Конкурсный текст: Никому не нужный рассказ
Автор: DamnCynic
Поздней ночью мы сидели с ним на кухне и усердно пили водку. За окном была кромешная тьма и тишь августа, и мы отражались в стекле, как в зеркале, подсвеченные яркой кухонной лампой. Павел рассказывал мне про эльфов, а я всё подливал ему, следя, чтобы он пил до дна.
- Я не могу понять, ну вот почему на меня они все ополчились? - жаловался Павел.
Я вежливо хмыкнул и заел салом. Увы, оно было уже не то, что пару часов назад: не твёрдая, аппетитная белая пластинка с изящной прожилкой солёного мяса, а глянцевое бесформенное нечто, расползающееся во рту неприятным слоем жира. Самое то для закусывания тёплой водки и поддержания нужного градуса русской экзистенциальной тоски.
- Как будто писать про эльфов - это что-то плохое! - продолжал Павел. - Я же не какой-то фанфик делал. Это был полноценный хороший рассказ, понимаешь ты?
Я понимал. За салом последовал кусочек чёрного хлеба, ещё не чёрствый, сохранивший ржаной аромат и густой, чуть сладкий вкус. Есть всё же что-то общее между традиционным русским застольем «по душам» и японской чайной церемонией...
- Там совершенно другая история была! Ну вот кого обычно берут за эльфов? Сейчас давай не будем брать вот эти сказки ирландские, или что там... Толкиена... Ну вот пусть это раса человекообразных гуманоидов... Так, сейчас, - Павел вкинул в себя содержимое рюмки, скривился, как от яда, крякнул.
- Сало, Паша, сало!
- Ну вот. Они когда-то давно жили на Земле, построили цивилизацию и улетели в космос. Такое от-вет-вление человеческой цивилизации, - Паша хватанул пятернёй воздух, словно пытаясь поймать ускользающую способность говорить. - Они далеко ушли в развитии, мутировали, с людьми размножаться уже не могут. То есть два разных вида по сути. И вот, я это развиваю...
- Про эльфов в космосе писал Лукьяненко.
- Да знаю уже, - Павел помрачнел. - И про Украину мне тоже ткнули. Сейчас только сядешь писать про братьев-небратьев, и тут же кто-нибудь вспомнит про Украину, - он оглянул остатки еды на столе и съел кусочек лежалого сала. - А ведь тема вечная. «Тарас Бульба» разве не об этом? А даже Каин и Авель! А мне ставят на вид, дескать, смешал эльфов, политику...
- А разве не так?
Окно было приоткрыто, и висящая на проводе лампочка иногда немного качалась от дуновения ветра. Квартира была не готова к приёму гостей: я, конечно, сослался на ремонт - вечную причину любой разрухи. Хотя будь даже по-другому - всё равно, есть что-то глубоко правильное в голых стенах под обои, нищих окнах без штор, «лампочке Ильича» под потолком и старом столе, не до конца оттёртом от замазки, когда сидишь вот так ночью с приятелем и лечишь его душу водкой и нехитрой закусью. И эта комбинация «водка - сало - хлеб»...
- Нет, не так, - горячо спорил Паша. - Совсем не так. Я просто хотел показать, что даже если есть два пути человечества и они разошлись, то потом обязательно сойдутся. Даже если люди стали такими разными... Даже если часть одичала, а другая стала... Ну...
- Снобами? Расистами?
- Как-то так.
- Но понимаешь, Паша, ты взял очень распространённый фантдоп. Эльфы... Они ведь уже были утончёнными снобами у Толкиена. Они были расистами и сволочами у Сапковского. Они были космическими пришельцами у Лукьяненко. Ну ладно бы ты развернул историю наоборот, чтобы эльфы были такими вот ценителями природы, жили на Земле, питались овощами, и тут прилетают земляне, развитые технически. И вот тогда можно противопоставить экологию и прогресс - вот раз конфликт, потом берём, что две ветви развития человечества - два конфликт, потом классические «Ромео и Джульетта» - три, и в конце открытый финал, когда два вида получается свести обратно - гаметы сливаются в пробирке или ещё что, тест там «две полоски», и пара стоит и смотрит на это дело. Вот тогда получается интересно, и уже не смотришь, что эльфы и космос, потому что интересно, понимаешь?
- Короче, я бездарность.
Я покачал головой в ответ. Налил ещё водки, приготовил хлеб с салом, чтобы закусить разом.
- У тебя есть талант, - сказал я. - Тебе его развивать надо. И это нормально, если ты сейчас чего-то не умеешь. Плохо, если ты перестанешь учиться. Так что - за учение. Пей.
Я качнул свою рюмку к Пашиной, они легонько звякнули, встретившись, и мы залпом выпили тёплое пойло. Пашу пришлось подержать «на долив», а то он поначалу решил схалявить, выпил только половину. Нет уж! Лечить - так лечить.
- Паша, ну ты сам же попросился! - укоризненно сказал ему я. - Ты как жить-то дальше планируешь? Голову надо ставить на место. Вот, про рассказы... Ты почему взялся именно за фантастику?
- С детства хотел, - угрюмо ответил он. - В детстве читал книжки - и хотел. Вот так же писать - про другие миры, про космос, про роботов, про людей... Видишь, фантастика - это когда обычного человека ставишь в необычные условия. Или необычного - в необычные. Можно необычного человека в обычные условия, но это грустно и никому не надо. А обычного в обычные... Писать про нашу серость? Про наш долбаный быт? Утром на работу, там день проходит в какой-то прострации, сам не помнишь, что делал, только ощущение, что потратил девять часов жизни впустую на никому не нужные дела. Вечером - дом, жена, котлета с макаронами какая-нибудь, сожрал, голова не варит, пошёл спать. Ну кому это надо? А так - прочитаешь книгу, погрузишься в какой-нибудь чудесный мир, и словно побывал в отпуске, подальше от всего этого обычного...
- Или написал.
- Что?
- Ты сам бежишь от своей жизни. Только не читаешь чужие миры, а пишешь свои, вот и вся разница. Нет, пойми меня, это не плохо, просто... Ну вот ты не пробовал взять и посмотреть на обычную жизнь другим взглядом? Увидеть там что-то необычное? Берущее за душу? Даже то, что ты описал - переживания маленького человека - это же такая плодородная почва! Сколько писателей на ней выросло! И как это важно переосмыслить сейчас, может, пережечь в себе и выплеснуть, чтобы кто-то прочитал и прочувствовал и трагедию, и драму, и надежду на лучшее, и те крохи хорошего, что достаются в жизни... Попробуй прозу!
- А о чём писать? Всё уже написано...
- И эльфы написаны.
- Там можно по-новому развернуть.
- И тебя можно.
- Да что меня-то?! - Паша взорвался. Что у меня? Сам прожил скучно, родители - скучно, дедки-бабки... Ну что, папкины армейские истории пересказывать? Как они в ПВО арбузами в свиней бросались? Или как бабкина соседка в деревне жаловалась на чью-то козу, что та смотрит на своё отражение в её немытых окнах и «издекается»?
- А интересно...
- Да ни хрена! - он хватанул кулаком по столу так, что зазвенела посуда. - Ни хрена подобного! Никому это не интересно! Никому не надо!
- Паша, остынь. Ты посуду перебьёшь!
- И что?
- Пить не с чего будет. Разве что с мыльницы. Ты водку из мыльницы пить будешь?
Он улыбнулся:
- Тёплую?
- А то!
- Водку? Тёплую? Из мыльницы? Коне-ечно!
Я быстренько плеснул остатки спиртного по рюмкам, пока они были целы.
- Так, Паша, слушай сюда тост.
- Давай, я весь внимание.
- В Японии самураи собираются на чаепитие и пьют в своей компании горький чай. Сначала они съедают немного сладостей, чтобы вспомнить о начале жизни, потому что в детстве всё кажется новым, интересным и приятным. Первый глоток - это горечь первого разочарования, первых утрат, первых обид: он всегда самый яркий, но именно он позволяет прочувствовать все нюансы вкуса чая на контрасте со сладким. Второй - это путь мужества, привыкание к невзгодам и попытка раскрыть в чае - и в жизни - то, что не было понято сразу. И третье - большой глоток на полчашки: знак того, что как бы ни была горька жизнь, самурай её проходит до конца. Я всегда говорю, что русские в этом смысле очень похожи на японцев, только мы пьём водку и закусываем салом с хлебом. И первый глоток нашей жизни - это как обухом по голове, в горле жжёт, лицо само кривится: да как так можно? И скорее закусываем, а тут уже, по-хорошему, сало должно быть холодным, а оно уже растаяло и на вкус не то: вот, познали разочарование. А потом мы берём хлеб и уже ничего хорошего от него не ждём, но именно в нём раскрывается настоящая музыка, и хлеб смывает с собой и горечь водки, и жирное сало, и ласкает своей сладостью, сытностью, пружинит на зубах и тает на языке. И вот тут ты понимаешь, что в жизни может быть сначала плохо, потом ещё хуже, но в конце концов всё обязательно будет хорошо. И в этом состоит наша русская самурайская мудрость!
