Конкурсный текст №9
В лабиринте путей - greencatina
И вот ты опять сидишь на чемодане на крыльце - «на дорожку». Перед твоими глазами цветет май, солнце нежно оплетает розовые, белые и зеленые ветви, а ты сидишь и вспоминаешь, как расставлена мебель у тебя за спиной, и когда тебя ждут на новом месте. Какое-то время спустя ты, быть может, опять вернешься сюда, но это будет не тот мир, из которого ты ушел. В одну и ту же реку нельзя войти дважды. Уходя, не оглядываются.
В детстве тебе часто снилась дорога. Электрички, метро, мерный перестук колес, проносящиеся мимо фантасмагорические картины станций, каждая из которых носила имя реальной - за исключением конечной. У конечной не было имени. Она всегда была разная, но - ты понимал это скорее интуитивно - всегда одна и та же, и ты всегда сходил именно на ней. С толпой незнакомых и несущественных лиц ты бежал к эскалатору, который кверху делался совсем крутым и быстрым, и видел, как кто-то падал за твоей спиной. Иногда это были те, кто преследовал тебя, иногда они просто напоминали тебе о том, что нужно держаться крепче. Ты всегда боялся, что упадешь сам, но всегда выигрывал эту гонку.
Однажды ты решил, что тебе не сюда, и перешел платформу, надеясь на встречный поезд. Но там, внизу, не было рельс. Там вообще ничего не было, и ты вынужден был озадаченно вернуться туда, откуда только что вышел. В жизни боялся спускаться вниз к путям: кто-то когда-то объяснил тебе, что от них бьет током. Но во сне все было не по-настоящему, и можно было попробовать. Поезда как раз не было, людям на платформе как раз не было дела до тебя. Ты осторожно сполз вниз у самого выхода в тоннель и пошел вдоль рельс в загадочную, пахнущую электричеством темноту. Вскоре ты понял, что попал в лабиринт. Лабиринт железных дорог и семафоров, проливающих слабый рассеянный свет на незримый мир вокруг тебя. Мир теней.
Что-то нашептало тебе, что нужно опасаться сотрудников метрополитена, и ты шел крадучись, хотя совершенно забыл про ток. Полутемные силуэты непонятных предметов тут и там выплывали тебе навстречу - ты то и дело вздрагивал, опасаясь натолкнуться на их глаза, - и молчаливо позволяли оставить себя позади. Тебе вспомнились скелеты из «Комнаты страха». Ты кричал, когда они выскакивали тебе навстречу, а девочка в вагончике впереди все время смеялась…
Коридоры извивались и уводили тебя все дальше и дальше в мир, лишенный красок.
Ты блуждал долго, но, как и в других снах, тебя все же ждала удача - вдалеке забрезжил свет, и, уже одурманенный близостью цели, но еще напряженно вслушивающийся в густеющую вокруг яркого пятна тьму, ты все же дошел до выхода. К твоему удивлению, тоннель заканчивался не станцией. Ты вылез из шахты в бескрайнее, совершенно дикое поле. Желто-зеленое, по-детски яркое солнечное поле.
Когда ты стал постарше, ты много метался между чужими мыслями и судьбами. Ты завешивал стены портретами чужих людей и изучал их жизни. Ты восхищался свободой мышления и целостностью личностей. Почему-то у тебя этого не было. Ты думал, что это все из-за родителей и пытался бежать из дома. Но всякий раз, стоило тебе выйти в ощерившийся чужой город, тебя как магнитом тянуло обратно, к обшарпанным обоям, пухлым стершимся от времени диванам, легкому беспорядку и желтым занавескам на окнах. И всякий раз, снова открывая перед тобой дверь непокинутого мира, дед усмехался своей треугольной усмешкой, усы его при этом забавно топорщились, и бормотал себе под нос:
- На чужом поезде далеко не уедешь…
В молодости дед был стрелочником на железной дороге. Он много вспоминал старые времена и рассказывал - фантазер! - что ему было доверено распоряжаться судьбами. Вот ты смеешься, умник, говорил он, скрещивая на груди жилистые бурые руки, а что есть жизнь? Та же самая дорога, мой мальчик, поездом, от рождения до смерти. Только билет в жизни похитрее будет. И он кряхтел, и водянистого цвета глаза его блестели - то ли от натуги, то ли от увлеченности какими-то своими мыслями, и на попытку расспросить про билеты, качал лохматой пегой головой, и говорил, что придет время, и ты сам все узнаешь. Тогда ты рассказывал ему свои сны. А он закрывал глаза и то ли слушал увлеченно, то ли засыпал под ровное журчание твоего голоса. Только один раз он проснулся - когда ты сказал ему про поле.
