Across The Bible
Будет обновляться по мере появления у меня в голове очередной фигни)
Часть 1
***
- Я должен сделать что?! Нет уж, нет, тысячу раз нет!
- Отец приказал мне сделать это, но я не справлюсь сам...
- Отец? Не думал, что у плотников столь извращенное воображение. А если отец скажет тебе повеситься ... да хоть бы вон на той осине, ты что, так и поступишь?
- В каком-то смысле отец и указал мне сделать что-то подобное. Мой настоящий Отец. Иуда, неужели ты совсем не слушаешь то, о чем я говорю? Не веришь в истину, которую я несу людям?
- Ты больной, Иисус, честное слово. Ты же знаешь, что я не такой лопух, как эти твои, Иаков с Иоанном, не могу я просто так, с ходу, поверить в какой-то, пусть и прекрасный по содержанию, бред! Знаешь, я все надеялся, думал, что однажды найду хорошего лекаря, и ты станешь нормальным человеком - без голосов в голове и этой дурацкой миссии. - Иуда отворачивается, но Иисус все равно успевает заметить, как он торопливо стирает со щеки слезу.
- Вот поэтому я и прошу именно тебя совершить для меня этот поступок, никто другой не сможет...
- ... предать любимого человека? Продать его властям? Хорошего же ты обо мне мнения, учитель... - последнее слово Иуда произносит с изрядной долей злой иронии.
- Хорошего. Послушай меня, ты сам говорил, что сделаешь для меня что угодно. Я знаю, что сделаешь. Понимаю, что прошу невозможного, но, - Иисус касается тыльной стороной ладони лица своего ученика, и тот резко выдыхает, не в силах спорить в такой момент. Сын плотника склоняется к его лицу - слишком близко, почти касаясь губами губ, и шепчет:
- Для меня это очень важно, друг мой, мне необходима твоя помощь. Ты же сделаешь это для меня, правда?
Прикосновения руки и чужое теплое дыхание на губах туманит разум, и остатка ускользающего сознания Иуде хватает только на то, чтобы заметить собственный кивок.
***
- Что, опять не ту подсунули? - сочувствующе спрашивает управляющий Иакова.
Тот уныло пожимает плечами.
- Следовало этого ожидать, на самом деле. Слушай, парень, может я чего не понимаю, но их же у тебя уже много, жен этих, на кой тебе еще и Рахиль?
- Э, нет! Рахиль - это уже дело принципа, - сквозь зубы цедит Иаков, отворачиваясь.
- Тогда вставай и иди работать, плуг тебя ждет, волы застоялись.
- Принципиальный какой, - бормочет управляющий, глядя как Иаков распахивает поле, - побольше бы вас, таких принципиальных.
***
- Да залезь ты уже обратно в лодку, придурок, - просит Андрей, нервно разглядывая немытые ступни учителя, попирающие водную гладь. - Не ровен час, провалишься - так всю ж рыбу распугаешь.
***
- Ну что тебя теперь не устраивает?
- Грудь бы еще немного прибавить...
- Адам, ты в своем уме? Уже седьмой размер!
***
Авраам родил Исаака. Шокирующая новость облетела окрестности быстрее пыльной бури. К вечеру у Авраама уже собрались все соседи, чьи стада паслись поблизости от авраамова стойбища.
- Поздравляю, ты теперь... э-э, отец? - неуверенно промямлил Илий, разглядывая довольное лицо несколько мужеподобной Сары и усталое - Авраама, укачивающего младенца. - Или, все-таки, мать? Не так-то просто в этом разобраться, знаешь ли...
- Отец-отец, - закивала Сара. Спорить со столь впечатляющей женщиной не рискнул никто.
Когда Исаак родил Иакова, люди еще удивлялись. Но когда Иаков родил Иуду, а затем и братьев его, все лишь привычно пожимали плечами. Омежки, что с них возьмешь. Странное семейство. А вот бабы у них - ого-го. Не дай бог кому таких же.
***
- Дай-ка я гляну, что ты там такого понаписал, - подчеркнуто спокойным тоном произнес Матфей, протягивая руку к листам пергамента.
Иоанн, который обычно сам пристает ко всем со своими рукописями, нервно отдернул верхний лист.
- Не дам!
- Ну дай, что тебе, жалко, что ли? - Матфей придвинулся ближе и сделал обманный жест левой рукой. Иоанн, однако, угадал его намерение и отшатнулся назад.
- Я же сказал, не дам! Пока не допишу - не покажу.
- А ну отдавай свою писанину, поганец! - взорвался Матфей. - Мы на что с переписчиками контракт заключали? Исключительно на душеспасительные тексты. Я свою часть сдал две недели назад, Марк и Лука тоже отчитались, а ты? - молниеносное движение, и пергамент все-таки вырван из руки автора, в судорожно сжатом кулаке остается лишь жалкий клочок. - Та-ак, посмотрим, что ты тут накатал. " И пришел один из семи ангелов, имеющих семь чаш, и говорил со мной и сказал: иди сюда, я покажу тебе суд над блудницей великой, сидящей на водах многих...", - вопрос о том, кто скурил весь запас травы, отныне полагаю закрытым. Мы же договаривались, для широкой аудитории, высокоморальное, а это что у тебя? - "...с которой впали в блуд цари земные, и опьянели населяющие землю от вина блуда её", - Матфей замолчал, взял из пальцев уже не сопротивляющегося Иоанна обрывок пергамента, приладил его на место, и, в молчании этом, дочитал текст до конца. Недоверчиво хмыкнул, взял еще пару листов. Дочитав последний, хмыкнул еще раз, на сей раз уже вполне удовлетворенно.
У Иоанна отлегло от сердца. Кажется, убивать его сегодня не будут.
- А знаешь, - задумчиво проговорил Матфей, потирая подбородок, - вполне читабельно. Даже страшновато местами. Думаю, сей опус мы тоже вполне можем впарить этим грекам. Только вот заказа это не отменяет. Чтобы через неделю у меня на столе лежала твоя часть! Приступай немедленно! - Матфей неспешно удалился, бормоча себе что-то под нос.
Иоанн согласно кивнул ему вслед и сел обратно за стол. Работать теперь придется всю неделю, не разгибаясь, но, зная характер Матфея, он еще легко отделался. Должно выйти неплохо, у него сейчас вполне себе лирическое настроение, да и последний косячок все еще дает о себе знать.
"В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог", - вывел он немного подрагивающей рукой.
Часть 2
***
- Исайя, выйди вон!
- Э-э, учитель, может не надо?
- Конечно надо, на этот-то раз все получится...
Камень от гробницы отвалился с ужасающим грохотом. То, что потом появилось из проема, совсем не походило на живого человека. От покрытого трупными пятнами тела исходил ужасающий запах. В ранах что-то жизнерадостно шевелилось.
- Ну вот, опять, я же предупреждал...
- Не может быть! Макрон говорил, что он мертв всего лишь сутки...
- Соврал, как ты понимаешь. А теперь, учитель, не сделать ли нам отсюда ноги, кажется, это идет к нам!
- Ты прав как всегда, мой возлюбленный ученик.
*спустя неделю
- Лазарь, выйди вон!
- Иисус, может, все-таки не стоит?
- На этот раз все точно получится!
- Да, ты уже говорил так...
***
- Уау! Это что за фигня? Огроменная. Зачем вам это?
- А-а, это... Отец с ума сходит. Считает, что скоро прилетят инопланетяне и затопят всю землю, а мы с ним, значит, спасемся на этой нереальной ху... штуковине, - саркастически ухмыляется Хам.
- Да, колбасит вашего папаню по полной...
- Не то слово, но мы все еще надеемся, что его когда-нибудь отпустит. Этот корабль уже занял весь внутренний двор, - с надеждой на лучшее бормочет Сим, в очередной раз оглядывая жуткое строение, возвышающееся над ними.
- А мне кажется, что отец знает, что делает, - тихо шелестит Иафет, смущенно опустив глаза. - Ну правда, не стал же бы он заниматься такой фигней, если бы не знал, зачем? - он умоляющее смотрит на братьев и гостя, но те лишь непочтительно хихикают. О том, что Ной окончательно спятил, известно уже всем.
***
- Мам, а ты уверена, что им нужно еще? Они не выглядят сильно трезвыми, знаешь ли... - Иисус переступает через лежащее на полу тело. - А что, если потом начнется драка, как в прошлый раз?
- Драка начнется, если ты сейчас не сделаешь из этой воды вино, - шепчет Мария ему на ухо, - причем бить будут нас.
Бонус. Омовение ног.
В доме Симона фарисея царило нездоровое оживление. Вокруг хозяина и его гостей уже собралась толпа зевак, кто-то смеялся, кто-то осуждающе бормотал, кто-то старался подобраться ближе к эпицентру событий. Иуда, несколько запоздавший, даже не пытался скрыть удивление.
- Что там творится? - вопросил он у Петра, смущенно мнущегося в сторонке.
