Конкурсный текст: Из коллекции дамы в черном

[mn_coordinator]

Автор: andrey_katz

Я подхожу к помосту. Сегодня много работы. Привезли повозку. На ней толпятся люди. Их, кажется, человек тридцать. Может, чуть больше. У меня есть список. Я не должен никого забыть. Они - мои клиенты. Мне надо всё успеть. Люди ждут. Ко мне подвели первого. Он что-то кричит. Я не слышу его. У него связаны руки. Я предлагаю ему понюхать табак. Он отказывается. Я кладу его на доску. Он не сопротивляется. Я толкаю доску вперёд. Тишина. Человек на доске ждёт. Люди вокруг ждут. Клиенты в повозке торопятся. Я открываю защёлку. Нож падает. Я слышу много шума вокруг. Я поднимаю нож и вытираю его. Этикет должен быть соблюдён. Я убираю тело. Оно испачкало меня кровью.
Ещё один клиент подошёл. Потом привели ещё одного. Их сегодня слишком много. Почти все клиенты хотят понюхать табак. Это затягивает мою работу. Я обязан предложить каждому табак. Если они хотят, я должен дать им его понюхать. Приносят ещё одного клиента. Он не может ходить. Этот клиент - инвалид. Его ноги парализованы. Я должен правильно расположить человека на доске. Он кричит. Он кричит не от страха. Ему больно. Я не могу работать по-другому. Этот инвалид обязан правильно лежать на доске. Это этикет. Проходит много времени. Я устал от крика. Мне удалось уложить парализованного на доске. Он продолжает кричать. Я толкаю доску и открываю защёлку. Наконец наступает тишина. Ещё несколько клиентов. Повозка пуста. Моя работа на сегодня закончена. Головы разложены по корзинам. Толпа расходится. Я снимаю фартук. Его надо будет долго мыть. Я собираю помост. Ничего не должно остаться.
Я ухожу, пересекаю мост. На меня лает собака. Я прохожу улицу до конца и поворачиваю влево, потом поворачиваю ещё раз. Я пришёл домой. Дверь открыта. Я захожу. Меня заметила девочка. Она не отсюда. У меня дома нет детей. Девочка плачет. Она что-то кричит. Женщина выходит в прихожую. Она тоже кричит на меня. Она успокаивает девочку. Я вижу картину на стене. Это не мой дом. У меня дома нет картин. Я ошибся. Я извиняюсь перед женщиной. Она плюёт мне в глаза. Я ухожу. Надо пройти ещё один квартал.
Я захожу в дверь. Мои стены голые. Меня никто не встречает. Это мой дом. Я не ошибся. Я устал. Я хочу есть и спать. День прошёл. Я наелся. Я падаю на твёрдую кушетку. Я не могу больше выбраться отсюда, глаза закрываются, моя клетка защёлкивается.
* * *
Зачем, зачем я здесь? Мамочка! Папочка! Почему мне так страшно? Здесь так темно, только маленький лучик света пробивается через приоткрытые двери. Крохотный кусочек солнца робко крадётся по чёрному потолку. И даже солнце здесь ненастоящее. И потолок такой высокий, мне не достать до него никогда, даже когда я вырасту.
Тут две кровати, и старенький ковёр висит на стене. Узоры какие-то странные: бирюзовые рога, тёмно-синий фон, красная рамка вокруг. А что, если эти рога вдруг нападут на меня?
Я хочу в эти двери, к свету! Там мама! На мне только ночная, рубашкa, мне ведь будет так холодно, если я откину одеяло! Но я хочу туда, за дверь, там ведь так много света! Там включён телевизор, но я едва слышу его.
Когда я встала с кровати, мне было очень холодно, и кровать напротив такая страшная, как зверь какой-то. Ощетинившийся, с клыками, как на картинке. Кто-то схватил мою ногу. Мохнатая рука вылазит из-под кровати, хватает и тащит меня туда. У неё даже пальцы мохнатые. Я кричу, но телевизор в другой комнате работает так громко, что взрослые меня там не слышат. Это чудовище тянет меня под кровать, там ведь очень пыльно и ещё темнее, чем здесь. Мне здесь страшно! Но я не плачу, я пытаюсь убежать от этого чудища, даже когда я падаю. Мне ведь нельзя плакать: я смелая, я взрослая.
Там даже нет никакого чудовища, это только рука. Она растёт из самой кровати, из дерева и пыли. И она тащит меня туда. Я вырвалась, и я бегу вперёд, вот она, эта дверь! За ней свет, я почти рядом! Мохнатая нога высунулась из-под другой кровати поставила мне подножку. Я упала, и мохнатая рука оттащила меня обратно. Это продолжается несколько раз, долго-долго.
Я больше не могу не плакать. Мамочка, помоги!

* * *
Я лежу на подушке. Начинается день. Я снова стал во сне девочкой. Так не должно быть. Я не умею убивать сны. Надо вставать. Надо идти в церковь. Потом работа. У меня опять будет много работы. Я одеваюсь. Я иду в церковь.
