Конкурсный текст №37

[rualev]

Tabula rasa - anubis_amenti

Ничуть не остывший за пол ночи бриз пузырем вздымал драгоценную лазурную занавесь родом из-за края истоптанной нерушимой фалангой Великого Александра Ойкумены. Пламя в лампах послушно склонялось и выпрямлялось в ответ на шепот ветра, заставляя тени корчиться на мозаичном полу, на низком инкрустированном столике и перинах широкого ложа с короткими львиными лапами. Отблески пламени играли на запредельно черной шерсти острого кошачьего уха стоявшей у окна женщины; на массивном золотом браслете, охватывавшем запястье другой, спавшей прямо поверх вышитого покрывала; на мощном затылке опустившего лицо в ладони римлянина; на лаковых листьях лаврового венка возлежащего в глубине комнаты молодого бородатого грека. Грек перегнулся с края низкой тахты к золотому кубку; комната чуть заметно двоилась: словно настоящую картину кто-то старательный, но неумелый попытался повторить в точности, и в целом преуспел, но несоответствие деталей делало копию наивно-детской и даже слегка карикатурной, а вот чудной работы кубок имел лишь чуть заметный золотой абрис, словно свечение:
- А вот посмотри, - обратился к Кошке грек, подняв с пола один из двух золотых кубков - истинный. - Ведь почти совпадают! Мастер, мастер! Только Хромому не говори - заклюет, - он чуть пригубил вино.
Женщина-кошка обернулась:
- А вино? - голос свибрировал как от еле заметной трещины.
Вот так вот… чуть заметная трещина. Раньше в этом голосе можно было тонуть, погружаясь в него веками - так он был глубок. Откуда в океане трещины? Гермес медленно поднимал кубок, пока его край не стал вровень со ступнями Баст. Стройные ноги танцовщицы, идеальные ноги идеальной танцовщицы - сейчас они чуть заметно двоятся, как этот кубок в его руке… и даже троятся - кто-то уже путает Бастет, Баст, опасную, жестокую, прекрасную, нежную Баст кто-то уже путает с львицей Сехмет, и даже с этой коровой Хатхор. И что же? Если этот кубок имеет два облика, то он, Гермес Трисмегист, всегда отличит истинный от людской подделки. А где настоящая Баст? Может, там же, где настоящий он - Анубис Хентиаменти, Открывающий Пути? А где тогда настоящий Гермес?
- Вино? - он еще чуть поднял кубок, заслонив фигуру, оставив Баст только голову. Может, ему странно разговаривать с Кошкой лишь потому, что он больше не Шакал? Почему она так не любит быть Артемидой? И может, поэтому Артемида всегда раздражена, нелюдима и так жестока?
- И вправду! - снова перегнувшись с ложа, он аккуратно вылил истинное вино на мрамор - ручеек не убежал далеко, пропав в густой шерсти ковра - а себе налил из ложного кубка: римлянин вздрогнул, услышав плеск. Гермес отпробовал:
- Мм… а неплохо! Во всяком случае, они каждый раз придумывают новый способ испортить вино, и это забавляет! Без людей было бы не интересно - идеальное Вино проливается на идеальный Ковер, оставляя идеальное Пятно - скука!
Римлянин вдруг нахмурился, огладил большую седеющую голову, неспешно, как-то по частям распрямился, словно был выпилен из крупных кусков ливанского кедра, и подошел к ложу Гермеса.
- Пошел прочь!! - сквозь зубы прошипел Гермес. Мужчина вздрогнул и отшатнулся. Баст расхохоталась:
- Ты боишься его, Трижды Величайший! Ты, победитель Аргуса, боишься какого-то мужика, чье племя еще пол тысячи лет назад порскало по кустам от убогих людоедов-этрусков!
- О нет! - улыбнулся Гермес. - Ты не права!
- Гермес, твой страх сгустил даже тени возле твоего ложа! - продолжала забавляться Кошка.
- Я не о том: конечно же я боюсь - боюсь до икоты и исчезновения вкуса к жизни! Но он не какой-то мужик. Он вполне определенный мужик. Умный мужик, облеченный властью мужик, мужик с горячим сердцем, влюбленный, наконец, мужик! А если к тому прибавить десять его легионов, да египтян его подружки, да триста кораблей объединенного флота…
Баст фыркнула:
- Ты опасаешься, что они возьмут штурмом Олимп? Или нет - обложат осадой! И тебе, страждущему любителю людских экспериментов над идеальной брагой, перестанут подвозить фалернское!