Я, наконец, поднял рюмку.
- За истинный самурайский дух! И пусть всё будет хорошо!
В этот раз водка проскочила, как заколдованная. Правда, одна вредная капелька осталась в рюмке и никак не хотела выкатываться, но я её уговорил. А хлеб с салом замечательно зашли, может, потому, что я их на секунду сунул в морозильник. Только Паша задержался: ему, конечно, в норме и не надо было бы столько пить, но случай особый, так что опять пришлось ему помогать под приговорку «кто не выпьет - тот гайдзин». На этом сало закончилось и пришлось подавать горячее - в смысле, яичницу, которую я сотворил лихо и придурковато, с гиканьем, взмахами сковородкой и её установкой мимо конфорки. Под неё открыли ещё пузырь.
- Только водка, только чистый, незамутнённый альфа-спирт, - обещал я приятелю. - Ни с чем нельзя смешивать водку: это философский напиток, он как звонок Богу, а ты же не будешь говорить с Богом, ужравшись коньяком? Это неприлично! Нет, с Богом надо говорить так, чтобы он тебя услышал. Так, чтобы раскрыть душу. А это может только водка.
Паша грустил. Ему было плохо от водки, ему было скучно на этой кухне, и ещё что-то мешало ему и терзало занозой в душе, и я всё поил его, лишь бы он не вспомнил, что же не так. Но даже этого было недостаточно.
- Ты не поймёшь, - говорил он мне заплетающимся языком. - Она мне сказала... Что я бездельник.
- Но не бездарь?
- Да... Не бездарь... Но бездельник. Что должен пойти и найти работу. А не сидеть и писать свои... Писульки. Да. Так и сказала. Писульки. Никчёмные...
- Про никчёмные она не говорила.
- Но подумала, - упрямо гнул своё друг. - Да, я задержался с поиском работы...
- Зачем ты вообще уволился?
- Я же говорил! Достало всё... С начальником цапнулся. Да что там... Подумал: ну вот, судьба даёт шанс, дай попробую... Мечта всего детства, всей молодости... Жизни... Родители в институте сказали: сиди, учись, не забивай голову ерундой... И что? Чего я достиг? Счастлив стал? Да просто прочихал сколько-то лет жизни... А потом говорят: ты неправильно понял. Конечно, неправильно... Давайте отмотаем на десять лет назад да выберем другой вариант.
- Слушай, ну жена остынет и вернётся. И ты всё же годы потратил не зря: есть профессия, жизненный опыт, людей лучше понимаешь...
- Не вернётся. Не поймёт. бабе надо только одного: денег мешок да...
- Не, Паш, не прав ты. Давай ещё налью.
-...до кишок. А я теперь нищеброд на содержании. И бездарность. На хрен так жить!
Меня повело куда-то в сторону, свет пропал, лишь спираль лампочки тускло светилась где-то в центре вселенной. Я матерно выругался, сосредоточился и поднялся прямо. Нет, всё на месте: кухня, еда, Павел, только за окном тьма да тишина. Нормально для середины ночи.
Тогда я посмотрел на Павла. Тот сидел на табуретке, развалившись в странной позе: то ли собирается упасть на стол, то ли сейчас опрокинется спиной на полусобранный гарнитур. Конкретно развезло мужика - и всё равно, мало. Я ткнул в него пальцем:
- Павел! - сказал я. - Ты не просто бездарность и нищеброд, а ещё и редкостная скотина. Потому что я уже столько выпил, что вырубаюсь, а ты ещё в сознании. И паришь мне мозги. И себе паришь! А ну сейчас быстро выпил!
- Мне... Хватит. Меня тошнит.
- Плевать. Сейчас на балкон... Свежий воздух. Водка и свежий воздух, созданы друг для друга! Сечёшь? Ну!
- А ты знаешь... Я хотел с моста прыгнуть.
- Дурак. Из-за жены? Из-за рассказов? Критики в интернете?
- Жизнь... Зазря.
Я взял его за шкирку и вытащил на балкон. Там мы ещё долго стояли: Паша старался глубоко дышать и не выпускать выпитое наружу, а я тихо рассказывал о чём-то, глядя на то, как во тьме контурами рисуется спящий город.
Наутро я ушёл, снабдив друга тазиком и подготовив кое-какие мелочи. Ближе к обеду он вызвонил меня:
- Ты где?
- На работе.
- Слушай... Спасибо тебе большое!
- Да ладно! Сделал мелочь же.
- Указатели на кухне - это здорово!
- А-а, это?.. Пиво нашёл?
- Ага.
- Не злоупотребляй. Там инструкция. Потом куриный бульончик похлебаешь, к вечеру курицу слопаешь, а там я приду и мы продолжим.
- Продолжим... Что?
- Лечение. Пока ты поживёшь у меня: жена съехала, дома делать нечего, так? С работой потом решишь, а пока отдохни и поищи себя. По литературе поговорим, опять же.
- Только давай не будем так пить, как вчера, ладно?
- Как вчера - не будем. Только как сегодня.
- Не-ет!..
Но я его уже не слышал. Вечером я появился на пороге с сумкой продуктов, очередной бутылкой водки, пожарил пару свиных отбивных и мы продолжили наш алкомарафон. Паша пил, и ему становилось легче. Я пил и думал о том, как дотянуть до выходных. Там, глядишь, и Паша дойдёт до той степени, когда пить уже невмоготу и хочется заняться делом. Спускать друга в банальный запой мне не хотелось.
- А вот ещё рассказ, - говорил мне Паша. - Вот представь: группа выживших в глобальной катастрофе находит путь на всеми забытую космическую станцию.
- Ага, и что? - спросил я, жуя свежую помидорку.
- И улетают туда.
- И дальше?
- А дальше... Ну, у них в колонии разделение: одни хотят улететь насовсем, другие решают остаться. И тех, кто улетает, выгоняют, чтобы не мутили воду.
- И что?
- Ну... Они улетают. Там не показано прямо, просто они уезжают в восход.
- Пафосно. И в чём мораль?
- Раскол. Обновление. Какой путь выбрать в жизни: пугающую неизвестность или тягостную стабильность?
- Мнэ... Это всё, конечно, очень благородно, а как там насчёт баб? Почитать есть или так, идея?
Паша мне скинул текст. Я прочитал его, периодически хмыкая или комментируя неудачные моменты.
- Ну вот смотри, - сказал я, - ты рубишь вот этими фразами. Этот пошёл. Тот сделал. Эта подумала. Эти порадовались. И всё мелкой шинковкой - ну фу-ты ну-ты. Это неприятно читать. Ну представь, если бы мы так говорили? И диалоги... Ну вот представь: я читатель, взялся почитать твой рассказ и с первой страницы - диалоги-диалоги-диалоги. Шесть страниц сплошных диалогов! Плюну и брошу! А описания где?
- Так там и природы нет!
- Ага... пыльная пустыня, как в этом... Как его... Фильм-то был недавно, там ещё тоже достали какую-то тайно спрятанную ракету и послали в червоточину, а до этого объясняли, что космос - это сказки для русских.
- Я вперёд написал!
- Да неважно. Слог должен быть красивым, ритмичным! Он в голове отражается, как музыка: неужели ты не почувствовал? Так, заканчиваем бухать и начинаем учиться. Ты завтра ничем ведь не занят, да? Срочных дел нет?
Паша грустно кивнул.
- Тогда, - продолжил я, - завтра идёшь в лес, осязаешь-обоняешь и потом пишешь описание. Что-нибудь как у Пришвина. Читал же? А, чёрт... Вижу, что не читал. Прочитай. Будешь писать сочинение, как в школе. И без фантастики.
- И какой в этом смысл? - спросил меня озадаченный друг.
- Развеешься. Потренируешься. И побудешь на природе, а то сидишь безвылазно в четырёх стенах... Хватит водки, ты уже достаточно оклемался, - с этими словами я выглянул в окно. Да, поить его определённо больше не нужно. Город сиял в закатных лучах, укутанный нежной розоватой дымкой; воздух был по-августовски тяжёл и душен, люди встречали ночную прохладу, как праздник, и даже женщины, привыкшие за лето к лёгким и соблазнительным нарядам, казалось, уже соскучились по осенним плащам и курткам и тёплым зимним нарядам. Может, они так вовсе не считают, но почему-то мне думается именно так: наверное, я, как всегда, выцепляю что-то из своей памяти и переношу на других, придумываю за них и в итоге воображаю то, чего нет. А может, я просто чувствую это, считываю по походке, по незаметным сигналам тела: устали они от жары, устали. Да даже не это главное: мир для Паши действительно перестал ограничиваться пределами одной комнаты или даже квартиры. А значит, нечего ему тут делать, тут только тлен и деградация.
Вздохнув, я убрал недопитую водку подальше.
На следующий день Паша принёс рассказ.
- Я ходил в ботсад, - радостно доложил он мне, как о своих успехах в школе рассказывает прилежный ученик. - Вот, написал маленький рассказ. Почти как у Пришвина!
- Ну давай, посмотрим, - сказал я, беря в руки планшет. Текст был уже на экране.