- Ты это, так не шути больше - пригрозил он пальцем, лицо его сделалось неожиданно серьезным. - Нельзя пытаться жизнь вспять повернуть. Мало ли что случиться может…
Ты понял его слова как старческое чудачество. И впредь ничего не опровергло твоих мыслей.
Тебе было двадцать два, когда дед умер. Тебя не было - ты сдавал экзамены в аспирантуру, не зная, что через год бросишь все, поссорившись с преподавателями на кафедре. Ты бы почти уверен в успехе - красный диплом, блестящая репутация, прежние выступления на нескольких локальных и одной международной конференции, отличное настроение - в твоих руках было все. По окончании экзамена ты и завалился с друзьями в пивную, отметить сдачу. После очередной кружки пива один из них, - лицо до смешного деловое, рубашка расстегнута и неаккуратно болтается на голом теле, - спросил тебя:
- Ты как, все еще с предками?
Ты отмахнулся:
- Да, а чего носиться? Отдельное жилье сейчас недешево, а так с моей зарплаты и я сыт, и семья довольна. И - люблю поговорить с дедом. Он своеобразный тип, зато прошел войну.
Когда ты пришел домой, его уже не было. Было обнаженное, костлявое, неживое тело, с застывшей на восковом лице лукавой ухмылкой.
С его уходом жизнь зашла в тупик. Ты поступил в аспирантуру, выбрал интересную тему диссертации, но она скоро тебе наскучила. Работа и учеба внезапно захватили всю твою жизнь, не оставляя тебе простора для себя. Мир вращался вокруг тебя со скоростью света, оставляя пестрые пятна перед глазами, не давая увидеть детали. Твоя подружка бросила тебя, объяснив это тем, что ты уделяешь ей мало времени. В последнюю вашу встречу у нее были надутые губы и безвкусное розовое платье с кружевами. Встреч с друзьями тоже становилось все меньше - вчерашние студенты, вы все торопились погрязнуть в делах. Многие собирали вещи и ехали за границу. Круг сжимался. Ты почти не замечал этого, но временами однообразие так бросалось в глаза, что ты невольно пытался вырваться, хватаясь за какие-то дела на стороне, встречаясь с мимолетными знакомками, лиц которых ты даже не пытался запомнить, и бросая все снова, как только чувство западни отпускало.
Одна из тех девушек, как выяснилось чуть позже, оказалась молодой женой заведующего кафедрой. Тебе она ничего не сказала, а он узнал. Новость дошла до тебя через научного руководителя, они все тесно дружили на кафедре, и готовы были стоять друг за друга горой. Хорошее и редкое качество. О, как он тогда ухмылялся, ехидна!.. Он вспомнил все твои задолженности по диссертации, и даже какие-то студенческие выходки, о которых ты сам, кажется, ничего не знал. Ты не ответил ему ничем. Ты просто был удивлен.
В один прекрасный весенний день состоялся скандал, после которого ты окончательно понял, что наука - это не твой путь.
В те дни ты много задумывался о тех по-детски загадочных разговорах с дедом. Тебе казалось, что в них что-то скрывается, какой-то ключ, какое-то объяснение тому, что твоя жизнь идет не туда. В поисках ответа на глупые твои вопросы, ты часто бывал на могиле старика и в часовне при кладбище. Подолгу изучал мозаику на стенах. Ты был некрещеным, и не был знаком с Библией. Роспись была для тебя шифром, загадкой, оборотной стороной той, что мучила тебя теперь. Стараясь проникнуть в их среду, ты покупал свечки, и писал записки, мол, эту за упокой деда, а ту - за здоровье родителей. Глядя на скромный деревянный иконостас, ты спрашивал себя, было ли у тебя хоть раз чувство своего пути, и спрашивал деда, что должен был значить сон про поле, и что он мог испортить. Дед смотрел на тебя юношеским взглядом с фотографии, и не узнавал. Разочарованный, ты шел на работу, и понимал, что тебе скучно.
Ночами тебе снилось лязганье металла и стук колес, но ничего не было видно.
