Конкурсный текст: Время сделать что-то хорошее
Автор: rezoner
Он появился, как обычно, непонятно откуда: вот только что его не было, а теперь уже сидит рядом с господином президентом, по левую руку. Склонился к ноутбуку, читает внимательно. Господин президент, по обыкновению, несет какие-то банальности: неуклонная забота, наши приоритеты, традиции... Только иногда прорываются шпанистые интонации - то пообещает начистить кому-то рыло, то спросит, не берут ли его на понт. Удивительно, как он сохранил весь жаргон нашего детства.
Вроде бы раньше он сдерживался. Говорил гладко и обтекаемо, солидно. Приличные люди отзывались о господине президенте с симпатией - гляньте, какой деловитый, работящий. Неужели действительно Гарик сумел так много сделать?
Я смотрел на Гарика и в который раз поражался - как он мало изменился. Хорошо, усы стали погуще, загривок потолще. Но взгляд все тот же, сонного хищного зверя. Красивый, да. Восточная такая красота, по канонам их республики.
Когда он первый раз появился у нас в классе, девочки заинтересовались. Но Гарик тогда был очень скромным. Он краснел и молчал, когда наша первая красавица Ирочка Панкина с ним заговаривала, так что она быстро потеряла интерес. Это потом, через пару лет, в выпускном классе, он расцвел.
Болтуном он стал первостатейным. И не только с нами или с девочками. Как-то довольно быстро он попал в комитет комсомола, и уж там развернулся. Однажды я его спросил - как ты можешь такую фигню нести, самому-то не стыдно? Гарик ухмыльнулся и предложил - давай я тебя тоже протащу в комитет, вдвоем веселее?
Идея меня вдохновила, я даже к его демагогии стал спокойнее относиться. В конце концов, такие правила.
Мы взялись за работу. Гарик поговорил с одним, с другим. Дали мне пару заданий, что-то прочитать, какие-то документы подготовить. Но тут я, совсем некстати, доигрался до персонального дела. Я помню страх и бессилие, когда я сидел на стуле посреди комнаты, а трое из комитета, с Гариком сбоку - за столом, под портретами. И как секретарь объяснял скорбно:
- Мы тут все комсомольцы. И мы должны нашему товарищу помочь исправиться. Это наш долг. Неприятно, да, а что делать?
Гарик сидел молча. Он потом извинялся, объяснял, что он заранее поговорил, и всё, что можно, сделал. Не знаю. С такой характеристикой, которую мне выдали на руки, о Московском университете можно было забыть. Ну ничего, в моем заборостроительном институте тоже можно было чему-то научиться. И я научился, и не хуже многих: в середине девяностых в моей компании уже было две сотни человек, а крышей у нас был РУБОП.
А Гарик снова появился, когда я уже забыл про него. Появился неожиданно, ниоткуда. Сначала в программе «Точка зрения», ведущим. Это было еще понятно, все-таки он окончил факультет журналистики. Куда-то ведь их распределяют? Потом очень скоро он оказался директором Независимого ТВ (от кого независимого, я так и не понял). И еще через полгода, помелькав на брифингах, рассыпав пригоршни бредовых, но ярких идей, появился в скромной хронике, даже не на первых страницах: главой секретариата господина Президента назначен... Нового президента, разумеется. Новенького с иголочки. Может, я был единственным, кто тогда заметил это назначение - слишком всех взбудоражил быстрый бескровный переворот на самом верху.
Секретариат всегда занимался чистой беспримесной бюрократией, плодил бумаги, в которых вязла любая разумная мысль, затормаживал ход истории, вносил кафкианские нотки в жизнь. Я не уверен, но кажется мне, что Гарик именно эту последнюю функцию поставил во главу угла. Машина заработала, не сразу, но надежно.
Пространство, где можно дышать, сокращалось. Закрывались газеты, издательства, телеканалы и радиостанции. Вытаскивались старые законы и изобретались новые. Началась охота на шпионов и вредителей. И везде неутомимо сновал Гарик. Сидел, развалившись, в парламенте. Выстраивал олигархов. Честно смотрел в глаза телезрителям и говорил, глуховато и проникновенно, о нашем трудном пути и о тех, кто ставит подножки. Эти идиотские «подножки» еще успели высмеять в нескольких популярных блогах, как раз перед закрытием частных интернет-провайдеров. Четыре канала государственного телевидения - собственно, всё, что осталось.
