Юность Лурдиты
Поняла, что дурь не отпустит меня, пока не выкурю ее до победного конца.
Поэтому начала писать нормальный литературный отчет с игры "No pasaran!"
Кто привык читать мои литературные отчеты с игр, знает, что они многосерийны, так что располагайтесь поудобней.
И в честь этого события я отменяю капчу, чтобы посмотреть на поведение роботов и гоблинов.
Итак, часть первая.
ЮНОСТЬ ЛУРДИТЫ
Моя юность прошла в Алькантаре. Это такой городок в Испании, неподалеку от Сантьяго… неважно, в общем, это прекрасный город. Был таким и таким останется.
И моя юность была прекрасна. Была война, была революция, был голод, были смерти, потери,-- а юность была прекрасна и лучезарна.
Когда я говорю «Моя юность прошла в Алькантаре», я имею в виду, что она там была и что там она и кончилась.
Я оставила ее там и когда-нибудь вернусь за ней. В Алькантару. Или куда-нибудь еще, где смогу воплотить юношеские мечты. Я ведь не собиралась всю жизнь ходить под ружьем, нет. Я мечтала о школе для рабочих. Об интернациональном братстве. И мирном труде. И побывать в СССР. И это все еще будет. Тогда моя юность вернется ко мне во всей своей свежести, простоте и ясности.
А вот о том, как же она прошла, моя юность...
ЖИЗНЬ НАЛАЖИВАЕТСЯ
…Мы спустились с гор и тихо вошли в ночной город, выслав вперед разведку. Мы - это весь наш партизанский отряд, верней, то, что от него осталось. Меня раздражало: почему мы таимся в собственном городе? Тот, кто выбил из него фашистов, -- наш друг, а не враг! Чего опасаться?
-- Сколько можно прятаться?- спросила я громким шепотом товарища Хавьера. - Это наш город или нет?.. Мы что, воры?
-- Тшш, Лурдита! Это приказ.
И я подчинилась, конечно. Уселась на землю, нетерпеливо постукивала ногой.
Товарищ Хавьер считал меня немного infant terriblе, я краем уха слышала уже потом, в городе, как мой дядя жаловался ему на меня, а тот отвечал, что вот потому-то он и не завел детей. Спелись, голубчики. А я, между прочим, была вполне дисциплинированным членом отряда. Не знаю, чем заслужила такое отношение. Я бываю упряма, но всегда по делу, я считаю.
Разведчики вернулись: в городе спокойно, на заводе какое-то собрание, и, похоже, что войска, взявшие город, -- это милисьянос, анархисты.
На заводе собрание! Наконец-то завод свободен! Я увижу товарища Сото! Я увижу свой город, своих товарищей! Какое нетерпение меня охватило!
Мы наконец развернули знамя, построились, и я запела, а ребята подхватили:
--Вставай на бой, народный батальон!
Наш гордый стяг сквозь пламя пронесем!
Отряды, опаленные огнем,
От гор до моря край родной пройдем!
Плечом к плечу держась, рабочий и солдат,
Отчизну нашу с боем отстоят!
Мы шли по улицам в центр города, к зданию Хенералидат. Редкие прохожие оборачивались, останавливались.
Мы выстроились перед Хенералидат.
-- И вот средь ада битвы
Раздался глас титанов:
Народы, поднимайтесь
В атаку на тиранов!
Пока мы едины - мы непобедимы!
Пока мы едины - мы непобедимы!
На площади собралась небольшая кучка народу - тех, кто не успел лечь спать в такой поздний час и ого разбудили наши крики. Товарищ Хавьер вышел вперед, гордо тряхнул вороными волосами и начал:
-- Граждане Алькантары! Я, синдик этого города…
-- Синдик?!-резкий женский голос, девушка в черно-красной - в свете фонарей - пилотке. - Вы хотите сказать - бывший синдик!
-- Народ Алькантары провозгласил меня синдиком, и им я остаюсь пока народ…-- снова начал товарищ Хавьер, гордо вскидывая голову. Он всегда очень благородно и красиво произносил речи, но анархистка его не слушала.
-- Вы предали ваш народ! Вы отдали город врагу!
-- Я выполнял приказ руководства!
-- Преступный приказ!
-- Мы защищали этот город!
-- Этот город спасли мы, а не вы! Вы просто трусливо сбежали!
-- Это неправда!-тут уже я взорвалась.-Товарищ Хавьер не сбежал, он вместе с товарищем Лобо отступил в горы, и там сражался с фашистами!
-- Народу виднее, что он сделал!
-- Я тоже народ, -- уточнила я.-И мне вполне видно.
-- Неужели вы, -- обратилась ко мне анархистка, - неужели вы доверитесь человеку, который вас уже однажды предал?!
-- Да я ему 4 месяца доверяла свою жизнь в горах! - заорала я.- Вы меня еще спрашиваете! Я житель Алькантары и позвольте нам, жителям, самим судить, чего стоит этот человек!
-- Возможно, он был храбрым командиром, мы не знаем. Но он притеснял рабочих! - крикнула девушка, и вполне справедливо.
-- Неправда! Я никогда не выступал против рабочих, напротив, всегда и во всем их поддерживал. Спросите у них!-к моему изумлению, синдик вот так запросто опроверг известный мне факт - разгон демонстрации рабочих в 35м и прижатие профсоюзов.
Я надулась и только молча кипела, пока шла перебранка. После такого вранья я ему не адвокат.
Я, черт возьми, эти 4 месяца в перерывах между вылазками ела ему печень по поводу той демонстрации. Говорила, что отказ выдать народу оружие был большой политической ошибкой, что его либеральный страх перед народом погубил город. И настаивала, что необходимо усиливать позиции профсоюзов. Про профсоюзы он отвечал уклончиво - с риторикой у него все в порядке - а вот что Хенералидат надо переизбрать и заново избирать синдика - согласился, и даже без возражений. И он действительно храбрый и заботливый командир!
