Последний самурай. Хелен Девитт
Дальше довольно много текста. Цитата большая, но выбросить оттуда что-либо не посчтаталось мне возможным. )))
Если вы скажете, что в книге итальянцы должны говорить по-итальянски просто потому, что в реальном мире они говорят по-итальянски; что китайцы должны говорить по-китайски, потому что все китайцы говорят по-китайски, это весьма примитивный способ подхода к произведению искусства. Это все равно, что художник скажет при написании картины: Небо голубое. А потому я напишу его голубой краской. Солнце желтое. А потому я напишу его желтой краской. Дерево зеленое, значит, писать его надо зеленой краской. А какого цвета у нас ствол дерева? Коричневый. Так какую краску тут следует использовать? Догадаться несложно. Просто смешно! Даже если на время забыть об абстрактной живописи как о таковой, настоящий художник будет думать скорее всего о текстуре полотна, о соченании света и теней, о сочетании самих красок и выберет объектом изображения те предметы, при написании которых у него будет повод выявить все эти свойства. В точности так же и композитор вовсе не озабочен тем, чтобы сымитировать тот или иной звук. Нет, он думает о том, как при исполнении этого отрывка будет звучать фортепьяно в сочетании со скрипкой, или фортепьяно с виолончелью, или с четырьмя - шестью струнными инструментами, или в сочетании с симфоническим оркестром; он думает о взаимоотношениях между нотами.
Все это, на взгляд композитора или художника, вещи общеизвестные, даже банальные. Однако же языки мира выклядят так ни разу и не использованными кучками голубой, желтой или красной пудры. И если в книге они используются таким образом, что англичане говорят только по-английски, а итальянцы по-итальянски, это столь же глупо, как использовать желтый для изображения солнца только потому, что оно желтое. Читая Шенберга, я поняла, что писателям будущего вовсе не обязательно признаваться в следующем: я пишу о молодом велосипедисте из Канзаса, у которого дедушка был армянином, а бабушка - чешкой, говорящем по-английски американце армяно-чешского происхождения, договорились? Постепенно они приблизятся к уровню других, более развитых видов искусств. Возможно, писатель задумается об односложности и отсутствии грамматических флексий в китайском языке, о том, как прекрасно будут они сочетаться с длиннющими финскими словами, где все эти удвоенные согласные и продолжительные гласные в четырнадцати случаях. Или же о сочетании с красивейшим венгерским, сплошь состоящим из суффиксов и приставок. Вопрос только в том, кто первый придумает историю о взаимоотношениях венгров или финнов с китайцами.
Идеей называется то, что пришло в голову человеку, который об этом никогда прежде не задумывался. И весь остаток дня я провела в размышлении над сценами из книг, которым суждено появиться лет через триста-четыреста. В одной из них действовали персонажи Хаккинен, Хиитикка и Ю, временно обосновавшиеся в Хельсинки, на фоне снега, массы черных елей, черного неба и сверкающих, как бриллианты, звезд. То должно быть повествование или, возможно, диалоги со словами в именительном родительном разделительном повествовательном вспомогательном описателном заключительном тварительном и непременно переводимом; люди будут входить и приветствовать вас со словами Nyvää päivää, там может иметь место дорожное происшествие, чтобы появилось на свет божий tieliikenneonnettomuus. И еще не забыть при этом вставить китайца по имени Ю, а уж что касается черной ели на фоне белого снега, так это будет иметь совершенно сногсшибательный эффект.
Мысли о литературе и писательстве, так сказать.
Если вы скажете, что в книге итальянцы должны говорить по-итальянски просто потому, что в реальном мире они говорят по-итальянски; что китайцы должны говорить по-китайски, потому что все китайцы говорят по-китайски, это весьма примитивный способ подхода к произведению искусства. Это все равно, что художник скажет при написании картины: Небо голубое. А потому я напишу его голубой краской. Солнце желтое. А потому я напишу его желтой краской. Дерево зеленое, значит, писать его надо зеленой краской. А какого цвета у нас ствол дерева? Коричневый. Так какую краску тут следует использовать? Догадаться несложно. Просто смешно! Даже если на время забыть об абстрактной живописи как о таковой, настоящий художник будет думать скорее всего о текстуре полотна, о соченании света и теней, о сочетании самих красок и выберет объектом изображения те предметы, при написании которых у него будет повод выявить все эти свойства. В точности так же и композитор вовсе не озабочен тем, чтобы сымитировать тот или иной звук. Нет, он думает о том, как при исполнении этого отрывка будет звучать фортепьяно в сочетании со скрипкой, или фортепьяно с виолончелью, или с четырьмя - шестью струнными инструментами, или в сочетании с симфоническим оркестром; он думает о взаимоотношениях между нотами.
Все это, на взгляд композитора или художника, вещи общеизвестные, даже банальные. Однако же языки мира выклядят так ни разу и не использованными кучками голубой, желтой или красной пудры. И если в книге они используются таким образом, что англичане говорят только по-английски, а итальянцы по-итальянски, это столь же глупо, как использовать желтый для изображения солнца только потому, что оно желтое. Читая Шенберга, я поняла, что писателям будущего вовсе не обязательно признаваться в следующем: я пишу о молодом велосипедисте из Канзаса, у которого дедушка был армянином, а бабушка - чешкой, говорящем по-английски американце армяно-чешского происхождения, договорились? Постепенно они приблизятся к уровню других, более развитых видов искусств. Возможно, писатель задумается об односложности и отсутствии грамматических флексий в китайском языке, о том, как прекрасно будут они сочетаться с длиннющими финскими словами, где все эти удвоенные согласные и продолжительные гласные в четырнадцати случаях. Или же о сочетании с красивейшим венгерским, сплошь состоящим из суффиксов и приставок. Вопрос только в том, кто первый придумает историю о взаимоотношениях венгров или финнов с китайцами.
Идеей называется то, что пришло в голову человеку, который об этом никогда прежде не задумывался. И весь остаток дня я провела в размышлении над сценами из книг, которым суждено появиться лет через триста-четыреста. В одной из них действовали персонажи Хаккинен, Хиитикка и Ю, временно обосновавшиеся в Хельсинки, на фоне снега, массы черных елей, черного неба и сверкающих, как бриллианты, звезд. То должно быть повествование или, возможно, диалоги со словами в именительном родительном разделительном повествовательном вспомогательном описателном заключительном тварительном и непременно переводимом; люди будут входить и приветствовать вас со словами Nyvää päivää, там может иметь место дорожное происшествие, чтобы появилось на свет божий tieliikenneonnettomuus. И еще не забыть при этом вставить китайца по имени Ю, а уж что касается черной ели на фоне белого снега, так это будет иметь совершенно сногсшибательный эффект.
Мысли о литературе и писательстве, так сказать.