«Я вышел из дома ранним утром и направился в лес. Жара ещё не началась, но город уже проснулся и шумел, готовясь к очередному дню. Я же проскользнул в открытую дверь ботанического сада и словно попал в другой мир. Там всё было новым для меня, жителя мегаполиса: другие звуки, другие цвета, целое половодье красок. К своей досаде, я не смог бы назвать почти ни одного растения, кроме, пожалуй, сосен: эти-то деревья растут везде и мне они знакомы. Я шёл промеж сосен, шелестя старой хвоёй, скопившейся под стволами деревьев, по узкой, едва заметной тропинке. Солнце шло своим путём где-то над головой, я позабыл про него, наслаждаясь пением птиц, таким незаметным раньше, среди шума и суеты большого города.
Я даже не заметил, когда я пересёк черту. По всем картам, рано или поздно я должен был дойти до небольшой речушки, ограничивавшей сад, и выйти либо к зоопарку, либо к частному сектору, либо уж, на худой конец, пройти сквозь настоящий лес и выйти к берегу реки. Но этого не случилось. Вместо этого я оказался на краю обрыва. Передо мной расстилалось широкое поле, на дальнем краю которого виднелся лес, а вдали, спрятанные летней дымкой, виднелись странные башни, похожие на хрустальные шпили.
Невдалеке раздалось фырканье. Я повернулся и увидел большого лохматого лося, смотревшего на меня. Он фыркал и прял ушами, словно видел во мне кого-то опасного, но я стоял спокойно и лишь смотрел в его сторону. Лось так и не решился напасть. В конце концов, он, видимо, решил отпустить незваного гостя, потому как развернулся ко мне задом и ушёл в лес. Я слышал, как под его большими копытами хрустели сучья, а грузные бока шуршали о траву и ветви. Но сильнее всего запомнилось то, что - я уверен в этом - за секунду до того, как отвернуть голову и уйти в чащу, лось улыбнулся мне».
Я отложил планшет в сторону.
- Так, Сириусу больше не наливать. Это вот описание природы, что ли? Я не знаю, как называется эта трава, но она прикольная, и мистический лось Анатолий желает доброго утра?
Паша смутился.
- Ты опять взялся за фантастику, дурилка картонная? И чем там всё закончилось? - продолжал я.
- Не знаю. Меня просто попёрло, я погулял и захотел описать тот мир, куда можно попасть из леса.
- Тысячи оболтусов постоянно ходят в лес кто зачем, и лишь один избранный попадает в другой мир. За что ему такое счастье?
- Просто... Случайность...
- В лотерею вытянул? Случайность - это непознанная закономерность: нет, тут это не прокатит.
- В конце концов, всегда можно сказать, что он задремал на полянке, и ему приснилось.
- Отвратительный фантдоп! - отрезал я. - Вот хуже сложно что-либо придумать. С героем случалось то, то и это, а потом он раз - и проснулся. Вышел из комы, из анабиоза, из потери сознания... Эта полянка затоптана до глины, там уже почти асфальт, ничего не вырастет! Не пойдёт.
- Ну а само описание как? - жалобно спросил Павел.
- Никак. Сесть у ручья, полюбоваться листочком - вот описание. Я остановился у ручья, скинул тяжёлый рюкзак и уселся возле воды. Она была чиста и прозрачна, лёгкое журчание убаюкивало, и чтобы не уснуть, я зачерпнул пригоршню воды и умылся. Она оказалась студёной, словно, несмотря на поздний август, где-то до сих пор таяли снега, давая жизнь этому ручью. Вдруг я увидел, как с недалёкой ветки оторвался и полетел желтеющий листок. Мягко паря, он опустился в ручей; вода тут же погнала его в путешествие, радостно журча, будто рассказывала ему о том, сколько приключений ждёт путника, в каких необычайных далях предстоит ему побывать. Я поймал незадачливого путешественника и покрутил его в руке. Да, это действительно был жёлтый лист - один из предвестников волшебного дождя, который всего через пару недель начнёт укрывать лес своим золотым покрывалом. Я осторожно положил лист обратно в ручей и отпустил, вернув его радующейся воде. Вот так надо, понимаешь?
- Э-э, что? - переспросил Павел. - Я что-то отвлёкся...
Я только рукой на него махнул.
- Ну пойми ты наконец, что в обычном падении листа может быть больше красоты и смысла, чем в огромном параллельном мире! Мужик на улице чихнул - это же целая история! Кто он, откуда он, почему чихнул, где заразился и чем, или, может, он пылью надышался, или ему кто-то нос нащекотал - целая большая история! Может, даже личная драма. Это жизнь, и без всякой фантастики.
- И кому нужна такая жизнь? Писать про чихающего человека? Кому нужен такой рассказ?
- А кому нужен рассказ про улыбчивого лося? - разозлился я. - Экологам, юннатам, защитникам прав животных? Рассказ про человека - нужен всем! Потому что литература - она про людей. Даже воздушные замки - про людей. Про то, как они живут, любят, сражаются, умирают под стенами этих замков. Но сами замки без людей - ничто. Они никому не нужны и умрут, даже толком не родившись.
- С людьми то же самое, - обречённо махнул рукой Павел и ушёл из комнаты на балкон прежде, чем я попытался его остановить. Там он стоял и смотрел на сгущающийся вечер, слушал галдёж дворовой компании и думал о своём. Я поначалу решил его не трогать, но в конце концов не выдержал - да и скучно было ужинать без компании. Даже не скучно - странно.
- Я тебя задел, что ли? - спросил я.
- Нет, - ответил Павел, - не в тебе дело.
- А что тогда?
- Самое страшное... - Павел сжал губы и отвернулся в сторону. Он ещё стоял в стороне какое-то время, собираясь с силами, затем выдавил из себя:
- Самое страшное - это если я не умею писать.
- Да умеешь ты...
- Ты не понял. Видишь ли, мало просто складывать текст в слова. Нужно... Давать им душу. Как там сказали, пропустить белую нить сквозь сердце и вытащить красной. Я боюсь... Что я этого просто не умею. Вывожу какие-то придуманные истории про необычные миры, а душу в них не вкладываю.
Он замолчал, потом, после короткой передышки, продолжил:
- Может, проблема в том, что мне просто нечего вложить.
- У тебя нет души? - спросил я.
- Просто она такая маленькая, что нечем поделиться. Маленький никчемушный опыт, смешные переживания. И вкладываю, а выходит смешная нелепица, что-то никому не нужное. Я просто сам по себе никому не нужный рассказ.
- Ну, допустим, - спокойно ответил я. - Но ведь ты что-то собираешься делать, с этим, так?
- Да. Просто перестану писать.
Мир загустел. Вечер спускался слишком быстро, таким густым было его ночное варево, что в нём начали растворяться контуры окрестных домов, и даже шумная компания внизу как-то притихла. И что делать? Бежать за водкой, опять поить неудачливого литератора?
Нет, не пойдёт. Слишком много времени прошло. Да и в конце концов, может, он и прав?
- Хорошо. Переставай. Сможешь - значит, действительно было зря.
- Да, - вздохнул он. - Попытался приоткрыть дверь в волшебный мир, и не смог. Сломался.
- Значит, не твоё.
- Да. Только что моё? Сидеть в офисе, день за днём делать одну и ту же унылую ерунду?
- Может быть.
- Ты жесток.
- А ты глуп. Вспомни, что я тебе говорил! Пройди по улицам, посмотри, как живут люди, и попробуй рассказать о том, что ты почувствовал. Именно почувствовал, а не просто увидел или придумал! Не надо мучить сердце и пускать через него нити: просто расскажи о том, что чувствуешь! Докажи, чёрт возьми, что твой рассказ - нужный! Тут или справишься, или поймёшь, что не твоё.
Впрочем, мы всё равно выпили. По чуть-чуть, пива. И потом я ходил, словно завёрнутый в вату.
А через несколько дней я нашёл на открытом компьютере Пашин текст.
«Он вышел из троллейбуса - в чистых туфлях, наглаженных брюках, с кожаным портфелем, ни дать ни взять солидный служащий - поскользнулся на наледи, но удержался, лишь разразился крепкой руганью. Человек был хмур, зол и явно куда-то опаздывал.
«Только в декабре в наших магазинах новая акция...» - надрывался динамик, поставленный у киоска с шаурмой. Люди молча шли мимо, лишь хмурый мужчина пробормотал себе под нос слово «акция», снабдив его скабрезной приставкой. Перехватив свой портфель покрепче, он направился к пешеходному переходу, по пути изощрённо ругаясь в адрес проезжающих мимо машин и расталкивая слишком медленных попутчиков.
Возле перехода женщина питалась втащить на лестницу мальчугана. Тот встал намертво и ныл, не желая подниматься, его вой был чем-то средним между обычным «ы-ы-ы» и коровьим мычанием. Мужчина с портфелем вдруг остановился, развернулся и подошёл к женщине.
- Здравствуйте! Вам помочь?
