Осенний транзит. Сказка для моих друзей
Она вернется с радостно-виноватым лицом, проскользнет мышкой, как можно незаметнее, в их общий номер, постарается запихнуть брезентовую сумку под кровать, вечную гостиничную пружинную кровать, покрытую розовым или сизым байковым покрывалом. С одного края покрывала свисают толстые белесые нитки, где-то оно непременно прожжено сигаретой нерадивого командировочного. Сумка, конечно, не влезет. Потом, пряча добычу под махровым полотенцем, она отправится в ванную, включит воду и станет перебирать свои идиотские сокровища. Вымытые и вытертые насухо, они займут свое теперь уже законное место на пыльном подоконнике или на тумбочке, а потом, дома, присоединятся к прежнему хламу. К надтреснутому колокольчику, черному двухмачтовому кораблику, закупоренному в бутылке, к свечке в керамическом подсвечнике в виде букетика бархатцев. Что еще было? Вощеная деревяшка, не то кость с черными царапками рунических надписей, это откуда-то из Норвегии. Умопомрачительно-бездарная рыбка из каменной крошки с кривой пастью и неприятными глазками-бусинками. Какие-то брошки, картинки, захватанные и полустертые. Из всех Лилькиных находок Марианне пока что понравилась только изящная рамочка для фотографий в виде кленового листочка. Там, за треснувшим стеклом плясала цыганка в красном платье и черном платке вокруг тонкой талии. Плясала, прищелкивала кастаньетами, стреляла глазами, бесстыдная, как сама Марианна. Может, чисто из-за цыганки и понравилась. Лилька вернется, Марианна привычно наедет на нее за бездарно протраченное время и лишний хлам в доме. В их полукочевом укладе ценен каждый клочок места, а Лильке дай волю - дохнуть будет невозможно, все завалит своими стекляшками, куколками, шкатулочками и прочей белибердой.
Почему-то рядом с блошиными рынками всегда шумят поезда. Куда бы ни приезжал «Балаганчик мамаши Марго», в каком бы городе ни останавливались, правило остается твердым - в субботнее утро Лилька отправляется на блошинку, а там гудят поезда. В общем-то, это и правильно - дорога, железный поток о двух рельсах, бурное течение электричек, меланхолично покачиваются цистерны с мазутом, порой проносятся, истошно голося, пассажирские и фирменные скорые, те, что никогда не остановятся в захолустье. А по берегам валяются обломки чужих лодок, старые поплавки, щепки, ракушки, и она ходит, зорко выбирает жемчужины среди мусора, примечает странных рыбаков и бывших сирен, в голове у нее крутятся обрывки мыслей, а может, ничего не крутится.
Он везде одинаков, этот мир вторых рук, из города в город, из страны в страну. Где-то порадостней, где-то пообтерханней, один тянулся чуть ли не полкилометра, завивался лабиринтом, манил загадками и тайнами. Другой - скромно ютился у входа в какой-то заштатный Дом Культуры: между бабками с луком и щавелем примостилась пара-тройка старушек, разложивших на коробках пожелтевшие книжки, жестянки из-под чая, вилки-ложки, облезлые советские бусы из рыбьих жемчугов да то, что хитрые старушки выудили из ближайшей помойки. На стене ДК, прямо над рыночком мчался в светлое будущее целинный поезд, девушки-комсомолки поднимали серпы, обнимаясь на фоне снопов пшеницы, юноши-физкультурники размахивали знаменами, а их ровесницы терпеливо ожидали досужего чудака-покупателя. Лили, богачка и причудница, была бы рада скупить не торгуясь все, но Лилька-воробей со вздохом еле наскребла двадцатку мелочью, унеся в желтом клювике глиняную бутылку в форме кувшина. Когда-то там был розовый мускат, а потом стояли розовые флоксы, а потом Марианна велела оставить их вместе с бутылкой в гостинице и не позориться.
