Конкурсный текст: Слоеный пирог для Билла
Автор: kisochka_yu
Чтобы слоеное тесто получилось удачным, складывайте его конвертом. Представьте себе, что вы мастерите конверт для любовного письма.
Из старинной кулинарной книги
К пяти утра время набилось не только в уши, но и в глаза. К заботливому “тик… так… тик…. так” настенных часов присоединилось солнце, протиснувшее острые пальцы сквозь жалюзи. Билл очень ценит, что у нас спальня окнами на восток. Эта мысль посещала Салли при каждом пробуждении. В зависимости от времени года - раньше или позже. С завтрашнего дня я буду слышать это ежеутренне, ежеутренне… тик... так... Пора вставать.
Салли прекрасно знала, что Билл приедет в одиннадцать. Именно так - не без трех минут одиннадцать и не в две минуты двенадцатого. Черный джип прошуршит по улице именно в одиннадцать. И у нее еще шесть часов, чтобы подготовиться. Мария сегодня не придет, она убирается по средам. Ну что ж, еще довольно времени, чтобы пройтись метелкой, смахивая несуществующую пыль со всех поверхностей. Но главное - довольно времени, чтобы замесить и приготовить его любимый слоеный пирог. Тесто-орехи-ягоды-тесто-орехи-ягоды... тик... так... тик... так... Единственное сладкое блюдо, которое он любит.
Тесто можно было купить в магазине. Брикеты, звонкие от изморози, пышнеющие в духовке. Но Салли предпочитала рецепт мамы, полковничихи. За раскаткой теста так хорошо думалось - вода-мука-соль, брусок масла. Свернуть конвертом для любовного письма...
Билл приезжает навсегда. Салли попыталась посчитать, сколько времени они провели вместе за последние десять лет. Получалось дней двадцать пять за год. Рождественские каникулы, обычно подмазанные какими-то тревогами по поводу мусульманских праздников. Она не была способна запомнить - каких именно. Для нее все это стало одним большим праздником Рамадан. Билл смеялся, пытался объяснить, что в июле, к примеру, не Рамадан вовсе, а она твердила одно - Рамадан. Под Рождество всегда звонили, он говорил чужим голосом. На столе стыл слоеный пирог, свечи оплывали. Потом опять звонили. Он мерял шагами кабинет, в доме пахло елкой и имбирными пряниками, а Билл опять говорил чужим голосом.
Еще были каникулы в июле, подсвеченные сине-красным, в звездах, флагом. Короткие, юркие дни, еще более короткие ночи. Сполохи салюта с севера, востока, запада. Однажды даже с юга - у кого-то на яхте.
И еще одна неделя - то там, то здесь, то в мае, то в сентябре. Отпуск. Как правило - острова, синяя вода и ощущение времени, утекающего сквозь пальцы вместе с белым песком. Фотографии, сначала в альбоме, потом в ноутбуке. Которых она никогда не смотрела. Она вообще не любила фотографий. На камине в рамочке стояли, дань традициям, парадные свадебные, пара-тройка детских. Салли всегда казалось, что ее память гораздо надежнее, чем эти случайно пойманные, пусть и тщательно срежиссированные, изображения.
Мука-соль-вода-брусок масла… на полчаса в холодильник. Как раз обмахнуть перьевой метелкой пыль в гостиной.
Салли, дочку полковника, с младых ногтей готовили замуж за выпускника Вест Пойнта. Но так уж получилось, что в начале семидесятых популярность Академии словно бы подвывернуло наизнанку. Вестпойнтовцев ненавидели, дразнили, а в барах Нью Пальтца и Паленвилля будущие офицеры, не чинясь, сходилась стенка на стенку с местными волосатыми художниками и музыкантами.
Она училась в нью пальтцевском кампусе Университета Штата Нью Йорк. А где еще? Ведь именно там, среди девушек, баловавшихся акварелями и графоманией, готовили самых лучших невест для армейской элиты. Балы с кадетами, пышные нижние юбки. Мама-полковничиха закатывала глаза от сладких воспоминаний. Но Салли затесалась в компанию “волосатых”.