- Да вот, не хочет подниматься, - пожаловалась женщина. - Пока ему гамбургер не дашь, не пойдёт. Ну, Саша... - обратилась она к мальчугану. Тот продолжал выть, не обращая внимания на нежданного маминого помощника. Тот же, прикинув массу ребёнка и высоту лестничного пролёта, неожиданно схватил мальчика, поднял и понёс наверх.
- Саша, значит, - прерывисто заговорил мужчина. - И что же ты так к маме плохо относишься, а? Сходи уж сначала в больницу... Вам же в больницу, да?
- Да, к врачу, - ответила женщина.
- Вот... А потом уже ешь, что хочешь. К доктору опаздывать нельзя. Доктор, он серьёзный: не попал ко времени - всё, опять записывайся... А то вот как рассердится, как поставит клизму трёхведёрную, так сразу всё непослушание - как рукой... Ох, ну ты тяжёлый. Вот, у меня дочка, мешок с костями, и та тяжёлая, а ты вон какой нагулянный. Как бычок! А вообще, гамбургеры - вредные. Ну что, двери будешь открывать?
- Му-у-ы-ы-ы! - ревел мальчик.
- Дальше вести или сами?
Мать благодарила и уверяла, что теперь они дойдут.
Тогда мужчина улыбнулся им двоим и побежал к пешеходному переходу.
- На тринадцать минут опоздал, хи-хи! - сказал он, глядя на часы. С гордостью добавил:
- Ну хоть что-то полезное за день! - и тут же сбавил шаг, глядя на морозную дымку на небе и проезжающие мимо машины.
Он переходил улицу неспешно, расправив плечи, со счастливой улыбкой на лице, и даже когда какой-то водитель из окна машины посоветовал ему шевелиться быстрее, он лишь сильнее улыбнулся в ответ».
- Ну как? - поинтересовался Павел, который тихо подошёл со спины, когда я читал рассказ. Я обернулся:
- Вот это интересно. Такая зарисовка из жизни. Не пойму только, почему декабрь?
- Не знаю, если честно. Мне показалось так, словно сейчас - декабрь.
Я с опаской взглянул на друга.
- И даже тут ввернул фантастическое допущение: мир нормальный, люди нормальные, зато сам гулял в августе, а думал, что в декабре!
Мы рассмеялись.
- Слушай, Паша, - сказал я, - а ты выздоравливаешь.
- Мне тоже так кажется, - ответил Паша. - И тебе за это огромное спасибо! Ты кормил меня, поил, вправлял мне мозги... Сколько уже? Недели две? Три?
- Да не считал.
- Я с тобой никогда не рассчитаюсь!
- Э, друг, простого спасибо достаточно! Может, я захандрю или случится чего - что же, разве ты мне не поможешь?
- Конечно!
- Ну и вот.
- Только я всё равно у тебя задержался. Уже неловко...
- Да ладно тебе! Мы друзья, и помогать - это нормально.
- Как ты думаешь, я уже могу возвращаться?
Я задумался.
- Можешь, наверное. Хотя я бы на твоём месте ещё подзадержался. Жена приезжает только дней через пять, а ты, раз такой бодрый, поможешь мне с ремонтом. Потом ещё рассказ про меня напишешь!
На том и порешили. Дни шли яркие, резкие, контрастные, сезон заканчивался, и даже я стал ловить странное чувство, словно в конце августа внезапно разыгралась зима. И расставаться не хотелось, и понимал, что место Паши - в своей семье, с женой, а не в моей квартирёнке. И всё равно, это тягостное чувство, когда ты понимаешь, что человек вернулся в себя, и ты ему уже не поможешь - хотел бы, может, но он уже сам, всё сам.
В последний наш вечер вместе Паша спросил меня:
- Слушай, я тебе сейчас такую вещь скажу, ты только не смейся.
- Ага, что?
- У меня такое ощущение, будто я не знаю, как тебя зовут.
- Э-э, ты серьёзно?
- Да, серьёзно. Вроде бы мы знакомы уже чёрт-те сколько, я даже не помню, когда... И ты вот так принимаешь меня в квартире, помогаешь, а я тебя даже не знаю.
- И идей никаких? Может, я кого-то напоминал тебе? Какое-то имя?
- Почему-то кажется, что Михаил.
- Ну, хорошее имя. Согласен, пусть Миша.
- А как ты зовёшься на самом деле?
- Честно? - я наклонился поближе к Паше, сидящему со мной за одним столом. - Даже и не знаю. Нас по-разному называют, хотя суть и не меняется. Миша - хорошее имя, мне правда нравится.
- Самое странное, что я к этому отношусь так спокойно, будто во сне. И вот это знание... Сколько я у тебя в гостях?
- Если по правде, то в гостях - я. И я просто создаю приятную обстановку, помогаю в том, в чём могу.
- И, значит, я...
- Тебе была нужна помощь. Я помог. Я немного пожил с тобой, а сейчас время уходить.
- И куда я уйду? На тот свет?
- На тот не пойдёшь, - усмехнувшись, ответил я. - Вот на этот - запросто.
Город утих, и снова, как когда-то, над городом сгустилась ночь, наполняя чёрным цветом своё нутро и стирая им дома и дороги. Лишь кухня, дверь и чёрный коридор, кажущийся бесконечным, подсвеченный лишь серым светом невидимых фонарей. И я.
Тьма захватывала нас. Свет тускнел, и лишь дорога продолжала светиться, да лампочка над моей головой отчаянно пыталась выжить.
Паша стоял у открытой двери, сжимая выдвижную рукоятку чемодана. Таким он и пришёл ко мне когда-то... Если исключить пару-тройку нюансов.
- Ну что, пока? - Робко спросил Паша.
- Счастливо тебе, Павел! - ответил я. - С тобой было интересно, спасибо тебе! Ты и правда необычный человек. Только мой совет тебе напоследок - не знаю, запомнишь ты или нет - не принимай близко к сердцу всё то, что с тобой происходит. И не совершай глупых поступков.
- Спасибо! - ответил Павел. Он уже уходил по своей дороге, совершенно невозможной внутри многоквартирного дома, и вот, он переступил порог. Ночь сгущалась: я уже не видел ничего, кроме тусклой нити лампочки.
- Скажи напоследок, друг! - крикнул мне Паша. - Мы ведь ещё встретимся?
- Может быть. Только не могу сказать, узнаешь ли ты меня. И, надеюсь, повод для встречи будет получше.
Может быть, Паша хотел узнать, что же это был за повод, но только он пропал из виду, и в мой мир пришла ночь.
А в следующий момент я почувствовал его пробуждение. Сердце заработало чуть быстрее, дыхание участилось, и где-то на промежутке между сном и явью, когда человек уже не спит, но ещё не проснулся, я вышел.
Не хотел бы чувствовать ощущения человека, проснувшегося с трубкой искусственной вентиляции лёгких внутри и руками, утыканными катетерами-«бабочками». Ничего в этом приятного нет.
Я снова болтался в пустоте, наполненной чьими-то ощущениями. Забытым движением я потянулся к голосам, мыслям, бьющимся сердцам, кружащимся вокруг меня. Схватил первое: старое, спутанное сознание, похожее на развалины взорванного дома. Бабушка с инсультом. Нет, там жить нельзя, и мир там не построишь. Вот что-то вялое, неправильно сляпанное: девушка то ли в депрессии, то ли после клинической смерти, не разобрать. Эх... А может, взять небольшой перерыв и отдохнуть?
Я поискал ещё и нашёл горячее быстрое сердце, не озадаченный заботами мозг и тело, омываемое холодными струями воздуха. Я потянулся к сознанию сильнее, схватил, как наездник схватывает поводья...
Взгляд с непривычки резануло палитрой красок, яркой и многоцветной, и острым, контрастным зрением. Я потоптался немного, покрутил головой, почесал клювом под крылом - ну точно, ворона! Мысленно улыбнувшись, я довольно каркнул и перелетел чуть поближе к окнам, так, чтобы я мог видеть пациентов больницы. Вот он, Павел. Лежит, пытается шевелиться. Невдалеке по коридору спешит врач, может быть, что к нему. Парой этажей ниже - бабушка-инсультница, невдалеке девушка со спутанным сознанием. Можно полетать вокруг, поискать кого-то с развитым мозгом, заселиться и смотреть на мир глазами другого, думать его мыслями, а если повезёт с коматозником - создавать вместо его сознания свои миры и искать в них этого человека.
Но вместо этого я оттолкнулся от ветки, хрипло каркнул и полетел прочь. Надо отдохнуть. Взять отпуск... Я почти не вмешивался в полёт, благо, ворона летает лучше, чем я, и не следует ей мешать. Она летела и думала о каких-то своих вороньих делах, о вкусностях с какой-то близкой помойки, а я всё вспоминал только что пережитое. Зря, конечно, Павел прыгнул с моста: ничего это для него не изменило, только в больницу попал, и хорошо ещё, что не в морг. И, летя на крыльях случайной вороны, я задавался вопросом: что же сможет он запомнить из того, о чём мы говорили, о чём он писал, что понял? Пусть не в точности, но хотя бы на уровне ощущений? Получится ли из него писатель? Будет ли он счастлив?