Гарик на экране взял микрофон, откашлялся, пригладил усы характерным жестом и заговорил:
- Дорогие коллеги... нет, товарищи! - Он опустил глаза и дальше читал по бумажке. - В эти трудные дни, когда мы столкнулись с непониманием, а то и с прямыми выпадами, настал момент истины. Истины и сплочения...
Я отключил звук и принюхался. Что это за странный запах, откуда? С кухни, что ли?
В коридоре я вдруг вспомнил. Извержение вулкана в Центральной Америке, и ветер доносит сладковатый запах. Сера, конечно. И откуда?.. Я включил свет и отпрянул.
- Не пугайтесь, дорогой Пит, - предупредил меня голубоглазый мужчина в сером плаще, сидевший, поджав ноги, посреди кухни на высокой барной табуретке. - Я не грабитель, все в порядке, я ненадолго. Даже выпить не прошу.
Питом меня со школьных времен не называл никто.
- Вы кто, вообще? Как вы сюда попали?
- У вас звонок не работает, а дверь отперта, - пояснил гость и покрутился туда-сюда на табуретке.
- А в дом вас как пустили?
- Так я ведь живу здесь, - с упреком заметил мужчина. - Вот до чего же вы невнимательны.
Я смешался, пробормотал какие-то извинения, но вернулся к делу:
- Что вам надо?
- А, вот это вопрос важный! - обрадовался незнакомец. - Я к вам по делу, может, заинтересуетесь. Не беспокойтесь, я ничего не продаю. Выпить, кстати, точно не хотите? У меня очень хороший скотч, вы такого наверняка не пробовали, - а тут оказалось, что в левой руке его таится стакан с толстым дном, и льдышки потрескивают в темной жидкости. Запахло лыжной мазью. Или серой? Нет, это его скотч. Бутылка выглядела солидно и старомодно.
- Ну, налейте, - брякнул я неожиданно для себя самого, а гость уже достал второй стакан и твердой рукой плеснул напиток на льдышки. Не было у меня таких стаканов, я точно помнил.
- Прозит, - сказал незнакомец, и мы пригубили напиток. Виски был с сильнейшим запахом торфа и чего-то еще, сладковатого и отталкивающего.
- Я вас слушаю, - обратился я к гостю. - Чему обязан?
- Да ничему специальному, - отмахнулся тот. Он сидел уже гораздо расслабленнее, ноги опустил с перекладины, плащ как-то живописно обвис с плеч. Я поймал себя на том, что слежу за складками, и тряхнул головой. - Кстати, зовут меня Романом, можно без отчества, если не возражаете.
- Возражаю, - почему-то я разозлился. - Вы приперлись ко мне без приглашения, сидите как у себя дома, и разводите фамильярность.
- Хорошо, тогда Роман Георгиевич, - покладисто отвечал гость. - И если вы, Петр Палыч, такой нетерпеливый, перехожу сразу к сути. Скажите, вам ведь очень надоел Гарик Расулов?
Я только что не поперхнулся скотчем. Мелькнуло несколько мыслей сразу - провокация? Шутка?
- Не волнуйтесь, я никому не скажу, - поспешил успокоить меня Роман Георгиевич. - Кроме того, какой грех в этом - ну, надоел, бывает. Знаете, людям и родные надоедают, и даже, бывает, муж или жена, помните классику? А ведь клятву давали, до гроба и тому подобное. А вы ни в чем не клялись, правда же?
Мне показалось, что он глумится. Не мог же он знать, как мы с Гариком в девятом классе клялись в вечной дружбе. Или мог? Кто это вообще такой?
- Я сейчас вам всё объясню, и вы всё поймете, - заверил меня гость. - Да, я про вас многое знаю. Да, знаю, что вы думаете про своего бывшего друга. Знаю, что вам страшно - а кому же не страшно? Вопрос в том, что делать-то? Фер-то ке? Вы пейте, лед растает, вкус пропадет. - Я машинально допил, а Роман Георгиевич тут же подлил мне еще глоток и опять сказал «Прозит!»
- Знаете, я вот часто слышу в эти дни - мол, наступают последние времена, дошли уже до края, - продолжал он. - Это я понимаю, то есть чувства эти, но с интеллектуальной точки зрения согласиться не могу. Истинно крайних времен, где баланс такой, знаете, зыбкий, - он покачал ладошкой в воздухе, изображая этот самый баланс, - не так и много. Думаете, можно было что-то сделать год, два назад? Нет, голубчик. Нельзя.