- Ты даже не представляешь… Учитель времени не теряет, одним словом. Только вот я так и не понял, зачем он занимается этим прилюдно…
- Чем занимается?! - подорвался Иуда и, не дожидаясь ответа, начал проталкиваться сквозь зевак.
Открывшееся его взору зрелище заставило бороться с желанием протереть глаза. Раз сто. Потому что это было невозможно-невозможно-невозможно, однако же, происходило.
Учитель возлежал напротив Симона и вещал ему нечто душеспасительное. Вроде все как всегда, если бы не одна деталь - женщина у ног Иисуса. Красивая, надо сказать, женщина. И до боли знакомая - кажется, именно она торгует собой на площади у Северных ворот. За золотой. Довольно дорогая блудница. Однажды, разозлившись на учителя, Иуда шел по городу не видя дороги, и вдруг решил, что плотские удовольствия могут немного скрасить его день. И нарвался на нее. В тот день в кошеле у него лишь грустно позвякивали медяки, а наглая шлюха запросила золотой, и Иуда остался ни с чем. А сейчас наглая баба стояла на коленях у ног Иисуса и щедро поливала их смесью мира из алавастрового сосуда и собственных слез. Это бы еще ничего, но женщина не ограничивалась омовениями. Она то и дело принималась вытирать ступни учителя своими волосами, попутно стараясь запечатлеть на них как можно больше поцелуев. Судя по количеству собравшихся поглазеть, занималась она этим уже давно. Лицо Иисуса было непроницаемо, будто происходящее не имело к нему никакого отношения. Он спокойно втолковывал возмущенному Симону:
- Представь, у одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят, но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его?
- Думаю, тот, которому более простил.
- Ты правильно рассудил, - с мягким укором проговорил Иисус. И указал пальцем на блудницу, которую до того удачно игрнорировал. - Видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды мне на ноги не дал, а она слезами облила мне ноги и волосами головы своей отерла; ты целования мне не дал, а она, с тех пор как я пришел, не перестает целовать у меня ноги; ты головы мне маслом не помазал, а она миром помазала мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.
Симон что-то смущенно промычал в ответ на эту прочувствованную речь. Женщина спокойно продолжала свое занятие, словно сказанное не касалось ее вовсе. Иуда не выдержал.
- Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Это было бы куда полезнее, - ехидно заметил он.
Иисус поднял на него глаза и улыбнулся, сопроводив улыбку приветственным кивком.
- Пусть поливает. Она сберегла это на день погребения моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а меня не всегда, - с грустной ехидцей заметил он.
- Опять тебя понесло, - закатил глаза Иуда. И, подойдя ближе, шепнул на ухо:
- Заканчивай представление, зеваки и так слишком долго им наслаждаются.
На его удивление, Иисус согласно кивнул.
- Прощаются тебе грехи, иди с миром, - обратился он к женщине.
Та с неохотой поднялась, и, не переставая кланяться и благодарить, все-таки покинула дом Симона. За ней потянулись разочарованные зрители, ожидавшие, по всей видимости, что красотка перейдет к более активным действиям.
Ближе к закату потянулись к выходу и ученики, оставив Иуду слушать скучный философский разговор Иисуса с хозяином дома. Впрочем, учитель вскоре и сам начал зевать. Иуда, пользуясь моментом, выволок его на свежий воздух, не забыв, однако, тепло поблагодарить Симона за гостеприимство.
- Куда мы направим свои стопы, возлюбленный ученик? - зевая спросил Иисус. - К Иакову с Иоанном?
- Мой дом ближе, учитель, - как бы невзначай заметил Иуда, пытаясь унять внезапно заколотившееся в горле сердце.
- Тогда к тебе, - устало согласился тот, не замечая взволнованного состояния ученика.
- Ну что же, учитель, раз ты вошел в мой дом, я обязан поприветствовать тебя по всем правилам гостеприимства, - радостно ухмыляясь сообщил Иуда.
- Я уже бывал у тебя…
- Бывал, но после сегодняшней лекции у Симона… Знаешь, я ведь так ни разу и не омыл тебе ног.
- О, ну если на тебя так подействовали мои слова, то я вовсе не против. Надо признать, к этому маслу ужасно липнет пыль. Его на меня столько вылили!
- Сейчас, я быстро! - заторопился Иуда, опасаясь, что учитель передумает.
Он вернулся с тазом воды и полотенцем, усадил Иисуса и опустился перед ним на колени. Не поднимая глаз, Иуда поставил стопы учителя в воду и осторожными касаниями начал отмывать их от пыли, песка и масла. Узкие, покрытые многочисленными царапинами, ступни захватили все внимание Иуды. Касания все больше походили на поглаживания, румянец залил щеки, контролировать дыхание становилось все сложнее. Он скользнул большим пальцем от пятки до мизинца и Иисус издал какой-то неопределенный звук. С огромным усилием Иуда заставил себя поднять глаза и посмотреть учителю в лицо. Иисус сидел, откинувшись назад, глаза его были крепко зажмурены, нижняя губа прикушена, на щеках полыхал такой же румянец, как и у его ученика.
- Щекотно? - не придумав ничего лучше, спросил Иуда. Голос прозвучал хрипло и незнакомо.
- Нет, совсем нет, - пробормотал Иисус, не открывая глаз. - Щекотно было, когда та бедная женщина вытирала меня волосами.
- Ну уж извини, волосы у меня слишким короткие, чтобы повторить ее подвиг, но в остальном… Кажется, еще она целовала тебе ноги, да?
- Целовала, - согласился Иисус, заливаясь румянцем еще сильнее.
- Могу я… - осторожно спросил Иуда, обхватив ступню ладонями.
И, дождавшись неуверенного кивка, втянул в рот мизинец, осторожно провел по нему языком и легко прикусил. Сорвавшийся с уст Иисуса стон, отозвавшись в теле горячей волной, убедил Иуду в том, что он все делает правильно. Куда правильнее, чем дорогая блудница с площади у Северных ворот.
Под катом все части, кроме обновлений.
Часть 4
***
Иуда был нечеловечески счастлив, что все-таки затащил Учителя на ложе. Так счастлив, что не сразу заметил странности в его поведении. Иисус был омегой, он пах лилиями и еще чем-то неуловимо сладким, и этот запах сводил Иуду с ума. Ошибиться было невозможно, не так ли? Осознание пришло в момент, когда Иисус, внезапно перестав безропотно принимать ласки, рыкнул по-звериному и подмял партнера под себя. Вжатый лицом в покрывала, Иуда никак не мог понять происходящее. Учитель же еще раз зарычал, на сей раз удовлетворенно, и жарко прошептал на ухо испуганно замершему партнеру:
- Аз есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний…
Последовавший за этим укус в шею Иуда уже принял как должное.
***
- Надо что-то делать, - нервно сказал военачальник филистимлян Асамон, глядя вслед Самсону.
Герой быстрым шагом удалялся от неудачливых пленителей, размахивая чем-то, зажатым в кулаке и радостно напевая:
- Челюстью ослиною толпу, две толпы, челюстью ослиною убил я тысячу человек!!!
От громоподобного голоса назорея закладывало уши. А им еще предстояло устранять последствия погрома, хоронить убитых, лечить раненых…
- Что делать-то? - обреченно спросил градоначальник Ивий. - И так уже пробовали, и эдак. Нас скоро совсем не останется.
- Женщина, - вдруг радостно заявил Асамон, воздевая руки к небу, - нужна женщина!
- Тебе почти всегда нужна женщина, - расстроенно вздохнул его собеседник, - вот только не понимаю, неужели нельзя потерпеть? Мы, вообще-то, важные вопросы тут решаем…
- Да нет, ты не понял! Его же силой не возьмешь, можно взять только хитростью. Поэтому, нам нужна женщина. И на примете уже есть одна. Он же к ней шастает постоянно, к этой, как ее, Далиле. Вот и подговорим ее лишить Самсона силы.
- Далила? Лысая дочка виночерпия? Да она же дура! Нет, ты прости, конечно, но ничего не выгорит. Она и не поймет толком, что делать надо. Да, чего доброго, еще Самсону все расскажет. У нее же в голове мозг и не ночевал, сколько волос, столько и извилин.
- Это ты правильно заметил, что она лысая! Я вот что себе думаю - сила назорея, скорее всего, в его волосах. Он их в жизни не стриг никогда, наверное, косища какая длиннющая. И что дура - тоже правильно заметил. Мы ей скажем, что она будет просто прекрасно смотреться в парике. Из черных кудрей. А у Самсона и так волос много, ему и ни к чему, он мужчина. И что срезать их нужно тайком, да парик сделать за ночь - всех умельцев пригоним. Чтобы поутру она уже предстала перед любимым с красивая и волосатая. Такой вот приятный сюрприз, - мерзко хихикнул Асамон.
- Думаешь, получится? - с сомнением протянул Ивий.
Соломон проснулся ранним утром, еле продрал глаза и тут же в ужасе закрыл их снова. Перед ним стояло нечто лохматое, лишь отдаленно напоминающее его возлюбленную.