Но он соврал, так что пусть сам выкручивается.
Перебранка длилась полчаса, не меньше. Сошлись на том, что завтра учредят временный орган - Реввоенсовет - а к вечеру назначат перевыборы Хенералидат. После чего я пригласила всех в Хенералидат выпить кипятку и обсудить насущные вопросы города. Потому что уже успела остыть, приглядеться к пришельцам и понять, что теперь все вопросы надо решать вместе. Мало ли, что они не доверяют синдику. Это наши товарищи, и нам вместе бить фашистов.
Вопросы были такие: снабжение города продовольствием и зачистка деревни от франкистов. Товарищ Соль - так звали главную анархистку, хотя главных они не признавали, и главным по факту оказывался тот, кто громче кричал в данный момент - очень настаивала, что в деревню надо идти прямо сейчас. Боялась за деревенских жителей. Молодец.
Поэтому мы собрались вместе - анархисты и партизаны - и скорым маршем выдвинулись в деревню. Мы не успели отдохнуть, поэтому я не обратила большого внимания на то, что Малыш Ройо цапался с кем-то из милисьянос, стоя в одном строю. Все устали, раздражены, стерпится - слюбится, главное, нас теперь много, и вместе мы сила.
Малыша на самом деле звали... как же его звали-то? Якинес? Якис? Йакес? Йакес Ройо, да. Эти бакские имена! Он врал, что ему 21 год, хотя у него едва пробивался пушок над губой, однако на этот факт закрыли глаза и приняли его в гвардию. Я была не в состоянии запомнить его имячко и дразнила его Малышом. Как он бесился! Обзывал меня то "старухой", то "синьориткой". Но он был славный парень, вы еще в этом убедитесь.
Пробрались в темноте почти к самой деревне. На разведку выслали Джофранку - цыганку из нашего отряда. Якобы просить милостыню.
Как у нас в отряде оказалась цыганка - лучше не спрашивайте. Она увидела товарища Хавьера в одной из деревень, куда мы приходили за провизией, и вцепилась в него мертвой хваткой: влюбилась. Он ей в отцы годится! Таскалась за ним хвостом, отвлекая его от работы, молола религиозную чушь про души предков, глядя на звезды, лезла ко всем с гаданием, -- но зато готовила отменно, а когда мерзнешь в горах еда - первое дело.
Джофранка вернулась ни с чем: в деревне ни души, часть домов разбомблена. В глубоком недоумении мы возвращались назад, но тут наткнулись на развешенные на деревьях листовки фашистов. Умница Малыш предложил их сорвать и повесить наши, что мы и сделали. А заодно собрали бобы.
В Алькантаре есть чудесный старинный обычай: кто сказал, тому и боб. Если кто сделает что-то важное или красивое или скажет какую-то речь, то все, кто был рядом и согласился, дают ему по бобу. А не согласен - выражай это вслух, тогда твой боб останется при тебе, а то и тебе бобов привалит. Так что либо молчи и боб сдавай, либо вставай и иди наперекор: равнодушным - ад!
Считайте это спортом. Только очень политически и идейно важным спортом.
Вот мы и сдали бобов на это дело, Ройо их и собрал и отдал Республике.
И вернулись в город.
Так закончилось наше первое военное предприятие с милисьянос. И мы снова собрались в Хенералидат - теперь говорить про снабжение.
На наше собрание в Хенералидат пришел товарищ Сото - старый коммунист, уважаемый рабочий. С ним мы связывались через деревню, когда готовилось восстание на заводе. Через него нам передавали патроны. Пожали друг другу руки. Я радовалась: теперь не придется бояться за его жизнь! Товарищ Сото (молодые рабочие и я звали его дядюшка Гаспар) всегда был спокоен, рассудителен и деловит. Без лишних слов он передал синдику от заводчан целый мешок мыла - в распоряжение Хенералидат.
Я улучила момент и прижала товарища Караккиолло к стенке:
-- Почему вы соврали про рабочих? Что никогда их не притесняли?
-- Потому что это было давно и не имеет значения!-с достоинством ответил синдик.-И я всегда действовал только во благо рабочих, даже если это были непопулярные меры. И вообще, Лурдита, в данный момент важно не это, а то, сумеем ли мы удержать позиции республики…
-- Демагогия, -- отрезала я.
И тут, через дверь, которую непрестанно открывали, сколько я ни требовала закрыть от посторонних ("У нас нет посторонних!" -- кричали анархисты, ломясь в дверь, пока я не объяснила им, что в городе кроме них живут еще очень разные люди, -- тогда они выставили охрану), я увидела дядю и тетю…
Они стояли на пороге нашего дома - а наш дом прямо напротив здания Хенералидат. Тетя Мария куталась в шаль.
Когда взрослеешь, понимаешь, что значат для тебя родные люди. В 17 лет можно хлопнуть дверью и гордо уйти в никуда, потому что дядя порвал твои книги, но вот поскитаешься 4 месяца по горам, без единой весточки от родных, а потом видишь их живыми и здоровыми, и хочется бегом подбежать…
Я вышла на крыльцо Хенералидата, прислонилась к стене:
-- Здравствуйте, тетя Мария. Здравствуйте, дядя Эрнандо.
Дядя Эрнандо сперва не узнал меня в сумерках. Он видел меня всю жизнь только в платьях и в туфельках, а тут перед ним стояло бесполое существо в штанах, рубашке, вязаной беретке и ружьем за плечом. Тетя Мария близоруко сощурилась.
