Из-за дальних гор, из-за древних гор
Да серебряной плетью река рассекала степи скулу.
Белый дрок - в костёр, бересклет - в костёр.
Над обрывом стою. Боги, боги, как берег крут!
Мёртвой свастикой в небе орёл повис,
Под крылом кричат ледяные ветра.
Я не вижу, но знаю: он смотрит вниз,
На холодный цветок моего костра.
Мир припал на брюхо, как волк в кустах,
Мир почувствовал то, что я знаю с весны:
Что приблизилось время огня в небесах,
Что приблизился час восхожденья Чёрной Луны.
Я когда-то был молод - так же, как ты,
Я ходил путём солнца - так же, как ты,
Я был светом и сутью - так же, как ты,
Я был частью Потока - так же, как ты.
Но с тех пор, как она подарила мне взор,
Леденящие вихри вошли в мои сны,
И всё чаще мне снились обрыв и костёр,
И мой танец в сиянии Чёрной Луны.
Я готов был собакой стеречь её кров,
Ради счастья застыть под хозяйской рукой,
Ради права коснуться губами следов,
Мне оставленных узкою лёгкой стопой.
А ночами я плакал и бил себя в грудь,
Чтоб не слышать, как с каждым сердечным толчком,
Проникает всё глубже, да в самую суть,
Беспощадный холодный осиновый кол.
Бог мой, это не ропот - кто в праве роптать?
Слабый перст или праха рядиться с тобой?
Я хочу просто страшно неслышно сказать:
Ты не дал - я не принял дороги иной.
И в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мёртвого чувства предельной вины.
Оттого я пришёл сюда петь и плясать
В восходящих потоках сияния Чёрной Луны.
Я пришёл сюда из-за дальних гор,
Ибо ныне я знаю, что делать с собой.
Шесть сторон кроплю, обхожу костёр,
Подношу к губам горьких трав настой.
Бог мой! Свастикой в небе орёл повис,
Под крылом, крича, умирают ветра.
Вот она подходит, чтоб взять меня вниз,
Чтобы влить в меня жажду рассечь себя.
Я раскрыл себе грудь алмазным серпом
И подставил, бесстыдно смеясь и крича,
Обнажённого сердца стучащийся ком
Леденящим, невидимым чёрным лучам.
Ведь в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мёртвого чувства предельной вины.
Мне осталось одно: это петь и плясать
В затопившем вселенную пламени Чёрной Луны.