Конкурсный текст №27
Доктор Клаус Эмде и тайна старого шифоньера -
angie_may & wampirusy
Доктор Клаус Эмде был убежденный холостяк. Любил вкусно выпить, Дип Перпл и на фотографию Маши Распутиной из отрывного календаря за 2004-й год. Работал не по специальности - хирургом при детском отделении благотворительной больницы для инвалидов. По специальности - слесарем - доктору Клаусу устроиться не удалось. Для полного счастья, по национальности Эмде был чистокровный афроизраильтянин. В общем, жизнь, можно сказать, удалась.
Работа была непыльная, а пенсия ему все равно не светила (из Министерства Здравоохранения мало кто уходил со щитом). Но на излете шестого десятка Эмде всерьез задумался о наследнике. В принципе, этого добра хватало: за свою жизнь доктор Клаус успел наваять столько своих генетических клонов, что Лаборатория Возрождения нервно курила в дальнем углу полным списком личного состава. Только никто не пришелся по сердцу суровому слесарю. А у хирургов, как всем нам известно, сердца и вовсе нет.
Перед лицом этой безвыходной ситуации доктор немножечко выпил, немножко послушал Дип Перпл, и выпил еще. Но только Маша Распутина смогла подсказать ему правильный (на первый взгляд) выход. За пять лет любви фотка выцвела, протерлась в наиболее эрогенных местах и сильно запачкалась. Губастый лик Маши рассекла витиеватая трещина, делавшая ее похожей на сбитого мусоровозом суслика. Но только теперь Эмде неожиданно осознал, что любовь не вернуть.
Почуяв неладное, фотография выскользнула из натруженных рук и скользнула под шифоньер. Доктор рванулся за ней. Не догнал. Встал, кряхтя, на карачки и полез следом. Едва заглянул в пыльное подшкафье - и отпрянул: из темноты на него смотрел мужской половой член, заспиртованный и закатанный в трехлитровую банку.
Всем свойственно ошибаться. Хирургам - особенно. Хирургам-слесарям это свойственно больше всех. Доктор Клаус не был исключением.
К своим ошибкам можно относиться по-разному. Можно их бояться, можно от них прятаться... Наш же герой смело смотрел в глаза своим неудачам. Свои ошибки он помнил наперечет и бережно хранил: в памяти и в трехлитровых банках на полках своего шифоньера. К настоящему времени объем коллекции приближался нефтяному баррелю: здесь были носы и печенки, ноги и челюсти, десятки аппендиксов (некоторые из которых впоследствии оказались не совсем аппендиксами) и даже пара почти не использованных позвоночников. Одним словом, хватило бы и на десять наследников. Но Клаус решил действовать наверняка.
Он сделал всего одного. Зато, как ему тогда показалось, самого-самого лучшего. Из расходных материалов пришлось еще прикупить пару иголок, катушку суровых ниток, банку тушенки и портвейн «Анапа»… Традиционная мать имелась в наличии в неограниченных дозах.
С портвейном, однако, Эмде переборщил.
Существо получилось страшненькое. Лицом оно смахивало на непроспавшегося Сильвестра Сталлоне, фигурой - на выброшенный советский холодильник марки «ЗИЛ», характером же не удалось вообще. Единственное человеческое было ему не чуждо - создание, как и творец, обожало портвейн.
На первых порах доктор Эмде не замечал многочисленных недостатков своего «чада». А обнаружив главное достоинство, вообще перестал изводиться ненужной рефлексией. Он отправил в декрет единственную медсестру, переоборудовал операционную в бар и заперся в нем.
Летели дни. Клаус перестал бриться, закусывать и менять носки. Скальпель его затупился о консервированную кильку, а в карманах халата начали скапливаться прошлогодние мухи. И только по вечерам он открывал окно, отправляя существо за очередной порцией выпивки.
Как-то незаметно кончились деньги. Несколько раз кадавр отправлялся на промысел с предметами мебели, но стулья вскоре иссякли, а шифоньер не пролазил в форточку. Последние пару ящиков пива удалось сторговать при помощи кочерги.
Наконец на календаре наступила осень, а в холодильнике - черная-черная полярная ночь.
- Зря я тебя породил, - молвил тогда доктор Клаус.