Они, наверное, минуту молча смотрели на меня во все глаза через улицу. Наконец дядя издал хмыканье, скрестил руки на груди и иронически констатировал:
-- Жива, слава Богу.
А чего я еще ждала?
-- Вернулась, -- продолжал дядя так, как будто в этом заключался мой главный недостаток.-С партизанами, значит, шлялась?
-- Да, -- я тоже скрестила руки на груди.-С партизанами.
-- Прекрасно! А дядя тут тебя разыскивай, да?
Зато тетя Мария - та нотаций не читала:
-- Ох, да будет вам! Вернулась, жива… -- порывисто подошла ко мне и обняла -- руками, знакомыми с детства. И по тому, как я в нее вцепилась, будто кошка, вынутая из воды, и как защипало в глазах, я с удивлением поняла, что мне это было нужно сейчас больше всего на свете.
-- И когда ты соизволишь вернуться под родной кров? - все с тем же сарказмом продолжал дядя.
Я отстранилась от тети и снова скрестила руки на груди.
-- Не собираюсь пока. У меня дела.
-- Ах, дела! И какими же делами вы там занимались в горах? Таскали деревенских кур?
-- Мы дрались с фашистами!
-- Лучше бы ты сидела дома, как положено приличной девушке!
Высунулся товарищ Хавьер:
-- Лурдита, что это у тебя тут за скандал опять?
-- Это мои дядя и тетя, -- процедила я.
Товарищ Хавьер малодушно сбежал от семейных разборок, оставив меня одну защищать честь партизан. Я-то его от анархистов прикрывала!
Я демонстративно повернулась к тете:
-- Тетя Мария, а Анхель где? Он не писал вам?
-- Нет, ничего не знаем!- быстро и тревожно ответила тетя.
-- Анхель,-- все тем же саркастическим тоном начал дядя, переходя в наступление и тыча в меня пальцем, как будто я сторож брату моему,-- твой драгоценный брат, занимается черт знает чем и черт знает где. На мои, между прочим, деньги!
-- Неправда, он у вас ни песо не берет! У него практика в Мадриде!
-- Практика! Я вот очень не уверен, что у него там практика! Зато подпольная типография…
-- Он сам зарабатывает на жизнь!
-- Последний раз спрашиваю: ты собираешься вернуться домой?
-- Нет! Тетя Мария, если от Анхеля будут известия, скажите мне, пожалуйста.
-- Хорошо, Лурдита.
-- Твой брат бездельник, захребетник и лгун!
-- Спокойной ночи!-я яростно захлопнула дверь Хенералидат перед носом дяди.
Ну вот и состоялась теплая родственная встреча.
Почему я всегда теряю дар речи перед дядей, почему не могу возразить ничего разумного? Он же такую чушь городит. А я как маленькая, не могу за себя постоять…
Мой двоюродный брат Анхель, за которым я таскалась хвостом все детство, долгое время был моим воспитателем в идейном отношении. В 13 лет (он как раз вернулся на каникулы из университета в Саламанке) я узнала от него много важных вещей, например:
1. Бога нет.
2. Но есть социальная несправедливость и угнетение трудящихся масс.
3. А также секс.
4. Семья Маурис -- мафиози.
По п.1 мы тут же провели эксперимент - сожгли на пустыре за городом Библию. Я очень боялась, и Анхель держал меня за руку, пока горела книга. Бог нас не покарал, наказание последовало только в виде лишения ужина за позднюю явку домой, так что на уровне логики тезис был доказан, а потом я прочла «Овода», и все встало на свои места. Это был 31-й год, и мне сошло с рук, когда я отказалась ходить на мессы, хотя дядя и пилил меня почем зря - я была непреклонна: я столько слез пролила над судьбой Овода, ни за что и никогда не переступлю порог храма! Я решила быть твердой, как Овод. Мы с Анхелем ходили смотреть, как церкви закрывают, переделывают под клубы и библиотеки; это был для нас праздник! Руководил этим процессом, кстати, наш синдик, товарищ Хавьер Караккиолло. Тогда он был для нас героем! До первой разогнанной им демонстрации рабочих. Тогда все усложнилось. Для Анхеля так вообще, а для меня с оговорками… Но это как раз по п.2.
Про социальную несправедливость, п. 2., тоже все стало понятно, когда Анхель рассказал про частную собственность, отчуждение труда, а со временем стал давать и серьезную литературу. В «черное двухлетие» у него была подпольная типография в Мадриде, и оттуда он присылал мне книжки слепой печати в обложках бульварных романов. Я стала готовиться к революционной борьбе. Стала посещать марксистские кружки. Тетя Мария тайком от дяди Эрнандо подарила мне печатную машинку: чтобы я могла зарабатывать на жизнь самостоятельно. В тот момент это казалось верхом эмансипации. К тому же когда закрывают типографию (как это произошло с типографией брата в Мадриде), годятся и воззвания на печатной машинке. Я расклеивала их по городу. Меня ни разу не поймали: я выглядела слишком пристойно, знатная барышня, племянница банкира. Но мне очень не нравилось скрываться. Я чувствовала себя трусом. Меня слишком легко напугать, поэтому желательно выдвигать на опасные задания, чтобы у страха не было выхода, это я поняла уже в партизанском отряде. Ну а если враги возьмут в плен и начнут пытать, спасет только упрямство. С упрямством у меня все в порядке - так, во всяком случае, считает дядя Эрнандо, а ему есть с кем сравнить, потому что тетя -- тоже Кордеро.
