ПБ-2009: КЛАССИКИ И СОВРЕМЕННИКИ. ЗАЛП 2

[mirkina]

Выстрел № 7

автор - delkin, мишень - А.А. Вознесенский, "Ты меня на рассвете разбудишь"
Медаль "Гуманное жало Массаракша"
Ты меня на рассвете не вспомнишь,
Будешь долго выпытывать имя.
Назовусь я Ахматовой Анной.
Ты мне даже, как будто, поверишь.

Наизусть из меня почитаешь
Пару фраз. Я, конечно, дополню.
Вот, обидно, меня ты не помнишь,
А стихи, как назло, не забыла.

А потом ты позвонишь подруге,
Ей окажется некто Есенин:
Кое-что об Ахматовой слышал,
Но, увы, на рассвете не вспомнит.

И я вырву из рук твоих трубку,
И патетикой голос наполню:
Он меня на рассвете не помнит?
Я его и подавно забуду!

Вдруг мигнёт в голове подозренье -
Мы ведь односторонне знакомы.
Ты ответишь, вздохнув: «Маяковский.
Всё равно на рассвете не вспомнишь.»

P.S.
Мы позвоним потом Гумилёву,
Он спросонья обложит нас прозой.
Вот, приятно, узнал на рассвете
Хоть кого-то из нас с Маяковским.

Выстрел № 8

Путь к славе
авторы - michletistka и fistashka3, мишень - А.П. Чехов "Каштанка"
Медаль "Изюмительное перо Массаракша"