- Что за… - начал он, но осекся. Язык еле ворочался, слова давались с трудом. Силы покинули его!
- Сюрпри-иииз, дорогой! - пропело нечто голосом Далилы.
Из дверного проема за ее спиной на Самсона пялились довольные рожи врагов-филистимлян.
***
- Да, по пять раз на дню! И еще пару-тройку ночью. У меня очень активная супруга, сам же видишь, какая молодая, - беззастенчиво хвастался Иосиф.
Соседи и друзья внимали с тихой завистью, грустно шли домой и пытались урвать кусочек счастья для себя у своих благоверных. Результат, чаще всего, был отрицательный. И не только по вине жен. Многим друзьям Иосифа шел уже даже не шестой десяток лет, как и ему самому…
Неудачники приходили жаловаться на жизнь, старик Иосиф притворно вздыхал, изображая сочувствие, опять рассказывал про свою личную жизнь, богатую событиями, отправлял бедолаг домой и снова вздыхал. А что ему еще было делать? Когда твоя жена залетела от бога, только и остается, что травить байки…
***
- Я есть хочу, - противно ноет Адам.
Ева с трудом сдерживает порыв дать ему хорошего пинка.
- Кашу вон ешь, сегодня варила, пшено и овес, между прочим.
- Я не хочу каши, я хочу чего-нибудь сладкого, - продолжает стенать дарованный Создателем супруг.
- Вон мед в миске, возьми, - цедит она сквозь зубы. Только бы не сорваться, только бы не сорваться…
- Но он слишком сладкий, а я хочу чего-нибудь сладкого, но сочного, - продолжает Адам.
И Ева не выдерживает. Она срывает с ветки ближайшего к ней дерева плод, даже не замечая, что дерево то самое, запретное.
- На, жри, - выкрикивает женщина, не сдержавшись, и запихивает плод в широко распахнутый от удивления рот Адама. - Жри и отвали от меня наконец, достал, придурок…
Охранник-змей, отхватив по голове другим плодом, упавшим следом за сорванным, обиженно ругаясь отползает докладывать Создателю о происшествии.
***
- Нет, ты мне объясни! Я не спрашивала у тебя, когда ты вдруг сорвался с места и устроил тот грандиозный переезд в якобы обещанные богом земли, когда ты родил сына - тоже не спрашивала, заметь, но теперь - теперь мне нужно знать! Куда ты его тащишь на ночь глядя, старый шизофреник?
- Чем раньше выйдем, тем быстрее прибудем на место, - невнятно бормочет Авраам, собирая нехитрые пожитки в мешок.
- На какое еще место? Куда ты собрался с нашим ребенком, я тебя спрашиваю?! Опять ответишь, что исполняешь божью волю?
- Мы ненадолго, в землю Мориа и обратно, - Авраам знает, крыть нечем. Божья воля, чтоб ей. И Ему. И всему вообще.
- Если на восьмой день не вернетесь, снаряжу поиски, так и знай! - на сердце у Сарры почему-то неспокойно. Казалось бы, ничего необычного, муж часто брал Исаака в недолгие путешествия, ан нет - сжимается что-то в груди, давит меж ребер.
- Мы вернемся, - ложь почти ощутимо жжет, будто огонь, взятый им для принесения жертвы, кончик языка кажется шершавым и нечувствительным, но сказать ей правду? Нет. Иначе он никогда не сможет выполнить повеление божие.
Возьми сына твоего единственного Исаака, которого ты любишь, иди в землю Мориа, и принеси его в жертву на горе, которую Я тебе укажу.
- Мы вернемся, - повторяет Авраам, стараясь, чтобы слова прозвучали как можно увереннее. - Обещаю.
- Па-а-ап, а когда мы наконец придем? - на третий день пути Исаак окончательно извелся. - Долго еще? Зачем мы забрались так далеко?
- Скоро, сынок.
Отец так мрачен лицом, что Исаак осекается и весь оставшийся путь предается мрачным раздумьям. Он знает, что отец не вполне нормален, что он иногда слышит голоса, видит будто бы вещие сны, некоторые из которых даже сбываются. Может, он общается с этим голосом в своей голове? Как скажет сейчас отцу, что им нужно топать из долины в долину, с горы на гору, пока не взойдет ночью солнце… Кто его знает, голос-то.
- Пришли, - цедит Авраам спустя некоторое время, привязывая ослика к чахлому деревцу. - Бери дрова и пойдем, огонь и нож я понесу сам.
- Э-э, могу я спросить, вот у нас есть огонь и дрова, а где же жертвенный ягненок?
- Господь сам укажет себе агнца, - отвечает Авраам, - бери дрова и топай куда сказано.
На вершине горы, глядя, как отец устраивает жертвенник и раскладывает дрова, Исаак впервые допускает мысль, что вляпался он в нечто более опасное, во что-то, о чем и подумать не мог. Особенно, когда он видит в руках отца веревку, что используется для связывания жертвенного животного. Особенно, когда он ощущает эту веревку на своих запястьях и щиколотках. Когда затылком ощущает занесенный над ним нож. Но он даже и не пытается сопротивляться. У них в семье принято подчиняться старшему, даже если этот старший творит невесть что.
- Не сможет, на бутылку спорю, - сообщает Младший, внимательно глядя на разворачивающееся действо. - Не совсем же он долбанутый, в самом-то деле?
- А я тебе говорю, сделает! Я в нем уверен, как в себе самом, - отвечает ему Старший, отхлебывая прямо из бутылки. По подбородку ползут тягучие темно-красные капли.
- То есть, будь ты на его месте, своего сына ты бы убил? - задумчиво интересуется Младший.
- Я - это я. Не смешивай теплое с жидким… С мягким… Тьфу, с чем там его не надо смешивать?
- Смешивать вообще не надо, особенно тебе, - замечает Младший, отбирая у собеседника бутылку. - О, посмотри-ка, замахивается, кажется, я тебе проспорил…
- Совсем офигели что ли, придурки? - врывается в комнату озверевший Дух. - Последние мозги пропили, алкашня? Вы хоть понимаете, что творите?!
- Да-а, - не очень уверенно тянет Старший, - проводим бета-тестирование модели поведения, именуемой…
- Я тебя сейчас так поименую, экспериментатор хренов! - рявкает Дух и протянутая им куда-то вперед и вбок рука исчезает из поля зрения собутыльников.
И когда Авраам, осознав, что Он не передумает, приготовился было нанести удар - быстро, безболезненно, в самое сердце - не только Исааку, этим ударом он пронзил бы и свое сердце, сжимающееся от боли и любви, из ниоткуда в воздухе возникла сияющая рука и удержала его.
Авраам судорожно выдыхает, понимая, что все позади… Можно стоять и слушать Его голос. Голос, теперь слышимый не только ему, но и Исааку.
- Авраам, Авраам! Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего. Ибо теперь Я знаю, что ты боишься Бога, потому что не пожалел единственного твоего сына для Меня…
- …урод шизанутый, - уже не для Авраама заканчивает Дух. - И вы уроды. Моральные. Чья была такая шикарная идея?
- Ну, моя, - смущенно бормочет Старший. - Чего ругаешься? Мы бы и сами…
- Знаю я, как бы вы сами, - ворчит отходчивый Дух.
- Только маме не говори, ладно? - заискивающе просит Авраам, развязывая сына.
- Н-не скажу, ч-что уж, - немного заикаясь, чего с ним ранее не случалось, отвечает Исаак. - Н-не к ч-чему ей знать, что в с-семье т-теперь два п-психа вместо одного. Я в-ведь тоже его с-слышал…
Некоторое время спустя
- И все-таки, мне вот интересно, убил бы он сына или не смог? И смог бы я?
- Я бы точно не смог. Наверное. У меня никогда не было сына, знаешь ли.
- И у меня. И как теперь узнать…
- Ну, думаю, это довольно просто, - роняет Младший сквозь зажатую в зубах пробку, открывая так и не проигранную бутылку вина. - Самые важные опыты надо проводить на себе. Согласен недолго побыть твоим сыном, исключительно ради науки.
- Ты что, серьезно? - удивленно спрашивает Старший.
- А то! Правда, нужно каким-то образом упаковать меня в человеческое тело, да и убивать тебе меня придется не своими руками, человеческими - для чистоты эксперимента, опять же… Ну да придумаем что-нибудь, - кивает еще-не-Сын.
- Конечно, придумаем, - оживляется почти-уже-Отец, - вот, например, возникла у меня идейка… Только тихо, а то еще Дух услышит.
И зашептались, склонившись голова к голове.
Пятница. Распятие.
Пятница. Управление шерифа, туалет.
- Он же сдал все наши точки, в том числе и в храме. Мы лишились прибыли и лучших людей из-за него! "Торгующим дурью не место в доме Отца моего", вы только подумайте! Отца. Сын, блядь, Божий. Хесус гребаный Христос! Чего еще ждать от помеси мексикашек с греками. Поехал крышей - так это должна была быть его проблема. Но она неким образом стала нашей, вы заметили? - Каиафа всегда предельно вежлив. Наверное, даже если черти в аду будут поджаривать ему пятки - а они будут, несомненно, - он ограничится парой едких замечаний.
