Конкурсный текст: Послесмерть
Автор: helgvar
Стонущий звук отражался от стен тоннеля, множился, переплетаясь в глубокий нутряной гул. Свет мерцал легкой желтизной. В просторные, окаймленные черными резиновыми лентами окна напирал мрак, подмигивающий смутными абрисами проносящихся конструкций.
Виталий осторожно выпростал руки и ноги, повертел головой, ожидая услышать хруст затекших позвонков. «Долго же, - подумал он спокойно и отстраненно, будто о дальнем родственнике, - долго я, видимо, спал!»
Метро, конечно же. Едва придя в себя, он нервно выдернул из кармана неизменную серебристую коробочку портсигара, не глядя нашарил нужные металлические пластинки, воткнул за ухо сразу три - до щелчка. Приторная волна тошноты приподняла его чуть ли не до оклеенного рекламными листовками потолка вагона. Единственная привычка, которая была его собственной. Личной.
Памятью.
Но, разумеется, - не единственная привычка вообще.
Среагировав на запах, Виталий поднес к лицу левую руку, ткнул в пересохшие губы фильтр, глубоко затянулся, хотя уже узнал в дыме привкус марокканской травки. Он смотрел в окна, пытаясь понять, что за город, что за время года. Что, если на то пошло, за год на дворе. В глаза человеку, сверлившему взглядом его затылок, смотреть не хотелось. Особенно учитывая сигаретки!..
Неожиданно он почувствовал странное тепло слева, потом где-то далеко - впереди и внизу… еще и еще. «Ну его к черту, - лениво колыхнулась мысль, - и здесь неплохо.» Он знал, что не утерпит; но - позже.
- Ах, че-о-орт, - услышал он слева хриплый грудной голос. Женщина. И, святые макароны, он знает эту интонацию, знает! - Прэд?!
Он внимательно посмотрел в окно. Мешки под глазами, испещренный чешущимися розовыми пятнами нос, жидкие пряди, перечесанные через блистательную лысину. Не хуже обычного, хотя прическа и удручает. Временами Виталию думалось, что это такой изощренный и высокий юмор Господа: оставить напоследок хоть реденькие волосенки, чтобы прикрыть преждевременно обнажившуюся макушку; но гораздо чаще Прэд думал, что и застенчивая плешь свидетельствует о невыразимой милости божией к нему, бестолковому и отчасти безумному. Все возможно, да?
Ну, с богом. Виталий криво усмехнулся и повернулся к соседке.
«Не смотри на читалку! Только не на читалку!»
Это была Грета. Та самая Грета Милош, повар невероятной известности и редкого остроумия. Насколько знал Прэд, ничего сложнее поваренной книги не написавшая. Наверняка, до сих пор зачитывают до дыр … Виталий на секунду замер, представив себе непрерывную послежизнь. И только потом осознал, что именно увидел в первый же миг.
- Привет! - мило сказала полностью голая Грета, и Прэд судорожно сглотнул. Забыв обо всяческих правилах приличия, он уставился на ее человека. Как ни странно, читателем книги Милош оказался не юнец, не озабоченный мужичок средних лет и не страждущий и вожделеющий старикан: длинноногая стройная брюнетка с короткой стрижкой и аккуратной точкой гвоздика в левой ноздре. Грудь, зарегистрировал Прэд автоматически, высокая и крепкая на вид, что заметно даже под легким плащиком - «ага, значит, здесь осень… или южная зима!» - да только ей не равняться с обнаженным пятым размером Греты…
- Спасибо, хоть на читалку не поглядел, - добродушно рассмеялась Грета, искрясь глазами. Она не чувствовала неловкости от наготы: привычки и представления читающей исподволь примешались к ее собственным, как и у Виталия - с той сигареткой.
Он затянулся быстро и жадно, понимая, что не сумеет отвернуться. Голую Грету Милош в той жизни увидеть было просто негде: несмотря на беспорядочную личную жизнь, в мужские глянцы она почти не совалась и уж всяко не позволяла домашним видео или чему-то еще попасть на общее обозрение.
- Извини, - выдавил Виталий, - больно ты сногсшибательна.
- Ты, кстати, не на ногах тут, а на смартфоне, милочка, - улыбалась Грета, - так что придумай-ка новое слово, не ленись!
- А тебе… - Виталий уже почти вспомнил правила стремительного, как горный поток, флирта, как вдруг почувствовал нестерпимый жар, доставший издали. Руку скорчило, дернуло, и он инстинктивно шарахнулся прочь - подальше от места, где погибала книга. Его книга. И частица его самого вместе с ней.
- Приветствую! - дружелюбно пророкотал кто-то рядом с ним, и тут же эхом с другой стороны прозвучал более низкий, скрежещущий голос.
Виталий пытался отдышаться - и осмотреться хоть чуть-чуть. Снова вагон, снова метро, только на этот раз поезд рассекает подрумяненные серые сумерки осеннего утра. Вереницами проносятся опоры и деревья. Опоры густо увиты проводами, деревья же лишь слегка золотились, почти полностью облысев. Вместо сигареты у Прэда в руке оказался батончик «Пикник». Уже надкусанный.
Он с отвращением посмотрел на шоколадку, сгибая и разгибая пальцы правой руки.
- Едал я и похуже, изволишь ли знать, - гулким хохотом отозвался сосед слева, и тут уж нельзя было не обернуться.
- Чтоб меня… - протянул Виталий невежливо. Картина по нынешним временам была куда там голой Грете Милош.