В церкви что-то говорили. Пастор долго о чём-то рассказывал. Он говорил на моём языке, но я так не говорю. Я слушал, но я не понимал. Там играла музыка и пели люди. Я не умею петь. Я не люблю слушать, когда люди поют. Мне было скучно. Я сидел на скамейке. Все сидели, и я должен был сидеть. Надо быть как все. Даже если все плюют в меня. Я тоже плюю на себя. Я - как все.
Потом я иду на работу. Я больше не вижу цветов. Глаза видят чёрное и белое. Едет телега. Её колёса бьются о мостовую. Я дохожу до того места, где я работаю. Там уже стоит помост. Кто-то помог мне. Установить помост - это моя работа.
Я захожу на помост. Девочка подходит ко мне. Ей лет шесть. Она кладёт меня на доску. Она может это сделать. У неё много силы в руках. Я сам кладу руки за спину. Я должен. Она связывает мои руки. Мне больно. Я не плачу. Я уже взрослый. Мне страшно. Нож скоро опустится. Сейчас я - клиент. Девочка подходит к защёлке. Крыши домов передо мной не имеют цвета. Есть чёрное и есть белое. Мне страшно. Мне так страшно, что я больше не могу этого переносить, мои ноги дрожат и покрываются гусиной кожей, дрожат и потеют связанные руки. Выпустите меня из этой клетки, выпустите! Я просыпаюсь.
* * *
- Чего кричишь?
- Ничего, приснилось что-то.
- Рано ещё спать.
Я протёр глаза. Вадим лежал рядом, облокотившись на надувную подушку. Он снова что-то читал. Было около одиннадцати вечера, и все ещё очень светло. Бледный северный свет заливал светло-серое небо, подчёркивал контуры редких облаков на горизонте, хотя всё-же медленно, но заметно, слабел, отступал под неуверенным натиском ночи. Я расстегнул спальный мешок, накинул на себя спортивный костюм и вышел из палатки. Холодный ветер завывал как одинокий зверь, несколько волн прошлось по густой, высокой траве вокруг меня. Этот вой ветра смешивался с воем волков где-то вдали; потом стал умолкать и медленно угас вместе с ещё одним длинным днём, растворившись в темнеющем, но так до конца и не почерневшем небе. Я несколько раз обошёл палатку, отгоняя от себя кошмары. Сны, в которых меня убивают, сны, в которых я убиваю, там, где я беззащитен, где мне страшно.
Я вернулся, Вадим продолжал читать, не обращая на меня никакого внимания. Я попытался заговорить с ним, но неудачно: он не любил, когда ему мешали читать.
-Что за книга?
Мой напарник молча положил закладку там, где я его прервал, и протянул мне небольшой томик. На чёрной обложке старый человек с ужасом в глазах смотрел на пламя горящей свечи. А может и куда-то вдаль, за свечу. Имени автора этой книги я не знал. Просмотрел оглавление: "Словарь сатаны", "Танец смерти", "Несостоявшаяся кремация"... Я закрыл книгу и вернул её Вадиму.
- Тебе не страшно это на ночь читать? - спросил я.
- Неплохо пишет, почитай сам. Тут есть несколько весёлых рассказов, - как-то невпопад ответил мне Вадим, забирая книгу обратно и засовывая её в сумку. Становилось уже темно для чтения.
Последние его слова я уже услышал будто в тумане. "Нет, только бы не заснуть", - промелькнуло у меня в голове. Глаза смыкались, болела голова, я проваливался глубже и глубже в чёрную бездну. В самого себя.
* * *
Темнота. Туман. Не помню, что было дальше. Снова туман. Волны с шумом избивают песчаный берег, отступают и бьют снова, с новой силой. Запах соли в воздухе. Я стою у каких-то закрытых ворот. Вокруг меня много колючей проволоки. Моря я не вижу, но оно здесь, рядом. Холодно, сырость пробирает до костей. Лямка длинного автомата режет мне правое плечо. Грязная серая куртка не спасает, я дрожу.
Озверевший прибой снова с грохотом ударил по съежившимуся песку. Новые стайки густых молочных облаков плыли мимо ключей проволоки, застилали мне глаза, согревали непроницаемым одеялом бледнеющие звезды на предрассветном небе. Клубы тумана невидимыми щупальцами лезли ко мне под куртку, под вымазанные в грязи штаны цвета хаки. Зубы дрожали, коченели пальцы ног. Руки одервенели от холода и сырости. Я даже не чувствовал жирной стали оружия под ладонями.
Облако тумана, мгновение до того обнявшее колючую проволоку, стало ещё гуще. В тёмно-серой мгле мои глаза стали различать формы. Силуэт. Серебристые волосы, свободно спадающие по плечам, стелющиеся по бледной спине. Огромные глаза. Гладкая, будто вылитая из тумана, кожа лица. Она подняла руку, длинные пальцы изящным движением поправили поправили прядь волос, случайно упавшую на лоб.
Кажется, она даже не шла. Она плыла над землёй. Испуганный, я сперва слегка отпрянул. Потом потянулся к ней. Дрожь. Волна тепла пробежала по моему телу. Грязные руки, измазанные гарью и машинным маслом, тянулись к ней.