Наверняка ведь опять примется писать фантастику, дурилка картонная!
Поздней ночью мы сидели с ним на кухне и усердно пили водку. За окном была кромешная тьма и тишь августа, и мы отражались в стекле, как в зеркале, подсвеченные яркой кухонной лампой. Павел рассказывал мне про эльфов, а я всё подливал ему, следя, чтобы он пил до дна.
- Я не могу понять, ну вот почему на меня они все ополчились? - жаловался Павел.
Я вежливо хмыкнул и заел салом. Увы, оно было уже не то, что пару часов назад: не твёрдая, аппетитная белая пластинка с изящной прожилкой солёного мяса, а глянцевое бесформенное нечто, расползающееся во рту неприятным слоем жира. Самое то для закусывания тёплой водки и поддержания нужного градуса русской экзистенциальной тоски.
- Как будто писать про эльфов - это что-то плохое! - продолжал Павел. - Я же не какой-то фанфик делал. Это был полноценный хороший рассказ, понимаешь ты?
Я понимал. За салом последовал кусочек чёрного хлеба, ещё не чёрствый, сохранивший ржаной аромат и густой, чуть сладкий вкус. Есть всё же что-то общее между традиционным русским застольем «по душам» и японской чайной церемонией...
- Там совершенно другая история была! Ну вот кого обычно берут за эльфов? Сейчас давай не будем брать вот эти сказки ирландские, или что там... Толкиена... Ну вот пусть это раса человекообразных гуманоидов... Так, сейчас, - Павел вкинул в себя содержимое рюмки, скривился, как от яда, крякнул.
- Сало, Паша, сало!
- Ну вот. Они когда-то давно жили на Земле, построили цивилизацию и улетели в космос. Такое от-вет-вление человеческой цивилизации, - Паша хватанул пятернёй воздух, словно пытаясь поймать ускользающую способность говорить. - Они далеко ушли в развитии, мутировали, с людьми размножаться уже не могут. То есть два разных вида по сути. И вот, я это развиваю...
- Про эльфов в космосе писал Лукьяненко.
- Да знаю уже, - Павел помрачнел. - И про Украину мне тоже ткнули. Сейчас только сядешь писать про братьев-небратьев, и тут же кто-нибудь вспомнит про Украину, - он оглянул остатки еды на столе и съел кусочек лежалого сала. - А ведь тема вечная. «Тарас Бульба» разве не об этом? А даже Каин и Авель! А мне ставят на вид, дескать, смешал эльфов, политику...
- А разве не так?
Окно было приоткрыто, и висящая на проводе лампочка иногда немного качалась от дуновения ветра. Квартира была не готова к приёму гостей: я, конечно, сослался на ремонт - вечную причину любой разрухи. Хотя будь даже по-другому - всё равно, есть что-то глубоко правильное в голых стенах под обои, нищих окнах без штор, «лампочке Ильича» под потолком и старом столе, не до конца оттёртом от замазки, когда сидишь вот так ночью с приятелем и лечишь его душу водкой и нехитрой закусью. И эта комбинация «водка - сало - хлеб»...
- Нет, не так, - горячо спорил Паша. - Совсем не так. Я просто хотел показать, что даже если есть два пути человечества и они разошлись, то потом обязательно сойдутся. Даже если люди стали такими разными... Даже если часть одичала, а другая стала... Ну...
- Снобами? Расистами?
- Как-то так.
- Но понимаешь, Паша, ты взял очень распространённый фантдоп. Эльфы... Они ведь уже были утончёнными снобами у Толкиена. Они были расистами и сволочами у Сапковского. Они были космическими пришельцами у Лукьяненко. Ну ладно бы ты развернул историю наоборот, чтобы эльфы были такими вот ценителями природы, жили на Земле, питались овощами, и тут прилетают земляне, развитые технически. И вот тогда можно противопоставить экологию и прогресс - вот раз конфликт, потом берём, что две ветви развития человечества - два конфликт, потом классические «Ромео и Джульетта» - три, и в конце открытый финал, когда два вида получается свести обратно - гаметы сливаются в пробирке или ещё что, тест там «две полоски», и пара стоит и смотрит на это дело. Вот тогда получается интересно, и уже не смотришь, что эльфы и космос, потому что интересно, понимаешь?
- Короче, я бездарность.
Я покачал головой в ответ. Налил ещё водки, приготовил хлеб с салом, чтобы закусить разом.
- У тебя есть талант, - сказал я. - Тебе его развивать надо. И это нормально, если ты сейчас чего-то не умеешь. Плохо, если ты перестанешь учиться. Так что - за учение. Пей.
Я качнул свою рюмку к Пашиной, они легонько звякнули, встретившись, и мы залпом выпили тёплое пойло. Пашу пришлось подержать «на долив», а то он поначалу решил схалявить, выпил только половину. Нет уж! Лечить - так лечить.
- Паша, ну ты сам же попросился! - укоризненно сказал ему я. - Ты как жить-то дальше планируешь? Голову надо ставить на место. Вот, про рассказы... Ты почему взялся именно за фантастику?
- С детства хотел, - угрюмо ответил он. - В детстве читал книжки - и хотел. Вот так же писать - про другие миры, про космос, про роботов, про людей... Видишь, фантастика - это когда обычного человека ставишь в необычные условия. Или необычного - в необычные. Можно необычного человека в обычные условия, но это грустно и никому не надо. А обычного в обычные... Писать про нашу серость? Про наш долбаный быт? Утром на работу, там день проходит в какой-то прострации, сам не помнишь, что делал, только ощущение, что потратил девять часов жизни впустую на никому не нужные дела. Вечером - дом, жена, котлета с макаронами какая-нибудь, сожрал, голова не варит, пошёл спать. Ну кому это надо? А так - прочитаешь книгу, погрузишься в какой-нибудь чудесный мир, и словно побывал в отпуске, подальше от всего этого обычного...
- Или написал.
- Что?
- Ты сам бежишь от своей жизни. Только не читаешь чужие миры, а пишешь свои, вот и вся разница. Нет, пойми меня, это не плохо, просто... Ну вот ты не пробовал взять и посмотреть на обычную жизнь другим взглядом? Увидеть там что-то необычное? Берущее за душу? Даже то, что ты описал - переживания маленького человека - это же такая плодородная почва! Сколько писателей на ней выросло! И как это важно переосмыслить сейчас, может, пережечь в себе и выплеснуть, чтобы кто-то прочитал и прочувствовал и трагедию, и драму, и надежду на лучшее, и те крохи хорошего, что достаются в жизни... Попробуй прозу!
- А о чём писать? Всё уже написано...
- И эльфы написаны.
- Там можно по-новому развернуть.
- И тебя можно.
- Да что меня-то?! - Паша взорвался. Что у меня? Сам прожил скучно, родители - скучно, дедки-бабки... Ну что, папкины армейские истории пересказывать? Как они в ПВО арбузами в свиней бросались? Или как бабкина соседка в деревне жаловалась на чью-то козу, что та смотрит на своё отражение в её немытых окнах и «издекается»?
- А интересно...
- Да ни хрена! - он хватанул кулаком по столу так, что зазвенела посуда. - Ни хрена подобного! Никому это не интересно! Никому не надо!
- Паша, остынь. Ты посуду перебьёшь!
- И что?
- Пить не с чего будет. Разве что с мыльницы. Ты водку из мыльницы пить будешь?
Он улыбнулся:
- Тёплую?
- А то!
- Водку? Тёплую? Из мыльницы? Коне-ечно!
Я быстренько плеснул остатки спиртного по рюмкам, пока они были целы.
- Так, Паша, слушай сюда тост.
- Давай, я весь внимание.
- В Японии самураи собираются на чаепитие и пьют в своей компании горький чай. Сначала они съедают немного сладостей, чтобы вспомнить о начале жизни, потому что в детстве всё кажется новым, интересным и приятным. Первый глоток - это горечь первого разочарования, первых утрат, первых обид: он всегда самый яркий, но именно он позволяет прочувствовать все нюансы вкуса чая на контрасте со сладким. Второй - это путь мужества, привыкание к невзгодам и попытка раскрыть в чае - и в жизни - то, что не было понято сразу. И третье - большой глоток на полчашки: знак того, что как бы ни была горька жизнь, самурай её проходит до конца. Я всегда говорю, что русские в этом смысле очень похожи на японцев, только мы пьём водку и закусываем салом с хлебом. И первый глоток нашей жизни - это как обухом по голове, в горле жжёт, лицо само кривится: да как так можно? И скорее закусываем, а тут уже, по-хорошему, сало должно быть холодным, а оно уже растаяло и на вкус не то: вот, познали разочарование. А потом мы берём хлеб и уже ничего хорошего от него не ждём, но именно в нём раскрывается настоящая музыка, и хлеб смывает с собой и горечь водки, и жирное сало, и ласкает своей сладостью, сытностью, пружинит на зубах и тает на языке. И вот тут ты понимаешь, что в жизни может быть сначала плохо, потом ещё хуже, но в конце концов всё обязательно будет хорошо. И в этом состоит наша русская самурайская мудрость!
Я, наконец, поднял рюмку.