Лишь однажды удалось угодить Марианне, когда Лилька нашла ей на развалах маленькую медную турку с толстенным широким донцем и чеканными грифонами по выпуклым бокам. За эту турку Марианна простила Лильке все прошлые и нынешние обиды на сто лет вперед. Марианна богиня, она умеет варить кофе, как никто, а еще она бесподобно играет на альте и гитаре, поет цыганские романсы на двух языках, жонглирует блестящими кольцами и ругается на Лильку. Кроме нее, на Лильку ругались в полном составе администрация колледжа, администрация «Балаганчика», родители, учительница по классу скрипки Альбина Георгиевна, костюмерша Женька и продавщицы в магазине. Саму Марианну ругали только Лилькины родители. Именно она, случайная подружка, сманила девочку из колледжа - в какой-то балаган, из честного общежития - в сомнительную комнатку, которую (зачем это еще?) девицы снимали вдвоем, из семьи - в какие-то головоломные дебри запутанных отношений. Марианна, вальяжная, темноокая, с высокими скулами и черными косами - еще бы, цыганская кровь! - наводила на Лилькиных родителей первобытный дикий ужас как несомненная обольстительница, наркоманка и похититель детей в лице несчастной дурехи Лильки. Мама была уверена, что девочку околдовала злая ведьма, папа считал, что ведьмы существуют только в отсталых мозгах, и проблема глубже, в стихийном бунте перед миром и фатальном выборе пути наименьшего сопротивления. Сама же Марианна думала, что родителям было бы невредно заделать Лильке братика и на этом успокоиться. Лильку, как обычно, никто не спрашивал. Она честно шипела в мобильник «мам, я перезвоню, у нас репетиция!», вечерами уходила в дальний угол, чтоб еще раз послушать, как она губит свою жизнь «с этой… просто нет слов!», сообщала СМСками , что очередной гастрольный тур будет по России, но нет, домой она не заедет, а зато летом поедем в Польшу и во Францию. Мама плакала, но все оставалось, как было.
Коронный номер Лильки и Марианны относился к музыкальной эксцентрике, придумал его какой-то Марькин старый поклонник из цирковых. Девочки выходили в ажурных чулках, жестких торчащих юбках, усыпанные блестками и стеклярусом, Лилька в солнечно-желтом, Марианна в черно-вишневом. Дальше начиналась буффонада. По ходу дела они жонглировали, кувыркались, садились на шпагат, Лилька качалась на трапеции, а Марианна умудрялась даже пробежать по невысокому канату, сказывалось цирковое училище, и при этом дуэт продолжал играть Вивальди: Лилька на скрипке, Марианна на альте. От Вивальди обеих уже тошнило, но Маргарита Борисовна, мамаша Марго, была категорична. «Номер свое не отработал, девочки, его еще пахать и пахать!! - говорила она, глядя в умоляющие Лилькины глаза, тоскливые, как у пуделя. Вот и оставалось, что терпеть и тренироваться, такова жизнь, ма шер, ма жоли Лили, зато и платили в «Балаганчике» совсем недурно, особенно по сравнению с прошлой Лилькиной жизнью нищей иногородней студентки. Одна корпоративка или свадьба, куда приглашали «Балаганчик», - и можно не беспокоиться, платить за квартиру и «кормить кота икрой», как говаривала мамаша Марго. Для «салонных» выступлений номер с Вивальди слегка подрезали, но шел он всегда на ура. «Вы ж мои крошки-гортензии!» - умильно басил клоун Вадик, ведущий программу, и Лилька с Марианной, приседая в глубоком реверансе, убегали, трогательно держась за руки. Это мамаша настояла, чтоб девочки, отработав, покидали помещение. И вечером будет то же самое, вчера была обычная программа, а сегодня с утра добавилось приглашение на свадьбу, женится кто-то из местных племенных быкарей и готов отстегнуть, сколько надо, чтоб все было в лучшем виде. Только Лилька ходит, неизвестно где, пигалица несчастная, и трубка ее разрядилась, и вообще, что она себе думает!