Её полупрозрачные одежды развевались на ветру, ничего не скрывали из деталей её мраморного тела. Она медленно плыла к колючей проволоке, разделявшей нас. Мои глаза бешено перескакивали с её лица на оголённые ноги, гладкий живот, груди, едва заметный треугольник волос. "Сосцы, как двойня молодой серны", - пронеслось у меня в голове. Но её лицо было таким бледным: нет красной ленты губ. Нет глубины в глазах.
Она была здесь, передо мной. Стоило лишь протянуть руку. Штаны мешали мне, я задыхался, не мог даже набрать воздух в лёгкие. Моя рука тянулась к ней, касалась колючей проволоки. На землю упали первые капли крови.
Она тянется ко мне. Её груди и её руки упираются в колючую проволоку. Я чувствую запах крови. Я слизываю кровь, её вкус смешивается со вкусом солёной воды. Моя кровь, её кровь, они больше неотличимы, они смешались. Другая рука стыдливо тянется к моему животу, спускается ниже...
Ветер ураганным порывом срывает с нас пелену тумана. Она исчезла, её больше нет. Крупные капли воды, красноватые от растворённой в ней крови, нависают на ржавой стали и лениво, нехотя, время от времени падают на землю. Сейчас я чувствую лишь вкус своей крови, я чувствую самого себя. Я совсем наг, на мне лишь военные сапоги, автомат бьёт меня холодным дулом по голой спине. Я боюсь, что меня увидят, я, кажется, даже вижу человека вдалеке, но я не могу остановиться. Я помню её. Я вижу каждый изгиб её молочно-белого тела в своих глазах. Я должен кончить то, что делаю. Мне становится тяжелее дышать, я задыхаюсь, тяжелеют движения. Я стал рабом своего тела. Наконец я чувствую жидкость на своей ладони. Вкус крови во рту снова стал различим. Волосы слипаются. Дрожь и тяжесть в ногах. Глаза открываются, явь.
* * *
Холодное небо робко синело, лениво, нехотя готовясь к восходу. Вадим тихо лежал в своём спальном мешке. Кажется, его глаза были закрыты. Я огляделся вокруг, тихо, стыдясь самого себя, переодел запачканные трусы. Очень хотелось спать, голова гудела. Нос и губы немели от холода. Больше я так и не смог уснуть: глаза не слушались меня. Я тихо оделся и вышел. Капли дождя заледенели на краях палатки.
Холодный август. Я тихо ждал, когда проснётся Вадим. Пытался вспомнить, когда и как я с ним познакомился - не мог. Вчера? Нет. Неделю назад? А что было неделю назад? Не помню. Не знаю.
Вадим мало разговаривает. Вечерами он читает, днём идёт куда-то вперёд. Карта всегда у него. Он очень многое знает. Хотя он намного моложе меня. Наверное, ему лет двадцать, а может и меньше. Не знаю, сколько точно, ведь я с ним почти незнаком. Даже черты лица его я никак не могу запомнить, помню только большие карие глаза. Странно, какой-то слишком серьёзный ребёнок-переросток. Взрослые такими не бывают. Хотя и дети тоже.
День шёл медленно, мы снова куда-то шагали, ноги уходили в глубокий мох. Идти было тяжело, как по песку. Разговориться снова не удалось: мой напарник очень молчалив. Он, кажется, скрывает от меня своё лицо, он прячется от меня.
Привал. Помню боль в ногах, какие-то бутерброды и консервы. Вадим протягивает мне книгу. Другую, не ту, что вчера вечером. По-моему, эта книга снова на английском. Я начинают читать. Волшебство слов затягивает меня, несёт по свинцовым волнам вдоль чёрных фьордов, забирает в чудовищную морскую воронку, низвергает в самый центр Земли. Мной овладевает страх. Я оглядываюсь. Я ничего не вижу. Я боюсь .
* * *
Я иду по полю. На мне висит автомат. Он режет мне плечо. Я спотыкаюсь о бревно. Тропинка идёт дальше. Я должна идти вперёд. Я пришла. Передо мной стоят люди. Их десять человек. Мне не сказали, сколько их. Я пересчитала их сама. Они стоят перед ямой. У них связаны ноги. К ним нельзя подходить очень близко. Они опасны. Я поднимаю автомат. Я целюсь. Я стреляю в них по одному. Я не могу стрелять очередью. Я должна экономить патроны. Первый справа падает в яму. Второй падает. Я не промахиваюсь.
Больше никто не стоит перед ямой. Я подхожу ближе. Теперь мне можно подойти. Сейчас это не опасно. Один человек дышит. Это мальчик-подросток. Ему лет тринадцать-четырнадцать. Я должна помочь ему. Я стреляю ему в голову. Я вижу разбрызганную кровь и мозги. Он прекращает дышать. Я смотрю на тела. Я вижу труп женщины. На нём новая кофта. Я снимаю кофту. Я кладу кофту в сумку. Я иду обратно. Я иду по той тропинке, по которой пришла.