Запалилась я довольно глупо. Сперва Анхель попался в Мадриде, и дядя ездил его выручать; они там поссорились, Анхель отказался от наследства и прервал с дядей общение; тетя Мария тайком переписывалась с ним, да я. Мне тогда исполнилось 17, как было Анхелю, когда он начал меня просвещать, и я решила передать эстафету юному поколению. Выбор пал на Федерико Мауриса, милого, доброго мальчика 13 лет, немного не от мира сего. Его сестра Мануэла уже была наша и тайком, изредка (когда удавалось придумать предлог) приходила в марксистский кружок, а Федерико оставался непроагитированным сыном мафиозного клана. Я дала ему книгу «Государство и революция», отпечатанную в типографии Анхеля, -- подумала, что для мальчика самое оно. Предупредила, что это тайное чтение. Но этот недотепа всегда слушал в пол-уха и умудрился оставить книгу на виду. А потом назвал мое имя, честный идиот. И его старшие родственники пришли к моему дяде, потрясая «Государством и революцией» и выражая свое негодование. Сказали, что я больше не смогу бывать на праздниках в их доме.
Видала я их праздники! Я ходила туда только ради агитации, и то редко, с тех пор, как узнала, что они -- мафиозный клан. К тому же они молились перед едой, а в 17 лет с этим никак невозможно примириться.
Дядя устроил сцену, которую мне никогда не забыть. Он ногой вышиб дверь в мою комнату, стал швырять на пол книги, а потом обнаружил на столе портрет товарища Сталина и порвал его!
И я ушла из дома. И это тоже сыграло свою роль в формировании моего сознания - я плотнее сошлась с КПИ, познакомилась с товарищем Гоччи, больше узнала от него о Советском Союзе, о позиции товарища Сталина, изменила свое отношения к политэкономическим процессам в Испании, и стала кандидатом в КПИ. И мы с Анхелем стали ругаться в письмах, потому что троцкисты хотели пролетарской революции прямо сейчас, без учета исторической ситуации.
А теперь по пункту 4.
Потом я поняла, что дядя хотел породниться с Маурисами, поэтому так взбесился, что я поломала ему все планы и меня теперь не пустят в приличный - по его мнению - дом, и не возьмут замуж за приличного - по его мнению -- кабальеро. Кого он мне метил в женихи, не знаю, их там был целый выводок, этих молодых мафиози. Но Федерико был какой-то другой. Он читал рыцарские романы, мечтал стать тореро, рисовал пейзажи в горах. Какой из него контрабандист получился бы - не представляю.
Тетя говорила, он пришел извиниться передо мной к нам домой за то, что случайно меня выдал, но я уже не жила дома. Так мы не виделись года два.
А когда мы партизанили в горах, я однажды увидела его в бинокль на утесе: он так и ходил со своим этюдником в горы рисовать на плэнере, как будто в горах не было ни партизан, ни фашистов. В этом он весь. Я не сразу его узнала: так он подрос, возмужал - 2 года прошло. И я решилась: пришла к нему и сказала, что партизанам нужна еда. На этот раз до него дошло, что это надо делать тайком, и он чуть не каждый божий день приносил нам то крупу, то сахар, то хлеб - все, что мог по-тихому уволочь с кухни. С едой у Маурисов никогда не было проблем, у этих мироедов. Оставлял в условленном месте, мы забирали. Я радовалась, что и мы сыты, и мальчишка приучается к правильному непослушанию - один шаг до сознательности.
Ах да, 3й пункт - секс. Про него Анхель мне ничего толком сказать не мог, потому что сам знал только теорию, просто объяснил, что нас обманывают так же, как с Богом, и что дети берутся именно оттуда. Потом давал мне анатомический атлас: он уже учился на врача. Ну вот оттуда и все мои познания. Больше меня этот вопрос не интересовал: я думала не о любви, а о революции, а уж об этой стороне любви не думала тем более. Такие события творились в дни моей юности, до того ли было! Да и в кого влюбляться? Среди сознательных товарищей, с которыми я проводила время, не было парней-ровесников - все старшие мужчины. Я, конечно, страшно уважала дядюшку Гаспара, а товарищ Гоччи так вообще был идеалом революционера, но это же совсем другое.
… А на утро следующего дня на улице Иоанна Крестителя (ее надо было переименовать в улицу Тибальда Гоччи, но доктор из госпиталя ПОУМ подсуетился первым, и переименовали в ул. какого-то врача Пирогова - а он точно не революционер, я знаю почти всех русских революционеров) я столкнулась нос к носу с Анхелем!
Перед самой войной мы с Анхелем рассорились в письмах: он ревновал меня к КПИ, писал опасные глупости о товарище Сталине, якобы он учиняет репрессии в СССР и расстреливает честных коммунистов (чушь и вражеская пропаганда! у троцкистов напрочь засорены мозги в этом отношении, неужели непонятно, что нас просто пытаются разделить), а потом назвал товарища Гоччи бабником - ну, тут мое терпение лопнуло, я назвала его свиньей и перестала отвечать на письма. В последнем письме он уже подлизывался, но тут грянул мятеж, война, я из города ушла к партизанам, поскольку хотела бороться, а не сидеть и дрожать, и больше ничего не знала о нем. А он беспокоился обо мне и о родителях и вот с милисянос вернулся в Алькантару. Отряд ПОУМ вошел в город с утра. Теперь нас было еще больше!
Мы обнялись - кто старое помянет, тому глаз вон.
До чего же мы радовались встрече! А над нашим домом развевался красный флаг, там разместился штаб ПОУМ, -- любо-дорого поглядеть! Зная дядю, он без боя свой особняк точно не отдал, но мы с Анхелем про это как-то не подумали.
Анхель отрастил усы, которые делали его сразу лет на 10 старше. Такой важный сеньор мой брат! Он теперь врач в госпитале ПОУМ.
В городе революционные войска, фашисты прячутся по своим норам.
Жизнь была прекрасна!
Оставалось ее наладить.