- И что ты от меня-то хочешь, - устало пробормотал Пилат. - То, что ваш гадюшник накрыли - для меня - редкая удача. Таково, по крайней мере, общественное мнение. И, для вашей же пользы, таким оно должно и остаться. Понял?
- Понял. А с сыном божьим что делать? Неужели совсем нечего на него повесить?
- Этот парень теперь наш информатор. И он попадает под программу защиты свидетелей. С завтрашнего дня. У тебя есть время, Каф. До утра. Успеешь - хорошо. Не успеешь - сам виноват! - Пилат демонстративно направился к раковине и начал задумчиво намыливать руки антибактериальным мылом - маниакальная тяга шерифа к чистоте была хорошо известна зятю пастора.
- Я постараюсь…
- До утра, Каф. И мы с тобой…
- Вообще сегодня не виделись.
- Я говорил с ним, кстати, - донесся уже в спину Каиафе глухой голос Пилата. - Он на удивление интересный парнишка. Да, голова у него забита такой фигней, что впору вызывать дурку, но, знаешь… Что-то есть в этом его бреде.
- Он подрывает авторитет церкви, ваш авторитет, ставит под угрозу наше влияние - не то, что в городе - в штате, а вы… - Каиафа, почти успевший закрыть за собой дверь, изумленно обернулся через плечо.
- Я же не говорю, что ничего не надо предпринимать, я говорю, что в его словах есть нечто такое… Может, подумаете насчет него?
- И думать тут не о чем! - отрезал Каиафа и раздраженно захлопнул за собой дверь.
- И думать не о чем… - тихо повторил за ним шериф, - как категорично. А мне он понравился, этот Хесус.
Пилату вспомнился разговор с информатором, хрупким пареньком лет семнадцати, одетым в форму школьной футбольной команды - что особенно странно, такие как он обычно стараются держаться от занятий спортом на расстоянии.
- Итак ты Царь?
- Ты говоришь, что я Царь.
До чертиков уверенный в своей правоте взгляд неожиданно светлых для столь смуглого человека глаз. Уверенность, щедро приправленная подростковым вызовом и страхом - юноша пришел в управление не проповеди читать, проповеди это так - побочный эффект.
Все люди добрые, сэр, я в это верю.
Пилата передернуло. Добрые, как же. Насмотришься ты сегодня на добрых людей, парень.
Правую руку пронзило внезапной острой болью. Шериф опустил глаза, отмечая только теперь, что вода все еще течет из крана. Кожа на внешней стороне ладони, покрытая уже не отмывающимся мыльным налетом, треснула, и кровь тоненькой струйкой сбегала в раковину, смешиваясь с водой и оттого меняя цвет - с алого на невнятный бледно-розовый. Дьявол его побери, это ОКР.
Пятница. Где-то еще.
Анна наклонился к скорчившемуся у его ног человеку.
-Тебе больно? - голос пастора так и сочился заботой. - Может, дать тебе воды, сын божий?
Человек не ответил, лишь глухо застонал и попытался прикрыть лицо рукой, но двое крепких парней, стоявших рядом с Анной, не дали ему такой возможности.
- Ну что же, если он не хочет воды… Каф, я считаю, что сын божий должен закончить свою земную жизнь достойно. Помнится, в древнем мире была такая прекрасная казнь - распятие на кресте. Мальчики, а ну сколотите-ка мне большой крест из каких-нибудь досок попрочнее.
«Мальчики» приказание исполнили быстро, благо на заброшенной стройке - не дождутся, похоже, детишки нового здания школы - досок и прочего материала было достаточно.
- Та-а-ак, а теперь возьми крест парень и пойдем, прогуляемся. Тут недалеко. А вы, - обратился Анна к подручным, - возьмите вон те два мешка и за нами. И да, поднимите уже этого урода! - он брезгливо пнул «сына божьего» носком ботинка.
Путь из корпуса на улицу занял довольно много времени, Хесус все время спотыкался, пару раз падал. Крест, наспех сколоченный из сосновых досок, был слишком тяжел для него, избитого и уставшего. Наконец, процессия вышла во двор, к бассейну - единственному завершенному объекту на стройке.
- Лестницу! - отрывисто приказал Анна, - спускаемся. И этого спустите.
- Так, - продолжил он уже на дне бассейна, - видите вон ту открытую цистерну?
- Это скорее огромная бочка, - неосторожно вякнул один из «мальчиков» и тут же заткнулся под пристальным взглядом пастора.
- Видите вон ту цистерну? - медленно, чуть ли не по слогам, повторил Анна. - Возьмите мешки, шланг где-то в том конце бассейна, намешайте в ней эту отличную смесь - прошу заметить, весьма дорогая, а потому очень быстро застывает. Намешали? Какие молодцы! А теперь прибейте мне этот человеческий - о, простите, Царь, - божественный мусор к кресту. Гвоздями. А потом - воткните крест в раствор и подержите минут двадцать.
- Что-о-о?! - выкрикнул Каиафа, осознав наконец, что пастор не шутит. - Вам не кажется, что все зашло слишком далеко? Если мы сейчас…
- Молчать! - рявкнул Анна. - Ты не имеешь права оспаривать принятые мной решения, щенок! Я в любой момент могу найти своей дочери нового мужа, знаешь ли, раз ты такая размазня!
Каиафа заткнулся, но продолжил наблюдать за происходящим с явным неодобрением. Хесус же даже не казался обеспокоенным. Он лишь глухо вскрикнул, когда его руки и ноги прошили длинные толстые гвозди, лишь тихо застонал, когда крест подняли и он повис, так и не потеряв сознание, хотя боль должно быть была адская. Он даже нашел в себе силы поднять голову и посмотреть на своих мучителей - Каиафа отвернулся от прямого, честного взгляда добрых глаз. В них не было осуждения, не было гнева, не было боли. Странный, какой-то нереальный взгляд. Пугающий.
Видимо, Анна тоже почувствовал себя неуютно. А может, просто решил уколоть и без того поверженного врага побольнее напоследок.
- А знаешь, как мы догадались где тебя искать, Царь? Нам подсказал тот невзрачный парнишка, с которым ты вечно таскался по городу. Не за спасибо, конечно…
В глазах казненного впервые за все время отразилось что-то иное, кроме идеального благодушия и спокойствия. Неверие, горечь, боль.
- Джуд не мог, - голос у Хесуса был хриплый и невнятный, с разбитых губ тут же заструилась кровь. - Не мог…
- А-а, божий выблядок, теперь тебе больно? - по пастырски мягко прошелестел Анна, довольно улыбаясь. - Педик проклятый. Ну, мое дело рассказать, не хочешь - не верь. Пойдем, Каф, у нас много другой работы. Очень много, благодаря этому убожеству. Том, задержись, проследи, чтобы крест надежно закрепился, потом езжай к Роди, скажи, что дело сделано. Каф, пойдем уже.
- Сейчас, я где-то выронил зажигалку, на ней гравировка - нельзя оставлять.
- Так иди и найди ее, идиот, я подожду в машине, - прошипел Анна и полез из бассейна.
Каиафа с десять минут делал вид, что усиленно ищет что-то, потом, убедившись, что Анна с подручными ушли достаточно далеко, подошел к Тому, который сосредоточенно наблюдал за распятым, придерживая крест одной рукой. Впрочем, смесь, кажется, уже застыла. А Хесус потерял сознание.
- На, возьми, - он сунул в свободную руку мужчины пистолет, - тут три заряда, один в сердце, другой в голову, еще один - на всякий случай. Анна приказал вам не брать оружие с собой, насколько я помню. Теперь понимаю, почему. Подожди полчаса и…
- Спасибо, сэр. А то не по людски это, вы уж простите, я всякого навидался, но… Спасибо.
Каиафа, ничего не ответив, побрел к лестнице. Уже у бортика оглянулся. При свете редких фонарей крест с распятым на нем юношей выглядел ужасающе и величественно.
- Зачем ты соврал ему? - спросил он у пастора, забираясь в машину.
- Чтобы наконец-то проняло, ты же заметил, как его перекорежило, праведника чертова?
Каиафа отстраненно кивнул и всю оставшуюся до дома дорогу молчал, вертя в пальцах золотую зажигалку.
- Шериф, там… Вам лучше самому увидеть. Он на дне бассейна, кто-то позвонил из автомата на углу Спарквуд и тупика, сказал, тело на стройке, мы с Рози сразу выехали…
Пилат отмахнулся от испуганно тараторящего офицера и быстрым шагом пересек оставшееся до бассейна расстояние. От увиденного в глазах у него потемнело, он сжал кулаки, не замечая, что ранка на руке снова начала кровоточить.
- Ублюдки, - прошипел он сквозь зубы. - Хреновы ублюдки… Так-то зачем? Почему бы просто не пристрелить, если уж надо избавиться от человека?! - и, машинально достав из кармана дезинфицирующую жидкость, принялся усердно намазывать ею руки.