Передо мной стоит мужчина. Он одет в военную форму. Он спрашивает меня о моей работе. Я отвечаю: я уже закончила на сегодня. Он целует меня в губы. Я ничего не чувствую. Я вижу его руки. Они тянутся к моей груди. Я отвожу его руки в сторону. Я говорю ему, что он должен закoпать яму. Он уходит. Я продолжаю идти по тропинке. Он кричит мне что-то вслед. Я не слышу. Я снова спотыкаюсь о бревно. Я падаю. Я встаю. Гниль дерева осталась на моей юбке. Я снова падаю. Я снова встаю.
Я у порога дома. Это мой дом. Я захожу. Я закрываю дверь. Я никого не хочу здесь видеть. Я кидаю кофту в таз. На кофте много крови. Надо начинать стирать. Я отстирала кофту от крови. Я кладу её рядом со стопкой белья. Моя одежда лежит в углу. Я её тоже когда-то отстирала от крови. Сейчас у меня есть много одежды, мне хватает. В мою дверь стучат. На пороге стоит мужчина. На нем военная форма. Я видела этого человека, когда возвращалась домой. Он переступает порог моего дома. Я не хочу его здесь. Он не слушается меня. Он снимает шинель и бросает на мою кровать. На его шинели много грязи, гнили и крови. Я кричу на него. Он опять не слышит. Он берёт меня за руку. Он хочет поцеловать меня. Я отворачиваюсь. Я бью его по носу. Его нос сломан, вокруг много крови. Надо будет мыть пол. Он уходит. Он злится.
В дверь снова стучат. Я не открываю. Я слышу удары в дверь. Окно моего дома выбили. Мужчина с разбитым носом лезет в окно. Мою дверь сломали. У меня в доме четверо мужчин. Они пытаются раздеть меня. Я беру автомат. Он не заряжен. Я бью одного автоматом в глаз. Я снова вижу много крови. У него больше нет глаза. У меня отобрали автомат. Меня душат. Мне не хватает воздуха. Я царапаюсь, пытаюсь кричать, задыхаюсь, хриплю. Хрип, только хрип вырывается из моего сдавленного горла, я снова вижу водоворот, мрак, красные блики.
* * *
Я вернулся, и я снова здесь, на глубоком мху, среди кустарников. Я кричу.
- Что с тобой? - слышу я знакомый голос. Это Вадим, он как всегда здесь, рядом со мной. Я сильно бью себя по шее, размазываю по вспотевшей коже больно укусившее меня насекомое. Начинаю медленно приходить в себя, осматриваться.
- Я не хочу, не хочу больше воды, я боюсь... - кажется, невнятно бормотал я.
- Что ты не хочешь? - равнодушно переспорил мой спутник. Я молчал, сам не понимая своих слов.
Он взял книгу и положил к себе в рюкзак. Там, в его рюкзаке, лежало моё низвержение и моё падение. Не сгоревший в пылающем доме шкаф, так и оставшийся стоять на пепелище и сердце, стучащее глухо и упорно, как замотанные в ткань часы, наверное, уже поведавшее моему едва знакомому напарнику о моих видениях.
Мы долго шли, солнце поднималось всё выше, становилось теплее. Я пытался разговориться с Вадимом, узнать, куда мы идём, но мой напарник был по-прежнему немногословен, говорил, что скоро будем на месте. На все вопросы он отвечал односложно и немного склонял голову вправо, как бы давая понять, что разговор окончен.
Мне становилось жарко, лямки рюкзака тёрли плечи. Я остановился, мне нужно было слегка отдохнуть. Вадим одел тёмные очки. "Я не могу переносить слишком яркий солнечный свет," - как-бы оправдываясь, бросил он в мою сторону. Потом подошёл к моему рюкзаку, переложил несколько тяжёлых вещей оттуда в свою сумку, старательно закрыл её, привязал к ней сложенную палатку, развернулся ко мне своим коротко стриженым затылком и отошёл на несколько минут. Я тихо приблизился к его сумке и попытался поднять её. Она была столь тяжела, что я даже не смог оторвать её от земли. Я снова взглянул на худую фигуру Вадима. С виду он казался намного слабее меня.
Мы шли вдоль озера, приятный мягкий ветер слегка теребил белёсые облака; тёмный, почти чёрный лес подходил кое-где к самому берегу. Над лесом возвышалась заснеженная гора. Ураганные порывы поднимали снег с её притуплённой вершины, скручивали его во взъерошенные вихри и так и не хотели возвращать его седой скале. Вадим не оглядывался на гору, он шёл по едва заметной тропинке и время от времени рвал дикую малину. "Сфотографируй-ка", - попросил он меня, широко улыбнувшись. На его руке лежали три огромные ягоды, занимавшие целую ладонь. Я вынул старую "мыльницу" и сделал несколько кадров. Наконец мне выдалась возможность рассмотреть моего спутника. У него почти не росла борода, и лицо казалось казалось каким-то совсем не взрослым. Рябая шея с кляксами тёмных пятен, большой крючковатый кадык, толстые вены, выступавшие на мускулистых руках, контрастировали с этим неестественно детским лицом.