Я был уже несколько сбит с толка, но рассуждения его меня странно задели, так что я даже поинтересовался - а когда же можно было? И как он докажет, ведь нет, говорят, у истории сослагательного наклонения?
- Вот, я всегда говорил, что он умница, - непонятно заметил в сторону Роман Георгиевич и опять обратился ко мне. - Представьте себе, есть. Вернее даже, не сослагательное оно. Не сослагательное! Никаких «если бы да кабы» - просто кое-что можно еще раз проиграть. Глядишь, оно и получится по другому. Хотите попробовать?
- Я не понимаю, - отвечал я с легким раздражением. - Вы можете как-то попонятнее объяснить, о чем речь идет?
Гость вздохнул, выражение лица его изменилось, пропала неуместная игривость. Он заговорил серьезно и даже жестко.
- Петр Палыч, вы сами видите, что происходит со страной.
Я кивнул молча.
- И вы прекрасно понимаете, кто ее толкает. Кто у нас серый кардинал. Конечно, через год-другой его уберут, и хорошо, если просто снимут. Однако вся работа уже сделана, стрелка переведена, состав едет вот так, - и Роман Георгиевич изобразил двумя ладонями расходящиеся траектории. - Вот тут (он пошевелил левой ладонью) - свобода, процветание, закон, уважение. А вот сюда (жест правой рукой) мы едем. Стрелочник свое дело сделал.
- Так, и дальше что? - я все еще не понимал, о чем идет речь. - Я тут при чем?
- Все-таки, - заметил гость, - вы не умеете думать за пределами своей парадигмы. Надо просто сложить два и два, это нетрудно.
- Ну так сложите. Что у вас за манера такая, загадками говорить. Вы ко мне пришли, а не я к вам, так излагайте по-человечески! - я рассердился, надо признаться.
Роман Георгиевич сел обратно и некоторое время смотрел на меня голубыми своими выцветшими глазами, не мигая. Вздохнул:
- Хорошо, давайте по-человечески. Мы знаем, что проблема в вашем однокласснике Гарике, - он загнул палец на левой руке. - Я обращаюсь к вам, а вы его видели последний раз на выпускном вечере (загнул второй палец). Значит, если вы что-то и могли сделать - то только до выпуска. Правильно?
Я был слегка сбит с толку.
- Ну, положим, мог, и что? Не сделал же.
Роман Георгиевич наклонился вперед.
- Хотите еще раз попробовать?
Вспыхнула нелепая надежда, но тут же угасла. Гость же мой продолжал:
- Завтра утром проснетесь, у вас будет один день. Все, что надо, будет лежать на стуле у изголовья. Беретесь?
То ли провокатор, то ли сумасшедший, подумал я. Если провокатор - то зачем меня провоцировать? Скорее, псих. Надо его как-то выпроводить поскорее, что ли.
- Да, разумеется, берусь. А вам, наверное, уже пора, правда ведь? И мне спать надо, завтра рано вставать, на работу. Заходите еще, только вы уж звоните предварительно, - и что-то еще я такое нес, успокаивающее, а Роман Георгиевич послушно встал, сгреб бутылку и направился к выходу. Пожелал спокойной ночи, и только в дверях обернулся и хитро сказал:
- Не на работу, не перепутайте! - погрозил мне пальцем и наконец вышел.
*****
«Странное готовилось ему пробуждение», - написал однажды классик про своего героя. Но не более странное, чем мне, за это я ручаюсь.
Проснулся я не у себя дома, и не в своей постели. Но это было еще полбеды. Надета была на меня какая-то допотопная майка с лямками, и просвечивала через нее совершенно безволосая цыплячья грудь. Я в замешательстве провел рукой по физиономии. Бородка исчезла, кожа была гладкой, разве что на левой щеке пальцы наткнулись на что-то болезненное - прыщ, что ли?
Я в панике вскочил, путаясь в одеяле. Зеркало висело напротив, и отражало кого-то смутно знакомого. Подвигал одной рукой, другой. Да, определенно это был я. Только гораздо младше.
И комната была - моя, когда я узнал ее, то узнал сразу, каждую мелочь. И кушетка, на которой я спал, и стол у окна, и книжный шкаф, и магнитофон, и катушки с пленкой, и ободранный плакат Пинк Флойда в изголовье. Учебники, сваленные на столе, за десятый класс. Значит?..
