Конкурсный текст: Назови это верой
Автор: solokha
15 апреля
-Пошла вон, истеричка!
Ну, я и пошла. Посмотреть, скоро ли расцветут за двором чайные розы, желтые с мягкими лепестками. На заборе болталась старая тряпка, которую давно полагалось бы снять и вытащить на мусорку, и даже ее оплели какие-то нежно-зеленые веточки. Весна наступала неумолимо, и я чувствовала, что ничего хорошего она в этом году не сулит. Главное было промолчать о своих предчувствиях. Можно пойти пешком через едва просохшую грязь виноградников в арабскую кафешку, и там попросить у флегматичного усача, чем-то напоминающего исхудавшего майского жука «вахад заир», непре6менно с кардамоном. Можно прихлебывать кофе из маленькой чашечки, наблюдая, как посреди улицы почти танцует с метлой полусумасшедший дворник в съехавшей набок куфие.
Любимый муж сказал «пошла вон» - ну я и пошла себе, не раздумывая. Через пару часов вернусь и сделаю вид, что ничего не произошло. А если неохота к арабам, можно сходить на ферму, покормить с руки каурого жеребца, потрепать по свалявшейся шерсти дворового пса, послушать, как бормочут на птичьем дворе куры, как переступают копытами за своей загородкой козы. Обязательно купить у хозяев баночку апельсинного меда и грамм двести мягкого сыра. Вернуться домой, поставить мед на верхнюю полку, с сыром сделать греческий салат и теплые бутерброды. Улыбаться и молчать, будто я в самом деле непроходимая дура восточного образца, оживший вариант тряпичной куклы Фатьмы, которая в детстве пылилась в моей комнате на книжной полке.
Когда я на цыпочках, стараясь не стучать, не пылить и не скрипеть, приоткрыла дверь, муж повернулся от компьютера и сказал:
-Феофания.
Терпеть не могу, когда он меня называет этим идиотским именем. Я даже по паспорту давно Фанни. С Феофанией упорствовала только бабка Нина, пока жива была. Зачем только ей позволили в свое время дать мне имя? С другими все нормально получилось: брат Тим, кузен - Дима, и только я, блин, - Феофания!
-Привет, Гаврик! - ответила я.
Он повернулся, дернул щекой и чуть слышно фыркнул, явно злиться. В таком настроении он мне очень напоминает камышового кота, недоброго, желтоглазого, вечно полуголодного.
-Ну прости, Габи,- не буду,- я решила не обострять лишний раз.
Того и гляди и впрямь бросит меня. А я его люблю. Это аксиома, о которой даже задумываться не стану. Люблю.
-Ты где была?
-На море.
-До моря у нас как-нибудь шестнадцать километров, а машину ты не брала.
-Какая разница, куда я ходила, вот скажи. Не к любовнику, это ты должен понимать. Тебе при этом никто не мешал, не раздражали тебя, не убивали твое драгоценное время…
-У тебя опять истерика.
-Уже нет,- я испуганно сбавила обороты.
-Ужин в доме есть?
-Сейчас будет.
На кухню я всегда убегаю бодро и весело. Продукты меня слушаются охотно, вообще все условно-живое со мной ласково, и животные тоже липнут, проблемы порой возникают лишь с людьми. Это, наверное, потому, что излишняя эмоциональность грузит только людей, звери воспринимают ее как должное, а растения и вещи вообще не чувствуют. Они воспринимают только общий фон - понимание, тепло, воображаемое солнышко в ладонях. Тесто всегда поднимается в правильных руках и попутно успокаивает; от лимона исходят чуть щиплющие пальцы кисловатые лучики; мята обволакивает ладони светлой горечью; яблоко греет идеальным балансом сладости и кислоты. А главное, на кухне я не боюсь сделать что-то не так. Даже если ошибусь, подмигнет с полки сахар, сама скатится в руки корица, ткнет под локоть острая паприка, бросится в глаза базилик - и вкус блюда удастся поправить.
Габи ест молча и немного рассеянно, а я смотрю на его длинные смуглые пальцы, такие гибкие, такие тонкие по сравнению с моими коротенькими «сардельками».
-Устала? - спрашивает муж.
Я только качаю головой и поправляю ему воротничок. Люблю, конечно люблю.
17 апреля
Часа в три ночи меня будто мимо воли вытягивает в салон. С верхней полки, там, где Шекспир и Гомер, за три томика до Золя, смотрит в упор колода Тота. Как она там оказалась, ума не приложу. После прошлого случая я ее точно прятала в ящик стола, а ящик запирала на ключ. Следовало бы и ключ выкинуть на мусорку. Дело в том, что карты мне не врут. Более того, в ответ на будничный вопрос раскладом кельтский крест они начинают предупреждать о событиях серьезных и несколько отдаленных. Зачем мне, к примеру, прошлой осенью было знать, что в зиму я две недели проваляюсь с воспалением легких, если избежать болезни не было никакой возможности?
Зачем я шутки ради погадала дуре Ксане, а колода с идиотской откровенностью поведала о том, что муж ее непременно бросит? Ксана потом орала, что я накаркала и перестала со мной общаться… Будто у меня так много друзей, что можно ими разбрасываться. После того случая я и убрала карты, чтобы не было искушения.