Берег озера, рюкзаки небрежно брошены на влажную траву. На лямке рюкзака Вадима я разобрал четыре буквы: "sher". Первая буква стёрлась, разобрать её было уже невозможно. Неужели я даже не знаю настоящего имени своего спутника? “Идём купаться”, - крикнул тот через несколько минут. Ярко-белый свет продолжал клубиться облаком над вершиной безымянной горы; небо, ещё недавно голубое, стало сереть. Тёмно-зелёный лес вокруг чернел, теряя последние оттенки листвы и хвои, стал, наконец, совсем бесцветным. Я смотрел на Вадима. Он медленно снимал с себя одежду и аккуратно складывал её на брошенный рюкзак, пока не остался совсем голым. В конце он снял тёмные очки, ещё раз показав мне своё детское лицо, густые, слегка выгоревшие брови, сходившиеся над переносицей, и большие карие глаза. Я почувствовал странную дрожь. Попытался отвести глаза от его гладкого тела, кое-где покрытого светло-коричневыми пятнами, но не мог. Вадим видел, что я не свожу с него взгляда, но так ничего и не сказал. Он медленно заходил в воду, голубая гладь поглощала его голые ноги, бёдра, шею. Он плыл. "Иди сюда, вода тёплая", - обернув голову, крикнул он мне.
Я быстро разделся и, оставшись только в нелепых трусах, быстро вошёл в воду. Ледяной холод сковал мне ноги, я пытался идти к Вадиму, но упал на колени. Весело смеясь, тот подбежал ко мне, поднял с колен и прижался ко мне своим гладким тёплым телом. Мне было тяжело дышать, то ли из-за холода, то ли из-за близости Вадима. Его пальцы приближались к моим чреслам, вскоре он уже крепко держал в кулаке мою твёрдую вибрирующую плоть. Он смеялся. В первый раз я видел его смеющимся. Темнота, я растворился в Вадиме, я дрожал, его тело дрожало, это наша общая дрожь. Я чувствовал каждую клетку его тела. У нас двоих было только одно тело. Наверное, где-то здесь, рядом, громко хохотал старший брат.
Я на берегу, мир чёрно-бел, в нём нет больше цветов. Я помню только гладкое тело Вадима, я хочу его ещё. Он не остался в ледяной поднимающейся мгле воды, он ушёл. Я видел, как он шёл над озером, над водой, по белой горе. Он так и остался последней каплей цвета в чёрно-белом мире. Вода поднимается. Я хочу бежать, но мои ноги слабы. Я прикован к этому берегу. Я вижу стену, я вижу трещину, идущую по ней. Я пытаюсь открыть глаза, мне сложно это сделать, но я стараюсь. Я знаю: это не должно быть моей правдой. Я просыпаюсь.
* * *
Мой крик прокатился по холодному осеннему парку. Женщина, неподвижно сидевшая рядом со мной на скамейке, медленно повернула ко мне своё вытянутое лицо.
- Вам нездоровится, сударь? Вы испуганы? Не угодно ли выпить воды? - мягко, почти подобострастно прозвучал её голос.
- Нет, нет, не надо, - испуганно оглядываясь по сторонам, ответил я.
- Как угодно, милостивый государь, как вам будет угодно, - проговорила она, неторопливо переводя взгляд на почерневшие стены старого зAмка.
Я наспех схватил кое-какие вещи и побежал в самый конец парка, туда, где был туалет. Надо было переодеться. Душевых так конечно-же не было, но трусы и брюки я всё-же смог поменять. Всё ещё чувствовалась боль в пояснице. Через несколько минут я снова был в парке, нашёл фонтанчик холодной питьевой воды и напился. Что-то подсказывало мне, что не стoит брать воду у дамы на скамейке. Я осмотрелся. Парк, раскинувшийся между стенами замка и шумной дорогой, тянулся далеко вперёд, конец его скрывался в густой листве деревьев. Время от времени, при внезапных порывах ветра, сверху слетали жёлтые и бурые листья, предвещавшие скорое окончание осени. Мрачный замок слева от меня возвышался каменной глыбой, его шпили, как острые иглы, больно вонзались в беззащитное небо. Многие мои вещи так и остались на скамейке, но возвращаться туда не хотелось.
Я свернул вправо и подошёл к улице. По дороге мой взгляд мельком остановился на той скамейке: низенькая женщина средних лет, одетая в элегантное чёрное платье, так же как и раньше, молча сидела на скамейке, уткнувшись взглядом в экран планшетного компьютера. Рядом с ней стояла бутылка с водой. В её ушах сияли яркие бардовые серьги, хорошо сочетавшиеся с красивым, но чересчур нарядным для этого будничного дня платьем.
Дорога, я как в забытьи поворачиваю голову влево, не обращая никакого внимания на огромную надпись на асфальте "Смотри вправо". Запах палёной резины, визг тормозов, ругань водителя: машина остановилась в сантиметрах от меня.
- Сударь, нельзя быть столь неосмотрительным, особенно здесь, - услышал я голос дамы в чёрном за моей спиной. Она взяла меня за руку и отвела от дороги. Её руки оказались на удивление сильными для достаточно хрупкой на вид, совсем не молодой женщины. - Да и вещи ваши вы забыли на скамейке. Вы очень забывчивы сегодня, - вкрадчиво проговорила она, подводя меня к ненавистному месту.