Гермес всласть потянулся, легко встал и подошел к огромной краснофигурной вазе в углу.
- Смотри! - бог мягко толкнул истинную вазу ладонью, та как бы нехотя наклонилась и разлетелась вдребезги, ударившись о мраморный пол.
- Мальчишка, - выпустив коготки, вздохнула Кошка.
Гермес сделал короткий замысловатый жест пальцами, и осколки снова собрались в вазу, только теперь она была покрыта сеткой трещинок.
- А теперь завершим картину! - воскликнул бог. Рывком поставив столик перед вазой, он швырнул на него выуженный из-под ложа загрохотавший по столешнице бронзовый ночной горшок. - Громила! Иди-ка сюда! - чуть нахмурив брови обратился он к римлянину - тот вскочил со стула, растерянно оглядел темную комнату.
- Сюда-сюда! - дирижируя руками, звал невидимый и неслышимый смертному Гермес. - Та-ак… руки скрести на груди… брови нахмурь… башку пониже… рот-то закрой…
Закончив с римлянином, Гермес отошел к окну и встал рядом с Баст, жестом пригласив ее любоваться: римский полководец, скрестив волосатые ручищи, грозно таращился на невидимый ему истинный ночной горшок, широкой спиной надежно заслоняя от него потрескавшуюся краснофигурную вазу. Баст расхохоталась:
- Милый! - мурлыкнула она, потеревшись мохнатым ухом о его щеку. - Жаль, конечно, что ты не хочешь больше быть прежним, но нельзя не признать, что в новом облике ты как минимум забавнее! - и она снова рассмеялась.
- Милая моя кошечка… - пробормотал Гермес, рассеянно щекоча Кошку за ухом. - Это не смешно. Это страшно. Посмотри на меня! - он схватил Баст за уши и повернул к себе, приблизив ее голову вплотную: ее правая щека прижалась к его правой щеке, их ресницы вцепились друг в друга, ее узкий вертикальный зрачок смотрелся в расширенный его:
- Трещинки… - шепнул бог. - Трещинки… Он охраняет пыль… - и резко оттолкнув Кошку, широким легким шагом вышел прочь:
- Она не должна ему помогать! - донеслось. - Слышишь?!
Кошка еще постояла у окна, глядя зелеными глазами в ночь. Потом подошла к спящей и присела рядом.
- Ты же любишь этого громилу, правда, девочка моя? - шепнула она, отводя серебряным когтем прядь с уха спящей женщины, несмотря на усилия куафера все равно свившуюся в локон. Кошка снова уставилась за окно, видя там что-то свое:
- …И как же можно ему не помочь?

Клеопатра Седьмая, фараон Египта, живой бог и сын бога на земле, проснулась среди ночи совершенно разбитой и приоткрыла правый глаз.
- Тренируешь испепеляющий взгляд на ночном горшке?
Римлянин - крепкий еще мужчина, лицом и фигурой лепленный с Геракла - широко заулыбался, тяжелым шагом подошел к ложу и сел, продавив перины.
- Ты проснулась, моя царица… О каких горшках речь?
Клеопатра задумалась, наморщив нос, потом спохватилась - она подглядела в зеркале, что когда морщит нос, на лбу залегает неприятная складка, да и нос стал нынче длинен - и что за шутка богов, что нос растет всю жизнь? И никаких горшков, действительно, не было - очередной морок Морфея. И здесь мороки. И во дворце мороки, и в гостях мороки…
- Да. Да - царица. В спальне пусть будет так. Потому что если сказать, что ты, грубый латинянин, спишь с фараоном, это умалит честь моей страны.
Антоний расхохотался, и потянул с плеча тогу.
- Вот уж нет! - жестом остановила его Клеопатра.
- Но я…
- Да-да-да - сгораешь от желания, и всю ночь провел у моей постели без сна, потому что вчера я слишком выпила, а ты и тогда уже сгорал… А вот нечего было пол ночи в лохмотьях бегать по городу и спьяну пугать мирных граждан! В общем, слушай мой царский приказ - пошел вон! Не желаю ничего… - Клеопатра потянулась. - И пусть принесут розовой воды.