- За истинный самурайский дух! И пусть всё будет хорошо!
В этот раз водка проскочила, как заколдованная. Правда, одна вредная капелька осталась в рюмке и никак не хотела выкатываться, но я её уговорил. А хлеб с салом замечательно зашли, может, потому, что я их на секунду сунул в морозильник. Только Паша задержался: ему, конечно, в норме и не надо было бы столько пить, но случай особый, так что опять пришлось ему помогать под приговорку «кто не выпьет - тот гайдзин». На этом сало закончилось и пришлось подавать горячее - в смысле, яичницу, которую я сотворил лихо и придурковато, с гиканьем, взмахами сковородкой и её установкой мимо конфорки. Под неё открыли ещё пузырь.
- Только водка, только чистый, незамутнённый альфа-спирт, - обещал я приятелю. - Ни с чем нельзя смешивать водку: это философский напиток, он как звонок Богу, а ты же не будешь говорить с Богом, ужравшись коньяком? Это неприлично! Нет, с Богом надо говорить так, чтобы он тебя услышал. Так, чтобы раскрыть душу. А это может только водка.
Паша грустил. Ему было плохо от водки, ему было скучно на этой кухне, и ещё что-то мешало ему и терзало занозой в душе, и я всё поил его, лишь бы он не вспомнил, что же не так. Но даже этого было недостаточно.
- Ты не поймёшь, - говорил он мне заплетающимся языком. - Она мне сказала... Что я бездельник.
- Но не бездарь?
- Да... Не бездарь... Но бездельник. Что должен пойти и найти работу. А не сидеть и писать свои... Писульки. Да. Так и сказала. Писульки. Никчёмные...
- Про никчёмные она не говорила.
- Но подумала, - упрямо гнул своё друг. - Да, я задержался с поиском работы...
- Зачем ты вообще уволился?
- Я же говорил! Достало всё... С начальником цапнулся. Да что там... Подумал: ну вот, судьба даёт шанс, дай попробую... Мечта всего детства, всей молодости... Жизни... Родители в институте сказали: сиди, учись, не забивай голову ерундой... И что? Чего я достиг? Счастлив стал? Да просто прочихал сколько-то лет жизни... А потом говорят: ты неправильно понял. Конечно, неправильно... Давайте отмотаем на десять лет назад да выберем другой вариант.
- Слушай, ну жена остынет и вернётся. И ты всё же годы потратил не зря: есть профессия, жизненный опыт, людей лучше понимаешь...
- Не вернётся. Не поймёт. бабе надо только одного: денег мешок да...
- Не, Паш, не прав ты. Давай ещё налью.
-...до кишок. А я теперь нищеброд на содержании. И бездарность. На хрен так жить!
Меня повело куда-то в сторону, свет пропал, лишь спираль лампочки тускло светилась где-то в центре вселенной. Я матерно выругался, сосредоточился и поднялся прямо. Нет, всё на месте: кухня, еда, Павел, только за окном тьма да тишина. Нормально для середины ночи.
Тогда я посмотрел на Павла. Тот сидел на табуретке, развалившись в странной позе: то ли собирается упасть на стол, то ли сейчас опрокинется спиной на полусобранный гарнитур. Конкретно развезло мужика - и всё равно, мало. Я ткнул в него пальцем:
- Павел! - сказал я. - Ты не просто бездарность и нищеброд, а ещё и редкостная скотина. Потому что я уже столько выпил, что вырубаюсь, а ты ещё в сознании. И паришь мне мозги. И себе паришь! А ну сейчас быстро выпил!
- Мне... Хватит. Меня тошнит.
- Плевать. Сейчас на балкон... Свежий воздух. Водка и свежий воздух, созданы друг для друга! Сечёшь? Ну!
- А ты знаешь... Я хотел с моста прыгнуть.
- Дурак. Из-за жены? Из-за рассказов? Критики в интернете?
- Жизнь... Зазря.
Я взял его за шкирку и вытащил на балкон. Там мы ещё долго стояли: Паша старался глубоко дышать и не выпускать выпитое наружу, а я тихо рассказывал о чём-то, глядя на то, как во тьме контурами рисуется спящий город.
Наутро я ушёл, снабдив друга тазиком и подготовив кое-какие мелочи. Ближе к обеду он вызвонил меня:
- Ты где?
- На работе.
- Слушай... Спасибо тебе большое!
- Да ладно! Сделал мелочь же.
- Указатели на кухне - это здорово!
- А-а, это?.. Пиво нашёл?
- Ага.
- Не злоупотребляй. Там инструкция. Потом куриный бульончик похлебаешь, к вечеру курицу слопаешь, а там я приду и мы продолжим.
- Продолжим... Что?
- Лечение. Пока ты поживёшь у меня: жена съехала, дома делать нечего, так? С работой потом решишь, а пока отдохни и поищи себя. По литературе поговорим, опять же.
- Только давай не будем так пить, как вчера, ладно?
- Как вчера - не будем. Только как сегодня.
- Не-ет!..
Но я его уже не слышал. Вечером я появился на пороге с сумкой продуктов, очередной бутылкой водки, пожарил пару свиных отбивных и мы продолжили наш алкомарафон. Паша пил, и ему становилось легче. Я пил и думал о том, как дотянуть до выходных. Там, глядишь, и Паша дойдёт до той степени, когда пить уже невмоготу и хочется заняться делом. Спускать друга в банальный запой мне не хотелось.
- А вот ещё рассказ, - говорил мне Паша. - Вот представь: группа выживших в глобальной катастрофе находит путь на всеми забытую космическую станцию.
- Ага, и что? - спросил я, жуя свежую помидорку.
- И улетают туда.
- И дальше?
- А дальше... Ну, у них в колонии разделение: одни хотят улететь насовсем, другие решают остаться. И тех, кто улетает, выгоняют, чтобы не мутили воду.
- И что?
- Ну... Они улетают. Там не показано прямо, просто они уезжают в восход.
- Пафосно. И в чём мораль?
- Раскол. Обновление. Какой путь выбрать в жизни: пугающую неизвестность или тягостную стабильность?
- Мнэ... Это всё, конечно, очень благородно, а как там насчёт баб? Почитать есть или так, идея?
Паша мне скинул текст. Я прочитал его, периодически хмыкая или комментируя неудачные моменты.
- Ну вот смотри, - сказал я, - ты рубишь вот этими фразами. Этот пошёл. Тот сделал. Эта подумала. Эти порадовались. И всё мелкой шинковкой - ну фу-ты ну-ты. Это неприятно читать. Ну представь, если бы мы так говорили? И диалоги... Ну вот представь: я читатель, взялся почитать твой рассказ и с первой страницы - диалоги-диалоги-диалоги. Шесть страниц сплошных диалогов! Плюну и брошу! А описания где?
- Так там и природы нет!
- Ага... пыльная пустыня, как в этом... Как его... Фильм-то был недавно, там ещё тоже достали какую-то тайно спрятанную ракету и послали в червоточину, а до этого объясняли, что космос - это сказки для русских.
- Я вперёд написал!
- Да неважно. Слог должен быть красивым, ритмичным! Он в голове отражается, как музыка: неужели ты не почувствовал? Так, заканчиваем бухать и начинаем учиться. Ты завтра ничем ведь не занят, да? Срочных дел нет?
Паша грустно кивнул.
- Тогда, - продолжил я, - завтра идёшь в лес, осязаешь-обоняешь и потом пишешь описание. Что-нибудь как у Пришвина. Читал же? А, чёрт... Вижу, что не читал. Прочитай. Будешь писать сочинение, как в школе. И без фантастики.
- И какой в этом смысл? - спросил меня озадаченный друг.
- Развеешься. Потренируешься. И побудешь на природе, а то сидишь безвылазно в четырёх стенах... Хватит водки, ты уже достаточно оклемался, - с этими словами я выглянул в окно. Да, поить его определённо больше не нужно. Город сиял в закатных лучах, укутанный нежной розоватой дымкой; воздух был по-августовски тяжёл и душен, люди встречали ночную прохладу, как праздник, и даже женщины, привыкшие за лето к лёгким и соблазнительным нарядам, казалось, уже соскучились по осенним плащам и курткам и тёплым зимним нарядам. Может, они так вовсе не считают, но почему-то мне думается именно так: наверное, я, как всегда, выцепляю что-то из своей памяти и переношу на других, придумываю за них и в итоге воображаю то, чего нет. А может, я просто чувствую это, считываю по походке, по незаметным сигналам тела: устали они от жары, устали. Да даже не это главное: мир для Паши действительно перестал ограничиваться пределами одной комнаты или даже квартиры. А значит, нечего ему тут делать, тут только тлен и деградация.
Вздохнув, я убрал недопитую водку подальше.
На следующий день Паша принёс рассказ.
- Я ходил в ботсад, - радостно доложил он мне, как о своих успехах в школе рассказывает прилежный ученик. - Вот, написал маленький рассказ. Почти как у Пришвина!
- Ну давай, посмотрим, - сказал я, беря в руки планшет. Текст был уже на экране.