Лурдита и синдик Хавьер Караккиолло на зеседании РВС
Продолжение следует...
Поэтому начала писать нормальный литературный отчет с игры "No pasaran!"
Кто привык читать мои литературные отчеты с игр, знает, что они многосерийны, так что располагайтесь поудобней.
И в честь этого события я отменяю капчу, чтобы посмотреть на поведение роботов и гоблинов.
Итак, часть первая.
ЮНОСТЬ ЛУРДИТЫ
Моя юность прошла в Алькантаре. Это такой городок в Испании, неподалеку от Сантьяго… неважно, в общем, это прекрасный город. Был таким и таким останется.
И моя юность была прекрасна. Была война, была революция, был голод, были смерти, потери,-- а юность была прекрасна и лучезарна.
Когда я говорю «Моя юность прошла в Алькантаре», я имею в виду, что она там была и что там она и кончилась.
Я оставила ее там и когда-нибудь вернусь за ней. В Алькантару. Или куда-нибудь еще, где смогу воплотить юношеские мечты. Я ведь не собиралась всю жизнь ходить под ружьем, нет. Я мечтала о школе для рабочих. Об интернациональном братстве. И мирном труде. И побывать в СССР. И это все еще будет. Тогда моя юность вернется ко мне во всей своей свежести, простоте и ясности.
А вот о том, как же она прошла, моя юность...
ЖИЗНЬ НАЛАЖИВАЕТСЯ
…Мы спустились с гор и тихо вошли в ночной город, выслав вперед разведку. Мы - это весь наш партизанский отряд, верней, то, что от него осталось. Меня раздражало: почему мы таимся в собственном городе? Тот, кто выбил из него фашистов, -- наш друг, а не враг! Чего опасаться?
-- Сколько можно прятаться?- спросила я громким шепотом товарища Хавьера. - Это наш город или нет?.. Мы что, воры?
-- Тшш, Лурдита! Это приказ.
И я подчинилась, конечно. Уселась на землю, нетерпеливо постукивала ногой.
Товарищ Хавьер считал меня немного infant terriblе, я краем уха слышала уже потом, в городе, как мой дядя жаловался ему на меня, а тот отвечал, что вот потому-то он и не завел детей. Спелись, голубчики. А я, между прочим, была вполне дисциплинированным членом отряда. Не знаю, чем заслужила такое отношение. Я бываю упряма, но всегда по делу, я считаю.
Разведчики вернулись: в городе спокойно, на заводе какое-то собрание, и, похоже, что войска, взявшие город, -- это милисьянос, анархисты.
На заводе собрание! Наконец-то завод свободен! Я увижу товарища Сото! Я увижу свой город, своих товарищей! Какое нетерпение меня охватило!
Мы наконец развернули знамя, построились, и я запела, а ребята подхватили:
--Вставай на бой, народный батальон!
Наш гордый стяг сквозь пламя пронесем!
Отряды, опаленные огнем,
От гор до моря край родной пройдем!
Плечом к плечу держась, рабочий и солдат,
Отчизну нашу с боем отстоят!
Мы шли по улицам в центр города, к зданию Хенералидат. Редкие прохожие оборачивались, останавливались.
Мы выстроились перед Хенералидат.
-- И вот средь ада битвы
Раздался глас титанов:
Народы, поднимайтесь
В атаку на тиранов!
Пока мы едины - мы непобедимы!
Пока мы едины - мы непобедимы!
На площади собралась небольшая кучка народу - тех, кто не успел лечь спать в такой поздний час и ого разбудили наши крики. Товарищ Хавьер вышел вперед, гордо тряхнул вороными волосами и начал:
-- Граждане Алькантары! Я, синдик этого города…
-- Синдик?!-резкий женский голос, девушка в черно-красной - в свете фонарей - пилотке. - Вы хотите сказать - бывший синдик!
-- Народ Алькантары провозгласил меня синдиком, и им я остаюсь пока народ…-- снова начал товарищ Хавьер, гордо вскидывая голову. Он всегда очень благородно и красиво произносил речи, но анархистка его не слушала.
-- Вы предали ваш народ! Вы отдали город врагу!
-- Я выполнял приказ руководства!
-- Преступный приказ!
-- Мы защищали этот город!
-- Этот город спасли мы, а не вы! Вы просто трусливо сбежали!
-- Это неправда!-тут уже я взорвалась.-Товарищ Хавьер не сбежал, он вместе с товарищем Лобо отступил в горы, и там сражался с фашистами!
-- Народу виднее, что он сделал!
-- Я тоже народ, -- уточнила я.-И мне вполне видно.
-- Неужели вы, -- обратилась ко мне анархистка, - неужели вы доверитесь человеку, который вас уже однажды предал?!
-- Да я ему 4 месяца доверяла свою жизнь в горах! - заорала я.- Вы меня еще спрашиваете! Я житель Алькантары и позвольте нам, жителям, самим судить, чего стоит этот человек!
-- Возможно, он был храбрым командиром, мы не знаем. Но он притеснял рабочих! - крикнула девушка, и вполне справедливо.
-- Неправда! Я никогда не выступал против рабочих, напротив, всегда и во всем их поддерживал. Спросите у них!-к моему изумлению, синдик вот так запросто опроверг известный мне факт - разгон демонстрации рабочих в 35м и прижатие профсоюзов.
Я надулась и только молча кипела, пока шла перебранка. После такого вранья я ему не адвокат.
Я, черт возьми, эти 4 месяца в перерывах между вылазками ела ему печень по поводу той демонстрации. Говорила, что отказ выдать народу оружие был большой политической ошибкой, что его либеральный страх перед народом погубил город. И настаивала, что необходимо усиливать позиции профсоюзов. Про профсоюзы он отвечал уклончиво - с риторикой у него все в порядке - а вот что Хенералидат надо переизбрать и заново избирать синдика - согласился, и даже без возражений. И он действительно храбрый и заботливый командир!