- Клео…
- Я сказала - пошел вон, - пробубнила Клеопатра в подушку. - Иначе я начну раздражаться и вспоминать твоих бесконечных жен… Нет, ну это надо же! - привычно встрепенулась она на любимой теме. - Боги миловали его, отправив в Дуат эту крысу Фульвию, но стоило отпустить его в Рим, как он тут же женился на Октавии!
- Это был брак по расчету…
- Да у тебя все по расчету - власть по расчету, любовь по расчету…
Антоний помрачнел:
- Не заставляй меня…
- Та-ак!.. - Клео уселась на подушках и вперилась взглядом в васильковые глаза римлянина. - Ну давай. Давай.
Гигант смутился.
- Что ж ты замолчал? Давай, припомни мне Цезаря! Скажи еще что-нибудь про «царство через постель»! Потом Помпея вспомяни!
- Клео, ну…
- Все, иди и немедленно кинься на меч, - царица зарылась в подушки. - И не смей воскресать раньше обеда. Слышал меня?
Глупо и счастливо улыбаясь, Антоний насколько мог осторожно поднял свое огромное тело с постели и на цыпочках прокрался к двери.

Луна нарезала бледно-желтыми треугольниками глинобитные дома на пустынной южной окраине Александрии Египетской. Из-за угла пекарни выглянула любопытная морда чепрачного шакала - молодой грек подмигнул зверю и глубже надвинул широкополую шляпу. Через два квартала он нырнул под закрывающий проем входа тяжелый вытертый ковер, нашел под лестницей лаз и спустился в подземелье. Короткий кривой ход заканчивался маленькой невысокой залой. Дальняя стена была выровнена, покрыта штукатуркой и расписана. Под фресками лежал массивный каменный куб, а рядом с кубом сидел огромный ибис.
- Здравствуй, Джехути, - поднял руку грек.
Ибис вдруг стал выпрямляться, как складная сажень, и оказался чрезвычайно длинным скелетообразным бледным человеком с длинным острым носом. Человек-ибис достал из-за камня кувшин и припал к широкому горлу, обливая тощую безволосую грудь ячменным пивом. Гермес посмотрел на него с отвращением:
- И как нас могут путать…
Ибис хмыкнул. Грек подошел к фрескам: ага, вот Сам - мертвенно-бледный, истонченный подземельем; вот Сокол - очертания мягкие, смазанные… ага - вот уже и не Сокол, а Голубь! А вот и он! - в хитоне и с нимбом вокруг шакальей башки, а выше… Исида?! Грек покосился на ибиса - тот скривился и неопределенно пожал плечом. Грек поколупал ногтем фигуру девственницы-матери:
- Интересный концепт…
- Шакал… - холодом выдохнуло в спину подземелье. Грек вздрогнул и медленно обернулся: так и есть - вот тот самый трон, и та самая нетленная фигура на нем. Только Двойной Короны нет и в помине, а сторонами черепа свисают неряшливые спутанные космы. - Как… наши дела… - не размыкая губ выдавил мертвец. Грек гибко склонился, едва коснувшись пола кончиками пальцев:
- Все в соответствии с Проектом, папа.
- Ушастая не подведет… - без интонаций спросили с трона.
- Я справлюсь, - снова склонился и так замер грек. Стоять перед троном было тяжело - неодолимая невидимая сила гнула к земле и одновременно брезгливо отталкивала подальше.
- А нужна ли она…
Гермес силился что-то возразить, но не смог разжать губ, тело дрожало от напряжения, а когда давление пропало, то пропал и трон с живым мертвецом.
- Ммы-ы… - промычал сзади ибис.
Прежде чем поднырнуть под ковер, Гермес присел, трижды обернулся вокруг себя и оказался черным шакалом. Дальше одновременно произошло следующее: он сделал шаг за порог; почуял запах молодой кожи; ужас опасности; и крепкую тонкую руку на загривке.
- Ну, ушастый, - нежно выдохнула ему в морду молодая охотница, и в зеленых вертикальных зрачках профессионального таксидермиста плясал ледяной огонек нехорошего любопытства: - Рассказывай!

