гостинице, то выпрыгнул во двор из окна и хотел удрать в лес. Документов у него тоже нет. Я его и забрал. Это какой то Ройдл.
- Ага, - сказал Колда с интересом, - господин Ройдл. Так вы уже попались, господин Ройдл.
- Вы не можете меня арестовать, - беспокойно пробормотал Ройдл.
- Не можем, - согласился вахмистр, - но мы можем вас задержать, не правда ли? Маринка, сбегайте в гостиницу, осмотрите комнату задержанного и принесите сюда его вещи. Садитесь, господин Ройдл.
- Я… я отказываюсь давать какие либо показания… - заикаясь, произнес расстроенный Ройдл. - Я буду жаловаться. Я протестую.
- Мать честная, господин Ройдл, - вздохнул Колда. - Вы мне не нравитесь. И возиться с вами я не стану. Садитесь вон там и помалкивайте.
Колда снова взял газету и продолжал читать.
- Послушайте, господин Ройдл, - сказал вахмистр немного погодя. - Что то у вас не в порядке. Это прямо по глазам видно. На вашем месте я бы рассказал все и обрел наконец покой. А не хотите - не надо. Дело ваше.
Ройдл сидел бледный и обливался потом. Колда посмотрел на него, скорчил презрительную гримасу и пошел поворошить грибы, которые у него сушились над печкой.
- Послушайте, господин Ройдл, - начал опять Колда после некоторого молчания. - Пока мы будем устанавливать вашу личность, вы будете сидеть в здании суда, и никто там не станет с вами разговаривать. Не сопротивляйтесь, дружище!
Ройдл продолжал молчать, а Колда что то разочарованно ворчал и чистил трубку.
- Ну, хорошо, - сказал он. - Вот посмотрите: пока мы вас опознаем, может, и месяц пройдет, но этот месяц, Ройдл, вам не присчитают к сроку наказания. А ведь жаль зря просидеть целый месяц.
- А если я признаюсь, - нерешительно спросил Ройдл, - тогда…
- Тогда сразу же начнется предварительное заключение, понимаете? - объяснил Колда. - И этот срок вам зачтут. Ну, поступайте как знаете. Вы мне не нравитесь, и я буду рад, когда вас увезут отсюда в краевой суд. Так что, господин Ройдл…
Ройдл вздохнул, в его бегающих глазах появилось горестное и какое то загнанное выражение.
- Почему? - вырвалось у него, - почему все мне говорят, что я им не нравлюсь?
- Потому что вы чего то боитесь, - наставительно сказал Колда, - вы что то скрываете, а это никому не нравится. Почему вы, Рейдл, никому не смотрите в глаза? Ведь вам нигде нет покоя. Вот в чем дело, господин Ройдл.
- Роснер, - поправил бледный человек удрученно. Колда задумался.
- Роснер, Роснер, подождите. Какой это Роснер? Это имя мне почему то знакомо.
- Так ведь я Фердинанд Роснер! - выкрикнул человек.
- Фердинанд Роснер, - повторил Колда. - Это уже мне кое что напоминает. Роснер Фердинанд…
- Депозитный банк в Вене, - подсказал вахмистру бледный человек.
- Ага! - радостно воскликнул Колда. - Растрата! Вспомнил! Дружище, ведь у нас уже три года лежит ордер на ваш арест. Так, значит, вы Роснер, - повторил он с удовольствием. - Что же вы сразу не сказали? Я вас чуть не выставил, а вы Роснер! Маринка! - обратился Колка к входящему жандарму Гуриху, - ведь это Роснер, растратчик.
- Я попрошу…- сказал Роснер и как то болезненно вздрогнул.
- Вы к этому привыкнете, Роснер, - успокоил его Колда. - Будьте довольны, что все уже выяснилось. Скажите, бога ради, милый человек, где же вы все эти годы прятались?
- Прятался, - горько сознался Роснер, - или в спальных вагонах, или в самых дорогих отелях. Там тебя никто не спросит, кто ты и откуда прибыл.
- Да, да, - сочувственно поддакнул Колда. - Я понимаю, это действительно огромные расходы!
- Еще бы, - с облегчением произнес Роснер, - разве я мог заглянуть в какой нибудь плохонький отель, где, того и гляди, нарвешься на полицейскую облаву? Господи! Да ведь все это время я вынужден был жить не по средствам! Дольше трех ночей нигде не оставался. Вот только здесь… но тут то вы меня и сцапали.
- Да, жаль, конечно, - утешал его Колда. - Но ведь у вас все равно кончались деньги, неправда ли, Роснер?
- Да, - согласился Роснер, - Сказать по правде, больше я все равно бы не выдержал. За эти три года я ни с кем по душам не поговорил. Вот только сейчас. Не мог даже поесть как следует. Едва взглянет кто, я уже стараюсь исчезнуть. Все смотрели на меня как то подозрительно, - пожаловался Роснер. - И все казалось, что они из полиции. Представьте себе, и господин Пацовский тоже.
- Не обращайте на это внимания, - сказал Колда. - Пацовский тоже бывший полицейский.
- Вот видите! - проворчал Роснер. - Попробуй тут скройся! Но почему все смотрели на меня так подозрительно? Разве я похож на преступника?
Колда испытующе поглядел на него.
- Я вам вот что скажу, Роснер, - произнес он. - Теперь уже нет. Теперь вы уже выглядите совсем как обычный человек. Но раньше вы мне, приятель, не нравились. Я даже не знаю, что всех против вас так восстанавливало… Но, - решительно добавил Колда, - Маринка сейчас отведет вас в суд. Еще нет шести часов, и сегодняшний день вам зачтут. Не будь сегодня воскресенья, я бы сам вас отвел. Чтобы вы знали, что… что против вас мы ничего не имеем. Все это было из за вашей необщительности, Роснер. А теперь все в порядке. Маринка, наденьте ему наручники!
- Знаете, Маринка, - заявил вечером Колда, - я вам скажу, мне этот Роснер понравился. Очень милый человек, не правда ли? Я думаю, больше года ему не дадут.
- Я попросил, - сказал жандарм Паненка, краснея, - чтобы ему принесли два одеяла. Он ведь не привык спать на тюремной койке.
- Это хорошо, - заметил Колда. - А я скажу надзирателю, чтобы он поболтал с ним немного. Пусть этот Роснер снова почувствует себя среди людей.
<1928>