Я всегда знала, что сделаю себя сама. Благородства природного мне от папеньки досталось с избытком, хотя, сказать начистоту, кобель он был редкостный и мать мою, простую и бесхитростную женщину, обманывал, как хотел. Зато стати его дворянские очень на мне сказались: ноги длинные, талия тонкая, и золотистый каштан - цвет, так выгодно подчеркивающий природный артистизм натуры. Словом, с самого детства, я точно знала, что рождена для сцены.
Вскоре повезло мне познакомиться с двумя хорошенькими барышнями из варьете. Звали их Фифи и Мими. Ходили они всегда только со строгой мадам, водившей их на прогулку в городской сад. Там, в благородном собрании, две коротко подстриженные кудрявые блондинки непременно становились предметом внимания ретивых ухажеров. Там-то у нас завязалась беседа в разгар одного променада.
- Ах, - воскликнула Фифи. - Какая у вас природная грация, сударыня! Я даю вам слово, на Монмартре у вас не было бы отбоя от поклонников. А прическа! Неужели вы сами ее так уложили? И это ваш натуральный цвет?
- Да, - гордо тряхнула я яркими прядями.
- Ах, шарман! - залилась восхищенным смехом Фифи. Или Мими? Иногда я их просто путала.
- Ах, - вздохнула Мими, - у вас прелестный звонкий голосок и, я чувствую, должен быть неплохой слух! Я даю вам слово, в Ла Скала, вас приняли бы в труппу с первого же прослушивания! - и Мими, или Фифи (?), взбила привычным жестом свои кудряшки.
- Красавица, - сказали они хором, - вы погибните в этом забытом богом месте! Вашему таланту необходима сцена!
И в этот миг неприветливая матрона, заметив, что ее воспитанницы уделяют внимание вовсе не благородным аристократам, поспешила увести их к какому-то графу. Правда и мне пора было бежать по делам.
Дела были не у меня, а у покровителя моего, Лю Ки.
Лю был признанным мастером восточных ритуалов, проводя целые дни в бесконечных демонстрациях. С самого утра отправлялся он по своим клиентам, заходя в один трактир, затем перемещаясь в чайную, а оттуда - в модный буфет. Я ходила с ним, для «антуража», как он часто говорил, заплетающимся под вечер языком.
На мою долю выпадало подыгрывать ему во время церемоний и иногда петь под странную китайскую балалайку, на которой Лю играл смычком и называл ее Цинь.
Вот и теперь, целый день, я, как привязанная, ходила за Лю и слушала его заунывные напевы.
Так и созрело в моей душе намерение бросить все и поступить на большую сцену. И вечером, когда Лю, нацеремонившись, тащился домой по людному бульвару, я сделала пару незаметных пируэтов и кинулась прочь по переулку, в конце которого, как знала, будет большая, светящаяся переливающимися огнями дверь в яркий мир славы!
***
Я направлялась в варьете, надеясь на удачу, но чем ближе подбегала к вожделенному зданию, тем медленнее становились шаги. Страшно менять привычный образ жизни. Если бы не Фифи и Мими, подогревшие мое тщеславие, я никогда бы не осмелилась покинуть мастера Лю.
Робко приблизившись к роскошному входу, я осталась стоять, не в силах потянуть за бронзовую ручку. Внезапно дверь распахнулась, вышел высокий господин с вызывающе накрашенной и пахнущей жуткими духами дамой. Они весело болтали, и я, воспользовавшись случаем, незаметно скользнула в холл.
Куда теперь? Вопрос этот напугал меня и лишил непоколебимости.
- А ну-ка, пойди сюда, крошка! А ты ничего! - раздался приятный мужской голос.
Я с трепетом подняла глаза и узнала знаменитого месье Жоржа, который зажег на эстрадном небе Парижа не одну яркую звезду.
Я умоляюще посмотрела на него. Иногда, чтобы понять друг друга, не надо слов...
Радости моей не было предела. Месье Жорж взялся отточить мой талант. Он критически отнесся к моим вокальным данным, но нахваливал фактуру и считал, что под его руководством я смогу добиться ошеломляющих успехов.
Меня поселили в скромном пансионе, где месье Жорж работал с учениками. Питание было далеко не изысканное, но диетическое и полезное для здоровья. Мы брали уроки вокала и занимались музыкой и танцами. В программу обучения входили и элементы силовой гимнастики. Я окрепла, постройнела и все реже вспоминала брошенного мною мастера Лю.
Вместе со мной под крылышком месье Жоржа обитали его подопечные. Теодор был уже не молод, но не оставил надежду прославиться. Я иногда с ужасом думала, не ждет ли меня подобная участь. Позже мне шепнули, что он находился здесь только из неких чувств (не буду сплетничать) к другому ученику, юному взбалмошному Жану, увлечься которым лично я никогда бы не смогла. Его длинный нос и худая шея наводили на меня тоску. Была еще красотка Хуанита, но я не чувствовала в ней соперницу. Она, несмотря на все диеты, была слишком толста и не обладала подходящими для большой сцены данными.
Словом, жизнь моя текла просто как в каком-то зоопарке.
Все дни начинались одинаково. Первым просыпался Жан, и начинал без умолку болтать о чем-то своем. Сперва я слушала его серьезно, считая, что Жан, несмотря на странности, довольно умен. Впрочем, вскоре стало ясно, что тема его рассуждений не меняется - он только и мечтал найти себе покровителя, способного содержать его в роскоши и баловать дорогими подарками.
Теодор просыпался неохотно, с утра вел себя вяло и небрежно. К вечеру он оживлялся, в предчувствии представления, но тут же в нем просыпалась неистребимая ревность к Жану, и почти каждый день заканчивался бурным скандалом между ними.
Хуанита - натура флегматичная и бесстрастная, жила в отдельном флигеле и приходила в дом только на репетиции. Я старалась, как могла, произвести на нее хорошее впечатление, чтобы, в случае чего, она могла замолвить за меня словечко.
Конечно, больше всего жизнь моя зависела от месье Жоржа. Он просыпался поздно, пил чай, после чего собирал нас всех на репетицию.
Для него одного я пела и плясала, стреляла из пистолета и взбиралась на канат. Три-четыре часа ежедневно. И он, поглаживая меня по бокам, восхищался:
- Талант! Талант! - говорил он. - Несомненный талант! Ты положительно будешь иметь успех!
Но прошел целый месяц, а заветная сцена так и оставалась недосягаемым миражом. Зато я присмотрелась к кое-чему другому!
***
При ближайшем рассмотрении изнанка шоу-бизнеса оказалась далека от сияющего яркого зрелища, которое публика видит на подмостках. Сплетни, интриги, подколки коллег, изнурительные тренировки, отказ от личной жизни. Месье Жорж все чаще хмурил брови и все реже хвалил меня. Вдобавок, выданный наконец сценический костюм привел меня в неописуемое смущение. Я должна была выйти на сцену топлесс, лишь в одной пышной юбочке с оборочками, и, подобно Фифи и Мими, нелепо подпрыгивать и вскидывать ноги в непристойном танце. Об этом ли я мечтала? Конечно, минута славы, как говаривали опытные артисты, искупали часы и годы изнурительного труда, но разве к этому я стремилась всю свою жизнь?