Часть 1
***
- Я должен сделать что?! Нет уж, нет, тысячу раз нет!
- Отец приказал мне сделать это, но я не справлюсь сам...
- Отец? Не думал, что у плотников столь извращенное воображение. А если отец скажет тебе повеситься ... да хоть бы вон на той осине, ты что, так и поступишь?
- В каком-то смысле отец и указал мне сделать что-то подобное. Мой настоящий Отец. Иуда, неужели ты совсем не слушаешь то, о чем я говорю? Не веришь в истину, которую я несу людям?
- Ты больной, Иисус, честное слово. Ты же знаешь, что я не такой лопух, как эти твои, Иаков с Иоанном, не могу я просто так, с ходу, поверить в какой-то, пусть и прекрасный по содержанию, бред! Знаешь, я все надеялся, думал, что однажды найду хорошего лекаря, и ты станешь нормальным человеком - без голосов в голове и этой дурацкой миссии. - Иуда отворачивается, но Иисус все равно успевает заметить, как он торопливо стирает со щеки слезу.
- Вот поэтому я и прошу именно тебя совершить для меня этот поступок, никто другой не сможет...
- ... предать любимого человека? Продать его властям? Хорошего же ты обо мне мнения, учитель... - последнее слово Иуда произносит с изрядной долей злой иронии.
- Хорошего. Послушай меня, ты сам говорил, что сделаешь для меня что угодно. Я знаю, что сделаешь. Понимаю, что прошу невозможного, но, - Иисус касается тыльной стороной ладони лица своего ученика, и тот резко выдыхает, не в силах спорить в такой момент. Сын плотника склоняется к его лицу - слишком близко, почти касаясь губами губ, и шепчет:
- Для меня это очень важно, друг мой, мне необходима твоя помощь. Ты же сделаешь это для меня, правда?
Прикосновения руки и чужое теплое дыхание на губах туманит разум, и остатка ускользающего сознания Иуде хватает только на то, чтобы заметить собственный кивок.
***
- Что, опять не ту подсунули? - сочувствующе спрашивает управляющий Иакова.
Тот уныло пожимает плечами.
- Следовало этого ожидать, на самом деле. Слушай, парень, может я чего не понимаю, но их же у тебя уже много, жен этих, на кой тебе еще и Рахиль?
- Э, нет! Рахиль - это уже дело принципа, - сквозь зубы цедит Иаков, отворачиваясь.
- Тогда вставай и иди работать, плуг тебя ждет, волы застоялись.
- Принципиальный какой, - бормочет управляющий, глядя как Иаков распахивает поле, - побольше бы вас, таких принципиальных.
***
- Да залезь ты уже обратно в лодку, придурок, - просит Андрей, нервно разглядывая немытые ступни учителя, попирающие водную гладь. - Не ровен час, провалишься - так всю ж рыбу распугаешь.
***
- Ну что тебя теперь не устраивает?
- Грудь бы еще немного прибавить...
- Адам, ты в своем уме? Уже седьмой размер!
***
Авраам родил Исаака. Шокирующая новость облетела окрестности быстрее пыльной бури. К вечеру у Авраама уже собрались все соседи, чьи стада паслись поблизости от авраамова стойбища.
- Поздравляю, ты теперь... э-э, отец? - неуверенно промямлил Илий, разглядывая довольное лицо несколько мужеподобной Сары и усталое - Авраама, укачивающего младенца. - Или, все-таки, мать? Не так-то просто в этом разобраться, знаешь ли...
- Отец-отец, - закивала Сара. Спорить со столь впечатляющей женщиной не рискнул никто.
Когда Исаак родил Иакова, люди еще удивлялись. Но когда Иаков родил Иуду, а затем и братьев его, все лишь привычно пожимали плечами. Омежки, что с них возьмешь. Странное семейство. А вот бабы у них - ого-го. Не дай бог кому таких же.
***
- Дай-ка я гляну, что ты там такого понаписал, - подчеркнуто спокойным тоном произнес Матфей, протягивая руку к листам пергамента.
Иоанн, который обычно сам пристает ко всем со своими рукописями, нервно отдернул верхний лист.
- Не дам!
- Ну дай, что тебе, жалко, что ли? - Матфей придвинулся ближе и сделал обманный жест левой рукой. Иоанн, однако, угадал его намерение и отшатнулся назад.
- Я же сказал, не дам! Пока не допишу - не покажу.
- А ну отдавай свою писанину, поганец! - взорвался Матфей. - Мы на что с переписчиками контракт заключали? Исключительно на душеспасительные тексты. Я свою часть сдал две недели назад, Марк и Лука тоже отчитались, а ты? - молниеносное движение, и пергамент все-таки вырван из руки автора, в судорожно сжатом кулаке остается лишь жалкий клочок. - Та-ак, посмотрим, что ты тут накатал. " И пришел один из семи ангелов, имеющих семь чаш, и говорил со мной и сказал: иди сюда, я покажу тебе суд над блудницей великой, сидящей на водах многих...", - вопрос о том, кто скурил весь запас травы, отныне полагаю закрытым. Мы же договаривались, для широкой аудитории, высокоморальное, а это что у тебя? - "...с которой впали в блуд цари земные, и опьянели населяющие землю от вина блуда её", - Матфей замолчал, взял из пальцев уже не сопротивляющегося Иоанна обрывок пергамента, приладил его на место, и, в молчании этом, дочитал текст до конца. Недоверчиво хмыкнул, взял еще пару листов. Дочитав последний, хмыкнул еще раз, на сей раз уже вполне удовлетворенно.
У Иоанна отлегло от сердца. Кажется, убивать его сегодня не будут.
- А знаешь, - задумчиво проговорил Матфей, потирая подбородок, - вполне читабельно. Даже страшновато местами. Думаю, сей опус мы тоже вполне можем впарить этим грекам. Только вот заказа это не отменяет. Чтобы через неделю у меня на столе лежала твоя часть! Приступай немедленно! - Матфей неспешно удалился, бормоча себе что-то под нос.
Иоанн согласно кивнул ему вслед и сел обратно за стол. Работать теперь придется всю неделю, не разгибаясь, но, зная характер Матфея, он еще легко отделался. Должно выйти неплохо, у него сейчас вполне себе лирическое настроение, да и последний косячок все еще дает о себе знать.
"В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог", - вывел он немного подрагивающей рукой.
Часть 2
***
- Исайя, выйди вон!
- Э-э, учитель, может не надо?
- Конечно надо, на этот-то раз все получится...
Камень от гробницы отвалился с ужасающим грохотом. То, что потом появилось из проема, совсем не походило на живого человека. От покрытого трупными пятнами тела исходил ужасающий запах. В ранах что-то жизнерадостно шевелилось.
- Ну вот, опять, я же предупреждал...
- Не может быть! Макрон говорил, что он мертв всего лишь сутки...
- Соврал, как ты понимаешь. А теперь, учитель, не сделать ли нам отсюда ноги, кажется, это идет к нам!
- Ты прав как всегда, мой возлюбленный ученик.
*спустя неделю
- Лазарь, выйди вон!
- Иисус, может, все-таки не стоит?
- На этот раз все точно получится!
- Да, ты уже говорил так...
***
- Уау! Это что за фигня? Огроменная. Зачем вам это?
- А-а, это... Отец с ума сходит. Считает, что скоро прилетят инопланетяне и затопят всю землю, а мы с ним, значит, спасемся на этой нереальной ху... штуковине, - саркастически ухмыляется Хам.
- Да, колбасит вашего папаню по полной...
- Не то слово, но мы все еще надеемся, что его когда-нибудь отпустит. Этот корабль уже занял весь внутренний двор, - с надеждой на лучшее бормочет Сим, в очередной раз оглядывая жуткое строение, возвышающееся над ними.
- А мне кажется, что отец знает, что делает, - тихо шелестит Иафет, смущенно опустив глаза. - Ну правда, не стал же бы он заниматься такой фигней, если бы не знал, зачем? - он умоляющее смотрит на братьев и гостя, но те лишь непочтительно хихикают. О том, что Ной окончательно спятил, известно уже всем.
***
- Мам, а ты уверена, что им нужно еще? Они не выглядят сильно трезвыми, знаешь ли... - Иисус переступает через лежащее на полу тело. - А что, если потом начнется драка, как в прошлый раз?
- Драка начнется, если ты сейчас не сделаешь из этой воды вино, - шепчет Мария ему на ухо, - причем бить будут нас.
Бонус. Омовение ног.
В доме Симона фарисея царило нездоровое оживление. Вокруг хозяина и его гостей уже собралась толпа зевак, кто-то смеялся, кто-то осуждающе бормотал, кто-то старался подобраться ближе к эпицентру событий. Иуда, несколько запоздавший, даже не пытался скрыть удивление.
- Что там творится? - вопросил он у Петра, смущенно мнущегося в сторонке.