Но он соврал, так что пусть сам выкручивается.
Перебранка длилась полчаса, не меньше. Сошлись на том, что завтра учредят временный орган - Реввоенсовет - а к вечеру назначат перевыборы Хенералидат. После чего я пригласила всех в Хенералидат выпить кипятку и обсудить насущные вопросы города. Потому что уже успела остыть, приглядеться к пришельцам и понять, что теперь все вопросы надо решать вместе. Мало ли, что они не доверяют синдику. Это наши товарищи, и нам вместе бить фашистов.
Вопросы были такие: снабжение города продовольствием и зачистка деревни от франкистов. Товарищ Соль - так звали главную анархистку, хотя главных они не признавали, и главным по факту оказывался тот, кто громче кричал в данный момент - очень настаивала, что в деревню надо идти прямо сейчас. Боялась за деревенских жителей. Молодец.
Поэтому мы собрались вместе - анархисты и партизаны - и скорым маршем выдвинулись в деревню. Мы не успели отдохнуть, поэтому я не обратила большого внимания на то, что Малыш Ройо цапался с кем-то из милисьянос, стоя в одном строю. Все устали, раздражены, стерпится - слюбится, главное, нас теперь много, и вместе мы сила.
Малыша на самом деле звали... как же его звали-то? Якинес? Якис? Йакес? Йакес Ройо, да. Эти бакские имена! Он врал, что ему 21 год, хотя у него едва пробивался пушок над губой, однако на этот факт закрыли глаза и приняли его в гвардию. Я была не в состоянии запомнить его имячко и дразнила его Малышом. Как он бесился! Обзывал меня то "старухой", то "синьориткой". Но он был славный парень, вы еще в этом убедитесь.
Пробрались в темноте почти к самой деревне. На разведку выслали Джофранку - цыганку из нашего отряда. Якобы просить милостыню.
Как у нас в отряде оказалась цыганка - лучше не спрашивайте. Она увидела товарища Хавьера в одной из деревень, куда мы приходили за провизией, и вцепилась в него мертвой хваткой: влюбилась. Он ей в отцы годится! Таскалась за ним хвостом, отвлекая его от работы, молола религиозную чушь про души предков, глядя на звезды, лезла ко всем с гаданием, -- но зато готовила отменно, а когда мерзнешь в горах еда - первое дело.
Джофранка вернулась ни с чем: в деревне ни души, часть домов разбомблена. В глубоком недоумении мы возвращались назад, но тут наткнулись на развешенные на деревьях листовки фашистов. Умница Малыш предложил их сорвать и повесить наши, что мы и сделали. А заодно собрали бобы.
В Алькантаре есть чудесный старинный обычай: кто сказал, тому и боб. Если кто сделает что-то важное или красивое или скажет какую-то речь, то все, кто был рядом и согласился, дают ему по бобу. А не согласен - выражай это вслух, тогда твой боб останется при тебе, а то и тебе бобов привалит. Так что либо молчи и боб сдавай, либо вставай и иди наперекор: равнодушным - ад!
Считайте это спортом. Только очень политически и идейно важным спортом.
Вот мы и сдали бобов на это дело, Ройо их и собрал и отдал Республике.
И вернулись в город.
Так закончилось наше первое военное предприятие с милисьянос. И мы снова собрались в Хенералидат - теперь говорить про снабжение.
На наше собрание в Хенералидат пришел товарищ Сото - старый коммунист, уважаемый рабочий. С ним мы связывались через деревню, когда готовилось восстание на заводе. Через него нам передавали патроны. Пожали друг другу руки. Я радовалась: теперь не придется бояться за его жизнь! Товарищ Сото (молодые рабочие и я звали его дядюшка Гаспар) всегда был спокоен, рассудителен и деловит. Без лишних слов он передал синдику от заводчан целый мешок мыла - в распоряжение Хенералидат.
Я улучила момент и прижала товарища Караккиолло к стенке:
-- Почему вы соврали про рабочих? Что никогда их не притесняли?
-- Потому что это было давно и не имеет значения!-с достоинством ответил синдик.-И я всегда действовал только во благо рабочих, даже если это были непопулярные меры. И вообще, Лурдита, в данный момент важно не это, а то, сумеем ли мы удержать позиции республики…
-- Демагогия, -- отрезала я.
И тут, через дверь, которую непрестанно открывали, сколько я ни требовала закрыть от посторонних ("У нас нет посторонних!" -- кричали анархисты, ломясь в дверь, пока я не объяснила им, что в городе кроме них живут еще очень разные люди, -- тогда они выставили охрану), я увидела дядю и тетю…
Они стояли на пороге нашего дома - а наш дом прямо напротив здания Хенералидат. Тетя Мария куталась в шаль.
Когда взрослеешь, понимаешь, что значат для тебя родные люди. В 17 лет можно хлопнуть дверью и гордо уйти в никуда, потому что дядя порвал твои книги, но вот поскитаешься 4 месяца по горам, без единой весточки от родных, а потом видишь их живыми и здоровыми, и хочется бегом подбежать…
Я вышла на крыльцо Хенералидата, прислонилась к стене:
-- Здравствуйте, тетя Мария. Здравствуйте, дядя Эрнандо.
Дядя Эрнандо сперва не узнал меня в сумерках. Он видел меня всю жизнь только в платьях и в туфельках, а тут перед ним стояло бесполое существо в штанах, рубашке, вязаной беретке и ружьем за плечом. Тетя Мария близоруко сощурилась.
Они, наверное, минуту молча смотрели на меня во все глаза через улицу. Наконец дядя издал хмыканье, скрестил руки на груди и иронически констатировал:
-- Жива, слава Богу.