Египтянин, сияя гладко выбритой головой, уже час топтался у входа в покои фараона и не получал разрешения войти. Его как бы невзначай задевали локтями суетливые наглые греческие служанки, стража брезгливо ухмылялась, косясь на шкуру черной пантеры, накинутую на плечо жреца. Жрец терпеливо ждал, хотя всем вокруг было ясно, что его не примут. Временами он промакивал потеющую лысину и поглядывал на широкий подоконник. Из покоев выбежал молодой офицер с золоченым шлемом подмышкой, на бегу бросил рассыльному:
- Гипаспистам - строиться… - и потерялся в анфиладе центральных залов. Значит, скоро выход, и теперь уж точно не примет. На подоконнике появилась большая черная кошка самого невинно-дворового вида - потянулась и, широко и всласть зевнув, улеглась. Ману вздрогнул в невидимом поклоне, и пошел в комнаты царицы - никто его не остановил, словно и не видели.
Две служанки аккуратно водружали на голову фараона Двойную Корону, когда в комнату вполз Ману. Отбивая поклоны и бормоча славословия, он успел проползти пол комнаты, прежде чем царица его заметила.
- Ману!! Встань немедленно! - Ману нехотя поднялся. - Кто тебя впустил?! Ладно, говори, что хотел!
- Еще раз прошу тебя подумать, Властитель. Оставь флот в гаванях, а солдат в казармах, - всякую фразу жрец извинялся за нарушение церемониала глубочайшим поклоном.
- Хватит, Ману! Иначе я вспылю! Зеркало мне! Мерзавки! Не видите, что белила на левой щеке лежат неровно?!
- Но Владыка! - упрямствовал жрец. - Этого хотят боги!
Клеопатра отшвырнула серебряное зеркало и наклонилась к согбенному жрецу:
- Я - бог!
Ману медленно распрямился - оказалось, что он на две головы выше царицы:
- И поэтому ты тоже этого хочешь. Только ты об этом пока не знаешь.
- Вон, - коротко приказала Клеопатра.
Дворовая кошка, проскользнув у ног стражи, неторопливо обежала комнату и скрылась за портьерой.
- Все вон! Мне надо побыть одной.
Жрец и гурьба слуг повалили из комнаты, и царица осталась одна. Пройдясь по расшитому золотыми цветками лотоса голубому ковру, она остановилась перед зеркалом.
- Ты прекрасна, совсем как в тот день, на Кидне…
Клеопатра обернулась:
- А… Хармиана…
- Только надо переуложить твои волосы, Владычица.
- Там… ждут… все они… - пробормотала Клеопатра, но послушно опустилась на скамеечку перед зеркалом. - И он…
- Они все подождут, Владычица, - ловкие пальцы с длинными серебряными ногтями осторожно сняли Двойную Корону с головы фараона, вошли в прическу, Клеопатра почувствовала их холодное завораживающее прикосновение. Время остановилось.
- А он? И он?
- О! Он прекрасен! Все говорят, что он потомок Геракла - та же стать, мощь и лик! Он рожден для подвигов, и счастлива та женщина, которую он избрал!
Клеопатра усмехнулась:
- О да… не одну он уже осчастливил…
- Да, что уж тут поделать, - пальцы с серебряными когтями мелькали в волосах вместе с костяным гребнем и золотыми щипчиками. - Стоит морщинке побежать из уголка глаза, и ты уже никому не нужна. И хорошо, если ты знатна и богата…
- …если у тебя есть хлеб и флот…
- …если у тебя можно попросить помощи…
- …для своих блестящих подвигов…
- …и натянуто улыбаться тебе, подмигивая втихую новой фаворитке…
- …а потом уехать в Рим, и оставить тебя ждать известий: известий об очередной свадьбе, или просто о том, что он больше не вернется…
Клеопатра вздрогнула - рядом стоял молодой гвардеец:
- Ты что-то сказал?
- Гвардия построена, Владычица! И… Антоний беспокоится - ему доложили, что вы остались одна в комнате и не выходите…
- Да, мне что-то стало нехорошо… Ступай, я уже иду.