- Ты даже не представляешь… Учитель времени не теряет, одним словом. Только вот я так и не понял, зачем он занимается этим прилюдно…
- Чем занимается?! - подорвался Иуда и, не дожидаясь ответа, начал проталкиваться сквозь зевак.
Открывшееся его взору зрелище заставило бороться с желанием протереть глаза. Раз сто. Потому что это было невозможно-невозможно-невозможно, однако же, происходило.
Учитель возлежал напротив Симона и вещал ему нечто душеспасительное. Вроде все как всегда, если бы не одна деталь - женщина у ног Иисуса. Красивая, надо сказать, женщина. И до боли знакомая - кажется, именно она торгует собой на площади у Северных ворот. За золотой. Довольно дорогая блудница. Однажды, разозлившись на учителя, Иуда шел по городу не видя дороги, и вдруг решил, что плотские удовольствия могут немного скрасить его день. И нарвался на нее. В тот день в кошеле у него лишь грустно позвякивали медяки, а наглая шлюха запросила золотой, и Иуда остался ни с чем. А сейчас наглая баба стояла на коленях у ног Иисуса и щедро поливала их смесью мира из алавастрового сосуда и собственных слез. Это бы еще ничего, но женщина не ограничивалась омовениями. Она то и дело принималась вытирать ступни учителя своими волосами, попутно стараясь запечатлеть на них как можно больше поцелуев. Судя по количеству собравшихся поглазеть, занималась она этим уже давно. Лицо Иисуса было непроницаемо, будто происходящее не имело к нему никакого отношения. Он спокойно втолковывал возмущенному Симону:
- Представь, у одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят, но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его?
- Думаю, тот, которому более простил.
- Ты правильно рассудил, - с мягким укором проговорил Иисус. И указал пальцем на блудницу, которую до того удачно игрнорировал. - Видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды мне на ноги не дал, а она слезами облила мне ноги и волосами головы своей отерла; ты целования мне не дал, а она, с тех пор как я пришел, не перестает целовать у меня ноги; ты головы мне маслом не помазал, а она миром помазала мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.
Симон что-то смущенно промычал в ответ на эту прочувствованную речь. Женщина спокойно продолжала свое занятие, словно сказанное не касалось ее вовсе. Иуда не выдержал.
- Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Это было бы куда полезнее, - ехидно заметил он.
Иисус поднял на него глаза и улыбнулся, сопроводив улыбку приветственным кивком.
- Пусть поливает. Она сберегла это на день погребения моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а меня не всегда, - с грустной ехидцей заметил он.
- Опять тебя понесло, - закатил глаза Иуда. И, подойдя ближе, шепнул на ухо:
- Заканчивай представление, зеваки и так слишком долго им наслаждаются.
На его удивление, Иисус согласно кивнул.
- Прощаются тебе грехи, иди с миром, - обратился он к женщине.
Та с неохотой поднялась, и, не переставая кланяться и благодарить, все-таки покинула дом Симона. За ней потянулись разочарованные зрители, ожидавшие, по всей видимости, что красотка перейдет к более активным действиям.
Ближе к закату потянулись к выходу и ученики, оставив Иуду слушать скучный философский разговор Иисуса с хозяином дома. Впрочем, учитель вскоре и сам начал зевать. Иуда, пользуясь моментом, выволок его на свежий воздух, не забыв, однако, тепло поблагодарить Симона за гостеприимство.
- Куда мы направим свои стопы, возлюбленный ученик? - зевая спросил Иисус. - К Иакову с Иоанном?
- Мой дом ближе, учитель, - как бы невзначай заметил Иуда, пытаясь унять внезапно заколотившееся в горле сердце.
- Тогда к тебе, - устало согласился тот, не замечая взволнованного состояния ученика.
- Ну что же, учитель, раз ты вошел в мой дом, я обязан поприветствовать тебя по всем правилам гостеприимства, - радостно ухмыляясь сообщил Иуда.
- Я уже бывал у тебя…
- Бывал, но после сегодняшней лекции у Симона… Знаешь, я ведь так ни разу и не омыл тебе ног.
- О, ну если на тебя так подействовали мои слова, то я вовсе не против. Надо признать, к этому маслу ужасно липнет пыль. Его на меня столько вылили!
- Сейчас, я быстро! - заторопился Иуда, опасаясь, что учитель передумает.
Он вернулся с тазом воды и полотенцем, усадил Иисуса и опустился перед ним на колени. Не поднимая глаз, Иуда поставил стопы учителя в воду и осторожными касаниями начал отмывать их от пыли, песка и масла. Узкие, покрытые многочисленными царапинами, ступни захватили все внимание Иуды. Касания все больше походили на поглаживания, румянец залил щеки, контролировать дыхание становилось все сложнее. Он скользнул большим пальцем от пятки до мизинца и Иисус издал какой-то неопределенный звук. С огромным усилием Иуда заставил себя поднять глаза и посмотреть учителю в лицо. Иисус сидел, откинувшись назад, глаза его были крепко зажмурены, нижняя губа прикушена, на щеках полыхал такой же румянец, как и у его ученика.
- Щекотно? - не придумав ничего лучше, спросил Иуда. Голос прозвучал хрипло и незнакомо.
- Нет, совсем нет, - пробормотал Иисус, не открывая глаз. - Щекотно было, когда та бедная женщина вытирала меня волосами.
- Ну уж извини, волосы у меня слишким короткие, чтобы повторить ее подвиг, но в остальном… Кажется, еще она целовала тебе ноги, да?
- Целовала, - согласился Иисус, заливаясь румянцем еще сильнее.
- Могу я… - осторожно спросил Иуда, обхватив ступню ладонями.
И, дождавшись неуверенного кивка, втянул в рот мизинец, осторожно провел по нему языком и легко прикусил. Сорвавшийся с уст Иисуса стон, отозвавшись в теле горячей волной, убедил Иуду в том, что он все делает правильно. Куда правильнее, чем дорогая блудница с площади у Северных ворот.
Под катом все части, кроме обновлений.
Часть 4
***
Иуда был нечеловечески счастлив, что все-таки затащил Учителя на ложе. Так счастлив, что не сразу заметил странности в его поведении. Иисус был омегой, он пах лилиями и еще чем-то неуловимо сладким, и этот запах сводил Иуду с ума. Ошибиться было невозможно, не так ли? Осознание пришло в момент, когда Иисус, внезапно перестав безропотно принимать ласки, рыкнул по-звериному и подмял партнера под себя. Вжатый лицом в покрывала, Иуда никак не мог понять происходящее. Учитель же еще раз зарычал, на сей раз удовлетворенно, и жарко прошептал на ухо испуганно замершему партнеру:
- Аз есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний…
Последовавший за этим укус в шею Иуда уже принял как должное.
***
- Надо что-то делать, - нервно сказал военачальник филистимлян Асамон, глядя вслед Самсону.
Герой быстрым шагом удалялся от неудачливых пленителей, размахивая чем-то, зажатым в кулаке и радостно напевая:
- Челюстью ослиною толпу, две толпы, челюстью ослиною убил я тысячу человек!!!
От громоподобного голоса назорея закладывало уши. А им еще предстояло устранять последствия погрома, хоронить убитых, лечить раненых…
- Что делать-то? - обреченно спросил градоначальник Ивий. - И так уже пробовали, и эдак. Нас скоро совсем не останется.
- Женщина, - вдруг радостно заявил Асамон, воздевая руки к небу, - нужна женщина!
- Тебе почти всегда нужна женщина, - расстроенно вздохнул его собеседник, - вот только не понимаю, неужели нельзя потерпеть? Мы, вообще-то, важные вопросы тут решаем…
- Да нет, ты не понял! Его же силой не возьмешь, можно взять только хитростью. Поэтому, нам нужна женщина. И на примете уже есть одна. Он же к ней шастает постоянно, к этой, как ее, Далиле. Вот и подговорим ее лишить Самсона силы.
- Далила? Лысая дочка виночерпия? Да она же дура! Нет, ты прости, конечно, но ничего не выгорит. Она и не поймет толком, что делать надо. Да, чего доброго, еще Самсону все расскажет. У нее же в голове мозг и не ночевал, сколько волос, столько и извилин.
- Это ты правильно заметил, что она лысая! Я вот что себе думаю - сила назорея, скорее всего, в его волосах. Он их в жизни не стриг никогда, наверное, косища какая длиннющая. И что дура - тоже правильно заметил. Мы ей скажем, что она будет просто прекрасно смотреться в парике. Из черных кудрей. А у Самсона и так волос много, ему и ни к чему, он мужчина. И что срезать их нужно тайком, да парик сделать за ночь - всех умельцев пригоним. Чтобы поутру она уже предстала перед любимым с красивая и волосатая. Такой вот приятный сюрприз, - мерзко хихикнул Асамон.
- Думаешь, получится? - с сомнением протянул Ивий.
Соломон проснулся ранним утром, еле продрал глаза и тут же в ужасе закрыл их снова. Перед ним стояло нечто лохматое, лишь отдаленно напоминающее его возлюбленную.
- Что за… - начал он, но осекся. Язык еле ворочался, слова давались с трудом. Силы покинули его!