А думет она: «Ох ты, Боже мой! Ни хрена себе! Ну Марька точно меня убьет!». На желтых листьях, прямо на газон наметенных, вдоль дорожек, под липами и кленами раскинулась она, сказочная страна ее детства, ярмарка нищих, блошиный рынок. И вот оно, чудо, настоящее, без дураков. Чудо для клоунессы со скрипочкой, барышни-буфф. На желтых листочках стоит складной стульчик. На складном стульчике сидит опрятная гимназистка-пенсионерка. Перед ней чемодан, накрытый салфеткой с подзором. На салфетке кружились, трепетали, приседали тончайшие фарфоровые пастушки и юные фрейлины. Сияли нежные улыбки, качались пышные юбки, майские розы окаймляли шляпки и локоны, пастушеский посох взмывал ввысь торжественно, как у тамбурмажора. Рядом выкатился оранжевый клоун, вывернул карманы, свесил помидорный нос. Где тебе, дурак, стой в сторонке рядом с серым зайцем и оленем-золотые рога. Лилька охнула, присела на корточки, потрогала пальчиком ближайшую пастушку и пересохшим горлом спросила: «сколько?» . «Эта триста, а вот за эту пятьсот прошу, - безнадежно, но твердо отозвалась гимназистка. - Немецкие они, старинные, еще папины».
Та красавица, что за пятьсот, не танцевала. Она стояла, обронив белейшие ручки вдоль солнечно-желтого кринолина, чуть привстав на цыпочки, чтоб был виден золотой бант на туфельке. Господи, и ведь было, было же! Ну и зачем тебе понадобились эти идиотские бусики? И яблоки, и сигареты, ну неужто не могла обойтись, потерпеть? Фарфоровая маркиза улыбалась, но бледное ее личико оставалось строгим и печальным. «Не хватает? А сколько у вас есть? Хорошо, берите уж... Это видно, если кто понимает. Сейчас таких не делают. Погодите, я заверну». Лилька, дуреха, выкинуть все деньги - и на что? На безделушку? Она чуть было не пискнула: не надо, я пошутила! - но делать нечего, маркизу ловко завернули в клочок газеты, и транжира-восприемница подхватила невесомый кулечек. «Простите, а как ее зовут?» - внезапно вспомнила она. Старушка вскинула на нее бледно-голубые глаза и серьезно ответила: « Я звала ее Элеонорой».
Вот так пара, Лилька и Элеонора, Марька со смеху помрет! Хотя нет, не помрет, ей сейчас не до смеху будет. Кому же опять ее, дуреху, кормить и катать на трамвае до вокзала? И кто в поезде белье возьмет, потому что без белья одеяло не выдадут? Кому ты еще нужна, кроме Марианны, сестренки и напарницы? И как она меня только терпит, ведь горе же сплошное! А с другой стороны - ну и ладно, ну и заработаем еще, не в этом счастье. Зато маркизочка останется.
"Эй, красивая, а вот возьми! Пять рублей всего!" С мокрой газеты на нее смотрел натуральный тролль. С длинным носом, пушистым хвостом-кисточкой, в огромных башмаках и, судя по взгляду внимательных янтарных глаз, с начисто снесенной крышей. В руках у тролля была увесистая дубинка, грязен он был феерически. Продавал тролля тоже тролль, только помятый, похмельный и томящийся. "Ну что тебе, пять рублей жалко что ли? А ты такая... смешная вся". Тролль взял тролля и сунул его прямо к Лилькиному носу. И вот тут, верите или нет, но в пустом кармане куртки сама собой нащупалась, закруглилась и отяжелела монетка, ниоткуда, как пауки принесли. И ровно пять рублей!