Офицер вышел. Царица протянута ладонь к зеркалу и потрогала отражение:
- Трещинки…
С подоконника внимательно наблюдала за царицей черная кошка.

Северный ветер упрямо толкал в высокие борта неподвижную армаду грузных кораблей, трепал алый плащ и густую седеющую шевелюру римского полководца. Неприятельский флот выстроился напротив, стремясь охватить фланги.
- Марк! - окликнул его Целий. - На правом крыле, кажется, началось…
К северу и правда блеснули на солнце разом поднятые весла, низкие римские либурны пришли в движение.
- Ждем.
Триста его многовесельных квинкирем и децирем стоят нерушимой стеной, неся на палубах подобные крепостным башни с баллистами и катапультами; сто тысяч преданных ветеранов ждут приказа на берегу; шестьдесят легких египетских галер в резерве - и его царица здесь и смотрит на него!
Антоний обернулся:
- Ждем! - крикнул Антоний: он улыбался.
Северное крыло постепенно втягивало в битву весь фронт: либурны Октавиана маневрировали, осыпая палубы Антония стрелами; вот о борт одной из них разбился пущенный из катапульты горшок с нефтью, смоленый корабль вспыхнул, соседние либурны шарахнулись в стороны; прислуга катапульт не успевала разворачивать громоздкие метательные ложки; на палубах каждый третий уже был ранен стрелой. Стремясь нагнать верткие неприятельские корабли, правое крыло подалось вперед, за ним, чтобы не разрывать строй, тяжело двинулся центр. Антоний вытянул руку:
- Вперед! Поддавим их…
Из портов выдвинулись длиннейшие весла и неопытные наспех набранные гребцы не в лад ударили по воде - огромные корабли тронулись, медленно набирая ход.
- Марк, - тронул его за плечо Целий, показывая на север. - Посмотри-ка…
Там строй квинкирем нарушился, юркие либурны бросались в атаку по три, по четыре на отбившиеся от строя корабли Антония.
- Там этот пройдоха Агриппа… Ничего, сейчас поможем… - Антоний повернулся к кормчему: - Наддай!! - задающий ритм гребцам барабан забухал чаще, повинуясь стимулу кормчего матросы налегли на румпель, и неосторожная вражеская либурна едва выскочила из-под их тарана. Совсем рядом раскатился оглушительный треск и сразу дружный ор сотен глоток - соседний корабль подпустил врага с кормы и, не сумев увернуться, потерял половину весел левого борта, переломанных римским тараном; солдаты Антония перебрасывали на низкую палубу либурны мостки; с либурны отстреливались, там ругался дочерна загорелый капитан и пытались рубить абордажные крючья. Антоний криво улыбнулся и крепко вдарил кулаком по планширю:
- Рраздавлю!..
Он самодовольно обернулся… шестьдесят египетских галер подняли паруса и полным ветром уходили на юг.
- Ччто… Целий! - Антоний схватил офицера за плечо и развернул: - Она… это… охват?!
Офицер зло сплюнул, длинно площадно выругался и процедил:
- Нет, Марк. Это - измена.
- Не-ет, Целий! - Антоний вперился в офицера взглядом. - Какая же это может быть измена?! Как же это можно себе представить?! А?! Я… - страшный треск ломающегося тарана заглушил его слова, корабль вздрогнул, Антоний пошатнулся и ухватился за офицера: легкая либурна на полном ходу протаранила их борт, но широкий окованный бронзой мореный защитный брус выдержал, а таран либурны треснул вдоль, гребцы отчаянно табанили, отгребая назад.
- Галеру мне!
- Марк, что ты делаешь?!
- Кормчий, разворачивай!! Посыльную галеру мне сюда!!.
Флоты уже сцепились намертво, крики, брань, таранные удары, вопли раненых, стон ломающегося дерева неслись отовсюду, стрелы, казалось, сыпались прямо с неба, раня и своих и чужих, море горело пролитой нефтью, бой превратился в свалку.
- Марк, тут твои люди, они умирают за тебя, за твою империю, за твою славу!
Антоний встряхнул офицера за грудки:
- А мне только она дорога!

Возникшая на пороге огромная черная кошка разъяренно шипела, разевая алую пасть, и стегала хвостом резные черного дерева косяки. Юный римлянин, возлежавший у окна, поперхнулся нектаром и ткнул пальцем в сгорбившегося в уголке над низеньким столиком тощего лысого египтянина:
- Это он!!