Коллеги смотрели на меня неодобрительно и шептались по углам. Я догадывалась, что их снедает зависть. Никто из них не мог похвастаться привлекательной внешностью и талантом, хотя месье Жорж почему-то благосклонно относился к Жану и ради него терпел вкрадчивые ужимки бездарного Тео. Меня стало приводить в раздражение надменное выражение на длинной физиономии юного «дарования», особенно, когда он, стоя у зеркала, поправлял галстук-бабочку на уродливой шее и говорил с чудовищным прононсом:
- Пора чистить перышки!
Тео при этом бросал на всех победоносные взгляды - старый, напыщенный, бесталанный дурак!
Как часто вечерами, в одиночестве, когда глаза мои застилали слезы бессилия, вспоминала я мастера Лю и его музыку. Я скучала по тем временам, когда у меня была хоть небольшая, но аудитория, когда к моему голосу прислушивались, а мои вкусы уважали.
Я вспомнила ту игру, в которую частенько играл со мной сын мастера Лю - он привязывал мне на ноги колокольчик, и я бегала, а он искал меня с завязанными глазами, а когда ловил - то целовал в щеки и в нос столько, сколько ему хотелось. Как это было весело, по-настоящему, и как же недосягаемы становились для меня все эти простые радости в мире закулисья.
***
Когда я узнала, что, несмотря на мои старания, месье Жорж не включил мое выступление в программу дебютного концерта, то сразу поняла, откуда ветер дует. В артистическом мире иначе и быть не могло. Новеньких беспощадно притесняли и плели против них чудовищные интриги.
Я случайно услышала, как Хуанита, которая слыла разумной и уравновешенной особой, сплетничала с остальными коллегами, называя мое пенье беспомощным визгом!
И это она говорила обо мне, несмотря на то, что я всегда делала ей комплименты и восхищалась номером «Египетская пирамида», где она исполняла роль Клеопатры.
Мне надоело слушать их грязные разговоры. Настало время действовать.
Проблема с Жаном решилась просто - я сообщила Тео, что его любимец бегает на свидания с Фифи (или Мими). Тот начал устраивать сцены ревности, тем более что я старалась приглашать близняшек в гости именно тогда, когда Жан находился в пансионе, а Тео отсутствовал. В конце концов «обманутый» друг отбросил хорошие манеры и закатил Жану трепку, в результате которой оба изрядно утратили сценический вид. Конечно, последствия драки можно было бы замазать гримом, причесать, припудрить, но месье Жорж впопыхах вылил на драчунов вовремя пододвинутый мною кувшин ледяной воды, и те подхватили сильную простуду и были за несколько часов до представления забракованы безутешным импрессарио.
- Ну-с, - критически поглядел на меня месье Жорж,- одевайся, рыжая. Пойдешь сегодня с нами. Черт знает что! Ничего не готово, не выучено, репетиций было мало! Осрамимся, провалимся!
Сердце мое буквально запело от восторга, ибо наконец-то начала сбываться великая мечта!
Мне уже было плевать на костюм топлесс, и на то, что на обед мне досталась лишь порция овсянки. Я жаждала покорить публику и шла к намеченной цели верным шагом.
В принятое время во дворе остановились сани.
Месье Жорж охал и чертыхался, но все же вежливо подсадил меня в экипаж. Хуанита нагло развалилась на сиденье, так что пришлось мне тесниться бок о бок с моим патроном. Я вертела головой, разглядывая проплывающие мимо знакомые места.
Длинный подъезд заманчиво светил огнями.
Публика валила валом, от ярких фонарей стало больно глазам, но я чувствовала, что это сияние будущей славы.
За кулисами было пыльно и суетливо. Вокруг кишели люди, сновали лошади и какие-то страшные уроды. Пахло потом, опилками, театральным гримом и возбуждающим, аппетитным запахом дебюта! Где-то за стеной раздавалась музыка и непонятный глухой рев.
Импресарио помог мне надеть вульгарный сценический костюм и закрепил на голове диадему с фальшивыми бриллиантами и пучком перьев какой-то экзотической птицы. Сердце мое колотилось как бешеное.
В дверь гримерки просунулась встрепанная физиономия:
- Ваш выход, мсье Жорж! - прозвучали роковые слова.
Несомненно, это был час моей славы. Оркестр врезал марш и месье Жорж, вырядившийся в нелепый клоунский костюм, скомандовал:
- Девочки, на сцену!
Хуанита, вся в каких-то невообразимых оборках, стояла справа от месье Жоржа в кулисе. Я была слева, и готовилась выпорхнуть на сцену по первому сигналу. Мне нужно было только успеть проскользнуть первой и слегка задеть ногой занавес, чтобы раздобревшая Хуанита растянулась, рылом вперед, и не мешала мне танцевать и петь во имя грядущего успеха.
Ловко подцепив пыльный бархат легким движением ноги, я рванула на подмостки под гром аплодисментов. Не теряя времени, я дала круг по сцене в бешеном канкане, улучив миг, чтобы проверить, где же Хуанита.
Уловка моя сработала. Толстуха запнулась за кулису и тут же растянулась в полный рост, смешно задрав свои нелепые оборки.
И тут я поняла, что совершила промах.
Зал захохотал. Хуанита, чьи розовые окорока мелькали в воздухе совершенно непристойно, вызвала взрыв смеха, заглушивший первые ноты моей арии.
Я пыталась петь громче и вернее, а в это время толстуха воевала с запутавшимся вокруг талии занавесом, и зал пищал в полном восторге от этой сцены.
Напрасно я дергала юбчонку, напрасно демонстрировала всем свою стать. Неблагодарность публики, как ковш помоев, выплеснулась мне в душу, затопив ее липким страхом.
Провал...
Сам месье Жорж беспомощно метался по сцене, выбирая между моим фиаско и комическим успехом Хуаниты.
Предатель. Он вовсе не верил в меня. Он лишь стремился эксплуатировать мои свежесть и неопытность.
Все это стало понятно мне в единый миг. Бездна порока, в которую я так стремительно летела, плескалась передо мной толпою хохочущих образин.
Я исторгла из груди последний стон, готовая рухнуть и потонуть в этой безжалостной круговерти.
И тут, на самом верху, почти под крышей, я разглядела такого дорогого и знакомого мастера Лю, с нежностью родного отца протягивавшего ко мне руки:
- Да где же ты шлялась, сукина дочь!
Не помня себя от радости, я кинулась со сцены в зал и бежала до самой галерки, забыв про позорный костюм.
Через полчаса я шла по бульвару за мастером Лю и его сынком, скромно потупив взгляд и мечтая только о том, как придя домой, мы вместе затопим камин и станем есть длинную лапшу из простой глиняной миски.
- Экое ты недоумение, - твердил мастер Лю. - Да твои танцульки против комедии, все равно, что Конфуций против Будды.