Я ещё и ещё раз вспоминал всё, что видел, пытался объяснить себе, что же не так с этой, так и не представившейся мне женщиной. Наконец я понял:
- Вы говорите по-русски? - удивлённо спросил я.
- Я говорю на многих языках, - услышал я в ответ её тихий спокойный голос.
Она присела на старую скамейку, я остался стоять рядом. Дама продолжала: "Я собирала эту воду капля за каплей, и каждый раз я обращалась к моим знакомым на их наречии. Вы у меня последний, мой сосуд уже почти полон. Вас ведь на затруднит сделать мне этот маленький подарок, не так ли? Но, кажется, я заговорилась, выпейте, милостивый государь, выпейте, вы ведь так переволновались. После нескольких глотков вы успокоитесь", - промурлыкала дама, протягивая мне пластиковый стаканчик с водой. Я инстинктивно, не задумываясь, отвёл её руку.
- Как вам будет угодно, милостивый государь, можно и чуточку попозже. Или вам не нравится этот стакан? Я могу предложить вам золотой кубок. Вы ведь всё равно выпьете моей воды, она - самое ценное, что у меня есть. Я ведь собирала её веками, и каждый из моих знакомых одарил меня всего лишь одной каплей.
Я пытался открыть глаза ещё раз, но уже не смог. Это не было видением, я не мог убежать отсюда. Я взглянул на экран её компьютера: сквозь туман различил контуры лица - неподвижные, почти мёртвые глаза, прямые волосы, сомкнутые строгие губы. Это был лик, запечатлённый на одной древней иконе. Небольшая трещина на старой древесине разрезала лоб поперёк. "Не волнуйтесь, сударь. Его глаза всегда были недвижимы", - равнодушно сказала женщина и провела рукой по сенсорному экрану. На мгновение её длинные аккуратные ногти, покрытые ровным слоем красного лака, остановились на тёмных губах этого странного лица. Потом его глаза закрылись, лоб почернел, и вскоре лик вовсе растворился в сером тумане.
Я взял рюкзак на плечи, надо были идти. Это был мой последний вечер в Британии. На следующий день я должен был улететь. После пытки, перенесённой на этой скамейке, мне совсем не хотелось продолжать разговор сo странной дамой.
- Всего хорошего, - бросил я в её сторону, пытаясь быть настолько непринуждённым, насколько мог. Вроде получилось - долгие годы жизни в Америке сделали своё дело.
- Позвольтe, сударь, я не могу без этой капли. Не откажете же вы мне. Мне ещё никто и никогда не отказывал, - она привстала со скамейки. Её узкие зелёные глаза сверкнули недобрым светом. Ногти больно вонзились в моё плечо, её шея была напряжена. заметнее стала паутина морщин на лице, на губах больше не было ни тени улыбки, она смотрела на меня строго и высокомерно, как учительница на провинившегося первоклассника. В уверенном голосе больше не было ни подобострастия, ни вкрадчивости. - Вы уже испили моей водицы. Вам не по вкусу? Выпейте, лишь выпивший до дна добавит свою каплю. Вам выпала особая честь, вы последний в этом очень длинном списке. Вы выпьете всё до дна. Вы должны, сударь.
- Всего хорошего, - повторил я, надеясь, наконец, распрощаться с этой женщиной.
- Ваша капля нужна мне, сударь. Именно так, капля за каплей, я приобрела себе слуг и служанок. Зная, где бьются сердца людей, я всегда подниму нужную доску. Но пока у меня нет той, последней капли. А чего нет, того нельзя сосчитать.
Моё тело покрылось гусиной кожей. Страх, я чувствовал только страх. Мужчина, женщина, девочка, палач, желания, страсть тела - всё плыло перед глазами как в калейдоскопе. И снова эти слова, которые я слышал слишком часто: "Вы должны, ты должен, я должен".
- Нет, - закричал я как не в себе и побежал прочь. Несколько птиц испуганно вспорхнули со своих веток. Я знал: я не дам ей того, что она хочет.
Я быстро шагал прочь по мокрому асфальту, автобусная остановка была уже близко. Я обернулся назад - таинственной дамы больше не было рядом. Передо мной стоял велосипед, привязанный к небольшому металлическому столбику. Но что-то в нём было не так. Он никогда не поедет - его заднее колесо будто бы расплавилось, беспомощно разлившись по тротуару. Я достал из походной сумки камеру, поменял линзу и сфотографировал это зрелище. После обработки могла бы получиться интересная картинка.
- Он никуда не поедет, сударь. Но и вы останетесь здесь, пока не добавите своей капли. Без неё мой сосуд будет неполон. Вы желаете убежать, забыть этот парк, этот замок, эти туманы. Вы верите, что вы забудете и ту скамейку - напрасно, сударь. Но помните, вам нечего бояться: вашу каплю выпью только я. Вы уже выпили мою каплю, не забудете же вы несчастную девочку, брошенную родителями. Вы всё видели, теперь мой черёд.