Крис, сын известного Дэйва, с трудом помещая длинные ноги куда следует, играл на рояле, раскидисто, дробово, словно убегая от чего-то. Звуки с дребезгом катились далеко-далеко вниз, вдоль узкого кэтскиллского ущелья, на щеке которого бородавкой прилепилась шестигранная растаманская хижина. А поклонник Салли, Джером, подарил ей настенную скульптуру - паровозик, сделанный из ржавого металла. Она сказала - ну ты хоть подпиши. Может, ты станешь великим. Он никогда прежде не подписывал своих работ, а тут подписал - Кертис. Почему Кертис? - Ну должен же у меня быть псевдоним, - был ответ.
Паровозик висел над камином. Всегда. Поначалу - в конце семидесятых - на него косились друзья мужа... потом стали говорить - а в этом что-то есть... потом это сменилось на: Кертис? Это тот, молодой, у которого недавно была выставка в Деревне? И еще потом: Кертис? Настоящий Кертис? Где вы его взяли?. И уже совсем после ее младший сын, тот самый, про которого она надеялась, что он получится девочкой, сказал: “Мам, а ты знаешь, что Кертиса никогда не существовало? Это какие-то ненормальные из Вудстока придумали такой брэнд. Их было то ли пять, то ли шесть.”
Салли знала точно, что Джером Кертис существовал. Лукавый, ядовитый, от собственной прыщавой робости наглый. Именно он сказал как-то, как данность, опуская слова на самое дно ее понимания, без всякой грусти: «Ты все равно выйдешь замуж за одного из кадетов. Талант передается по линии зятьев. И никуда тебе от этого не деться».
Ее брак с Биллом неожиданно оказался спасительным компромиссом для всех. Родители невесты, конечно же, надеялись на лучшую партию. Слов нет, Вест Пойнт, элита, но до блеску избраннику далеко - 320 место в ряду выпускников. Шептались, что его бы и вовсе вышибли за рекордное количество часов, проведенных на гауптвахте, если б не репутация семьи. Четверо братьев - и все служат. Даже сестра - и та служит. Вот это дисциплина! Но полковник рассудил о судьбе дочери просто и мудро - лучше уж Вест Пойнт без особых отличий, чем паленвильский длинноволосый с очень большими отличиями от нормальных людей. И как так могло получиться, переживала полковничиха, что Нью Пальцевский кампус, заказник невест для Вест Пойнта, оказался в такой близости от вонючего Вудстока? Вот в старые-то времена...
О`Клири тоже не выказали ни особых восторгов, ни неудовольствия. Скорее угрюмое удовлетворение фаталистов, привычных вершить чужие судьбы. Паршивая овца, позор семьи, из-за которого отцу непрерывно звонили из Вест Пойнта, женится. И все-таки не на официантке из придорожного кафе. А на дочери полковника. Чем черт не шутит - может, за ум возьмется. Рано или поздно. Гены по притонам не растрясешь.
Что чувствовали молодые, похоже, никого особо не волновало. Перьевым хвостиком Салли тщательно смахнула со свадебной фотографии на камине редкие пылинки. Вспомнила, как кололась в платье забытая булавка. И как было жарко и душно в бесконечных слоях новомодного о ту пору нейлона. На улицах доцветала, притомив всех, сексуальная революция, а платья невест, словно в противовес разнузданным свободам, стали строже и скучнее - рукава-буф, закрытое горло, задранная под грудь линия талии. Хоть сегодня в монастырь. Друзья жениха, сплошь в новеньких мундирах лейтенантов, смотрели с фотографии строго и виновато. Впрочем, любые мундиры в те годы как-то потускнели, запылились. Но не войной, а виной.
На фланге подружек, среди розового букета тюля и атласа, неумытым репьем торчал вихрастый Джером. Косил глазом на погоны, лицо держал ехидное, петушистое. Салли улыбнулась, вспомнив, как нахал, сидя на свадебном обеде меж двоих свежеопогоненных, поглощал куриную грудку и, внятно причмокивая, повторял : "Нам-нам". Не ням-ням, а нам-нам, что в те времена, через год после окончания настоящего "Нама" - Вьетнама - значило совсем другое. Офицерики косились, краснели, но повода для драки так и не нашли. Скандала не получилось.