А чего я еще ждала?
-- Вернулась, -- продолжал дядя так, как будто в этом заключался мой главный недостаток.-С партизанами, значит, шлялась?
-- Да, -- я тоже скрестила руки на груди.-С партизанами.
-- Прекрасно! А дядя тут тебя разыскивай, да?
Зато тетя Мария - та нотаций не читала:
-- Ох, да будет вам! Вернулась, жива… -- порывисто подошла ко мне и обняла -- руками, знакомыми с детства. И по тому, как я в нее вцепилась, будто кошка, вынутая из воды, и как защипало в глазах, я с удивлением поняла, что мне это было нужно сейчас больше всего на свете.
-- И когда ты соизволишь вернуться под родной кров? - все с тем же сарказмом продолжал дядя.
Я отстранилась от тети и снова скрестила руки на груди.
-- Не собираюсь пока. У меня дела.
-- Ах, дела! И какими же делами вы там занимались в горах? Таскали деревенских кур?
-- Мы дрались с фашистами!
-- Лучше бы ты сидела дома, как положено приличной девушке!
Высунулся товарищ Хавьер:
-- Лурдита, что это у тебя тут за скандал опять?
-- Это мои дядя и тетя, -- процедила я.
Товарищ Хавьер малодушно сбежал от семейных разборок, оставив меня одну защищать честь партизан. Я-то его от анархистов прикрывала!
Я демонстративно повернулась к тете:
-- Тетя Мария, а Анхель где? Он не писал вам?
-- Нет, ничего не знаем!- быстро и тревожно ответила тетя.
-- Анхель,-- все тем же саркастическим тоном начал дядя, переходя в наступление и тыча в меня пальцем, как будто я сторож брату моему,-- твой драгоценный брат, занимается черт знает чем и черт знает где. На мои, между прочим, деньги!
-- Неправда, он у вас ни песо не берет! У него практика в Мадриде!
-- Практика! Я вот очень не уверен, что у него там практика! Зато подпольная типография…
-- Он сам зарабатывает на жизнь!
-- Последний раз спрашиваю: ты собираешься вернуться домой?
-- Нет! Тетя Мария, если от Анхеля будут известия, скажите мне, пожалуйста.
-- Хорошо, Лурдита.
-- Твой брат бездельник, захребетник и лгун!
-- Спокойной ночи!-я яростно захлопнула дверь Хенералидат перед носом дяди.
Ну вот и состоялась теплая родственная встреча.
Почему я всегда теряю дар речи перед дядей, почему не могу возразить ничего разумного? Он же такую чушь городит. А я как маленькая, не могу за себя постоять…
Мой двоюродный брат Анхель, за которым я таскалась хвостом все детство, долгое время был моим воспитателем в идейном отношении. В 13 лет (он как раз вернулся на каникулы из университета в Саламанке) я узнала от него много важных вещей, например:
1. Бога нет.
2. Но есть социальная несправедливость и угнетение трудящихся масс.
3. А также секс.
4. Семья Маурис -- мафиози.
По п.1 мы тут же провели эксперимент - сожгли на пустыре за городом Библию. Я очень боялась, и Анхель держал меня за руку, пока горела книга. Бог нас не покарал, наказание последовало только в виде лишения ужина за позднюю явку домой, так что на уровне логики тезис был доказан, а потом я прочла «Овода», и все встало на свои места. Это был 31-й год, и мне сошло с рук, когда я отказалась ходить на мессы, хотя дядя и пилил меня почем зря - я была непреклонна: я столько слез пролила над судьбой Овода, ни за что и никогда не переступлю порог храма! Я решила быть твердой, как Овод. Мы с Анхелем ходили смотреть, как церкви закрывают, переделывают под клубы и библиотеки; это был для нас праздник! Руководил этим процессом, кстати, наш синдик, товарищ Хавьер Караккиолло. Тогда он был для нас героем! До первой разогнанной им демонстрации рабочих. Тогда все усложнилось. Для Анхеля так вообще, а для меня с оговорками… Но это как раз по п.2.
Про социальную несправедливость, п. 2., тоже все стало понятно, когда Анхель рассказал про частную собственность, отчуждение труда, а со временем стал давать и серьезную литературу. В «черное двухлетие» у него была подпольная типография в Мадриде, и оттуда он присылал мне книжки слепой печати в обложках бульварных романов. Я стала готовиться к революционной борьбе. Стала посещать марксистские кружки. Тетя Мария тайком от дяди Эрнандо подарила мне печатную машинку: чтобы я могла зарабатывать на жизнь самостоятельно. В тот момент это казалось верхом эмансипации. К тому же когда закрывают типографию (как это произошло с типографией брата в Мадриде), годятся и воззвания на печатной машинке. Я расклеивала их по городу. Меня ни разу не поймали: я выглядела слишком пристойно, знатная барышня, племянница банкира. Но мне очень не нравилось скрываться. Я чувствовала себя трусом. Меня слишком легко напугать, поэтому желательно выдвигать на опасные задания, чтобы у страха не было выхода, это я поняла уже в партизанском отряде. Ну а если враги возьмут в плен и начнут пытать, спасет только упрямство. С упрямством у меня все в порядке - так, во всяком случае, считает дядя Эрнандо, а ему есть с кем сравнить, потому что тетя -- тоже Кордеро.