До гостиницы Лилька добиралась пешком, впрочем, город невелик. В одном кармане у нее сидел развеселый ерник-тролль, в другом - хрупкая фарфоровая маркиза. Над головой расстилалось осеннее голубое небо, солнечные лучи били сквозь кленовые гривы, тихое беспричинное счастье сияло над скрипачкой-Лилькой. Надо будет прийти домой и позаниматься уже наконец от души! Надо будет уговорить Марьку и подумать о новом номере. Надо будет научиться вспрыгивать с пола на табурет, не переставая играть. Надо будет еще столько всего!.. Из правого в левый карман шли отчетливые волны нежности, щекотные и золотистые. Из левого в правый - звонкая радость. А интересно, зачем они все же приехали в этот городишко? Почему в этот, не в следующий? И откуда взялись эти самые пять рублей - не было же их совсем! И Марианна почти не ругалась, впрочем, и некогда было, только переодеться и спуститься вниз, а там уже за артистами приехали на развеселом лимузине.
Вечером, когда совсем стемнело, тролль и маркиза глядели из окошка гостиницы на город, который им предстояло завтра покинуть. Тролль усмехался и половчее сжимал в руке дубинку, а маркиза нежно улыбалась.
---------------------------------------
То, что мне должно сказать, а как сделать это иначе, не разумею.
Почему-то рядом с блошиными рынками всегда шумят поезда. Куда бы ни приезжал «Балаганчик мамаши Марго», в каком бы городе ни останавливались, правило остается твердым - в субботнее утро Лилька отправляется на блошинку, а там гудят поезда. В общем-то, это и правильно - дорога, железный поток о двух рельсах, бурное течение электричек, меланхолично покачиваются цистерны с мазутом, порой проносятся, истошно голося, пассажирские и фирменные скорые, те, что никогда не остановятся в захолустье. А по берегам валяются обломки чужих лодок, старые поплавки, щепки, ракушки, и она ходит, зорко выбирает жемчужины среди мусора, примечает странных рыбаков и бывших сирен, в голове у нее крутятся обрывки мыслей, а может, ничего не крутится.
Он везде одинаков, этот мир вторых рук, из города в город, из страны в страну. Где-то порадостней, где-то пообтерханней, один тянулся чуть ли не полкилометра, завивался лабиринтом, манил загадками и тайнами. Другой - скромно ютился у входа в какой-то заштатный Дом Культуры: между бабками с луком и щавелем примостилась пара-тройка старушек, разложивших на коробках пожелтевшие книжки, жестянки из-под чая, вилки-ложки, облезлые советские бусы из рыбьих жемчугов да то, что хитрые старушки выудили из ближайшей помойки. На стене ДК, прямо над рыночком мчался в светлое будущее целинный поезд, девушки-комсомолки поднимали серпы, обнимаясь на фоне снопов пшеницы, юноши-физкультурники размахивали знаменами, а их ровесницы терпеливо ожидали досужего чудака-покупателя. Лили, богачка и причудница, была бы рада скупить не торгуясь все, но Лилька-воробей со вздохом еле наскребла двадцатку мелочью, унеся в желтом клювике глиняную бутылку в форме кувшина. Когда-то там был розовый мускат, а потом стояли розовые флоксы, а потом Марианна велела оставить их вместе с бутылкой в гостинице и не позориться.
Лишь однажды удалось угодить Марианне, когда Лилька нашла ей на развалах маленькую медную турку с толстенным широким донцем и чеканными грифонами по выпуклым бокам. За эту турку Марианна простила Лильке все прошлые и нынешние обиды на сто лет вперед. Марианна богиня, она умеет варить кофе, как никто, а еще она бесподобно играет на альте и гитаре, поет цыганские романсы на двух языках, жонглирует блестящими кольцами и ругается на Лильку. Кроме нее, на Лильку ругались в полном составе администрация колледжа, администрация «Балаганчика», родители, учительница по классу скрипки Альбина Георгиевна, костюмерша Женька и продавщицы в магазине. Саму Марианну ругали только Лилькины родители. Именно она, случайная подружка, сманила девочку из колледжа - в какой-то балаган, из честного общежития - в сомнительную комнатку, которую (зачем это еще?) девицы снимали вдвоем, из семьи - в какие-то головоломные дебри запутанных отношений. Марианна, вальяжная, темноокая, с высокими скулами и черными косами - еще бы, цыганская кровь! - наводила на Лилькиных родителей первобытный дикий ужас как несомненная обольстительница, наркоманка и похититель детей в лице несчастной дурехи Лильки. Мама была уверена, что девочку околдовала злая ведьма, папа считал, что ведьмы существуют только в отсталых мозгах, и проблема глубже, в стихийном бунте перед миром и фатальном выборе пути наименьшего сопротивления. Сама же Марианна думала, что родителям было бы невредно заделать Лильке братика и на этом успокоиться. Лильку, как обычно, никто не спрашивал. Она честно шипела в мобильник «мам, я перезвоню, у нас репетиция!», вечерами уходила в дальний угол, чтоб еще раз послушать, как она губит свою жизнь «с этой… просто нет слов!», сообщала СМСками , что очередной гастрольный тур будет по России, но нет, домой она не заедет, а зато летом поедем в Польшу и во Францию. Мама плакала, но все оставалось, как было.