Отнес существо на базар, да и пропил по дешевке…
***
Я с детства рос некрасивым ребенком. Дети во дворе дразнили меня «ктулхуем» и принимали в игру только в «войнушку» и то только на роль Дарта Вейдера. Иногда еще доставались роли маньяков, но с ними вечно возникали проблемы - то я ножом не того тыкал, то в ванную забирался через канализацию вместо окна. В общем, большую часть времени я проводил в одиночестве. Тем не менее, детство мое было счастливым, отчим меня любил без памяти, а в памяти еще и учил разным наукам. Про отца я старался не поминать к ночи, с утра пораньше, всуе и за обедом. Хотя перебитые конечности нет-нет, да и напоминали о себе тупой болью.
Отчим, человек компанейский, любил принимать гостей, сибирские пельмени, бургундское вино и мазурку. Почитал Элтона нашего Джона, Борю ихнего Моисеева и Антонио всехнего No-sick’а. В честь этих достойных товарищей маленький бар отчима назывался «Голубойе криведко», а завсегдатаями заведения были педики, радики, гомики и блоггеры. То есть продвинутые выпускники наших местных колледжей - педагогического и радиотехнического.
Рос я не по годам, а по часам, и скоро стал помогать отчиму в баре - разносил спиртное по столикам и ненавязчиво выпроваживал нежелательных клиентов, прикидываясь временами то белой горячкой, то зеленым человечком. В общем, жизнь моя налаживалась.
Одно обстоятельство омрачало мое счастье - родной папочка обладал неисправимым дефектом в ДНК, и, как следствие, в семье оказалось не без урода. Уродом оказался, разумеется, я. Проблема была небольшая - но очень существенная: благодаря этой самой ДНК, у меня образовался избыток одних конечностей, и весьма существенный недостаток других. Нет, наверное, для официанта это неплохо, но вот современные двери на автодоводчиках - это сущий ад. Дня не проходило, чтобы я не прищемил себе чего-нибудь.
Впрочем, люди вон с какими уродствами живут - с прыщами, шрамами, горбами и даже без мозгов, - и ничего! По сравнению с теткой Син из соседнего дома, больше похожей на бородавочника, я был очарователен, аки подданный несравненного Диониса. А рыжая Линда, из дома напротив, бегала за мной уже третий год, да только безрезультатно - я редко выходил из дома, а она не могла в дом войти. Девушка она была совершенно необходимая. В смысле - фиг обойдешь.
У папиных друзей я пользовался успехом. Особенно у блоггеров. Они, правда, тоже дразнили меня «Ктулхой», а здороваясь, кричали: «Превед, криведко!», но я не обижался. Они были хорошие. Один, по имени Стивен, оказался режиссером. Я ему так понравился, что он пообещал пригласить меня на главную роль в свой следующий фильм, по мотивам повестей какого-то Лавкрафта. А другой как-то приволок с собой друга-музыканта: высокого, худого и в гриме. Так, тот меня даже сфотографировал. Сказал - на обложку нового альбома группы «Бурзум». Наверное, мне надо этим гордиться. А выпускники радиоколледжа добавили в новый аддон к «Diablo 2» персонажа, как две капли воды похожего на меня. Аддон принес им славу, а мне сказочные отчисления за использование образа.
К восемнадцати годам я завел себе подружку. Звали ее Бэт. Она была готка, красилась в черный, носила черное, слушала черный металл и увлекалась черной магией. Девушку не смущали мои ошибки - ни в орфографии, ни в ДНК. Мы познакомились случайно: она заявилась в «Голубойе Криведко», перепутав нашу дверь с баром «Чорний Крук», и с порога потребовала «как обычно». Я настолько обалдел, что сболтал ей какой-то коктейль, не глядя. И угадал. Она выпила, потребовала еще, потом еще. Я тоже решил попробовать. Алкоголь на нее действовал точно так же, как на меня - то есть, никак, и мне это показалось хорошим знаком. Мы сразу решили пожениться.
Отчим оказался не против. А про отца я старался вообще не вспоминать - уж очень неприятны были мне воспоминания про отдавленную шифоньером и форточкой конечность. К тому же у него была какая-то странная фобия на счет женщин с пышными формами. А у моей Бэт все было такое аппетитное…
В общем, заявление мы подали, свадьба была назначена, торт заказан, приглашения разосланы. Их «рассылка» заключалась в том, что отчим вкладывал их в папки, в которых подавали клиентам счета. Так что гости ожидались все свои, родные и знакомые.