Запалилась я довольно глупо. Сперва Анхель попался в Мадриде, и дядя ездил его выручать; они там поссорились, Анхель отказался от наследства и прервал с дядей общение; тетя Мария тайком переписывалась с ним, да я. Мне тогда исполнилось 17, как было Анхелю, когда он начал меня просвещать, и я решила передать эстафету юному поколению. Выбор пал на Федерико Мауриса, милого, доброго мальчика 13 лет, немного не от мира сего. Его сестра Мануэла уже была наша и тайком, изредка (когда удавалось придумать предлог) приходила в марксистский кружок, а Федерико оставался непроагитированным сыном мафиозного клана. Я дала ему книгу «Государство и революция», отпечатанную в типографии Анхеля, -- подумала, что для мальчика самое оно. Предупредила, что это тайное чтение. Но этот недотепа всегда слушал в пол-уха и умудрился оставить книгу на виду. А потом назвал мое имя, честный идиот. И его старшие родственники пришли к моему дяде, потрясая «Государством и революцией» и выражая свое негодование. Сказали, что я больше не смогу бывать на праздниках в их доме.
Видала я их праздники! Я ходила туда только ради агитации, и то редко, с тех пор, как узнала, что они -- мафиозный клан. К тому же они молились перед едой, а в 17 лет с этим никак невозможно примириться.
Дядя устроил сцену, которую мне никогда не забыть. Он ногой вышиб дверь в мою комнату, стал швырять на пол книги, а потом обнаружил на столе портрет товарища Сталина и порвал его!
И я ушла из дома. И это тоже сыграло свою роль в формировании моего сознания - я плотнее сошлась с КПИ, познакомилась с товарищем Гоччи, больше узнала от него о Советском Союзе, о позиции товарища Сталина, изменила свое отношения к политэкономическим процессам в Испании, и стала кандидатом в КПИ. И мы с Анхелем стали ругаться в письмах, потому что троцкисты хотели пролетарской революции прямо сейчас, без учета исторической ситуации.
А теперь по пункту 4.
Потом я поняла, что дядя хотел породниться с Маурисами, поэтому так взбесился, что я поломала ему все планы и меня теперь не пустят в приличный - по его мнению - дом, и не возьмут замуж за приличного - по его мнению -- кабальеро. Кого он мне метил в женихи, не знаю, их там был целый выводок, этих молодых мафиози. Но Федерико был какой-то другой. Он читал рыцарские романы, мечтал стать тореро, рисовал пейзажи в горах. Какой из него контрабандист получился бы - не представляю.
Тетя говорила, он пришел извиниться передо мной к нам домой за то, что случайно меня выдал, но я уже не жила дома. Так мы не виделись года два.
А когда мы партизанили в горах, я однажды увидела его в бинокль на утесе: он так и ходил со своим этюдником в горы рисовать на плэнере, как будто в горах не было ни партизан, ни фашистов. В этом он весь. Я не сразу его узнала: так он подрос, возмужал - 2 года прошло. И я решилась: пришла к нему и сказала, что партизанам нужна еда. На этот раз до него дошло, что это надо делать тайком, и он чуть не каждый божий день приносил нам то крупу, то сахар, то хлеб - все, что мог по-тихому уволочь с кухни. С едой у Маурисов никогда не было проблем, у этих мироедов. Оставлял в условленном месте, мы забирали. Я радовалась, что и мы сыты, и мальчишка приучается к правильному непослушанию - один шаг до сознательности.
Ах да, 3й пункт - секс. Про него Анхель мне ничего толком сказать не мог, потому что сам знал только теорию, просто объяснил, что нас обманывают так же, как с Богом, и что дети берутся именно оттуда. Потом давал мне анатомический атлас: он уже учился на врача. Ну вот оттуда и все мои познания. Больше меня этот вопрос не интересовал: я думала не о любви, а о революции, а уж об этой стороне любви не думала тем более. Такие события творились в дни моей юности, до того ли было! Да и в кого влюбляться? Среди сознательных товарищей, с которыми я проводила время, не было парней-ровесников - все старшие мужчины. Я, конечно, страшно уважала дядюшку Гаспара, а товарищ Гоччи так вообще был идеалом революционера, но это же совсем другое.
… А на утро следующего дня на улице Иоанна Крестителя (ее надо было переименовать в улицу Тибальда Гоччи, но доктор из госпиталя ПОУМ подсуетился первым, и переименовали в ул. какого-то врача Пирогова - а он точно не революционер, я знаю почти всех русских революционеров) я столкнулась нос к носу с Анхелем!
Перед самой войной мы с Анхелем рассорились в письмах: он ревновал меня к КПИ, писал опасные глупости о товарище Сталине, якобы он учиняет репрессии в СССР и расстреливает честных коммунистов (чушь и вражеская пропаганда! у троцкистов напрочь засорены мозги в этом отношении, неужели непонятно, что нас просто пытаются разделить), а потом назвал товарища Гоччи бабником - ну, тут мое терпение лопнуло, я назвала его свиньей и перестала отвечать на письма. В последнем письме он уже подлизывался, но тут грянул мятеж, война, я из города ушла к партизанам, поскольку хотела бороться, а не сидеть и дрожать, и больше ничего не знала о нем. А он беспокоился обо мне и о родителях и вот с милисянос вернулся в Алькантару. Отряд ПОУМ вошел в город с утра. Теперь нас было еще больше!
Мы обнялись - кто старое помянет, тому глаз вон.
До чего же мы радовались встрече! А над нашим домом развевался красный флаг, там разместился штаб ПОУМ, -- любо-дорого поглядеть! Зная дядю, он без боя свой особняк точно не отдал, но мы с Анхелем про это как-то не подумали.
Анхель отрастил усы, которые делали его сразу лет на 10 старше. Такой важный сеньор мой брат! Он теперь врач в госпитале ПОУМ.
В городе революционные войска, фашисты прячутся по своим норам.
Жизнь была прекрасна!
Оставалось ее наладить.
Лурдита и синдик Хавьер Караккиолло на зеседании РВС
Продолжение следует...