- Сюрпри-иииз, дорогой! - пропело нечто голосом Далилы.
Из дверного проема за ее спиной на Самсона пялились довольные рожи врагов-филистимлян.
***
- Да, по пять раз на дню! И еще пару-тройку ночью. У меня очень активная супруга, сам же видишь, какая молодая, - беззастенчиво хвастался Иосиф.
Соседи и друзья внимали с тихой завистью, грустно шли домой и пытались урвать кусочек счастья для себя у своих благоверных. Результат, чаще всего, был отрицательный. И не только по вине жен. Многим друзьям Иосифа шел уже даже не шестой десяток лет, как и ему самому…
Неудачники приходили жаловаться на жизнь, старик Иосиф притворно вздыхал, изображая сочувствие, опять рассказывал про свою личную жизнь, богатую событиями, отправлял бедолаг домой и снова вздыхал. А что ему еще было делать? Когда твоя жена залетела от бога, только и остается, что травить байки…
***
- Я есть хочу, - противно ноет Адам.
Ева с трудом сдерживает порыв дать ему хорошего пинка.
- Кашу вон ешь, сегодня варила, пшено и овес, между прочим.
- Я не хочу каши, я хочу чего-нибудь сладкого, - продолжает стенать дарованный Создателем супруг.
- Вон мед в миске, возьми, - цедит она сквозь зубы. Только бы не сорваться, только бы не сорваться…
- Но он слишком сладкий, а я хочу чего-нибудь сладкого, но сочного, - продолжает Адам.
И Ева не выдерживает. Она срывает с ветки ближайшего к ней дерева плод, даже не замечая, что дерево то самое, запретное.
- На, жри, - выкрикивает женщина, не сдержавшись, и запихивает плод в широко распахнутый от удивления рот Адама. - Жри и отвали от меня наконец, достал, придурок…
Охранник-змей, отхватив по голове другим плодом, упавшим следом за сорванным, обиженно ругаясь отползает докладывать Создателю о происшествии.
***
- Нет, ты мне объясни! Я не спрашивала у тебя, когда ты вдруг сорвался с места и устроил тот грандиозный переезд в якобы обещанные богом земли, когда ты родил сына - тоже не спрашивала, заметь, но теперь - теперь мне нужно знать! Куда ты его тащишь на ночь глядя, старый шизофреник?
- Чем раньше выйдем, тем быстрее прибудем на место, - невнятно бормочет Авраам, собирая нехитрые пожитки в мешок.
- На какое еще место? Куда ты собрался с нашим ребенком, я тебя спрашиваю?! Опять ответишь, что исполняешь божью волю?
- Мы ненадолго, в землю Мориа и обратно, - Авраам знает, крыть нечем. Божья воля, чтоб ей. И Ему. И всему вообще.
- Если на восьмой день не вернетесь, снаряжу поиски, так и знай! - на сердце у Сарры почему-то неспокойно. Казалось бы, ничего необычного, муж часто брал Исаака в недолгие путешествия, ан нет - сжимается что-то в груди, давит меж ребер.
- Мы вернемся, - ложь почти ощутимо жжет, будто огонь, взятый им для принесения жертвы, кончик языка кажется шершавым и нечувствительным, но сказать ей правду? Нет. Иначе он никогда не сможет выполнить повеление божие.
Возьми сына твоего единственного Исаака, которого ты любишь, иди в землю Мориа, и принеси его в жертву на горе, которую Я тебе укажу.
- Мы вернемся, - повторяет Авраам, стараясь, чтобы слова прозвучали как можно увереннее. - Обещаю.
- Па-а-ап, а когда мы наконец придем? - на третий день пути Исаак окончательно извелся. - Долго еще? Зачем мы забрались так далеко?
- Скоро, сынок.
Отец так мрачен лицом, что Исаак осекается и весь оставшийся путь предается мрачным раздумьям. Он знает, что отец не вполне нормален, что он иногда слышит голоса, видит будто бы вещие сны, некоторые из которых даже сбываются. Может, он общается с этим голосом в своей голове? Как скажет сейчас отцу, что им нужно топать из долины в долину, с горы на гору, пока не взойдет ночью солнце… Кто его знает, голос-то.
- Пришли, - цедит Авраам спустя некоторое время, привязывая ослика к чахлому деревцу. - Бери дрова и пойдем, огонь и нож я понесу сам.
- Э-э, могу я спросить, вот у нас есть огонь и дрова, а где же жертвенный ягненок?
- Господь сам укажет себе агнца, - отвечает Авраам, - бери дрова и топай куда сказано.
На вершине горы, глядя, как отец устраивает жертвенник и раскладывает дрова, Исаак впервые допускает мысль, что вляпался он в нечто более опасное, во что-то, о чем и подумать не мог. Особенно, когда он видит в руках отца веревку, что используется для связывания жертвенного животного. Особенно, когда он ощущает эту веревку на своих запястьях и щиколотках. Когда затылком ощущает занесенный над ним нож. Но он даже и не пытается сопротивляться. У них в семье принято подчиняться старшему, даже если этот старший творит невесть что.
- Не сможет, на бутылку спорю, - сообщает Младший, внимательно глядя на разворачивающееся действо. - Не совсем же он долбанутый, в самом-то деле?
- А я тебе говорю, сделает! Я в нем уверен, как в себе самом, - отвечает ему Старший, отхлебывая прямо из бутылки. По подбородку ползут тягучие темно-красные капли.
- То есть, будь ты на его месте, своего сына ты бы убил? - задумчиво интересуется Младший.
- Я - это я. Не смешивай теплое с жидким… С мягким… Тьфу, с чем там его не надо смешивать?
- Смешивать вообще не надо, особенно тебе, - замечает Младший, отбирая у собеседника бутылку. - О, посмотри-ка, замахивается, кажется, я тебе проспорил…
- Совсем офигели что ли, придурки? - врывается в комнату озверевший Дух. - Последние мозги пропили, алкашня? Вы хоть понимаете, что творите?!
- Да-а, - не очень уверенно тянет Старший, - проводим бета-тестирование модели поведения, именуемой…
- Я тебя сейчас так поименую, экспериментатор хренов! - рявкает Дух и протянутая им куда-то вперед и вбок рука исчезает из поля зрения собутыльников.
И когда Авраам, осознав, что Он не передумает, приготовился было нанести удар - быстро, безболезненно, в самое сердце - не только Исааку, этим ударом он пронзил бы и свое сердце, сжимающееся от боли и любви, из ниоткуда в воздухе возникла сияющая рука и удержала его.
Авраам судорожно выдыхает, понимая, что все позади… Можно стоять и слушать Его голос. Голос, теперь слышимый не только ему, но и Исааку.
- Авраам, Авраам! Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего. Ибо теперь Я знаю, что ты боишься Бога, потому что не пожалел единственного твоего сына для Меня…
- …урод шизанутый, - уже не для Авраама заканчивает Дух. - И вы уроды. Моральные. Чья была такая шикарная идея?
- Ну, моя, - смущенно бормочет Старший. - Чего ругаешься? Мы бы и сами…
- Знаю я, как бы вы сами, - ворчит отходчивый Дух.
- Только маме не говори, ладно? - заискивающе просит Авраам, развязывая сына.
- Н-не скажу, ч-что уж, - немного заикаясь, чего с ним ранее не случалось, отвечает Исаак. - Н-не к ч-чему ей знать, что в с-семье т-теперь два п-психа вместо одного. Я в-ведь тоже его с-слышал…
Некоторое время спустя
- И все-таки, мне вот интересно, убил бы он сына или не смог? И смог бы я?
- Я бы точно не смог. Наверное. У меня никогда не было сына, знаешь ли.
- И у меня. И как теперь узнать…
- Ну, думаю, это довольно просто, - роняет Младший сквозь зажатую в зубах пробку, открывая так и не проигранную бутылку вина. - Самые важные опыты надо проводить на себе. Согласен недолго побыть твоим сыном, исключительно ради науки.
- Ты что, серьезно? - удивленно спрашивает Старший.
- А то! Правда, нужно каким-то образом упаковать меня в человеческое тело, да и убивать тебе меня придется не своими руками, человеческими - для чистоты эксперимента, опять же… Ну да придумаем что-нибудь, - кивает еще-не-Сын.
- Конечно, придумаем, - оживляется почти-уже-Отец, - вот, например, возникла у меня идейка… Только тихо, а то еще Дух услышит.
И зашептались, склонившись голова к голове.
Пятница. Распятие.
Пятница. Управление шерифа, туалет.
- Он же сдал все наши точки, в том числе и в храме. Мы лишились прибыли и лучших людей из-за него! "Торгующим дурью не место в доме Отца моего", вы только подумайте! Отца. Сын, блядь, Божий. Хесус гребаный Христос! Чего еще ждать от помеси мексикашек с греками. Поехал крышей - так это должна была быть его проблема. Но она неким образом стала нашей, вы заметили? - Каиафа всегда предельно вежлив. Наверное, даже если черти в аду будут поджаривать ему пятки - а они будут, несомненно, - он ограничится парой едких замечаний.