Спрятать то спрятала, но когда им взбредет в голову что-то сказать, они сами лезут в глаза, настолько упрямо, что увернуться нет никакой возможности. У меня просто слабая воля, об этом знаю я сама, и они, разумеется, тоже знают. В этот раз колода
два раза подряд выдала комбинацию смерти. Я прислушалась к сонному дыханию мужу, посмотрела на невинно колышущуюся салатную занавеску, подошла к чайнику, ударила по кнопке,- тот умиротворяюще зашумел. Ерунда все, конечно. Совпадение и дурацкая ошибка. Возможно, они просто злятся, что я не беру их в руки, не разговариваю с ними, вот и пугают. Смешно, конечно, но смерти боятся даже те, кто своими глазами видел, как медленно расползается, приближаясь, пятно света в конце ломаного темного перехода. Никто не знает, что там, но в свое время я явственно ощущала запах яблок и меда, как перед осенними праздниками. Запах желтых в крапинку мягкий яблок «золотистого» сорта и наплывающий свет…
Я еще раз потянулась к колоде (уточни, успокой, отмени свою страшную оговорку)… Но она все твердила свое - темный переход, населенный чудовищами, и пятно света за ним. Ближе к утру я все же провалилась в тяжелый, вязкий сон, вспоминая приснопамятный слова Эпикура.
«Пока мы здесь, ее еще нет»… Еще нет…
А когда она пришла - уже не больно… Я знаю, что за переходом свет. Если хотите, назовите это верой.
Габи всегда был соней. Пробуждается он, только почуяв запах свежего кофе и булочек с корицей. Тогда вздрагивают его темные ресницы, проявляются и тут же снова разглаживаются жесткие складки, наметки будущих морщин на смуглом лице, расширяются тонко вырезанные ноздри… Наконец он дергает ногой и бормочет что-то. Тогда я тихо, почти шепотом, произношу слова, с которых у нас начинается утро:
-Кофе готов…
Не милый, не дорогой, не любимый, а просто «кофе готов», мы не любим играть в громкие слова, а в преувеличенно нежные - тем более. Если попытаться определить в процентном соотношении, то процентов 55 тем для нас вообще закрыты. В том числе, мы никогда не говорим о Руфине. Руфина, Руфина… У нее рыжие волосы, тонкие щиколотки и грудной голос, мягкий и теплый. Если моя речь схожа с раздражающим щебетанием мелкой птицы (тем более, что я всегда фальшивлю при пении), то ее - льется плавно, точно весеннее облако, текущее вязкой ночью над холмами, вбирающее в себя аромат ночных цветов и отдаленный голос шумящих где-то над Араратом гроз. Сперва Габи просто помогал ей, он ведь у меня очень добрый. Приходил, рассказывал, как ей, бедной, тяжело живется, и мыл руки, пахнущие неотступно дорогой туалетной водой. Потом муж стал пропадать у Руфины по несколько часов по два-три раза в неделю. Я ни о чем не спрашивала, поэтому он мне и не врал. В какой-то момент я поняла, что молчать придется очень долго, чтобы не сломать случайно наш дом, и так хрупкий. Поняла, вздохнула глубоко, разбила, как бы случайно, чашку, и пошла раскатывать тесто для вишневого штруделя.
Мы с колодой Тота еще пару раз сыграли в верю - не верю. Мне приснилось, что во мне зреет какая-то болезнь, исподтишка раскидывая по телу липкие щупальца. Страшно становилось от того, что никаких неприятных ощущений не было, кроме понимания, что оно - там. Сидит и работает потихоньку. На всякий случай я сходила к своему семейному врачу, Марте. Та пожурила меня за давление, которого я не замечала, назначила анализы крови и сказала, что я практически здорова.
А через неделю я случайно нащупала маленькой уплотнение в груди. И оно меня сразу будто морозом шибануло по пальцам: оно! Марта нахмурилась, сказала, не глядя на меня, что ничего страшного не происходит, но «на всякий случай проверим».
А пока не пришли результаты анализов я стала аккуратно подготавливать мужа.
-Что бы ты сказал, если бы я тебе предложила уйти к Руфине?
-Ты совсем идиотка?! - Габи поперхнулся кофе - зачем мне к ней перебираться, ты моя жена…
-Предположим, я серьезно больна и скоро умру.
-Ты больна?
-Ну, не знаю…
-А не знаешь, так не буди лиха…
Может, и правда, не стоило будить его, одноглазое, страшное, спящее под забором на невидимой цепи.
А ночью цепь размоталась. Мне приснилось, что я в самом деле ухожу. Пасть туннеля, черная и зловонная, все приближается. Позади остается запах теплого хлеба, ощущение послушного теста под руками, звуки отдаленной музыки (кажется, фоно и флейта), узор листьев винограда и падубка. Ночь бездонна, будто колодец, и наполнена призраками, а до рассветного пятна лететь и лететь сквозь черноту. Чернота, правда, была не абсолютной, от стен исходил теплый желтый свет, а сверху спадало нежное голубоватое мерцание. И эти два потока, встречаясь перед глазами летящего, шептали ему, что там, впереди, пятно, постепенно увеличивающееся, пахнущее яблоками и совсем немного, морем. впереди лопочет что-то, листва или птичьи крылья…
Проснулась я от того, что Габи положил мне на плечо большую, теплую руку. Просто положил руку и прошептал:
-Люблю.
Для него это много.
Анализы, как это ни странно, показали, что образование несерьёзное и доброкачественное. Карты отдыхают себе в ящике. Они, кстати, «передумали» и уверенно обещают мягкую переменную облачность в судьбе.
Не ведаю, какова она, жизнь после жизни, но, по-моему, там пахнет яблоками, и шумят крылья. Это не знание. Если хотите, назовите это верой.