О господи! Роман Георгиевич вдруг вспомнился разом, весь наш долгий и нелепый вчерашний разговор. Я без сил плюхнулся на кушетку - черт, забыл, какая она была жесткая.
Дверь вдруг приоткрылась, я судорожно прикрылся одеялом.
- Что ты пугаешься? Встал уже? Молодец, а я думала тебя расталкивать. - Мама посмотрела на часы. - Я побегу, а ты не забудь позавтракать. И не копайся, а то опять опоздаешь. И дверь запри, горе луковое!
- Хорошо! - и голос был не мой, уже не писклявый, но точно выше на пару тонов. Слава богу, мама торопилась, а то бы точно что-нибудь заметила.
Когда входная дверь наконец хлопнула, я перевел дыхание. Так. Будем соображать. Главное - надолго ли меня сюда? Кажется, гость мой говорил про один день. Это еще полбеды.
Мысль о том, чтобы остаться здесь навсегда, вызывала ужас. Я прошлепал к окну, где на стуле висела школьная форма. Как это можно было носить?
Под сложенными брюками лежал конверт желтой бумаги с издевательской надписью: «Петру Павловичу лично в руки, с уважением». Я открыл клапан, заклееный липкой лентой, и обнаружил внутри письмо на одной странице и тщательно заклеенный пакет поменьше.
«Дорогой Петр Павлович! - сообщало письмо. - Спешу Вам напомнить, что времени у Вас один день, распорядитесь им разумно. Помните, что от точного исполнения инструкций зависит Ваше возвращение. Когда Вы доберетесь до класса, но не раньше, откройте второй пакет и прочтите дальнейшие указания. Искренне Ваш, РГ».
На понт берет, подумал я мрачно, но делать было нечего, пора идти. Интересно, а носки и рубашку тут каждый день меняют или как? Я украдкой понюхал и то, и другое. Сойдет, ладно. А какой сегодня день, что брать-то с собой? Я открыл портфель. Алгебра, химия, физика, обществоведение. Тетрадей несколько штук. Ладно, прорвемся - за двойки уже не мне отвечать, в конце концов. И я сунул пакет в портфель.
Я совсем разучился быстро ходить пешком, так что еле успел к звонку. Хорошо хоть, веса у меня было в полтора раза меньше. Но никакой возможности посмотреть, что там, в маленьком конверте, не было: первым уроком была физика, и нас сразу запрягли делать лабораторную.
Мы работали в паре с Гариком, и он все время нес какую-то фигню. Сначала долго рассказывал про то, как ему в воскресенье на сейшене какая-то девка чуть не дала, потом про школу карате, секретную, куда его обещали записать - в общем, мы едва успели к концу урока сдать задание. Наконец, когда мы вышли из класса, я решительно сказал: «Извини, я на пять минут» - и рванул от него по лестнице, наверх, где было у запертой чердачной двери спокойное уютное место.
Второй пакет опять содержал письмо, совсем короткое:
«Напомню, что сегодня 3 октября 19.. г., день, который Вы должны помнить. Памятная книга прилагается. РГ»
Книжка была аккуратно завернута в бумагу с АЦПУ, с дырочками по бокам. Я открыл ее на середине, пробежал глазами пару строчек на тонкой, почти папиросной, бумаге и захлопнул судорожно.
«Верный Руслан». История лагерной собаки. Точно! В этот день, третьего октября, я ничего лучшего не нашел, как забыть ее в парте на обществоведении. Наша Крыса ее нашла. Как же она торжествовала!
Я потом, конечно, врал напропалую. Хорошо, что была отмазка: за месяц до того уехал в Израиль Яша Хесин из параллельного класса, было на кого свалить. Яша дал, я не знал, я не успел прочитать... И потом все-таки это был не Солженицын, так что я отделался строгачом с занесением. А потом с трудом, но разобрался с товарищем, у которого брал книжку. Вспоминать было противно, чего там говорить. Тогда я и с Гариком поссорился - да даже не поссорился, а просто как-то стало не о чем говорить. Он, по-моему, был даже рад, зачем ему было такое знакомство.
Я засунул книжку поглубже в портфель и отправился покурить в Клаб - так у нас назывался туалет для мальчиков на четвертом этаже. По негласной договоренности, там нас не трогали. На кафельной стенке над писсуарами было краской написано: «Кто идет без сигарет - тому в Клаб прохода нет». Нас это, правда, не касалось, мы были старшим классом.