Изборожденный морщинами лоб с мощной складкой между седыми бровями, густые, спускавшиеся обок пухлых алых губ усы, серебристая бородка, окаймлявшая челюсти, большие серые глаза и черный головной убор книжника. Мать честная…
- А почему вы говорите… голосом Пантагрюэля? - только и сподобился выдать Прэд. Еще мгновение назад он бы с уверенностью сказал, что Рабле если и можно встретить, так уж точно не в метро. Поди ж ты.
Сутулившийся Рабле сардонически усмехнулся и махнул рукой:
- Сами-то как меня представляли, а? А это же ребенок совсем…
Виталий понимающе кивнул, решительно не представляя, что еще можно сказать одному из основателей их ремесла, одному из его собственных вдохновителей. Икон. Идолов. Муз.
За пятьсот-то лет еще не того насмотришься, ведь даже Прэд в послежизни побывал в разнообразнейших местах - от саванны и до иглу. Отчасти потому он избегал изучать собственный костюм: слова «современный писатель» подсказывали читающим весьма и весьма замысловатые, потрясающие варианты и сочетания.
- Не тушуйтесь, юноша, - дружески каркнул автор справа, - теперь и здесь мы все равны, не так ли?
Еще более длинные усы свешивались у тощего, сверкавшего черными глазищами писателя по обе стороны седого клинышка эспаньолки. Курчавящиеся волосы оказались коротко острижены, брови - густыми и не менее седыми, а вот высокий, слегка покатый лоб - изумительно ровным, здорового цвета. Виталий усмехнулся собственным мыслям. Все они тут одинаково здоровы.
Покойники. В отпуске.
Даже музы.
«Но и самый лучший отпуск может надоесть, не так ли?»
- Я знаю, - уверенно сказал испанец, - я-то как раз похож на собственного героя, верно?
Прэд кивнул, непроизвольно улыбнувшись в ответ. В окна рванулось отчаянно синее небо, по которому разбежались крохотные белые овечки облаков, а внизу уже обжигала искрами идущая рябью река. Поезд понесся по мосту.
«Интересно, как я отреагирую на какие-нибудь стратолеты? Если, конечно, до… - Виталий запнулся, - доживу. Если доживу.»
- Мне отчаянно хочется прочь из послежизни, - мрачно заявил он вслух, не глядя на соседей, - Когда я жил, ничего так не боялся, как смерти, ничего. Пустоты, небытия… трусил, как же я трусил!
Он закрыл лицо руками, выронив шоколадку.
- А теперь мне кажется, что зря я тут задержался, - тихо прорычал Прэд. - Ах, да если бы только можно было собрать в одном месте все, написанное мной, все опубликованное - и сжечь! Закончить - раз и навсегда. Не пробуждаться неизвестно где и неизвестно когда. Не бояться того, что не проснешься, но и того, что снова и снова будешь просыпаться, тоже не бояться! Послеумереть…
Подумав, он повторил, смакуя слово:
- Послеумереть.
- Вы уже испытывали… огонь? - тихо спросил Сервантес, больше не глядя на Прэда, - Каково это, когда жгут книги, ваши книги, - известно вам?! Мальчишка! Это боль, о которой даже нам не удастся рассказать, о которой нельзя говорить! Это горше собственной смерти, это….
- Как смерть ребенка, - глухо, но все еще рокочуще вставил Рабле, - это как смерть ребенка, которую ты можешь испытать - и испытываешь сто раз, тысячу раз. И необязательно в огне, - вдруг сказал он, - ветер и снег, и вода тоже могут уничтожать. Даже мелкие книжные черви… и кто может оказаться готовым в одночасье перенести всю эту многократную муку?..
- Да черт бы с ней, - грубо отрезал Виталий. - Лишь бы один раз и навсегда.
Поезд пересек реку и углубился в жилые кварталы, а потом нырнул под землю.
- Мы знаем способ… - тихо сказал Сервантес, - и еще не так давно могли бы помочь. Но не сейчас.
- Посмотри, где мы находимся, - спокойно сказал Рабле, - и подумай, сколько их есть, наших детищ… и сколько их может быть сделано по первому требованию.
Мерно светились экраны читалок - под ними троими, но и дальше вдоль вагона нет-нет да и поблескивал монитор, с которого читали. Бумажных книг Виталий разглядел всего парочку, да и те в плачевном состоянии, на скотче, дратве и клею после множества починок.
- Что же делать? - тихо спросил он, чувствуя, как наливаются свинцом веки. Можно было попробовать отвернуться от всех, отказаться от бесед с попутчиками, от разглядывания пейзажей, от занятных развлечений с привычками и повадками читателей… но выдержал бы ли он, Прэд не знал.
Скорее всего, вряд ли.
- Танцевать, - спокойно сказали соседи почти в один голос, - петь… общаться с другими… Например, с ним.
Виталий увидел, как на несколько секунд выросла над читавшим его книгу мальчишкой, фигура в кожаных штанах, фуражке и майке. «Продолжайся, представление…» - раздалась мелодия рингтона, и Прэд вдруг понял, что слишком многого не видел раньше.
Не только писатели! Он оглянулся - и увидел задумчивого да Винчи, то возникавшего, то пропадавшего возле маленькой блеклой «Джоконды» на рекламе фирмы по дизайну интерьеров, потом разглядел подвижного, смеявшегося Синатру в лихо заломленной федоре.
- Со всеми, - сказал он, и старшие товарищи закивали: «Да, да; и раз тебе мало жить прошлым, начинай творить дальше. Еще. И еще. И когда-нибудь сам… Сам.»
Поезд стонал, наполняя тоннель гулом, торопясь донести до места хрупкую жизнь - и послежизнь, пульсирующую ей в унисон.
Тех, кому мало прошлого.
Неумирающее вдохновение.