И еще через три строчки этого рассказа можно было бы написать «и жили они долго и счастливо», если бы не этот чертов сервиз…
Моя любовь жила в старинном мрачном замке, где все интерьеры были в черном и серебре, где по утрам нам варили восхитительный черный кофе и подавали в постель - в белоснежном фарфоре, с черным шоколадом. Но, черт побери, Бет обожала этот китайский кофейный сервиз времен династии Хунь. А у меня, как на грех, было слишком много конечностей… для разбивания старинных чашек. И слишком мало - для утешения рыдающих невест.
В общем, за три дня до свадьбы я оказался сидящим голышом на каменной мостовой возле ее дверей. Мои шмотки валялись вокруг, и в довершение всего сверху на мою, и без того несчастную, голову приземлился чемодан фирмы «Тунгуска».
Сначала я просто сидел и смотрел в одну точку, пришибленный горем и чемоданом. Потом разревелся, как малое дитя. Потом несколько часов бился в двери любимой, вымаливая у нее прощение. Но она была глуха к моим мольбам.
Когда свечерело и на небо вскарабкалась полная луна, я уже был полон отчаяния и решимости исправить эту чертову ошибку в ДНК. Я натянул, наконец, на себя разбросанные по мостовой вещи, сунул под язык таблетку озверина и отправился к дому, на двери которого уж долгие годы красовалась табличка: «Доктор Клаус Эмде for sale».
***
За окном громыхнуло. Потом сверкнуло и хлопнуло пару раз форточкой. Доктор Эмде вздрогнул и отложил в сторону потрепанную «Медицинскую Библию». Хлопнуло и громыхнуло еще раз, ближе и громче. Неловко дернувшись, Клаус чуть не смахнул со стола стакан.
- Проклятые сквозняки, - старик поежился. В пустой операционной запахло могильной плесенью и кальмарами. Где-то в глубинах дома скрипнула дверь. Охнул рассохшийся паркет в коридоре. И неожиданно погас свет.
- Что за чертовщина? - поинтересовался доктор у своего верного друга - стакана. И с криком отпрянул.
Бессменный товарищ, с которым было столько всего выпито и пережито, раскололся напополам. Остатки вина растеклись по полу. Но даже не гибель соратника повергла Эмде в пучину беспросветно-неописуемого кошмара.
Из-под двери, прямо к чернеющему в полутьме пятну, тянулся слюнявый суставчатый хобот. С отвратительным хлюпом придаток засосал портвейн и двинулся дальше. Когда доктор Клаус, казалось, дошел до той грани, за которой лишь тьма, ужас и скрежет зубов (то есть, страшней уже некуда), в темноте кто-то каркнул.
- О, боги! - воскликнул Эмде - Наверное, Вы ниспослали мне последнее и найужаснейшее испытание?
- Карррр! - молвили боги, а хобот цепко схватил хирурга за щиколотку и потянул к двери.
- Кто ты, создание мрака? - завизжал эскулап из последних сил.
- Здравствуй, отец, - ответствовал хобот. - Ты создавал меня по своему образу и подобию, но, видимо, что-то напутал. Посмотри на себя: у тебя две руки, две ноги, одна небритая харя и туловище. А я? На кого похож я?
Медленно, словно в кошмарном сне, дверь операционной рухнула на пол. В проем проскользнуло фосфоресцирующее щупальце, следом еще и еще. Они потянулись к скорчившемуся на полу доктору.
- Почему? - извиваясь шипели они. - Почему вместо нормальных конечностей ты пришил эту мерзость?
В дверном проеме материализовался бесформенный сгусток и гневно сверкнул глазами. Клаус Эмде смерил взглядом тушу своего отпрыска.
- Ты стал совсем большой, - задумчиво протянул он. - Теперь я могу открыть тебе страшную тайну. Никакие это не щупальца. Это - жемчужина моей коллекции!
И взгляд доктора метнулся к прикорнувшему у окна старому шифоньеру, где на последней уцелевшей полке стояла пустая трехлитровая банка, подписанная: «Мужской половой многочлен».