Ветер
С неба сыпались белые перья.
Я поднял голову, и увидел над собой девушку. Этот факт был достоин удивления сам по себе - с учётом того, что я живу на последнем этаже высотного здания.
Девушка стояла на самом краю крыши, небрежно держась за какой-то выступ. И, как будто этого было мало, вокруг неё кружился вихрь белых перьев. Или пуха?
- Доброе утро, - вежливо поздоровался я.
Девушка кивнула, и помахала мне свободной рукой.
- Вы живёте в этом доме? - спросила она.
- Ну да. Я, знаете ли, часто по утрам выхожу на балкон выпить кофе, - сказал я самым светским тоном, на какой только был способен. Учитывая абсурдность ситуации.
- Правильно делаете, - одобрила она. - Здесь изумительный вид.
- Присоединяйтесь? - предложил я, ещё более светским тоном.
Она заколебалась.
- Вы любите кофе по-турецки? - я показал на свою чашку, - я могу сварить для вас ещё одну порцию.
Она кивнула и шагнула с крыши. У меня перехватило дыхание, но моя новая знакомая и не подумала падать - она плавно переместилась чуть в сторону и вниз, и опустилась на мой балкон. Белые перья посыпались вслед за ней.
- Как это у вас получается? - полюбопытствовал я, когда дар речи ко мне вернулся.
- Ну, - сказала она, - дело в том, что я ангел, а на перья не обращайте внимания, у нас как раз сезон линьки…
Увидев выражение моего лица, она расхохоталась, и я сообразил, что это, кажется, была шутка.
У неё были огромные глаза цвета тёмного янтаря и черные волосы немыслимой шёлковой гладкости, рассыпанные по плечам. И вся она была удивительно тоненькая, хрупкая, прозрачная.
Она так ничего мне и не рассказала, а я больше не спрашивал. Мы выпили кофе, поболтали о всякой ерунде. Потом она попрощалась, шагнула с балкона и полетела. Часть перьев увязалась следом за ней, а другие так и остались лежать на моём балконе.
Прошло что-то около двух недель. Я шёл по улице, просто так, куда глаза глядят - день выдался на редкость погожий и солнечный, ветер трепал волосы, по асфальту прыгали солнечные зайчики. За мной увязался фантик от конфеты - шурша по тротуару, золотистая бумажка прыгала то справа, то слева, потом вспорхнула, как бабочка, и улетела в переулок. Я подумал - и шагнул следом. Переулок свернул раз, другой, а потом я увидел перед собой крутящийся вихрь разноцветных бумажных обёрток, в который радостно нырнул мой проводник.
- А! Это вы! - сказала девушка с янтарными глазами, спрыгнув со спинки скамейки, откуда она дирижировала танцем фантиков.
- А это вы, - обрадовался я.
Её звали Эля. Мы отпраздновали встречу в уличном кафе за кофе (по-турецки, разумеется) с пирожными, и всё время, что мы провели за столиком, вихрь конфетных обёрток крутился по соседству, как хорошо воспитанный пёс.
Понимаете, Эля была самой обычной девушкой. Просто она очень любила ветер и ветер отвечал ей взаимностью.
Вот те же фантики и прочий уличный мусор. Вы замечали, как они крутятся у ног одного человека, оставляя другого безо всякого внимания? Эля с детства являлась предметом самого пристального интереса таких маленьких уличных ветерков. Она обожала делать самолётики и пускать по ветру семена клёна. Она любила набрать ворох осенних листьев и по одному бросать их с моста в реку. А шляпы...
Впервые она заподозрила особое отношение ветра к себе в то лето, когда купила себе широкополую шляпу.
- Видишь ли, - сказала она, - её слишком часто приходилось ловить.
Шляпу то и дело срывало с Элиной головы, в самые неожиданные моменты. Эля бегала за ней и смеялась, и ловила, а через десять минут всё повторялось снова.
- Но ни разу, - сказала она, - ни разу мне не пришлось вытаскивать её из грязи или из лужи. Она всё время опускалась прямо ко мне в руки.
В конце концов, женщина всегда догадается о том, что она любима. Когда Эля плакала, тёплый ветер сушил её слёзы. Когда смеялась, прохладный бриз ерошил волосы. Невесть откуда прилетал запах моря и цветов, и не было случая чтобы она попала под дождь.
- А потом, - сказала она, - потом я жуть как неудачно упала с лестницы.
Вернее, должна была упасть. Порыв ветра подхватил её и поддержал, она даже испугаться не успела. И поняла, что может летать.
Она часто приходила ко мне в гости по утрам, выпить кофе и поговорить о пустяках. В магазине сувениров я купил колокольчики, которые продавщица назвала "музыкой ветра", и повесил их у себя на балконе, и с тех пор наши посиделки сопровождались мелодичным перезвоном.
Они делали друг другу подарки - Эля и её ветер. К ней в руки опускались цветы. Она покупала в магазинах ленты и мы с нею мастерили воздушного змея.
Июнь выдался жарким, город задыхался от духоты - весь, кроме Эли. Ну, и меня заодно - иногда, когда она приходила в гости, окутанная облаком прохладного воздуха, в длинной шёлковой юбке сплошь из цветных лоскутков, которые всё время трепетали, шла она, сидела или стояла.
Июль прошёл под знаком тополиного пуха. Белая метель кружила по городу, и вместе с нею кружила Эля. В её чёрных шёлковых волосах запутывались пушинки и мы вдвоём аккуратно выбирали их - я и её ветер.