Как они познакомились? Увы, Салли и сама не понимала, что было в реальной жизни, а что выросло из созвучных теме женских романов. Остался на донышке юности странный жаркий, влажный вечер, полный розовыми трескучими неоновыми знаками “Голливудский Кролик, Стрип-Бар”. Вечер, пропахший перестоявшимся в лужах пивом. Откуда в лужах пиво, подумала нынешняя Салли, но лужи таки пахли пивом, да. Они с Джеромом на улице поджидали Криса, подыгрывавшего в “Кролике” на рояле… И тут вывалилась из дверей пьяная кадетская толпа… И стриженый мальчик-гвоздь среди них. И в долю мгновения, по сравнению с которой даже пауза между сердцебиением - вечность - она поняла, что все это вот так - раз и навсегда.
“ …В тот вечер Эвелин решила, что она будет петь. Не только марши Юга, тягучие, торжественные, выбивающие святую слезу, но и рискованные романсы. Те, которые каждая истинная леди помнит наизусть, но никогда не признается даже в том, что их слышала. Зала плыла свечами, душила розами. И царил голос Эвелин. Глубокий, пусть и небольшой, камерный. Забирался нервными пальцами нот под кринолины и мундиры, щекотал самое сокровенное, пробегал испариной по изогнутым корсетами позвонкам.
- Я плачу, я стражду,
Я трепещу и жду тебя...
Дверь, поросшая золотыми вензелями, приоткрылась бесшумно. Но Эвелин показалось, что скрип раздался по всему залу. Она почти потеряла свое верхнее “до”.
На пороге стоял мальчик в голубом мундире Эскадрона. Блестящий, честный мальчик в блестящем, честном мундире. Она выводила рулады, а в голове металось:”Он похож на льва? Нет, лев слишком мягок. Это мальчик-гвоздь...”
Теперь она пела лишь для него.
Спустя годы, когда в очередной раз загорятся поля, когда балованная кухонная челядь разбежится, чураясь полевых работ, когда плечи будут ныть от корзины с хлопком, а мундиры Эскадрона обтреплются и станут посмешищем, она опять и опять будет вспоминать этот миг. Романс, розы, свечи и ниоткуда взявшееся понимание - раз и навсегда. “
Джейн Конкоран “Превозмогая прыжок”
Джейн не любила свой первый роман. Критика его встретила не просто прохладно, она сладострастно рвала его на тряпки. Их возмущало буквально все: и как она, коннектикутская янки, вдруг взялась писать об Южном Эскадроне. И как она посмела создать еще один образ независимой южанки. Никому не нужна вторая Скарлет О`Хара, ярилась пресса.
Особенно неистовствовал один - молодой, шустрый, наглый. Он прислал Джейн ее книжку на дом, исчерканную красным, истекающую кровью истерзанную зверушку. Через пару дней, или чуть позже Джейн видела на дороге раздавленную белку. Она еще долго объезжала стороной тот переулочек, хотя и сознавала, что трупик давно успели убрать.
***
Салли помедлила перед входом в пристрой. Стоит ли прибираться в комнатах сыновей? У Джорджа и Стива, как всегда, геометрический порядок, лучше ничего не трогать. У Билли, впрочем, тоже. Как он там, в Форте? Первый год после Вест Пойнта, юная жена из “своих”…
Джордж родился через десять месяцев после свадьбы. Проблем с именем у молодой пары не было - они как раз квартировали в Форте Джордж. Простое мнемоническое правило, смеялась про себя Салли.
Она неожиданно легко привыкла к жесткому распорядку гарнизона - видимо, сказалась память поколений. К обязательному чаю по четвергам в доме полковничихи Мак Гвайр. И даже к каменной пустыне вокруг, расцветавшей ковром кактусов один раз в году - в марте.
С тех пор она преданно любила кактусы. В Коннектикуте, на самом солнечном пятачке сада, Салли возделала для них крошечную полянку. Маленький Билли называл этот уголок кактусярий. Суккуленты почти не цвели в здешнем климате, только самые скучные - опунции - стелясь, выпускали угрюмые бордовые цветы, уже изначально слегка подвядшие. Требовали непрерывного внимания и бессмысленной возни - укрыть на зиму, защитить от излишней влаги летом. Но глядя на них, Салли улетала в первые, невыносимо - почти до разрыва сердца - пронзительные годы в пустыне. Годы осторожного привыкания к счастью. Казалось, она даже помнит то утро, вскоре после рождения Джорджа, мартовское золотое утро, когда солнце как-то особенно четко высветило дешевую картинку с парусником на стене спальни. И она вдруг поняла - так будет всегда. Она всегда будет любить. Это не пройдет.