Выстрел № 9

Письма почти римскому другу
автор - tarnegolet, мишень - И. Бродский "Письма римскому другу"

Знаешь, Постум, все в ЖЖ мы постовые,
Всё постим посты, чужие же комментим.
От гляденья дервенеют наши выи,
Да и в прочих членах тела сбой заметен.

Дева тешит до известного предела,
То трещит, а то надуется сердито.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
Надоела - ну и нафиг стёр делитом.
*
Вот ЖЖ-ст один. Был тих и очень скромен,
Не талант совсем, и не ума палата.
Свой журнал решил убить, уехал в Коми
На три дня, и нынче выбран депутатом.

Вот другой - сидел в ЖЖ, как кот в сметане,
Гений свой в своих постах усердно славил.
Был он тысячник - а нынче вот забанен.
Даже тут не существует, Постум, правил.
*
Посылаю тебе, Постум, линк на мыло.
Что в реале там у вас - зима иль лето?
Всё пивнушки? Пить да есть, что хватит силы?
А потом спортзал и строгие диеты?

Я сижу в своём ЖЖ. Спокойно, тихо.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Если брошен в этот мир, где правит лихо,
Лучше выйти в Интернет, как выпасть в кому.

Выстрел № 10

автор - tobico, мишень - Д.Р. Толкиен "Властелин колец: братство кольца"



Выстрел № 11

Надланница
автор - anubis_amenti, мишени - Ф. Шиллер "Перчатка" в переводе М.Ю. Лермонтова, в стилистике И. Северянина
Медали "Изюмительное перо Массаракша", "Гуманное жало Массаракша"

В Заокраинном Западе, где холма полногрудые,
Величаво торжествился повелитель блистательный,
И на случай потешиться плел он мысли паскудые,
И решил, что потравою им развлечься желательно.

Мановением дланевым он отверз заграждение:
И на песк златоструевый восступил мощнолапово -
Под брильянтовых женщин грудное томление -
Гурый лев огневласовый, овокругивший смаково.

А затем, осуровленный дикотой уссурийскою,
Впрыгнул тигр, разлинованный в черный прочерк по рыжему.
И легли, визавимые, под трибуной австрийскою
Два животных могутые, вскрыты взору бесстыжему.

И, воссев комфортабельно в полукресле вольтеровском,
Кунигунда обширная пятерню разволосила,
И планила перчатка в рапиде люмьеровском,
И толпа плоскогрудая, вторя ей, заголосила.

«Ты, пером опавлиненый, глухо в сталь законсервленный!
Зришь ли ты пятипалую между лап предвкушающих?
Мне терпеть это трепетно, становлюся я нервенной,
Коль надланник мой лайковый возле тварей пужающих!

Если ты, озабраленный, озабочен мной всячески,
Возврати мне изделие, что недешево ценится!
Прояви себя доблестно, окажи себя мачески!
И тогда отношение враз мое переменится!»

Громыхнув сочлененьями, поскрипел сталешлемово,
Оглянув на фемину весьма преобширную,
Прогудел подзабрально нецензурно-богемово,
И спечатал ступенями на арену ампирную.

Охуахнули тулова, куртуазьем стреножены,
Низом выдохнул царь, в нежно-тронное вдавленный,
Улупивши, как дож, в пух-перо развельможенный,
Скрипнув сталью надменною, взял пертусь покусавленный.

Все грохочет триумфом, доселе неведанным!
Ну а он, разодравши трофей окончательно,
Натянул, и воздев к Кунигунде победово,
Разогнул средний перст в кулаке оперчатенном.

Итоги и поздравления