Коронный номер Лильки и Марианны относился к музыкальной эксцентрике, придумал его какой-то Марькин старый поклонник из цирковых. Девочки выходили в ажурных чулках, жестких торчащих юбках, усыпанные блестками и стеклярусом, Лилька в солнечно-желтом, Марианна в черно-вишневом. Дальше начиналась буффонада. По ходу дела они жонглировали, кувыркались, садились на шпагат, Лилька качалась на трапеции, а Марианна умудрялась даже пробежать по невысокому канату, сказывалось цирковое училище, и при этом дуэт продолжал играть Вивальди: Лилька на скрипке, Марианна на альте. От Вивальди обеих уже тошнило, но Маргарита Борисовна, мамаша Марго, была категорична. «Номер свое не отработал, девочки, его еще пахать и пахать!! - говорила она, глядя в умоляющие Лилькины глаза, тоскливые, как у пуделя. Вот и оставалось, что терпеть и тренироваться, такова жизнь, ма шер, ма жоли Лили, зато и платили в «Балаганчике» совсем недурно, особенно по сравнению с прошлой Лилькиной жизнью нищей иногородней студентки. Одна корпоративка или свадьба, куда приглашали «Балаганчик», - и можно не беспокоиться, платить за квартиру и «кормить кота икрой», как говаривала мамаша Марго. Для «салонных» выступлений номер с Вивальди слегка подрезали, но шел он всегда на ура. «Вы ж мои крошки-гортензии!» - умильно басил клоун Вадик, ведущий программу, и Лилька с Марианной, приседая в глубоком реверансе, убегали, трогательно держась за руки. Это мамаша настояла, чтоб девочки, отработав, покидали помещение. И вечером будет то же самое, вчера была обычная программа, а сегодня с утра добавилось приглашение на свадьбу, женится кто-то из местных племенных быкарей и готов отстегнуть, сколько надо, чтоб все было в лучшем виде. Только Лилька ходит, неизвестно где, пигалица несчастная, и трубка ее разрядилась, и вообще, что она себе думает!
А думет она: «Ох ты, Боже мой! Ни хрена себе! Ну Марька точно меня убьет!». На желтых листьях, прямо на газон наметенных, вдоль дорожек, под липами и кленами раскинулась она, сказочная страна ее детства, ярмарка нищих, блошиный рынок. И вот оно, чудо, настоящее, без дураков. Чудо для клоунессы со скрипочкой, барышни-буфф. На желтых листочках стоит складной стульчик. На складном стульчике сидит опрятная гимназистка-пенсионерка. Перед ней чемодан, накрытый салфеткой с подзором. На салфетке кружились, трепетали, приседали тончайшие фарфоровые пастушки и юные фрейлины. Сияли нежные улыбки, качались пышные юбки, майские розы окаймляли шляпки и локоны, пастушеский посох взмывал ввысь торжественно, как у тамбурмажора. Рядом выкатился оранжевый клоун, вывернул карманы, свесил помидорный нос. Где тебе, дурак, стой в сторонке рядом с серым зайцем и оленем-золотые рога. Лилька охнула, присела на корточки, потрогала пальчиком ближайшую пастушку и пересохшим горлом спросила: «сколько?» . «Эта триста, а вот за эту пятьсот прошу, - безнадежно, но твердо отозвалась гимназистка. - Немецкие они, старинные, еще папины».