«Я вышел из дома ранним утром и направился в лес. Жара ещё не началась, но город уже проснулся и шумел, готовясь к очередному дню. Я же проскользнул в открытую дверь ботанического сада и словно попал в другой мир. Там всё было новым для меня, жителя мегаполиса: другие звуки, другие цвета, целое половодье красок. К своей досаде, я не смог бы назвать почти ни одного растения, кроме, пожалуй, сосен: эти-то деревья растут везде и мне они знакомы. Я шёл промеж сосен, шелестя старой хвоёй, скопившейся под стволами деревьев, по узкой, едва заметной тропинке. Солнце шло своим путём где-то над головой, я позабыл про него, наслаждаясь пением птиц, таким незаметным раньше, среди шума и суеты большого города.
Я даже не заметил, когда я пересёк черту. По всем картам, рано или поздно я должен был дойти до небольшой речушки, ограничивавшей сад, и выйти либо к зоопарку, либо к частному сектору, либо уж, на худой конец, пройти сквозь настоящий лес и выйти к берегу реки. Но этого не случилось. Вместо этого я оказался на краю обрыва. Передо мной расстилалось широкое поле, на дальнем краю которого виднелся лес, а вдали, спрятанные летней дымкой, виднелись странные башни, похожие на хрустальные шпили.
Невдалеке раздалось фырканье. Я повернулся и увидел большого лохматого лося, смотревшего на меня. Он фыркал и прял ушами, словно видел во мне кого-то опасного, но я стоял спокойно и лишь смотрел в его сторону. Лось так и не решился напасть. В конце концов, он, видимо, решил отпустить незваного гостя, потому как развернулся ко мне задом и ушёл в лес. Я слышал, как под его большими копытами хрустели сучья, а грузные бока шуршали о траву и ветви. Но сильнее всего запомнилось то, что - я уверен в этом - за секунду до того, как отвернуть голову и уйти в чащу, лось улыбнулся мне».
Я отложил планшет в сторону.
- Так, Сириусу больше не наливать. Это вот описание природы, что ли? Я не знаю, как называется эта трава, но она прикольная, и мистический лось Анатолий желает доброго утра?
Паша смутился.
- Ты опять взялся за фантастику, дурилка картонная? И чем там всё закончилось? - продолжал я.
- Не знаю. Меня просто попёрло, я погулял и захотел описать тот мир, куда можно попасть из леса.
- Тысячи оболтусов постоянно ходят в лес кто зачем, и лишь один избранный попадает в другой мир. За что ему такое счастье?
- Просто... Случайность...
- В лотерею вытянул? Случайность - это непознанная закономерность: нет, тут это не прокатит.
- В конце концов, всегда можно сказать, что он задремал на полянке, и ему приснилось.
- Отвратительный фантдоп! - отрезал я. - Вот хуже сложно что-либо придумать. С героем случалось то, то и это, а потом он раз - и проснулся. Вышел из комы, из анабиоза, из потери сознания... Эта полянка затоптана до глины, там уже почти асфальт, ничего не вырастет! Не пойдёт.
- Ну а само описание как? - жалобно спросил Павел.
- Никак. Сесть у ручья, полюбоваться листочком - вот описание. Я остановился у ручья, скинул тяжёлый рюкзак и уселся возле воды. Она была чиста и прозрачна, лёгкое журчание убаюкивало, и чтобы не уснуть, я зачерпнул пригоршню воды и умылся. Она оказалась студёной, словно, несмотря на поздний август, где-то до сих пор таяли снега, давая жизнь этому ручью. Вдруг я увидел, как с недалёкой ветки оторвался и полетел желтеющий листок. Мягко паря, он опустился в ручей; вода тут же погнала его в путешествие, радостно журча, будто рассказывала ему о том, сколько приключений ждёт путника, в каких необычайных далях предстоит ему побывать. Я поймал незадачливого путешественника и покрутил его в руке. Да, это действительно был жёлтый лист - один из предвестников волшебного дождя, который всего через пару недель начнёт укрывать лес своим золотым покрывалом. Я осторожно положил лист обратно в ручей и отпустил, вернув его радующейся воде. Вот так надо, понимаешь?
- Э-э, что? - переспросил Павел. - Я что-то отвлёкся...
Я только рукой на него махнул.
- Ну пойми ты наконец, что в обычном падении листа может быть больше красоты и смысла, чем в огромном параллельном мире! Мужик на улице чихнул - это же целая история! Кто он, откуда он, почему чихнул, где заразился и чем, или, может, он пылью надышался, или ему кто-то нос нащекотал - целая большая история! Может, даже личная драма. Это жизнь, и без всякой фантастики.
- И кому нужна такая жизнь? Писать про чихающего человека? Кому нужен такой рассказ?
- А кому нужен рассказ про улыбчивого лося? - разозлился я. - Экологам, юннатам, защитникам прав животных? Рассказ про человека - нужен всем! Потому что литература - она про людей. Даже воздушные замки - про людей. Про то, как они живут, любят, сражаются, умирают под стенами этих замков. Но сами замки без людей - ничто. Они никому не нужны и умрут, даже толком не родившись.
- С людьми то же самое, - обречённо махнул рукой Павел и ушёл из комнаты на балкон прежде, чем я попытался его остановить. Там он стоял и смотрел на сгущающийся вечер, слушал галдёж дворовой компании и думал о своём. Я поначалу решил его не трогать, но в конце концов не выдержал - да и скучно было ужинать без компании. Даже не скучно - странно.
- Я тебя задел, что ли? - спросил я.
- Нет, - ответил Павел, - не в тебе дело.
- А что тогда?
- Самое страшное... - Павел сжал губы и отвернулся в сторону. Он ещё стоял в стороне какое-то время, собираясь с силами, затем выдавил из себя:
- Самое страшное - это если я не умею писать.
- Да умеешь ты...
- Ты не понял. Видишь ли, мало просто складывать текст в слова. Нужно... Давать им душу. Как там сказали, пропустить белую нить сквозь сердце и вытащить красной. Я боюсь... Что я этого просто не умею. Вывожу какие-то придуманные истории про необычные миры, а душу в них не вкладываю.
Он замолчал, потом, после короткой передышки, продолжил:
- Может, проблема в том, что мне просто нечего вложить.
- У тебя нет души? - спросил я.
- Просто она такая маленькая, что нечем поделиться. Маленький никчемушный опыт, смешные переживания. И вкладываю, а выходит смешная нелепица, что-то никому не нужное. Я просто сам по себе никому не нужный рассказ.
- Ну, допустим, - спокойно ответил я. - Но ведь ты что-то собираешься делать, с этим, так?
- Да. Просто перестану писать.
Мир загустел. Вечер спускался слишком быстро, таким густым было его ночное варево, что в нём начали растворяться контуры окрестных домов, и даже шумная компания внизу как-то притихла. И что делать? Бежать за водкой, опять поить неудачливого литератора?
Нет, не пойдёт. Слишком много времени прошло. Да и в конце концов, может, он и прав?
- Хорошо. Переставай. Сможешь - значит, действительно было зря.
- Да, - вздохнул он. - Попытался приоткрыть дверь в волшебный мир, и не смог. Сломался.
- Значит, не твоё.
- Да. Только что моё? Сидеть в офисе, день за днём делать одну и ту же унылую ерунду?
- Может быть.
- Ты жесток.
- А ты глуп. Вспомни, что я тебе говорил! Пройди по улицам, посмотри, как живут люди, и попробуй рассказать о том, что ты почувствовал. Именно почувствовал, а не просто увидел или придумал! Не надо мучить сердце и пускать через него нити: просто расскажи о том, что чувствуешь! Докажи, чёрт возьми, что твой рассказ - нужный! Тут или справишься, или поймёшь, что не твоё.
Впрочем, мы всё равно выпили. По чуть-чуть, пива. И потом я ходил, словно завёрнутый в вату.
А через несколько дней я нашёл на открытом компьютере Пашин текст.
«Он вышел из троллейбуса - в чистых туфлях, наглаженных брюках, с кожаным портфелем, ни дать ни взять солидный служащий - поскользнулся на наледи, но удержался, лишь разразился крепкой руганью. Человек был хмур, зол и явно куда-то опаздывал.
«Только в декабре в наших магазинах новая акция...» - надрывался динамик, поставленный у киоска с шаурмой. Люди молча шли мимо, лишь хмурый мужчина пробормотал себе под нос слово «акция», снабдив его скабрезной приставкой. Перехватив свой портфель покрепче, он направился к пешеходному переходу, по пути изощрённо ругаясь в адрес проезжающих мимо машин и расталкивая слишком медленных попутчиков.
Возле перехода женщина питалась втащить на лестницу мальчугана. Тот встал намертво и ныл, не желая подниматься, его вой был чем-то средним между обычным «ы-ы-ы» и коровьим мычанием. Мужчина с портфелем вдруг остановился, развернулся и подошёл к женщине.
- Здравствуйте! Вам помочь?
