Конкурсный текст: Бабочки
Автор: opalkina
- А здесь у нас Энди. Привет, Энди, мой хороший! Познакомься, это Мария...
- Мариа.
- Ой, извини. Это Мариа, она теперь будет здесь патронажной сестрой работать. Мариа недавно приехала из... откуда ты, напомни? Шри-Ланка?
- Филиппины.
- Наш Энди здесь живёт уже лет десять, его к нам перевели из детского центра. Он вообще спокойный парень. Не реагирует почти никогда и ни на что. Иногда только возбуждается сильно, бьётся, кричит, снится ему что-то, что ли. Нечасто, пару раз в месяц. Кричит одно и то же, что-то вроде "оро! оро!" Его можно мультиками отвлечь, вон на телике дивидишка, японское что-то, про детей и каких-то духов весёлых. У вас в Шри-Ланке смотрят японское?
- Я с Филиппин. Да, смотрят, аниме везде любят. А что у него... ну, с лицом?
- Щипцы, милая, трудные роды и акушерская ошибка... Мать не спасли, маточные кровотечения - они как Ниагара. Не успели пережать, и без вариантов. А Энди... выжил как-то. Видишь, какой череп искореженный и челюсти перекошенные - позже покажу тебе, как кормить его, кушает он очень мало, и надо всё блендером перетирать и с ложечки...
- А что он любит?
- Из еды ничего не любит. Иногда по нескольку дней ничего не впихнуть, вызываем медсестру, капаем глюкозой. А так - ну вот мультики эти любит. В саду любит, когда коляску выкатишь в тёплую погоду, сидеть под "бабочкиным кустом". Мычит потихоньку, вроде бы даже глаза на бабочках фокусирует. Они его, знаешь, совсем не боятся, садятся прямо на руки, на плечи, на волосы... О, пошла слюна рекой, вот салфетки, ему часто нужно вытирать, видишь, челюсти не сходятся, если запустить, то кожа трескается, воспаляется, ужас-ужас. Чего шепчешь-то?
- Деву Марию прошу за него, заступницу.
- Католичка, что ли?
- Да.
- У меня внучка в Италии учится, за ней там ухлёстывает какой-то архитектор, тоже католик. И что твоя религия говорит про таких, как Энди?
- Говорит, что пути господни неисповедимы, и даже если кажется, что подобное существование лишено смысла, то он просто от нас скрыт...
- Ага, ага... Так, подгузники у нас хранятся вот здесь, менять их положено каждые три часа, даже если сухой, неважно...
Костёр сильно чадил. У него сидело трое мальчишек, стараясь не обращать внимания на мельтешение позади. Розовый слон пыхтел и оборачивался паровозом, потом радужными волнами начинал метаться вокруг костра, потом становился зелёной коровой и тянул к мальчикам дрожащие копыта, внезапно прорастающие погремушками.
- Слушай, уйми её, - сказал Марк. - Какое нужно терпение, а?
Фаас вздохнул, поймал синюю медузу за щупальце, ойкнул - обожгло, потянул на себя.
- Давай, Эсме, иди сюда, хорошая моя девочка, - говорил он. - Вот так. А где у нас ножки?
Щупальца задрожали, стали пухлыми ножками.
- А где у нас носик? Где щёчки? Пика-бу! - и вот у него на коленях уже смеялась годовалая малышка, с носиком, щёчками, и всем, что полагается. Фаас опять вздохнул и сосредоточился на том, чтобы держать сестренку в правильном обличьи.
- Чего вы хотите, - сердито пробурчал он, глядя на огонь. - Ей всего-то год и два. Она только-только выучила, где у нее нос и колени. Как она вам будет форму держать, если она сама не знает, какая у нее форма?
- Ну, ты-то знаешь, - сказал Никита. - Ты ей и держи.