- Ради бога, оставьте меня, - прошептал я, боясь повернуться, боясь снова увидеть даму в чёрном.
- Ради бога? Уж не знаете ли вы о боге больше чем я, сударь? - с горькой насмешкой в голосе ответила она. - Не страшно, может, допив этот стакан, вы, наконец, поймёте, к кому вы взывали. В вашем творце нет ни любви, ни прощения, ни сострадания - он зол и мстителен. А пока, сударь, извольте взять мою визитную карточку. И поторопитесь, ваш автобус вот-вот уедет. Вам ведь в Хитроу, не так ли? - сказала она, протягивая над моим плечом руку, покрытую лёгкой чёрной тканью с едва заметными узорами. Не оборачиваясь, я взял карточку. Готическими буквами на ней было написано "Ms. Solomon". Ни полного имени, ни профессии, ни телефона.
- Прошу прощения, милостивый государь, эти карточки делались в спешке. Там многое забыли написать. Но не запамятуйте: я - водитель. Всего вам доброго и до скорой встречи.
* * *
Автобус вышвырнул меня у дверей международного терминала, в руках была огромная сумка. Я был голоден, хотелось спать. Страшные картины все ещё кружились в моей голове, но я был уверен, что они останутся здесь, среди полуразрушенных зaмков и чёрных шпилей.
До рейса оставалось больше трёх часов, торопиться было некуда. Я зашёл в небольшой ресторан, заказал огромный завтрак, больше напоминавший обед в дешёвом американском ресторане, и пинту Гиннесса. За окном огромный самолёт медленно подъезжал к одному из рукавов. "Через три часа такая же стальная клетка унесёт меня за океан", - подумал я, рассматривая бар ресторана с красующимися на нём бутылками из-под джина, рома, виски.
От нечего делать я достал камеру и стал просматривать фотографии. Некоторые из них были интересные, многие совсем не получились, их надо было стереть. Я перелистывал бесконечные картинки с мрачными замками, гладкими, как зеркало, озёрами, чёрными шотландскими церквями, напоминавшие своим видом заброшенные тюрьмы, и многое другое. С экрана цифрового фотоаппарата на меня смотрели то наряженные под средневековых стражей гиды лондонского Тауэра, привыкшие долго и красочно рассказывать о пытках в подвалах замка и казнях Анны Болейн и Фрэнсиса Дерхама, то певцы в клетчатых юбках на Королевской Миле, то весёлые, слегка подвыпившие болельщики шотландской футбольной сборной, со щеками, размалёванными крестами святого Андрея, искренне радующиеся ещё одной неудаче английской сборной. Потом была ещё одна фотография: широкая ладонь с тремя огромными ягодами малины. Нет, это уже была не Британия. Фотография была отвратительного качества, часть экрана была засвечена, но она всё же была здесь, на этом фотоаппарате. Страх снова вернулся ко мне, мурашки пробежали по коже. Я попытался удалить эту картинку, но не смог: фотоаппарат сообщал мне о какой-то ошибке в программе, отказывался вытереть этот ненавистный кадр. С дрожью в руках я перешёл к следующей картинке: в тайне я боялся увидеть на нём обнажённое тело Вадима. Спустя мгновение я вздохнул с облегчением: на следующей фотографии был велосипед с растёкшимся заднем колесом. Фотография без цветов, сепия. Удалить этот кадр мне так же не удалось. Я вернул камеру обратно в сумку.
Наконец, когда оставалось меньше двух часов до рейса, и мне надоело без толку шататься по шумящему как улей аэропорту, я подошёл к стенду, чтоб сдать сумки в багаж и показать документы.
- Сэр, ваш паспорт, пожалуйста, - пропела приятным голосом молодая стюардесса, поглядывая при этом не на меня, а куда-то в сторону.
Я молча дал ей свой паспорт. Она долго копалась в своём компьютере. Кажется, она думала о чём-то своём, её мысли были не здесь.
- Сэр, я не вижу вашей американской визы. Вы ведь летите в Ньюарк, не так ли? - с некоторым удивлением в голосе произнесла она, как-бы оправившись от минутного забытья.
- Я лечу в Денвер.
- Не важно, у вас пересадка в Ньюарке, и всё равно вам необходима американская виза.
- Да-да, моя виза в моём старом паспорте, сейчас я вам покажу его, извините, - ответил я, роясь в старой порванной сумке ручной клади. Наконец я нашёл потрёпанную синюю книжечку и протянул её молодой леди.
Стюардесса стояла возле компьютера, что-то проверяла и иногда мило улыбалась мне. Потом позвала ещё одну стюардессу, немного постарше, и они стали тихо переговариваться о чём-то. Они говорили почти беззвучно, я не мог разобрать их слов. Минут через десять та, что постарше, робко подошла ко мне и произнесла извиняющимся голосом: "Вот ваши паспорта, сэр. С ними всё в порядке. Но к нашему глубокому сожалению вы не сможете сегодня полететь с нами. Наш рейс сверхбронирован, вы вынуждены будете лететь завтра, в это же время. Не волнуйтесь, вы прибудете в Денвер с опозданием в один день. Вот документы, подробно объясняющие, какая вам положена компенсация. Очень сожалею, сэр, у нас не было ни единого добровольца, который бы согласился полететь на следующий день. Мы вынуждены были поменять ваш билет. От имени компании я искренне извиняюсь за причинённые вам неудобства". Она протянула мне документы и продолжила: "Разумеется, мы оплатим ночь, которую вы проведёте сегодня в лондонской гостинице и такси. Почитайте выданные вам документы, там всё подробно описано".