- Да вот, не хочет подниматься, - пожаловалась женщина. - Пока ему гамбургер не дашь, не пойдёт. Ну, Саша... - обратилась она к мальчугану. Тот продолжал выть, не обращая внимания на нежданного маминого помощника. Тот же, прикинув массу ребёнка и высоту лестничного пролёта, неожиданно схватил мальчика, поднял и понёс наверх.
- Саша, значит, - прерывисто заговорил мужчина. - И что же ты так к маме плохо относишься, а? Сходи уж сначала в больницу... Вам же в больницу, да?
- Да, к врачу, - ответила женщина.
- Вот... А потом уже ешь, что хочешь. К доктору опаздывать нельзя. Доктор, он серьёзный: не попал ко времени - всё, опять записывайся... А то вот как рассердится, как поставит клизму трёхведёрную, так сразу всё непослушание - как рукой... Ох, ну ты тяжёлый. Вот, у меня дочка, мешок с костями, и та тяжёлая, а ты вон какой нагулянный. Как бычок! А вообще, гамбургеры - вредные. Ну что, двери будешь открывать?
- Му-у-ы-ы-ы! - ревел мальчик.
- Дальше вести или сами?
Мать благодарила и уверяла, что теперь они дойдут.
Тогда мужчина улыбнулся им двоим и побежал к пешеходному переходу.
- На тринадцать минут опоздал, хи-хи! - сказал он, глядя на часы. С гордостью добавил:
- Ну хоть что-то полезное за день! - и тут же сбавил шаг, глядя на морозную дымку на небе и проезжающие мимо машины.
Он переходил улицу неспешно, расправив плечи, со счастливой улыбкой на лице, и даже когда какой-то водитель из окна машины посоветовал ему шевелиться быстрее, он лишь сильнее улыбнулся в ответ».
- Ну как? - поинтересовался Павел, который тихо подошёл со спины, когда я читал рассказ. Я обернулся:
- Вот это интересно. Такая зарисовка из жизни. Не пойму только, почему декабрь?
- Не знаю, если честно. Мне показалось так, словно сейчас - декабрь.
Я с опаской взглянул на друга.
- И даже тут ввернул фантастическое допущение: мир нормальный, люди нормальные, зато сам гулял в августе, а думал, что в декабре!
Мы рассмеялись.
- Слушай, Паша, - сказал я, - а ты выздоравливаешь.
- Мне тоже так кажется, - ответил Паша. - И тебе за это огромное спасибо! Ты кормил меня, поил, вправлял мне мозги... Сколько уже? Недели две? Три?
- Да не считал.
- Я с тобой никогда не рассчитаюсь!
- Э, друг, простого спасибо достаточно! Может, я захандрю или случится чего - что же, разве ты мне не поможешь?
- Конечно!
- Ну и вот.
- Только я всё равно у тебя задержался. Уже неловко...
- Да ладно тебе! Мы друзья, и помогать - это нормально.
- Как ты думаешь, я уже могу возвращаться?
Я задумался.
- Можешь, наверное. Хотя я бы на твоём месте ещё подзадержался. Жена приезжает только дней через пять, а ты, раз такой бодрый, поможешь мне с ремонтом. Потом ещё рассказ про меня напишешь!
На том и порешили. Дни шли яркие, резкие, контрастные, сезон заканчивался, и даже я стал ловить странное чувство, словно в конце августа внезапно разыгралась зима. И расставаться не хотелось, и понимал, что место Паши - в своей семье, с женой, а не в моей квартирёнке. И всё равно, это тягостное чувство, когда ты понимаешь, что человек вернулся в себя, и ты ему уже не поможешь - хотел бы, может, но он уже сам, всё сам.
В последний наш вечер вместе Паша спросил меня:
- Слушай, я тебе сейчас такую вещь скажу, ты только не смейся.
- Ага, что?
- У меня такое ощущение, будто я не знаю, как тебя зовут.
- Э-э, ты серьёзно?
- Да, серьёзно. Вроде бы мы знакомы уже чёрт-те сколько, я даже не помню, когда... И ты вот так принимаешь меня в квартире, помогаешь, а я тебя даже не знаю.
- И идей никаких? Может, я кого-то напоминал тебе? Какое-то имя?
- Почему-то кажется, что Михаил.
- Ну, хорошее имя. Согласен, пусть Миша.
- А как ты зовёшься на самом деле?
- Честно? - я наклонился поближе к Паше, сидящему со мной за одним столом. - Даже и не знаю. Нас по-разному называют, хотя суть и не меняется. Миша - хорошее имя, мне правда нравится.
- Самое странное, что я к этому отношусь так спокойно, будто во сне. И вот это знание... Сколько я у тебя в гостях?
- Если по правде, то в гостях - я. И я просто создаю приятную обстановку, помогаю в том, в чём могу.
- И, значит, я...
- Тебе была нужна помощь. Я помог. Я немного пожил с тобой, а сейчас время уходить.
- И куда я уйду? На тот свет?
- На тот не пойдёшь, - усмехнувшись, ответил я. - Вот на этот - запросто.
Город утих, и снова, как когда-то, над городом сгустилась ночь, наполняя чёрным цветом своё нутро и стирая им дома и дороги. Лишь кухня, дверь и чёрный коридор, кажущийся бесконечным, подсвеченный лишь серым светом невидимых фонарей. И я.
Тьма захватывала нас. Свет тускнел, и лишь дорога продолжала светиться, да лампочка над моей головой отчаянно пыталась выжить.
Паша стоял у открытой двери, сжимая выдвижную рукоятку чемодана. Таким он и пришёл ко мне когда-то... Если исключить пару-тройку нюансов.
- Ну что, пока? - Робко спросил Паша.
- Счастливо тебе, Павел! - ответил я. - С тобой было интересно, спасибо тебе! Ты и правда необычный человек. Только мой совет тебе напоследок - не знаю, запомнишь ты или нет - не принимай близко к сердцу всё то, что с тобой происходит. И не совершай глупых поступков.
- Спасибо! - ответил Павел. Он уже уходил по своей дороге, совершенно невозможной внутри многоквартирного дома, и вот, он переступил порог. Ночь сгущалась: я уже не видел ничего, кроме тусклой нити лампочки.
- Скажи напоследок, друг! - крикнул мне Паша. - Мы ведь ещё встретимся?
- Может быть. Только не могу сказать, узнаешь ли ты меня. И, надеюсь, повод для встречи будет получше.
Может быть, Паша хотел узнать, что же это был за повод, но только он пропал из виду, и в мой мир пришла ночь.
А в следующий момент я почувствовал его пробуждение. Сердце заработало чуть быстрее, дыхание участилось, и где-то на промежутке между сном и явью, когда человек уже не спит, но ещё не проснулся, я вышел.
Не хотел бы чувствовать ощущения человека, проснувшегося с трубкой искусственной вентиляции лёгких внутри и руками, утыканными катетерами-«бабочками». Ничего в этом приятного нет.
Я снова болтался в пустоте, наполненной чьими-то ощущениями. Забытым движением я потянулся к голосам, мыслям, бьющимся сердцам, кружащимся вокруг меня. Схватил первое: старое, спутанное сознание, похожее на развалины взорванного дома. Бабушка с инсультом. Нет, там жить нельзя, и мир там не построишь. Вот что-то вялое, неправильно сляпанное: девушка то ли в депрессии, то ли после клинической смерти, не разобрать. Эх... А может, взять небольшой перерыв и отдохнуть?
Я поискал ещё и нашёл горячее быстрое сердце, не озадаченный заботами мозг и тело, омываемое холодными струями воздуха. Я потянулся к сознанию сильнее, схватил, как наездник схватывает поводья...
Взгляд с непривычки резануло палитрой красок, яркой и многоцветной, и острым, контрастным зрением. Я потоптался немного, покрутил головой, почесал клювом под крылом - ну точно, ворона! Мысленно улыбнувшись, я довольно каркнул и перелетел чуть поближе к окнам, так, чтобы я мог видеть пациентов больницы. Вот он, Павел. Лежит, пытается шевелиться. Невдалеке по коридору спешит врач, может быть, что к нему. Парой этажей ниже - бабушка-инсультница, невдалеке девушка со спутанным сознанием. Можно полетать вокруг, поискать кого-то с развитым мозгом, заселиться и смотреть на мир глазами другого, думать его мыслями, а если повезёт с коматозником - создавать вместо его сознания свои миры и искать в них этого человека.
Но вместо этого я оттолкнулся от ветки, хрипло каркнул и полетел прочь. Надо отдохнуть. Взять отпуск... Я почти не вмешивался в полёт, благо, ворона летает лучше, чем я, и не следует ей мешать. Она летела и думала о каких-то своих вороньих делах, о вкусностях с какой-то близкой помойки, а я всё вспоминал только что пережитое. Зря, конечно, Павел прыгнул с моста: ничего это для него не изменило, только в больницу попал, и хорошо ещё, что не в морг. И, летя на крыльях случайной вороны, я задавался вопросом: что же сможет он запомнить из того, о чём мы говорили, о чём он писал, что понял? Пусть не в точности, но хотя бы на уровне ощущений? Получится ли из него писатель? Будет ли он счастлив?
Наверняка ведь опять примется писать фантастику, дурилка картонная!