В Клабе был один Жан, и я стрельнул у него сигаретку. Жан по старой дружбе дал мне «Мальборо» - обычно, когда у него стреляли, он предлагал «Приму».
- Ну, что твой шер ами Гарик? Верно служит? - поинтересовался Жан. Он над Гариком как раз все время подшучивал по поводу его комсомольской активности.
Я разозлился. Дело в том, что у Жана-то отец был дипломат, не вылезал из Парижа. Жан шел в МГИМО, и все знали, что его возьмут.
- Слушай, не у всех такой папа, окей? Тебе не нужно жопу рвать, а другим нужно. На твоем месте я бы вообще на эти темы помолчал.
Я думал, поругаемся, и даже пожалел, что стрельнул у него сигарету - как-то неловко получалось. Но Жан был очень миролюбиво настроен в этот день. Так что он затянулся, выпустил красивые колечки и отвечал так:
- Пит, ты в шестом классе историю Средних веков учил?
- И?
- Ты ведь знаешь, что такое сословное общество? Ну так вот. Это все, конечно, несправедливость, эксплуатация и так далее. Но есть один плюс. Думаешь, почему оно тысячу лет продержалось?
Тут мне ничего не оставалось, только спросить:
- И почему?
- А очень просто. Некоторым людям с рождения все было дано. А когда людям не надо делать подлости, чтобы пробиться наверх, у них остается время сделать что-то хорошее. Аcceptez-vous?
Я промолчал, а Жан затянулся последний раз, бросил бычок в писсуар и отправился к двери. Уже взялся за ручку, но остановился, повернулся ко мне и сказал:
- Ты потом всё сам увидишь, вот помяни мое слово.
Тут он был прав. Он даже сам не знал, насколько прав. У Гарика, между прочим, отца не было, а мама работала технологом где-то на заводе, всегда была измотанная и злая. Он меня всего пару раз к себе приглашал, мне хватило. Так что я как раз понимал, откуда он хочет вырваться, и он даже проговаривался сам иногда.
Я курил и думал - а сам-то я? Получалось, что я к элите никак не принадлежу. А что это значит? Тут я вовремя вспомнил логику: если из А следует Б, то из не-А вообще ничего не следует. Но неуютно стало, и даже как-то затошнило, так что я погасил недокуренную сигарету. А тут и звонок загремел.
До самого последнего урока я маялся и не понимал, что делать. Время утекало очень быстро. Еще к тому же я отвечал невпопад, не помнил, о чем с кем говорил вчера, словечки многие забыл. Хорошо хоть, к доске меня ни разу не вызвали, представляю, что бы я им наговорил.
Последним уроком было обществоведение. Мы с Гариком сидели на камчатке, тут можно было разговаривать спокойно, глуховатая Крыса у доски не слышала. Гарик, однако, сначала был занят. Он высыпал на парту кучу денег, в основном серебром, и пересчитывал их, складывая в кучки по рублю. Я поинтересовался:
- На паперти стоял?
- Дурак, - отвечал Гарик высокомерно. - Это взносы за сентябрь. После школы поедем с Кузьмичом в райком, сдавать.
Кузьмич - это был Кузьмин, секретарь комитета. Паршивый чувак, если честно. И вечно от него какой-то плесенью воняло.
Гарик никак не мог досчитать, нервничал, наконец обратился ко мне, уже миролюбиво:
- Пит, что-то не сходится. Проверь, а?
Я глянул на кучки и заржал:
- Ага! Это потому, мой друг, что пятнадцать на восемь - не рубль, а рубль двадцать.
- А, блин! - завопил Гарик чуть не в голос. Крыса тут же откликнулась:
- Расулов, что это тебе так весело? Вы там чем занимаетесь? Иди-ка к доске.
Гарика, однако, так просто было не взять. Он долго и витиевато рассуждал о производственных отношениях и о классовой борьбе, так что меня стало клонить в сон. Скоро он вернулся на место с видом триумфатора, досчитал наконец эти идиотские взносы и сгреб их в красивую папку на молнии с надписью «Делегату XXXII конференции...» чего-то там, я не успел прочитать. Там уже лежали ведомости. Папку Гарик пихнул в сумку и бросил под ноги, посмотрел на часы и принялся строчить записку Панкиной.