Конечно, я любил её. Само собой, она об этом знала и, разумеется, у меня не было ни единого шанса.
В августе в город пришёл туман и Элины полёты стали смелее, потому что шансов на то, что кто-то разглядит её в зыбком мареве, практически не было. Она сменила яркий шёлк на серый балахон и целый месяц ходила только в нём. Иногда мы ходили на набережную, и, если у них с ветром было настроение, Эля танцевала, скользя по кончикам волн, а я жалел о двух вещах: о том, что я не художник и не могу её нарисовать, и о том, что я не музыкант и не могу сыграть мелодию для этого танца.
Ну и ещё я жалел о том, что я не ветер.
В сентябре начался листопад, и мы перенесли свои встречи с моего балкона в уютное кафе в старом парке. Листья летали, повинуясь движениям Элиных рук. Листья отплясывали кадриль и кружились в вальсе.
Я купил мольберт, кисти и краски и начал рисовать. На всех моих рисунках были разноцветные вихри и смеющиеся янтарные глаза.
В середине октября стало холодать. С моего балкона мы перебрались на кухню, повесив музыку ветра под потолком. Вместо кофе стали заваривать душистые чаи на травах и цветах. В окно стучался дождь, а ветер гнал и гнал в город тяжёлые серые тучи.
Нет, они вовсе не наскучили друг другу. Просто у осеннего ветра было много работы - тяжёлой работы, и у Эли оказалось чуть больше свободного времени, чем было весной и летом.
Я снова рисовал, а она читала книги из моей библиотеки, забравшись с ногами в кресло и закутавшись в мой плед. В один из таких уютных, домашних вечеров я предложил ей переехать ко мне жить. Спокойным, будничным тоном, не поднимая глаз от мольберта и не переставая рисовать. Точно таким же спокойным тоном, не отрываясь от книги, Эля сказала мне:
- Это невозможно.
Больше мы к этой теме не возвращались до конца февраля.
Ни на чём играть я так и не выучился - зато купил музыкальный центр и кучу дисков к нему - и подарил всё это Эле на новый год. Она не стала уносить подарок к себе домой: на моей кухне она проводила гораздо больше времени, чем у себя.
Мы слушали Брамса, Вивальди и Чайковского. Музыка ветра звенела в такт.
Ветер гулял по городу. Раскачивая фонари, носился вдоль узких улочек. Задумчиво кружил по площадям. Оглаживал стены. Заглядывал в мои окна.
В конце февраля был тёплый день, по небу неслись рваные тучи, и шёл снег. А на закате выглянуло солнце и залило всё ярко-рубиновым светом. И Эля сказала, что я рисую всё лучше и лучше. На моей последней картине был её силуэт, пылающий закатным пламенем и развевающиеся волосы.
Кажется, мы оба не поняли, как, но неожиданно оказалось, что мы целуемся.
Ветер стих и замолчали колокольчики. Кажется, даже тучи над нашими головами остановились.
А потом она вырвалась и, закусив губу, выбежала из моей квартиры. Только спустя некоторое время я осознал, что выбежала она через дверь. Сбежала по лестнице, с последнего этажа. Не шагнула, как всегда, с балкона.
Я не видел её неделю. Неделю я ходил по городу словно сквозь воздух: вокруг меня не было ни малейшего дуновения. Трудно было дышать. Люди на улице, случайно оказавшиеся рядом со мной, недоуменно вздрагивали и ускоряли шаги.
Через неделю раздался звонок в дверь.
Она стояла, потерянная, тонкие пальцы затянуты в перчатки. Я сварил кофе и мы вышли на балкон. Было холодно, и я принёс её любимый плед.
Я не произнёс ни слова. Я знал, о чём она думает. Кофе, разговоры, книги - и полёты, танцы и вихри. Мы выпили кофе, и я вышёл на кухню, чтобы отнести чашки.
Когда я вернулся, она стояла на перилах. Стояла и смотрела на меня.
Она никак не могла решиться. Выбрать. Я молчал и ветряные колокольчики молчали тоже.
Она закрыла глаза и шагнула с балкона. Я подскочил к перилам и ухватился за них.
Первые несколько этажей она пролетела как камень. Как обычные люди. Потом мир вокруг вздохнул и затрепетал, и Элино падение замедлилось, превращаясь в её обычный полёт. Она раскинула руки и плавно приземлилась на тротуар. Подняла голову, посмотрела на меня. И пошла по улице, уже больше не оглядываясь. Вокруг её туфель закружились маленькие вихри, вбирая в себя уличный весенний мусор.
Я видел её ещё несколько раз. В парке, на набережной, и на крышах города. Однажды я пришёл на наш любимый заброшенный пляж в тот момент, когда Эля танцевала на кончиках волн, и целых полчаса, незамеченный, смотрел на их танец.
По стенам моей квартиры висели картины. Все разные, и все одинаковые. Музыку ветра со своего окна я снял и убрал в коробку.
В конце апреля, когда я пил кофе на балконе, рядом со мной, кружась, опустилось несколько белых перьев. Я выглянул. На крыше сидела белая, неопрятная чайка и чистила крылья.
- Кшшш! - сказал я.
Чайка нехотя снялась с места и улетела, обронив к моим ногам ещё одно перо.
Я допил кофе, отнёс чашку на кухню. Вернулся на балкон.
Встал на перила и шагнул вниз.