Еще через два года родился Стив. Они тогда жили в Форте Альберт. Но никакого мнемонического правила с именем на этот раз не случилось. Даже вопроса не возникло. Ну оно и понятно - имя Альберт для сына потомственного военного? Нонсенс.
А потом она принялась мечтать о дочке. Ей снилась маленькая розовая спаленка, полная лент и кружев. И девочка, миниатюрная, чуть пухленькая. Как я сама - добавляла она про себя. И круглоголовые ее мальчики-гвоздики будут оберегать младшенькую… капризную милую плаксочку. Зато, когда она улыбается...
Салли смотрела эти сны, как любимый мыльный сериал, восемь лет. Нечасто, она вообще не умела зацикливаться на мечтах. Но всякий раз просыпалась с ощущением странным, словно чего-то недочувствовала в жизни. Она бывала в такие дни чуть-чуть рассеянной. Но не несчастной.
И что она замерла перед комнатами мальчишек, время-то бежит… Надо идти и опять раскатывать тесто. Еще один брусочек масла, совсем чуть-чуть... и опять конвертом. Полковничиха Мак Гвайр всегда просила юную лейтенантшу О` Клири испечь этот пирог на все гарнизонные праздники. Салли вспомнила, как ее учила мама - представь, что ты пишешь письмо Биллу. Ведь ты же не отправишь его в неряшливом конверте, правда?
Долгожданная третья беременность запомнилась как самое смутное время ее жизни. Нет-нет, Салли прекрасно себя чувствовала, летала, земли не касаясь. Она точно знала, что будет девочка, засматривалась в витринах розовыми платьицами и плетеными колыбельками.
Дело было в Билле. Недаром старый генерал О`Клири и все старшие братья надеялись, что гены проснутся. Билл решил пройти дополнительные квалификации и стать лейтенантом спецназа. Для Салли это означало гораздо более крупные деньги, оседлую жизнь - Морские Коты не таскают за собой семьи. И, конечно, это означало одиночество. Возражать ей даже в голову не пришло.
Они купили небольшой кирпичный дом - “имбирный пряник” - в Коннектикуте. Теперь это можно было себе позволить. С тремя светлыми спальнями. Риэлтор, который смотрелся как потомственный хорек благородных кровей, окидывая взглядом круглящийся живот Салли, особо напирал на “огромный потенциал и возможности расширения дома”.
Последние мирные дни - за месяц до родов и за пару недель до отъезда Билла - они провели в Канаде, в уединенной бревенчатой хижине на берегу прозрачного глубокого ручья. Билл поутру забирал мальчиков-гвоздиков, и они уходили лазать по каким-то скалистым тропам. Салли сидела у воды и смотрела на крутобоких лососей, упрямо пробивавшихся на нерест против течения. Она чувствовала себя огромной, толстой рыбиной, полной золотой икры. Немного обескураженной рыбиной - почему все время против течения? Но, тем не менее, очень счастливой.
Билли родился слабеньким, нежным... мальчиком. Он, единственный из сыновей, был похож на Салли - темноголовый с шоколадными глазами. Самый мелкий среди детей его возраста на улице. Много рисовал и прекрасно пел. Абсолютный слух - в кого бы это?
Салли чувствовала свою вину - ведь она ждала маленького Билли девочкой, она так смотрела на девичье вещички… Билл во время все более коротких визитов бросал на младшего косые взгляды. Сомнения, горечь. Он по-прежнему забирал старших, они уезжали куда-то с палатками и спальниками. А Салли оставалась с Билли. И тихо ела себя поедом. Не надо было ей хотеть дочку. Бессмысленно противиться судьбе. Билл наполнял ее только своими копиями.
Поэтому она вздохнула с облегчением, когда маленький Билли в положенном возрасте, очень вдруг, резко огрубел голосом и вытянулся за лето на пять дюймов. Беспорядок в его комнате незаметно сошел на нет. Билл в сентябре впервые взял младшего в Адирондаки. Салли осталась одна. От души отлегло.
“ Это было странное и туманное квебекское лето. Жители забыли, когда в последний раз видели вершину Шато де Фронтиньяк. Может, ее давно уже растворила молочная дымка. День за днем беспомощно голосили на Реке паромы, как дети, оставшиеся одни в темной комнате.