Та красавица, что за пятьсот, не танцевала. Она стояла, обронив белейшие ручки вдоль солнечно-желтого кринолина, чуть привстав на цыпочки, чтоб был виден золотой бант на туфельке. Господи, и ведь было, было же! Ну и зачем тебе понадобились эти идиотские бусики? И яблоки, и сигареты, ну неужто не могла обойтись, потерпеть? Фарфоровая маркиза улыбалась, но бледное ее личико оставалось строгим и печальным. «Не хватает? А сколько у вас есть? Хорошо, берите уж... Это видно, если кто понимает. Сейчас таких не делают. Погодите, я заверну». Лилька, дуреха, выкинуть все деньги - и на что? На безделушку? Она чуть было не пискнула: не надо, я пошутила! - но делать нечего, маркизу ловко завернули в клочок газеты, и транжира-восприемница подхватила невесомый кулечек. «Простите, а как ее зовут?» - внезапно вспомнила она. Старушка вскинула на нее бледно-голубые глаза и серьезно ответила: « Я звала ее Элеонорой».
Вот так пара, Лилька и Элеонора, Марька со смеху помрет! Хотя нет, не помрет, ей сейчас не до смеху будет. Кому же опять ее, дуреху, кормить и катать на трамвае до вокзала? И кто в поезде белье возьмет, потому что без белья одеяло не выдадут? Кому ты еще нужна, кроме Марианны, сестренки и напарницы? И как она меня только терпит, ведь горе же сплошное! А с другой стороны - ну и ладно, ну и заработаем еще, не в этом счастье. Зато маркизочка останется.
"Эй, красивая, а вот возьми! Пять рублей всего!" С мокрой газеты на нее смотрел натуральный тролль. С длинным носом, пушистым хвостом-кисточкой, в огромных башмаках и, судя по взгляду внимательных янтарных глаз, с начисто снесенной крышей. В руках у тролля была увесистая дубинка, грязен он был феерически. Продавал тролля тоже тролль, только помятый, похмельный и томящийся. "Ну что тебе, пять рублей жалко что ли? А ты такая... смешная вся". Тролль взял тролля и сунул его прямо к Лилькиному носу. И вот тут, верите или нет, но в пустом кармане куртки сама собой нащупалась, закруглилась и отяжелела монетка, ниоткуда, как пауки принесли. И ровно пять рублей!
До гостиницы Лилька добиралась пешком, впрочем, город невелик. В одном кармане у нее сидел развеселый ерник-тролль, в другом - хрупкая фарфоровая маркиза. Над головой расстилалось осеннее голубое небо, солнечные лучи били сквозь кленовые гривы, тихое беспричинное счастье сияло над скрипачкой-Лилькой. Надо будет прийти домой и позаниматься уже наконец от души! Надо будет уговорить Марьку и подумать о новом номере. Надо будет научиться вспрыгивать с пола на табурет, не переставая играть. Надо будет еще столько всего!.. Из правого в левый карман шли отчетливые волны нежности, щекотные и золотистые. Из левого в правый - звонкая радость. А интересно, зачем они все же приехали в этот городишко? Почему в этот, не в следующий? И откуда взялись эти самые пять рублей - не было же их совсем! И Марианна почти не ругалась, впрочем, и некогда было, только переодеться и спуститься вниз, а там уже за артистами приехали на развеселом лимузине.
Вечером, когда совсем стемнело, тролль и маркиза глядели из окошка гостиницы на город, который им предстояло завтра покинуть. Тролль усмехался и половчее сжимал в руке дубинку, а маркиза нежно улыбалась.
---------------------------------------
То, что мне должно сказать, а как сделать это иначе, не разумею.