Тот начал медленно распрямляться, но прекратил этот нудный процесс на середине, оставшись переломленным в позвоночнике:
- Садись, Баст, - он показал кисточкой на мягкую скамеечку напротив.
Все еще шипя, Кошка прошлась по вызолоченной комнате, вспрыгнула на ложе возле обеденного стола и улеглась там, не спуская с Джехути цепкого взгляда зеленых глаз.
Египтянин вернулся к своему папирусу, не торопясь и с видимым удовлетворением нарисовал еще две строки иероглифов, затем отложил кисточку и обратился к Баст:
- Это не я. Посланца с сообщением о ее самоубийстве она отправила сама. Феа Неотера Филопатор Филопатрис, - старательно прочел он тронное имя Клеопатры с папируса.
Кошка прикрыла глаза:
- Зачем?
- Да кто бы знал бы! - встрял юноша. - Тебе виднее - твоя протеже! Может, в очередной раз хотела убедиться в его чувствах. А он возьми и кинься на меч.
- Великие личности… - пробормотал Тот, присыпая иероглифы песком. - Мушиные пятна на папирусе… - в его лице проступало что-то павианье, а временами мнились борода и курчавая шевелюра Гермеса. Смахнув песок щеточкой, он аккуратно свернул свиток, собрал писчие принадлежности, коротко поклонился никому конкретно и вышел.
- Ты обманул меня, - тихо сказала Кошка, сев на ложе и обернувшись хвостом.
Меркурий удивленно поднял бровь:
- Неужели?
- Ты обещал, что их оставят в покое.
Юноша пожал плечом:
- Их и оставили. Наверное, им был нужен отнюдь не покой.
- А Октавиан?! Или он не стоит под стенами Александрии?!
- А Октавиан, - менторским тоном начал Меркурий, - будет править Ойкуменой. Останавливать его никто и не собирался - это идет вразрез с папиным Проектом.
- При чем тут Проект?!
Меркурий нахмурился:
- Эгрегор Осириса растет. А наши уменьшаются. И никто, даже сам Осирис, уже не в силах остановить этот процесс. Еще пол века, век, и… Но Осирис - это не имя для Единого, ибо Единый вообще не нуждается в именах. Зато Единый нуждается в адептах. Один Бог, одна Империя! Антоний для этого не подходил. По духу он грек. Он весь в прошлом. Тут затейники-пифагорейцы слепили шаром два котла, подвели какие-то трубки и шатуны, и пригласили местных мудрецов посмотреть, как кипящий котел будет сам крутить колесо. Так эти аристократы духа разбежались, фыркая и воротя от дыма носы.
- Римляне ничем не лучше.
- Во-первых, лучше. Они еще не устали. А во-вторых, в Иудее уже Ирод… почва уже взрыхляется.
- Тебе всегда было плевать и на папу, и…
- Продолжай. На тебя?
- Зачем все это тебе?
- Живой шакал лучше мертвого льва…
- Уже не шакал.
Меркурий отшвырнул кубок, вскочил и быстрыми шагами подошел к Баст вплотную, уставившись ей прямо в глаза. Он протянул было руку к ее подбородку, но вскрикнул - на запястье остались три кровоточащих шрама от кошачьих когтей.
- И не пытайся меня гипнотизировать, юноша. Чтобы вернуть взгляд, надо вернуть глаза.
Меркурий отвернулся.
- Боишься забвения? - спросила Кошка.
- А ты не боишься?
Кошка промолчала. Тогда бог развернул к себе истинное из двух стоявших рядом зеркал, и сделал шаг в сторону, открывая Кошке ее отражение:
- А теперь?
В шлифованном серебре отражались, накладываясь друг на друга, несколько статуй: Баст, Артемиды, Дианы - каждая в мелкой сетке трещин.

- Ну, славную сказку про богов, героев и глупую девочку Клео я тебе рассказала? - тускло произнесла Клеопатра. Она сидела в глубоком кресле с сиденьем из выделанной кожи. Лицо ее было серо от смертельной усталости. Перед нею на столике стояла корзина спелых смокв, что принес Ману. Лишь три лампы горели в маленькой, сплошь выстланной коврами и портьерами комнате, отчего царице казалось, что ей темно дышать.