Он ойкнул и сам на секунду превратился в Чебурашку, потом в Гарри Поттера, потом обратно в себя - полноватого семилетнего мальчишку. Марк и Фаас засмеялись, но не обидно, по-дружески. Никита пожал плечами и неловко улыбнулся.
- Расскажи еще раз, как он всё объяснял, - попросил он Марка. - Раз уж ты успел с ним поговорить до того, как он заснул.
- Ну, он говорил про бабочек, - сказал Марк, глядя в огонь большими тёмными глазами. Черты его лица оставались одинаковыми, но цвет кожи менялся от светлого до темно-шоколадного, как будто Марк не мог определиться, хотел ли он быть белым или негром. - Про бабочек и смерть...
Дети помолчали. Сопение и храп раздавались от огромной серой туши за их спиной - существо, похожее на мультяшную сову и кота одновременно, крепко спало, лёжа на спине.
- Ма-ма, - внезапно сказала Эсме. - Де мама, Фас? Ма-ма-ма-ма!
Фаас замер, и Никита заторопился перевести разговор, вернуть его к тому, что их ждёт.
- Как, он сказал, его зовут?
- Тоторо, кажется, - сказал Марк, сжимая виски. - Он - дух этого места. Он спит и набирается сил. А когда он проснется, то нам поможет отсюда выбраться.
Никита отвёл глаза от костра. Они сидели на склоне невысокого холма, свет вокруг казался вечерним, хотя солнца нигде видно не было. Перед ними расстилалась тёмная равнина, поросшая низким колючим кустарником и серой травой. Кое-где бурели заболоченные низины, над ними роились облака гнуса. Всё выглядело отвратительным, бесконечным и унылым.
- Где мы? - спросил он Марка, зная ответ.
- Я думаю, мы... в долине смертной тени, - прошептал Марк. - Ну, той, из псалма. Где "не убоюсь я зла".
Над костром повисло молчание.
- Аотьки, - засмеялась малышка. - Фас, аотьки!
Стайка разноцветных бабочек налетела на холм, закружилась над детьми и над спящим существом. Когда Тоторо вдыхал, они стягивались совсем близко к его круглой серой морде, когда выдыхал - разлетались веселым облачком. Эсме высвободилась из рук Фааса, расплющилась в огромную розовую бабочку, запорхала над ними.
- Он говорил, что люди - как гусеницы, - сказал Марк, не отрывая от нее темных глаз. - Все время едят. Напитываются знаниями, чувствами, мыслями, опытом, книгами, музыкой, любовью. Растут, меняют кожу, едят ещё, пока не чувствуют, что хватит, что они готовы. Смерть - это окукливание, и они выходят из её кокона теми же, но непохожими. Бабочкам не нужно есть, их тело сделано из того, что гусеница съела в прошлой жизни. Их дело - лететь на свет и радоваться полёту.
- А мы тут причём? - спросил Фаас, протягивая вверх руку. Эсме села на его запястье, переливаясь всеми цветами радуги.
- Мы не набрали, сколько надо, чтобы стать бабочками... Поэтому мы ждём, пока Тоторо проснется и нам поможет.
- Да уж... сколько мы там съели, - сказал Фаас горько, глядя на сестру. Он не удержался и превратился в Человека-Паука, потом собрался обратно в себя, взъерошил жесткие светлые волосы. - Её вон мама вообще ещё грудью кормила.
- Нам бы только до мамы добраться, - сказал он тревожно. - И до папы. Мы в отпуск летели на самолете. Папа говорил - там дельфины и много фруктов. Мама обещала меня научить с трубкой нырять в океане... А я акул боялся, дурак.
Бабочки взлетели в небо, рассеялись горстью разноцветных конфетти. Костёр перед детьми вспыхнул зелёным и погас. Они почувствовали радостное волнение, как будто что-то, чего они ждали, наконец настало, как день рождения, как рождество, и вот сейчас будут подарки, и смех, и чудеса. Они обернулись навстречу широкой улыбке проснувшегося Тоторо - зубы были белоснежные и огромные, каждый с ладонь. Он был почти круглый - колобок с торчащими ушами, очень ладный какой-то, добрый. Эсме села ему на плечо, всё ещё бабочкой, но тут же стала девочкой, покатилась по мягкой шкуре, по тёплому круглому животу, спружинила, отлетела в руки Фаасу. Никита подошел поближе, потрогал серую шерсть. Она искрилась электричеством, пальцы забавно щекотало.