- И что ты от меня-то хочешь, - устало пробормотал Пилат. - То, что ваш гадюшник накрыли - для меня - редкая удача. Таково, по крайней мере, общественное мнение. И, для вашей же пользы, таким оно должно и остаться. Понял?
- Понял. А с сыном божьим что делать? Неужели совсем нечего на него повесить?
- Этот парень теперь наш информатор. И он попадает под программу защиты свидетелей. С завтрашнего дня. У тебя есть время, Каф. До утра. Успеешь - хорошо. Не успеешь - сам виноват! - Пилат демонстративно направился к раковине и начал задумчиво намыливать руки антибактериальным мылом - маниакальная тяга шерифа к чистоте была хорошо известна зятю пастора.
- Я постараюсь…
- До утра, Каф. И мы с тобой…
- Вообще сегодня не виделись.
- Я говорил с ним, кстати, - донесся уже в спину Каиафе глухой голос Пилата. - Он на удивление интересный парнишка. Да, голова у него забита такой фигней, что впору вызывать дурку, но, знаешь… Что-то есть в этом его бреде.
- Он подрывает авторитет церкви, ваш авторитет, ставит под угрозу наше влияние - не то, что в городе - в штате, а вы… - Каиафа, почти успевший закрыть за собой дверь, изумленно обернулся через плечо.
- Я же не говорю, что ничего не надо предпринимать, я говорю, что в его словах есть нечто такое… Может, подумаете насчет него?
- И думать тут не о чем! - отрезал Каиафа и раздраженно захлопнул за собой дверь.
- И думать не о чем… - тихо повторил за ним шериф, - как категорично. А мне он понравился, этот Хесус.
Пилату вспомнился разговор с информатором, хрупким пареньком лет семнадцати, одетым в форму школьной футбольной команды - что особенно странно, такие как он обычно стараются держаться от занятий спортом на расстоянии.
- Итак ты Царь?
- Ты говоришь, что я Царь.
До чертиков уверенный в своей правоте взгляд неожиданно светлых для столь смуглого человека глаз. Уверенность, щедро приправленная подростковым вызовом и страхом - юноша пришел в управление не проповеди читать, проповеди это так - побочный эффект.
Все люди добрые, сэр, я в это верю.
Пилата передернуло. Добрые, как же. Насмотришься ты сегодня на добрых людей, парень.
Правую руку пронзило внезапной острой болью. Шериф опустил глаза, отмечая только теперь, что вода все еще течет из крана. Кожа на внешней стороне ладони, покрытая уже не отмывающимся мыльным налетом, треснула, и кровь тоненькой струйкой сбегала в раковину, смешиваясь с водой и оттого меняя цвет - с алого на невнятный бледно-розовый. Дьявол его побери, это ОКР.
Пятница. Где-то еще.
Анна наклонился к скорчившемуся у его ног человеку.
-Тебе больно? - голос пастора так и сочился заботой. - Может, дать тебе воды, сын божий?
Человек не ответил, лишь глухо застонал и попытался прикрыть лицо рукой, но двое крепких парней, стоявших рядом с Анной, не дали ему такой возможности.
- Ну что же, если он не хочет воды… Каф, я считаю, что сын божий должен закончить свою земную жизнь достойно. Помнится, в древнем мире была такая прекрасная казнь - распятие на кресте. Мальчики, а ну сколотите-ка мне большой крест из каких-нибудь досок попрочнее.
«Мальчики» приказание исполнили быстро, благо на заброшенной стройке - не дождутся, похоже, детишки нового здания школы - досок и прочего материала было достаточно.
- Та-а-ак, а теперь возьми крест парень и пойдем, прогуляемся. Тут недалеко. А вы, - обратился Анна к подручным, - возьмите вон те два мешка и за нами. И да, поднимите уже этого урода! - он брезгливо пнул «сына божьего» носком ботинка.
Путь из корпуса на улицу занял довольно много времени, Хесус все время спотыкался, пару раз падал. Крест, наспех сколоченный из сосновых досок, был слишком тяжел для него, избитого и уставшего. Наконец, процессия вышла во двор, к бассейну - единственному завершенному объекту на стройке.
- Лестницу! - отрывисто приказал Анна, - спускаемся. И этого спустите.
- Так, - продолжил он уже на дне бассейна, - видите вон ту открытую цистерну?
- Это скорее огромная бочка, - неосторожно вякнул один из «мальчиков» и тут же заткнулся под пристальным взглядом пастора.
- Видите вон ту цистерну? - медленно, чуть ли не по слогам, повторил Анна. - Возьмите мешки, шланг где-то в том конце бассейна, намешайте в ней эту отличную смесь - прошу заметить, весьма дорогая, а потому очень быстро застывает. Намешали? Какие молодцы! А теперь прибейте мне этот человеческий - о, простите, Царь, - божественный мусор к кресту. Гвоздями. А потом - воткните крест в раствор и подержите минут двадцать.
- Что-о-о?! - выкрикнул Каиафа, осознав наконец, что пастор не шутит. - Вам не кажется, что все зашло слишком далеко? Если мы сейчас…
- Молчать! - рявкнул Анна. - Ты не имеешь права оспаривать принятые мной решения, щенок! Я в любой момент могу найти своей дочери нового мужа, знаешь ли, раз ты такая размазня!
Каиафа заткнулся, но продолжил наблюдать за происходящим с явным неодобрением. Хесус же даже не казался обеспокоенным. Он лишь глухо вскрикнул, когда его руки и ноги прошили длинные толстые гвозди, лишь тихо застонал, когда крест подняли и он повис, так и не потеряв сознание, хотя боль должно быть была адская. Он даже нашел в себе силы поднять голову и посмотреть на своих мучителей - Каиафа отвернулся от прямого, честного взгляда добрых глаз. В них не было осуждения, не было гнева, не было боли. Странный, какой-то нереальный взгляд. Пугающий.
Видимо, Анна тоже почувствовал себя неуютно. А может, просто решил уколоть и без того поверженного врага побольнее напоследок.
- А знаешь, как мы догадались где тебя искать, Царь? Нам подсказал тот невзрачный парнишка, с которым ты вечно таскался по городу. Не за спасибо, конечно…
В глазах казненного впервые за все время отразилось что-то иное, кроме идеального благодушия и спокойствия. Неверие, горечь, боль.
- Джуд не мог, - голос у Хесуса был хриплый и невнятный, с разбитых губ тут же заструилась кровь. - Не мог…
- А-а, божий выблядок, теперь тебе больно? - по пастырски мягко прошелестел Анна, довольно улыбаясь. - Педик проклятый. Ну, мое дело рассказать, не хочешь - не верь. Пойдем, Каф, у нас много другой работы. Очень много, благодаря этому убожеству. Том, задержись, проследи, чтобы крест надежно закрепился, потом езжай к Роди, скажи, что дело сделано. Каф, пойдем уже.
- Сейчас, я где-то выронил зажигалку, на ней гравировка - нельзя оставлять.
- Так иди и найди ее, идиот, я подожду в машине, - прошипел Анна и полез из бассейна.
Каиафа с десять минут делал вид, что усиленно ищет что-то, потом, убедившись, что Анна с подручными ушли достаточно далеко, подошел к Тому, который сосредоточенно наблюдал за распятым, придерживая крест одной рукой. Впрочем, смесь, кажется, уже застыла. А Хесус потерял сознание.
- На, возьми, - он сунул в свободную руку мужчины пистолет, - тут три заряда, один в сердце, другой в голову, еще один - на всякий случай. Анна приказал вам не брать оружие с собой, насколько я помню. Теперь понимаю, почему. Подожди полчаса и…
- Спасибо, сэр. А то не по людски это, вы уж простите, я всякого навидался, но… Спасибо.
Каиафа, ничего не ответив, побрел к лестнице. Уже у бортика оглянулся. При свете редких фонарей крест с распятым на нем юношей выглядел ужасающе и величественно.
- Зачем ты соврал ему? - спросил он у пастора, забираясь в машину.
- Чтобы наконец-то проняло, ты же заметил, как его перекорежило, праведника чертова?
Каиафа отстраненно кивнул и всю оставшуюся до дома дорогу молчал, вертя в пальцах золотую зажигалку.
- Шериф, там… Вам лучше самому увидеть. Он на дне бассейна, кто-то позвонил из автомата на углу Спарквуд и тупика, сказал, тело на стройке, мы с Рози сразу выехали…
Пилат отмахнулся от испуганно тараторящего офицера и быстрым шагом пересек оставшееся до бассейна расстояние. От увиденного в глазах у него потемнело, он сжал кулаки, не замечая, что ранка на руке снова начала кровоточить.
- Ублюдки, - прошипел он сквозь зубы. - Хреновы ублюдки… Так-то зачем? Почему бы просто не пристрелить, если уж надо избавиться от человека?! - и, машинально достав из кармана дезинфицирующую жидкость, принялся усердно намазывать ею руки.