Однажды ты пришел к деду в дурном настроении, и в записке, прилагающейся к свечке, написал: «Когда же ты переведешь, наконец, стрелку моей жизни???». Тебе было ужасно стыдно потом, но ты все же не решился вернуться в церковь и забрать злосчастную бумажку. Ты не спал всю ночь, и в попытках успокоиться рассматривал свои пальцы в свете ночника, и они напоминали тебе слайды, запечатленные на старомодный, огромный фотоаппарат, из которого вылетает птичка. Уснул ты только к утру.
А назавтра ты не проснулся на работу. Встав далеко за полдень, от того, что солнце почти осязаемо трясло тебя за плечо гибким лучом, просунутым сквозь дыру в занавеске, ты решил, что у тебя выходной. Неожиданно будто бы открылось второе дыхание. Ты успел за этот день, столько, сколько тебе не снилось прежде. Но самое главное - а этот день ты окончательно решил увлечься фотографией.
Ты и до этого снимал на «мыльницу», когда бывал за городом или за границей, и тебе это нравилось, но ты никогда не воспринимал это всерьез. В конце концов, «мыльница» есть почти у каждого. Ты рисовал как курица лапой и еще с детства родители решили, что путь художника - это не для тебя. Ты был с ними полностью в этом согласен, вернее сказать, ты вообще ни о чем таком не думал, с тех пор как получил последнюю тройку с минусом в школе на рисовании. Но вечером того дня, разобравшись с отложенной на буднях домашней работой, ты, наслаждаясь незанятым временем, просто бродил по улицам города, открывая для себя заново ту красоту, которая забылась в бесконечной спешке. Он ведь ужасно гармоничен, твой город. Проходя по мосту над железной дорогой, ты случайно увидел поезд из твоего сна. Он ничем не отличался от других поездов, просто солнце так легло или настроение так повернулось, под влиянием сбитого режима, но ты пытался его запечатлеть, пока последний вагон не потерялся в лабиринте города. Потом ты вспомнил свои руки ночью, и понял.
Разумеется, из того мимолетного наплыва ничего не вышло. На отпечатанной пленке не было видно не только света, но и поезда. Ты сложил кадры в конверт и убрал на полку, чтобы больше никогда их не достать. Они нужны были лишь для того, чтобы найти курс. Ты понимал это с той отчетливостью, которая ранее казалась тебе нереальной.
Затем все пошло само собой. Ты собрал накопленную за прошедшее время зарплату, и внезапно понял, что ее немало. Ты потратил воскресенье на блуждания по магазинам, купил новую камеру. Снял живописную квартиру задешево недалеко от центра - предложение нашлось неожиданно легко, и тебе не оставалось ничего, кроме как принять его. Ты обустроил импровизированную студию и нашел людей, готовых тебе позировать. Их даже не смущало то, что ты ничего не умеешь. В интернете ты обнаружил какие-то курсы и записался туда, заняв освободившееся от науки время. Месяц спустя влюбился в сокурсницу…
Ты на какое-то время даже забыл деда и кладбище, но позже, когда попутный ветер немного стих, и жизнь снова потекла размеренно, колеблясь между мелкими радостями и мимолетными неприятностями, ты вдруг открыл для себя, что догадываешься, что он имел в виду, говоря про билеты. Ты выбрал погожий вечер, и отправился рассказать ему об этом. На скромной, но ухоженной могиле будто бы ничего не поменялось с твоего последнего посещения, но она показалась тебе чужой - словно из другого мира. Ты сфотографировал ее легким туристическим жестом, вместе с несколькими соседними - более богатыми и зелеными, ангел, кокетливо выглядывающий из-за дерева, посмотрел на тебя с укоризной. Ты махнул ему, мол, ладно тебе, и наклонился к молодой, черно-белой фотографии деда и поведал ему свои размышления. Когда ты поднялся, чтобы уходить, тебе показалось, что лицо на фотографии подмигнуло тебе и чуть заметно кивнуло. В ту ночь ты опять куда-то ехал, фантасмагорические пейзажи проносились мимо.
И вот ты снова идешь с чемоданом в руках по мосту над железной дорогой. Под тобой с грохотом проносятся поезда, а ты смотришь на них сверху, мысленно прицеливаясь в них из объектива. Солнце гладит их зеленые спины, внутри, невидимые, дремлют пассажиры, прикрываясь вчерашними газетами. От них веет чувством дороги и свободы. Тебе с ними не по пути, нет, ты идешь теперь всегда поперек, переходя чужие дороги, пересекая чужие миры, запечатлевая все, что дается, чтобы было, что показать контролеру.