Жизель, ненавидевшая свое имя в то лето с особенной страстью, полюбила сидеть у огромного французского окна, выходившего на узкую улочку, выстланную дробленым булыжным звуком мостовой. Поль двигался за спиной бесшумной тенью: выставка приближалась. А он все пытался закончить “Благовещенье”, начатое давно, в тот день, когда она сказала ему, что у них будет девочка. Жизель знала каждый штрих картины - женщина, летящая, раскинув руки, над средневековым городом. Современная женщина, в джинсовом комбинезоне. Вечности навстречу.
Подошел, цокая когтями по истертому паркету, Лорд. Она потрепала шелковые уши. Бедный пес, он не понимает, почему весь мир который день уже залит густым молоком. Лорд благодарно заскулил.
Лето странного, слепого счастья текло прямиком сквозь сердце. Когда подошел срок, Поль усадил ее в старенькую Тойоту. Боль растворяла тело, как туман растворял город. В госпитале было ярко, резко, но ей быстро вкололи что-то щадящее, и она вернулась в любимый туман. Поль держал ее за руку, все время держал за руку. Это было очень важно, что он здесь, а не за тридевять земель... Как хорошо, что он художник, а не военный. В бреду она представила себе Поля далеко-далеко, в чужой стране, она даже не знала, на каком языке там говорят. Нет-нет, он здесь. Какой бред, к чему такой вздорный бред? Она бы никогда не смогла стать женой военного…
Когда через три дня они возвращались из госпиталя с малышкой, туман облетал с города дешевым театральным занавесом. Вершина Шато еще скрывалась, но все остальное проступало, и было цело и живо.
- Ты знаешь, - Жизель приподняла голову, оторвалась от созерцания сморщенного прекрасного личика их дочки, - Я, кажется, поняла. Туман растворил нас с тобой... совсем... И создал три новые сущности - ты, я … и она…
Поль усмехнулся. Жизель знала, что именно сейчас ему хочется спросить - а собаку Лорда туман тоже примешал к нашим сущностям? Но это же Поль, он не задаст такого вопроса, он не нарушит.
В их квартире волшебным образом уже царила крошечная маленькая девочка. Откуда ни возьмись, на полу валялась розовая лента, а в спальне, прямо посредине... “
Джейн Конкоран “Птицы не знают одышки”
“Мы можем уверенно предсказать, что эти два имени - Энн Тайлер и Джейн Конкоран - будут золотыми буквами вписаны в женскую американскую прозу. “Умение дышать” Тайлер и “Птицы не знают одышки” Конкоран - даже названия перекликаются…”
Джейн усмехнулась. Крысеныш, похоже, и не помнит, как загрыз и порвал в клочья ее первый роман.
Она знала про себя всё. Она могла сказать о своем таланте гораздо больше, чем кто-либо другой. Ей никогда не стать Энн Тайлер. Никогда ее романы не появятся на входе в “Барнс энд Нобль”, препоясанные ленточками бестселлеров. Да что там говорить, ей даже не быть Сью Графтон. Да, у Сью, по сравнению с Энн, труба пониже, дым пожиже, зато какие детективные интриги! А наше место во втором ряду, среди розовенького. Ладно, не совсем уж среди зефирного, но уже... с красивыми целующимися профилями на мягких обложках. А до настоящего, которое на века, ей всегда будет не хватать совсем чуть-чуть. “Чуть-чуть до…” - наше мотто, наш слоган.
Джейн не комплексовала. Да, можно кивать на то, что у Энн Тайлер за плечами Университет Дюка по классу русской классики, а толку-то? Что дано, тому и быть. Подшучивая над собой, Джейн называла своих детушек в пестрых обложках “дамским рукодельем от безделья”. Но всегда помнила уроки бабушки, капитанши Конкоран. Та любила вышивать - гладью, крестом, хоть снежинкой - умела все, даже, под конец, совсем вслепую.
- Джейни, детка, - бабушка Джейн единственная называла ее по второму имени, - не бойся уколоть пальчик, когда вышиваешь. Это обязательно, это - ритуал. Капнет на вышивку капля крови или слезинка - рисунок оживет. А без этого - просто бездушная картинка…
( Продолжение следует...)