Я смотрел на него сбоку и вспоминал, как мне это было тогда странно. Он ведь был самый младший в классе, ему семнадцать было только через год. А вот - усы, рост, и главное, откуда-то он наглости набрался, девчонки на него вешались. Панкина меня отшила, хотя мы гуляли с ней за ручку, даже целовались один раз. Гарик извинялся, предлагал мне - давай я ее пошлю? Но я гордо отказался. Правильно сделал, наверное, но вот до сих пор, в смысле до взрослых лет, как-то было грустно.
А что бы сделал Гарик, если бы получил строгач вместо меня? Я подумал немножко. Да нет, наверное, и тут бы выкрутился. Не знаю, как, но вылез бы. Поступать - есть два года... Стоп, одну минутку!
Меня пробил пот. Вот и решение. Теперь только выбрать момент.
От звонка я подпрыгнул. Все рванули к дверям, а Гарик потянулся, как сытый кот, и повернулся ко мне:
- Слушай, Пит, я пойду отолью, подожди меня две минуты?
- Ага, валяй.
Надеюсь, голос у меня не дрожал и уши не краснели.
Класс опустел. Через пару минут Гарик вернулся, вытирая руки об штаны. Я уже стоял у окна, смотрел, как наши идут по двору к воротам. Осень была в том году теплая. Пахло дымом от горелых листьев, и девчонки из младших классов играли в классики. Доносились их тонкие голоса, стук битки.
- Где моя сумка? А, вот же она. Ну чё, пошли? - Гарик, не дожидаясь меня, вышел, и я побрел за ним. Мне было очень тоскливо и хотелось остановить его.
Но я удержался.
*****
До дома я шел не меньше часа. Спешить было абсолютно некуда, и кроме того, я боялся - а что, если Гарик позвонит и прямо спросит? Не уверен я был, что у меня получится врать ему.
Черт, ну почему у них тут нет мобильников, в который раз подумал я с тоской. Прямо хоть беги в райком. Нет, не успею все равно.
Я даже не смотрел по сторонам, хотя в последнее время часто вспоминал наш микрорайон. Но нет, не хотелось. Ничего не хотелось, только проснуться, и чтобы все было как прежде.
- Петр Палыч!
Я вздрогнул. Нет, это не меня, что за ерунда.
- Петр Палыч, ну что же вы! Я уж иду за вами, иду...
Это намеднишний мой гость, запыхаясь, догонял меня по асфальтовой дорожке. А он ничуть не изменился, даже плащ тот же. Только разве что стал выше меня немножко.
- Ну что вам от меня надо?
- Да помилуйте! Просто иду, вижу - знакомый, как не поздороваться? Поздравляю вас, все удачно прошло.
Роман Георгиевич завернул левый обшлаг, тяжелые часы полыхнули густым золотом.
- Вот сейчас как раз ваш друг папочку отдал и объясняет, откуда там книжка взялась.
- Слушайте, идите вы к черту, а? - попросил я, но, видно, неубедительно. Роман Георгиевич только скорбно покачал головой.
- Петр Палыч, вы всё сделали сами. И сделали ровно то, что хотели. Так что же вы переживаете? Надо, наоборот, радоваться. Впрочем, я понимаю. Первый раз всегда трудно. Единственное, чем могу помочь...
- Ну?
- Ложитесь сразу спать, проснетесь дома. Обещаю, дальше всё будет хорошо.
*****
Деликатное прикосновение к плечу разбудило меня. Вежливый молодой человек, смотрит сверху, но кажется, будто снизу.
- Петр Павлович, пойдемте, пора.
Недлинный коридор, в багровых тонах. Тяжелая дверь сливочного цвета. Ровное жужжание за дверью.
- Ваше выступление, прошу, - протягивает мне папку. Беру, киваю. Дверь раскрывается мягко. Стол во всю комнату, человек десять сидят вокруг. Одно пустое кресло, красного плюша. Свет софитов. Кто это рядом со свободным местом?
- На этом я закончу и передам слово секретарю по вопросам безопасности. Петр Павлович, прошу.
Я сажусь рядом с Гариком и раскрываю папку. Он поворачивается ко мне еле заметно и говорит шепотом:
- Давай, Пит. Не ссы.
Я откашливаюсь. Шрифт хороший, крупный, бумага приятного кремового оттенка. Одно удовольствие читать:
- Дорогие коллеги... нет, товарищи! В эти трудные дни, когда мы столкнулись с непониманием, а то и с прямыми выпадами, настал момент истины. Истины и сплочения...