Тоторо раскрыл пасть и громко заревел, так, что мир вокруг завибрировал. Над мрачной долиной поднялся ветер, по серой траве пошли волны. Не касаясь её, к холму бежал огромный автобус-кот с полосатым хвостом и каким-то немыслимым числом ног - то казалось, что их четыре, то шесть, а то и вовсе несколько десятков. Поперек рыжей морды сияла такая же безумная зубастая улыбка, как и у Тоторо, как будто кот был той же сущностью. Автобус остановился, зарычал приглашающе, в боку открылась дверь. Дети нерешительно мялись у полосатого бока, но мягкие серые лапы уже подталкивали их, торопили внутрь. Кот оттолкнулся и побежал по низкому небу.
- Оро! Оро! - закричал с холма им вослед смешной серый гигант.
- Он же не говорит почти, - сказал Никита Марку. - Как же он тебе про бабочек объяснил?
- Нуу, - протянул Марк, - он просто на меня посмотрел вот так, и заснул, а я сам всё сразу понял. Вот ты же сейчас тоже сразу понял, что всё будет хорошо, да?
Никита откинулся на меховое сиденье - живое! и улыбнулся. Конечно, всё будет хорошо.
Волшебный кот Тоторо нёс их над мрачной долиной, из тёмной травы тянулись к детям липкие щупальца, но автобус отпрыгивал, менял направление, и те бессильно падали, рассыпались в пыль.
Ненависть не могла коснуться девятилетнего Марка (не трогай маму, дядя Джей, не смей её больше бить, пошёл ты, пошёл, урод грёбаный, сука пьяная, я полицию вызываю, нет, нет, мама! мама помоги! ма...)
Страх не дотягивался до восьмилетнего Фааса и его маленькой сестрёнки (дамы и господа, мы входим в зону турбулентности, просьба пристегнуть ремни и привести спинки кресел в вертикальное положение, возможна сильная тряска, но капитан уверяет, что волноваться не о...)
Беспомощность пыталась снова утянуть Никиту за собой, как тогда на пляже, когда мама бежала к нему и кричала, но волна уже тащила мальчика, переворачивала, накрывала с головой, заливала в горло соленую смерть, и вот уже свет в глазах пророс чёрными кругами, и мамин истошный крик вспыхнул в голове и исчез (Никитаааааа...)
Мощные лапы несли их над несбывшимися жизнями, несли туда, где маленьким гусеничкам хватит сил стать бабочками и полететь дальше.
- Оро! - засмеялась Эсме.
- Оро! Оро! - неслось им вслед с холма.
- Оро! Оро! Оро!
- Ну что ты, успокойся, успокойся, хороший. Энди, успокойся. Мариа, быстро включи диск с мультиком, мне его не удержать, вон как бьется, сейчас еще с кровати свалится... Уух, ну и запах пошёл, сейчас покажу тебе, как ему подгузник менять. Смотри, Энди, вот твой мультик любимый. Сделай погромче, Мариа. И окно открой, задыхаюсь. Всё, перестал дёргаться, отвлёкся на телевизор. Сядь-ка с ним посиди, подержи его за руку, я схожу за перчатками и за освежителем воздуха.
- Вот так, Энди, успокоился, и молодец. Ты меня, наверное, не понимаешь совсем. Ты живёшь в своем мире, он с нашим вряд ли пересекается. Надеюсь, ты там счастлив. Делаешь какие-нибудь важные интересные дела, видишь цветные сны. Да? Ты спи, спи, я о тебе тут позабочусь.