Я попытался спорить, но это было бессмысленно, для меня на самом деле не было места в самолёте. Я медленно поплёлся к воротам, заказал гостиницу на ночь, вызвал такси.
- Сэр, ваше такси ждёт вас, - окрикнул меня распоряжающийся. Я подхватил свои сумки и вышел на стоянку. Водитель, мужчина средних лет, индус на вид, но говоривший без какого-либо иностранного акцента на английском, помог мне загрузить сумки в багаж. Я сел в машину и протянул водителю бумажку с адресом гостиницы.
- Добрый день, сэр, - снова сказал водитель, чётко выговаривая каждый звук, с подчёркнуто британским произношением, глотая кое-где звуки "р".
- Добрый день, - ответил я, откинувшись на спинку заднего кресла. Вскоре я задремал.
Я очнулся минут через десять, машина стояла в городе, на светофоре.
- Вот мы и свиделись, сударь. Не угодно ли водицы? - услышал я знакомый голос. Женщина-водитель развернулась ко мне, и я снова увидел морщинистое лицо дамы в чёрном. Она протягивала мне кубок, до краёв наполненный воды.
- Как я вам и обещала, теперь мой сосуд из чистого золота, и он стoит того.
- Я не отдам вам... - хрипло говорил я, поднося кубок к онемевшим губам.
- Пейте, государь, пейте, у нас сегодня долгий день. После вас никого нет. Вы - последний.
Вода уже касалась моих губ, женщина, спокойно улыбаясь, смотрела на меня. Казалось, она не обращала никакого внимания на дорогу. Светофор переключился на зелёный; машина, слегка похрипывая старой коробкой передач, тронулась с места. Меня снова сковывал страх. Страх перед тем, что мне предстояло увидеть, страх перед отказом, страх сделать шаг в сторону.
Автомобили ехали по улице бесконечным равномерным потоком двумя рядами. Я вглядывался в каждую машину: неподвижные взгляды водителей были устремлены вперёд, все их лица были одинаковы, неотличимы одно от другого. Мелкий дождь монотонно барабанил по лобовым стёклам, даже "дворники", казалось, работали на всех машинах в одном и том же темпе: вверх-вниз, вверх-вниз.
Задние двери такси почему-то не были заблокированы, я знал, что их можно было запросто открыть на ходу. Набравшись смелости, я отбросил сосуд и открыл левую дверь. Мутная вода разлилась по резиновому коврику у меня под ногами. "Наверное, сейчас меня просто задавит случайная машина, или я сломаю себе шею", - пронеслось у меня в голове. Такси помчалось ещё быстрее, женщина в чёрном, теперь молча устремив взгляд вперёд, как и все другие водители, всё сильнее жала на педаль газа. Машина набирала скорость, ехала быстрее и быстрее, металась зигзагом из полосы в полосу. Я наконец сделал шаг и вылетел из машины.
Боли не было, почему-то ни одна машина не задавила меня. Я стоял на мокром тротуаре, глазея на угрюмый поток машин. Так же как и раньше, синхронно двигались ленивые стеклоочистители: вверх-вниз, вверх-вниз. Из открытой двери дешёвого ресторана доносились звуки старой записи Умм Кульсум, чувствовался запах подгоревшего мяса и восточных пряностей. Старые рекламные щиты на английском чередовались с небольшими вывесками на арабском. Ошеломлённый, я стоял рядом с дорогой, рядом со мной возвышалась огромная сумка с вещами.
Спереди раздался крик: женщина в никабе схватила смуглого мальчика за руку и оттащила его в сторону от дороги. Послышался сильный шум, прохожие что-то кричали. Я оставил свою сумку и подошёл ближе к месту аварии. Вся передняя часть машины, въехавшей в столб, была смята, чёрная кровь медленно капала с закрытой двери водителя на мокрый, покрытый трещинам асфальт. В кресле водителя неподвижно сидела белокурая девочка лет пяти-шести. Кровь ручьём стекала с её разбитого лица на чёрное платьице. Больше в салоне машины никого не было. Рядом валялся небольшой пластиковый стакана, вода, вылившаяся из него уже смешалась с кровью девочки-водителя и дождевой водой. Тут же лежал и планшетный компьютер, с его потрескавшегося экрана на меня смотрело покрытое едва заметными морщинами лицо дамы в чёрном. Её зелёные глаза были широко открыты и подмигивали мне. Оставалось лишь провести рукой по этому экрану, как тогда, на скамейке. Не в силах прикоснуться к этому лику, я развернулся и, пробираясь сквозь шумящую толпу усатых мужчин и женщин в хиджабах, быстро зашагал прочь.