- Люди делают то, чего хотят боги, - ответил Ману.
- Нет, Ману. Это боги хотят того, что делают люди, и иного они хотеть не могут.
- Как тебе будет угодно, Повелитель, - Ману послушно склонил голову над папирусом. - Ты еще не досказала про Меркурия и Диану.
- Про Анубиса и Баст, - поправила Клеопатра. - Но кто ты такой, Ману, чтоб я тебе это рассказывала?
- Я - жрец Анубиса… - еще ниже склонил лысую голову Ману, и поправил на плече шкуру черной пантеры.
- Неет, неправда… У Анубиса нет жреца по имени Ману… И не могло быть - потому как вряд ли Хентиаменти будет держать в жрецах того, кто двоится в зеркалах, временами напоминая павиана, временами ибиса, а порой и самого Хентиаменти.
Ману усмехнулся одними глазами:
- Тогда считай, что я просто любопытствующий.
- Любопытствующий… Помоги мне подняться, Любопытствующий.
Ману подошел к царице: он хотел деликатно поддержать ее под локоть, но ему пришлось обхватить женщину подмышками и почти взвалить на себя тяжелое тело.
- К зеркалу… - шепнула Клеопатра. - Теперь отойди.
- Я…
- Я не упаду, Джехути, - Тот повиновался, но остался стоять за ее спиной.
- Смотри, Джехути… - Клеопатра коснулась зеркала: - Смотри, и завидуй мне. Сколько лет я смотрю в зеркала… Сколько лет я вижу там лицо - когда веселое, когда грустное, когда приятное, когда некрасивое, сколько лет я пересчитываю там новые морщинки, а теперь вот и седые волосы… Но что бы ни показывало мне зеркало, я всегда знаю, что вижу там - Клеопатру! А кого видите вы?.. - женщина покачнулась, и жрец едва успел подхватить ее. Он уложил царицу в постель.
- Джехути… Я правила великой страной. Я изучила восемь языков. Я побывала в сорока странах. Я родила четверых детей. У меня было много мужчин. Теперь мне тридцать девять лет. Мой любимый мертв. Мое царство пало. На потеху толпе меня хотят протащить по улицам в оковах за колесницей триумфатора. Каждая сказка должна заканчиваться вовремя. Чтобы можно было начать следующую - с чистого листа… Корзинку! - велела царица. Жрец принес и поставил рядом с ложем корзину со смоквами. Царица запустила руку в корзину, перебирая пальцами плоды и опуская руку глубже:
- Ах! - вскрикнула она, и вдруг тихо рассмеялась: - Вы так гонялись за бессмертием… А получила его я!
Джехути сел за столик и тонкой кисточкой сделал короткую запись иероглифами, обведя последнюю ее часть аккуратным картушем - как раз хватило, чтобы заполнить папирусный свиток до конца. Скатав свиток, Тот убрал его в висевший на поясе пенал и посмотрел на свой подарок: обвиваясь вокруг тонкой руки, из смокв выползала маленькая змейка.

Юный римлянин ловко скользнул в лаз и через подземный ход вышел в маленькую невысокую залу, как вдруг яркий свет хлестнул его по глазам: юноша зажмурился и закрылся рукой, но сделал еще шаг вперед, когда поднялся ветер, гнущий к земле, толкающий назад; ветер оттягивал кожу на лице, трепал волосы; вот кожа стала грубее, скулы и подбородок поросли курчавой бородой; ветер ударил сильнее, молодой грек встал на четвереньки, ветер вытягивал щелки глаз, сорвал одежду, лицо грека стало вытягиваться, превращаясь в покрытую шерстью морду, обросло шерстью и все тело, руки и ноги стали лапами; но ветер не унимался - он по волоску сорвал с черного шакала всю шерсть, он терзал шакалье тело, пока оно снова не стало человеческим, он взвывал и раскалялся, и вокруг головы стоящего на коленях исхудавшего человека воссиял нимб, после чего ветер стал стихать и вскоре умолк, оставив в зале мертвую тишину и неподвижность. И в эту тишину было брошено:
- Pater… Tabula rasa.